Пан. Варианты постапокалипсиса. Фантастические повести и рассказы

Зайцев и Льюис непрерывно пытались связаться хоть с кем-то. До них доходили обрывочные данные об упавших самолетах и сошедших с рельсов поездах, об автомобильных авариях с десятками разбитых машин и сотнями трупов. О промышленных катастрофах по всему миру. О тысячах погибших. Никто, до кого им случайно удалось дотянуться, не мог сообщить астронавтам ничего утешительного. Старшеклассник-радиолюбитель из Франции рассказывал об ужасах за окном и рыдая просил помочь. Диджей из Архангельска, видимо, тронулся умом, постоянно хихикал, и в ответ на вопросы включал записи рок-звезд 60-х, предваряя очередной шедевр возгласами типа: «А ведь он предупреждал! Он знал, проклятый наркоман! Вот послушайте, мужики…» Бортинженер с нефтяной платформы около Шотландии терпеливо объяснял, что никто им не поможет, и они должны достойно принять смерть от удушья в консервной банки, болтающейся в тысячах миль над поверхностью Земли. Религиозный фанатик из Оклахомы призывал покаяться в грехах, ибо наступил День Гнева Господнего. И только престарелый хиппи откуда-то из Непала, древний, как египетские пирамиды, хваставший личным знакомством с Тимоти Лири, вещал, что это не только смерть мира, как мы его знали, но и начало нового, чистого, лишенного грехов, накопленных прежним.

На этом месте рассказа Зайцева полтора месяца назад Дьюи хмыкнул и сказал:

– А ведь, согласитесь, этот парень оказался ближе всего к истине. Вы не спрашивали, как его зовут?

Зайцев улыбнулся:

– Он сказал: «Поскольку старые имена уже потеряли смысл, зовите меня просто – Луч Света Новой Зари, Загорающейся На Востоке.»

– Забавно, – вкрадчиво произнес Дьюи, дождавшись, когда Зайцев поднесет чашку с горячим чаем к губам, – Скажите, Виктор, а Вы задумывались впоследствии, не разговаривал ли с Вами под видом одного из Ваших собеседников Пан? Или под видом всех?

Зайцев спокойно допил чай и поставил чашку на стол:

– Конечно, приходило, профессор. Мне это и сейчас временами приходит в голову. Ну вот, например, как Вы можете быть уверены, что я – не пин?

***

Пин – сокращение от Пиноккио. Так с легкой руки Дьюи члены экипажа называли между собой тела, представляющие на острове Пана. Ну, и вообще, тела, присоединенные Паном. В поведении пинов на острове – особенно в пластике движений и мимике – и впрямь проступало нечто деревянное. Сам Зайцев, еще до знакомства с островитянами, для себя назвал пинов буратинами. Впрочем, как Зайцев помнил, среди тех пинов, с которыми он встречался до прибытия на остров, случались и выглядящие совсем как обычные люди. Разве что подчеркнуто молчаливые и не очень вежливые.

Зайцеву нравилось сочетание – пин-Пан. Совокупность пинов – Пан. Дьюи возражал: Пан – не совокупность пинов, он – больше, а по сути – вообще, другое. Обсуждение, что же такое Пан, занимало существенную часть их разговоров.

Определение, с оговорками устраивавшее всех троих, сводилось к следующему.

Пан – сетевой разум, распределенный среди восьми миллиардов жестко контролируемых им людских мозгов, соединенных между собой напрямую, а также с помощью всемирной компьютерной сети. Пан использует знания и опыт людей, присоединенных к нему, а также сенсорные и иные способности человеческих тел, применяемых как периферийные устройства, при этом обладая одной волей и одной личностью. Распространение Пана на весь мир и превращение его в то сверхсущество, каким он стал, участники послеобеденных посиделок также согласно относили к периоду в несколько месяцев двухлетней давности. Этот время получило название Большой Хапок.

Стивенс и Зайцев принимали на веру версию Дьюи о земном, человеческом и рукотворном происхождении Пана, среди прочих не содержащую серьезных противоречий.

Споры вызывала природа личности и воли Пана, устройство интерфейсов, соединяющих мозги между собой, технические вопросы его функционирования как единого мыслящего существа, а также механизм захвата прото-Паном, изначально включавшим в себя очень небольшое количество бывших индивидов, разумов и тел всего человечества за малым исключением.

Слово «Пан» Зайцев услышал тоже только на острове. Его он также полагал удачным. В нем сочеталась приставка «пан», означавшая всеобщность, всеохватность, и имя греческого Пана – уродца, ставшего богом. Зайцев порадовал коллег сообщением, что в некоторых славянских языках «пан» значит «господин».

Хотя тут авторство никто точно припомнить не мог, Зайцев уверенно назвал Дьюи.

– Отнюдь, коллега, – отклонил эту честь профессор, – Ваше предположение лестно, но по моим смутным воспоминаниям эта честь принадлежит Вашему предшественнику.

У Зайцева тогда неприятно кольнуло внизу живота. Он не любил напоминания о предшественнике. Оно в него вселяло легкую неуверенность в его собственной участи. Впрочем, на Дьюи он не сердился. Без профа Зайцеву на острове было бы нечем себя занять в свободное время. Островная сеть замыкалась сама на себя, не имея выхода куда-либо еще. В сетевой базе хранилась прорва фильмов и всевозможной художественной и познавательной литературы. Но почему-то Зайцеву стало совершенно неинтересно читать и смотреть о проблемах и жизненных перипетиях жителей мира, который безвозвратно исчез.

Глава 3

Стивенс лениво смотрел с веранды столовой на медленно остывающую от дневного солнца площадь перед администрацией.

– Все же как-то тут слишком функционально. Безжизненно. Неужели нельзя вокруг коттеджей какие-нибудь садики разбить? С0 цветами какими-нибудь?

Зайцева чуть не стошнило.

– Нет, вот только цветочков не надо.

– Вы – мизантроп, Виктор, – шутливо подколол его Стивенс, – ненормально не любить цветы.

Зайцев пожал плечами.

– Может быть. Только тогда уж не мизантроп, а энтофоб, Энтони, – Зайцев помолчал, наслаждаясь недоумением Ственса, – Это по-гречески значит не любитель растений. У всех нас есть свои страхи. Вот Вы, например, насколько я понимаю, не испытываете любви к большим лодкам.

Стивенс покосился на Зайцева и хохотнул.

– Хотел бы я посмотреть, как бы Вы к ним относились на моем месте.

Бортинженер во время Большого Хамка плавал на яхте с друзьями. Сначала он наблюдал, как спутники один за другим превращались в пинов. Потом, когда яхта уже возвращалась в порт, что-то произошло, и пины впали в прострацию. Один выпал за борт и немедленно пошел ко дну. Двое других сидели на палубе и не реагировали на вопросы. Только хлопали глазами и издавали нечленораздельные звуки. Один порывался встать, но спотыкался и падал. Второй взмахивал руками и дрыгал ногами. Стивенс на всякий случай затащил обоих в каюту. Так продолжалось пару часов. Оба за это время обделались. Потом сознание вернулось к ним без видимой причины.

Эту историю Стивенс рассказывал весело, как смешное приключение. Но, в отличие от искренней заинтересованности Дьюи его веселье отдавало натужностью. У Зайцева каждый раз при виде смеющегося бортинженера появлялось опасливая мысль, что здоровяк вот-вот лопнет от внутреннего напряжения.

На вопросы о происходившем с ним с момента прихода яхты в Окленд и до попадания на остров Стивенс предпочитал отшучиваться. Зайцев пару раз спросил, но заметил, как у похохатывающего Энтони оба раза начинала мелко дрожать левая рука, и оставил попытки.

– Не знаю, Энтони, – ответил Зайцев, – Не мне судить. Просто, по-моему, за последние два года с кучей народа случились гораздо более грустные вещи, чем Ваше двухчасовое плаванье в одиночестве. Странно заработать такую фобию во время Конца света.

– А что Вы называете Концом света? – бортинженер приподнялся в шезлонге, и повернулся к Зайцеву, – Разве инсайт – смерть? Просто сознание человека вливается в единое сознание сверхличности Пана. Люди тысячелетиями только об этом и мечтали. Вспомните богословские теории о посмертном слиянии души с Богом.

– А Вы полагаете, Пан – и есть Бог? – поинтересовался Дьюи.

– А, может, и так! – запальчиво воскликнул Стивенс, – И, все эти религии спасения, на самом деле, прозревали будущее. Может быть, то, что мы наблюдаем, Второе пришествие?

Дьюи крякнул и поспешно присосался к бутылке.

– А вот эти горы трупов, и многотысячные оргии на пляже – это, вероятно, сопутствующий Второму пришествию Апокалипсис? – уточнил Зайцев, – И небезынтересно заметить, что перед Христом еще должен прийти Антихрист.

– Ну, это только если исходить из христианского мифа, – бортинженер махнул рукой, – А вот, скажем, в одном из изводов буддизма в конце времен явится будда Майтрейя – безо всяких сомнительных предшественников.

Зайцев кивнул.

– Который всех убьет. Помню, читал.

Дьюи отрицательно покрутил поднятым пальцем.

– Немного не так, коллега. Который отправит всех еще не достигших просветления в нирвану.

– Вот! – подхватил Стивенс, – Вот видите! Вы говорите «смерть», а я говорю – новый мир, новая жизнь, новые возможности. И – бессмертие.

– Простите, бортинженер, – вкрадчиво обратился к нему Зайцев, – А почему же Вы тогда этому счастью предпочли такое опасное и некомфортное дело, как безвозвратный космический полет? То есть, Вы вот это бессмертие, этот новый мир и эти новые возможности, с такой радостью меняете на участь узника, обреченного сначала двадцать лет болтаться в консервной банке, летящей в пустоте, а потом до конца своих дней – в чуть более просторном куполе на чужой безжизненной планете? И заметьте – все это в самом лучшем случае. А на самом деле, вероятность участников экспедиции дожить до глубокой старости крайне мала. Если не сказать покрепче. А Вы от этой перспективы прямо светитесь, сколько я Вас здесь вижу. Так почему же? Объясните!

Стивенс выпятил живот и нижнюю челюсть.

– Да потому, что я – ученый, я – сознательный гражданин и член общества, для которого общественный интерес и тяга к познанию важнее собственного комфорта и безопасности.

Зайцев поморщился.

– Сознательный кто? Гражданин чего? Когда Вы в последний раз участвовали в выборах? Когда, вообще, за последнее время кто-то спрашивал Ваше мнение о чем-либо, включая Вашу собственную судьбу?

– Послушайте, Зайцев, ну это уже всякие границы переходит, – возмутился Стивенс, – Отдавайте все же себе отчет, по чьей милости Вы находитесь в этом райском уголке, занимаетесь своим любимым делом, и до сих пор наслаждаетесь милой Вашему сердцу отдельной от всего мира индивидуальностью. Вы не думали, что Пан может и рассердиться? Или Вы надеетесь, у него нет других кандидатур на Ваше место? Или Вы думаете, что умнее коллективного разума миллиардов людей, в том числе таких, которые еще в своей индивидуальной жизни добились несоизмеримо большего, чем Вы? Откуда у Вас такое бесстрашное самомнение?

Дьюи с нарочитой улыбкой всплеснул руками.

– Коллеги, коллеги, успокойтесь! Виктор, ну Вы тоже не перегибайте палку. Все-таки, нам всем вместе еще лететь в одном корабле. Если мы здесь не можем найти общий язык, что же будет в космосе?

Зайцев пожал плечами.

– Приношу извинения, Энтони.

Стивенс насупился, встал.

– Принято. До завтра, профессор. До завтра, tovarishsh Зайцев.

Бортинженер вышел.

Дьюи повернулся к Зайцеву.

– Виктор, ну зачем Вы его дразните? Конечно, Энтони – не подарок. Но он – прекрасный бортинженер. И в проекте «Эдем» почти с самого начала – дольше, чем любой из нас.

– Я все понимаю, проф, – слегка виновато пробормотал Зайцев, – Но это восторженное прославление Пана сильно отдает криками «Да здравствует Сталин!» перед расстрелом в подвалах Лубянки.

– А бывало и такое? – недоверчиво уточнил Дьюи.

От удивления профессор даже подался вперед, приняв крайне неудобное положение в шезлонге.

– Клевещут, – Зайцев развел руками.

Дьюи пожал плечами, откинулся на спинку.

– Ну, собственно, Вы сами все и объяснили. Вот увидите, – заверил он Зайцева, – вся эта восторженность выветрится из Энтони, как только корабль удалится от Земли на достаточное расстояние.

Зайцев встал из недовольно заскрипевшего шезлонга.

– Хотелось бы верить, проф. Извините, вынужден Вас оставить.

– Что так? – удивился Дьюи, – Ложиться спать еще рано.

– У меня встреча с Жанной. Пригласила в гости.

Дьюи приподнял бровь.

– Не выроните монокль, проф, – предупредил Зайцев.

– Спасибо за заботу, – сердечно поблагодарил Дьюи, – постараюсь.

***

Кроме Зайцева, Стивенса и Дьюи в экипаж «Эдема-1» входили еще три девушки. В отличие от мужчин Зайцев про себя называл их по именам – Мейбл, Фредерика и Жанна. Все же одной из них суждено стать ему если не женой, то любовницей.

Американки Мейбл и Фредерика сильно отличались и внешне, и по характеру. Широкобедрая и грудастая Мейбл походила на раненую белую птицу. Испуганно хлопала ресницами как крылышками и глядела вокруг с отчаянным выражением выпавшего из гнезда птенчика, просящего то ли о пощаде, то ли о защите. Все это при двух докторских степенях – по агрономии и космобиологии. На групповых тренингах, когда по ротации приходил черед играть роль капитана, она единственная из всего экипажа регулярно проваливала управление командой. Впрочем, в качестве подчиненного Мейбл оказывалась почти идеальной – при условии точной постановки задачи.

Химик и астрофизик Фредерика, напротив, отличалась несколько чрезмерно – на вкус Зайцева – спортивной фигурой. Она ничем не хлопала, при разговоре смотрела прямо в глаза. В ее подтянутости виделось больше от военного лагеря, чем от дамского фитнес-центра.

К третьей, Жанне, Зайцев сейчас как раз направлялся. Стивенс как-то окрестил ее инженю-строителем. Зайцеву это определение казалось не очень точным. В Жанне причудливо сочетались французский шарм – или то, что Зайцев за него принимал – с быстрым и точным умом. И Зайцев опять не мог понять – отточенный ли это опытом разум профессионала или природная женская сообразительность. К посиделкам на веранде Жанна относилась подчеркнуто пренебрежительно, как к пустой болтовне.

Зайцев шел к коттеджу Жанны впервые и привычно считал шаги незнакомого маршрута. Досчитав до двухсот сорока пяти, он поднялся по ступенькам, постучал, услышал приглашение, открыл дверь. И лицом к лицу столкнулся с молодым аборигеном. Або смерил его пронзительным взглядом и молча посторонился. В глубине гостиной Зайцев увидел возлежащую на кушетке Жанну в чем-то легком со сбившейся на предплечье бретелькой. Перед кушеткой стояли низкий стульчик и небольшой столик с фруктами и бутылкой местного тонизирующего напитка. Зайцев почувствовал, как его увлекает флейта крысолова.

Уже дойдя до кушетки, Зайцев обернулся на скрип двери и остолбенел. На исчезающей в проеме голой ноге аборигена красовался неповторимый зигзагообразный шрам.

– А что у Вас делал пин, Жанна? – брякнул Зайцев без предисловий.

Жанна, приоткрыв от удивления рот, непонимающе уставилась на него. Зайцев указал пальцем на дверь.

– Я видел, как его присоединили.

Жанна перевела дух.

– В лодке, на вечерней заре? – уточнила Жанна.

Зайцев кивнул. Жанна облегченно рассмеялась.

– Расслабьтесь, Виктор. Это новый ритуал инициации у аборигенов. Имитируется инсайт молодого воина. Лауро его как раз вчера проходил.

– Зачем?

– Юный або, с одной стороны, как бы впускает в себя мудрость и силу Джи, – терпеливо объяснила Жанна, – с другой, спасает себя от настоящего инсайта. Ведь присоединиться можно только один раз.

– Он смотрел как пин, – сказал Зайцев.

– Молодые або подражают взгляду и движениям пинов.

Жанна улыбнулась чему-то своему.

– Лауро – не пин. Он просто глупый мальчик.

Жанна скорчила сердитую гримаску и повела голым плечом – нет, в данном случае, обнаженным плечиком. Хотя климат на острове, в принципе, не располагал к пышным одеяниям, раздетость Жанны определенно содержала недвусмысленное послание.

Девушка пальчиком придвинула в сторону Зайцева высокий бокал с чем-то подозрительно ярким.

– Попробуйте, казак, это местный тонизирующий напиток. Безалкогольный, если Вас это волнует.

Зайцев взял бокал и осторожно отхлебнул. В голове немедленно заплясали чертики. Жанна манерно вздохнула.

– Вы одичали в своем одиночестве, Виктор. Устроили мне допрос с порога. Чуть ли не сцену. Но я Вам прощаю на первый раз. За это удовлетворите мое любопытство. Хочу узнать о Вас побольше.

Зайцев осторожно присел на стульчик.

– Я готов.

– Для начала – что у Вас за фамилия? Она ведь не русская, больше на немецкую похожа?

– Да нет, почему, вполне русская, – Зайцев пожал плечами.

– И что это означает по-русски?

– В некотором смысле… – Зайцев замешкался, – сын зайца.

Жанна хихикнула.

– Зайчонок? Звучит совсем не героически.

Зайцев рассмеялся и чуть не свалился со стула.

– По-моему, стульчик для Вас маловат, – как бы мимоходом сказала Жанна и показала на кушетку рядом с собой, – Садитесь сюда.

«Хм» – подумал Зайцев.

– Как Вас так угораздило – с фамилией?

– В русском языке слово «заяц» еще означает безбилетник, – объяснил Зайцев, – По семейной легенде, моего пращура мальчишкой обнаружили спрятавшимся в трюме парусного корабля в открытом море. Отлупили, дали форму не по росту и взяли в юнги. Поскольку фамилию малец то ли не знал, то ли не захотел называть, чтобы не отослали домой, окрестили Зайцевым. Оттуда наш род и пошел.

– Ага, – протянула Жанна, – То есть, Вы – потомственный путешественник?

Зайцев развел руками.

– Плыву, куда течение принесет. Или ветер.

– Ну, не прибедняйтесь, Виктор. Профессор о Вас высокого мнения.

– Неужели? – шутливо удивился Зайцев.

– Да, – Жанна согласно тряхнула головой, и вьющийся локон очень красиво упал ей на щеку, – Эдвард находит в Вас скепсис, независимость, смелость и умение стойко переносить несчастья ближних.

– Даже так? А разве это достоинство?

Взгляд Жанны посерьезнел.

– За прошедшие два года я видела достаточно мужчин, бледнеющих от вида чужой крови. От них крайне мало толку в настоящем деле. И видела законченных ублюдков, на скорую руку сооружающих из трупов бруствер. И спасающих оставшихся в живых.

– А чем Вы занимались эти два года?

– Прокладывала кабеля и строила ретрансляционные вышки в труднопроходимых местах. Разумеется, не одна. Этим занимаются большие мобильные отряды. Я входила в один из них.

– Для ретрансляции чего? – не понял Зайцев.

– Для ретрансляции Пана, Виктор, – холодно ответила Жанна.

Повисла пауза. Жанна вздохнула.

– Владения Пана заканчиваются там, где нет устойчивых мощных каналов связи. Таких мест на земле много. Арктика, Сибирь, Амазония, Сахара. Пан сейчас энергично ликвидирует белые пятна, отправляя туда бригады интактов. Я работала в Сахеле и в джунглях центральной Африки. В обоих местах местное население реагировало враждебно. Сначала бедуины в Сахеле, потом масаи в Африке уничтожали оборудование и убивали рабочих. Несколько раз я оказывалась в центре настоящей битвы.

Зайцеву представилось это величественное зрелище: тысячи новых конкистадоров, бредущие напролом через джунгли и тайгу, вступающие в схватки со свирепыми туземцами, по колено в болоте и по пояс в снегу строящие установки, которые однажды раздавят их сознание и сожрут мозги.

«Пора», – подумал Зайцев.

– Представляю, как Вам тяжело пришлось… – Зайцев придвинулся к Жанне, почти нависнув над ней.

Жанна вздохнула и отодвинулась.

– Тяжело? Да. И интересней, чем вся предыдущая жизнь.

Женщина встала, встряхнула волосами перед зеркалом. Он поднялся за ней, приобнял ее. Жанна убрала его руку. Зайцев почувствовал, что это уже не кокетство.

– Вы не оправдали моих надежд, Виктор. Я думала, развеюсь с Вами, отвлекусь от мрачных мыслей. А Вы только заставили меня вспомнить то, чего я вспоминать не хотела. Уходите.

Обескураженный Зайцев вышел и сел на скамейку около склада. Из-за коттеджа мадемуазель Флавиньи сгорбившись вышел и побрел куда-то вдаль хромой псевдопин Лауро. «Эге, – подумал Зайцев, – Не один я сегодня в обломе. Интересно, вчерашний спектакль как-то связан с вожделением дикаря к белой госпоже? Парень пытался хотя бы символически преобразиться в того, кто имеет над Жанной абсолютную власть. Бедняга.»

– Белый господин, Вы – астронавт? – послышался писклявый голосок. Зайцев чуть не подскочил от неожиданности. Вгляделся в темноту.

У стенки склада на корточках, по-школьному сложив руки на коленках, сидела давешняя юная аборигенка, морщинистой мордочкой и широким приплюснутым носом напоминающая грустную маленькую собачку. Свисающие по сторонам головы жесткие черные волосы походили на два болтающихся уха. Зато ноги псоглвицы выглядели красивыми и гладкими.

– Да, милая, я – астронавт, – ответил Зайцев.

– Возьми меня с собой на звезду.

Зайцев подавился вдохом. Что это – тоска молоденькой девочки по большому интересному миру? «А кому сегодня плакать в городе Тарусе? Есть, кому сегодня плакать – девочке Марусе». Или общий для всех интактов ужас перед присоединением?

– Извини, девочка, я не могу тебя взять на звезду. Это не я решаю.

– А кто решает?

– Пан.

– Вы так называете Джи?

Зайцев задумался. До него только сейчас дошло, кого аборигены называют Джи.

– Нет, девочка, Пан – не ваш Джи. Вы ошибаетесь. Пан – не с неба спустился, он – наше порождение, земное, это мы его создали.

– Не понимаю, – девушка сморщила личико и еще больше стала походить на оставленного щеночка.

«А кто понимает?» – подумал Зайцев. Впрочем, гладкие ножки девушки сейчас занимали его больше мыслей о судьбах человечества. Воображение, раззадоренное Жанной, уже независимо от воли рисовало всякие не пуританские картинки. «С другой стороны, кто знает, что тут считают изнасилованием? – вдруг пришло Зайцеву в голову, – Вот так переспишь, с кем не следует, а завтра смуглые ребята тебя свяжут и отнесут на пригорок – Пану на ужин…».

И тут прекрасная псоглавица встала и ушла. Только бедра ниже короткой юбки сверкнули.

«Ну разумеется, – заключил Зайцев, – Не можешь взять девушку с собой на звезду – нафиг ты нужен?» В голове еще слегка звенело от местного пойла. Он тихо засмеялся.

Глава 4

РЕТРОСПЕКТИВА

У разных людей разный порог самообладания в стрессовой ситуации. Это банальность. Но определить, кто сломается раньше, заранее удается не всегда. Англичанин Льюис производил на Зайцева впечатление абсолютно невозмутимого человека. Тем больше Зайцев удивился, обнаружив, как этот джентльмен в считанные сутки превратился в законченного неврастеника. При том, что сам Виктор, безусловно, потрясенный до глубины души, продолжал держать себя в руках. Впоследствии Зайцев объяснил для себя это тем, что его детство и юность, когда формируются характер и мировоззрение, прошли в России в обстановке постоянной нестабильности и вечного ожидания «большого пипеца». «Пипец» случился – неприятно, но ожидаемо. В то время как для Льюиса рухнуло само мироздание. Британец полностью потерял опору под ногами, если можно так сказать про человека, болтающегося в невесомости.

Следующие три недели в обществе Льюиса оказались для Зайцева сущим адом. Тот то плакал, то причитал, то вдруг разражался чрезмерными лучезарными надеждами, подражающими абсурдностью и беспочвенностью.

По прошествии времени уже на Земле Зайцев решил, что Льюис своим безумием спас от сумасшествия самого Зайцева, заставив мобилизоваться для сиюминутного спасения жизни, и отвлекая мысли от перспективы гибели неизбежной, но более отдаленной по времени. И от гибели известного ему мира заодно.

***

Зайцев сидел смирно, но начинал раздражаться.

Вокруг него с проводами и присосками неловко и бестолково суетился ассистент Робура по фамилии или прозвищу Маджента. Из тех, у кого на лбу написано – «никчемный».

«Надо же, – подумал Зайцев, – сколько умных и талантливых людей исчезло в ненасытной глотке Пана, а этот absolutely useless живет себе как ни в чем ни бывало». Поразмыслив, однако, Зайцев понял, что как раз тут все логично – зачем Пану есть никчемного?

Робур стоял у стены, и мрачно наблюдал за происходящим, даже пытаясь вмешаться.

– За что Вы нас так не любите, Джеймс? – спросил Зайцев.

– Объяснить? – Робур исподлобья глянул на Зайцева.

– Будьте любезны.

– Вам не понравится.

– Переживу. Я любопытен.

Робур присел на край стола и скрестил руки на груди.

– Как хотите. У вашей команды есть кое-что общее, что отличает от других людей на острове. Дьюи, Вы, Флавиньи, Хенсон – все вы потрясающе спокойны. У вас чисто физиологические показатели – как у людей, у которых все в полном порядке. Ни постоянных кошмаров, ни приступов страха, ни видений, ни панических атак, как у большинства находящихся на острове. Все здесь психически травмированы – особенно после ужасов первых месяцев, да и из-за дальнейших событий тоже. Почти все какое-то время жили в окружении одних присоединенных. Все видели сотни, если не тысячи смертей. Все пережили превращение друзей и знакомых в марионеток. У всех нервы разорваны в клочья. У всех – кроме вас. Вы – равнодушные монстры, абсолютно лишенные сострадания к другим людям. Видимо, это принцип, по которому Пан вас собрал.