Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

Александра Филипповна Кирхгоф как бы с трепетом оборачивает левую руку Пушкина ладонью к себе. Она и в самом деле снимает очки, на что один только Якоб откликается неуверенной улыбкой.

Гадалка продолжает бормотать немецкими фразами. В тихом журчанье её слов несколько раз возникают и лопаются, как более звонкие воздушные пузырьки некие незначащие слова: «Das Pferd… Das Kopf… Der Mench…».

– Я переведу потом. Это интересно будет молодому человеку, – успокаивает Якоб мимикой и движением руки нетерпеливое недоумение Пушкина и остальных.

Гадалка вдруг как бы очнулась, и смотрит на всех будто спросонья, не понимая, кто перед ней и откуда взялись. Посвященный Якоб понимает, что гадание окончено.

– Das ist alles?! – то ли вопрошает, то ли утверждает он. – Итак, господа, предсказание было в том, во-первых, что ваш товарищ (он делает медовое лицо в сторону Пушкина) скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение по службе; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвёртых, что он дважды подвергнется опале и ссылке; наконец (тут Якоб делает нарочно страшные глаза и наигранно тревожный вид), что он проживет долго, если на тридцать седьмом году своего возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека, каковых он и должен опасаться…

Якоб помолчал, потом уточнил еще.

– Das Pferd?.. das Kopf?.. der Mensch?..

Всякий раз Александра Филипповна утвердительно кивает головой. Потом опять берёт руку Пушкина, смотрит на ладонь и довольно долго говорит по-немецки.

– Обратите внимание, господа, исключительный случай. Такого в практике не встречалось, – переводит Якоб. – Госпожа Кирхгоф приглашает посмотреть на ладонь молодого человека.

Все сгрудились вокруг гадалки и Пушкина.

– Надо обратить внимание вот на эти линии. Фигура такая в хиромантии имеет название «стола». Три эти черты обычно сходятся вот в этой стороне ладони, а у господина…

Он вопрошает глазами у Чертова.

– Пушкина, – подсказывают ему.

– …у господина Пушкина оказались они совершенно друг другу параллельными.

– Ну, и что это может означать? – Пушкин, одолевши оторопь от натиска и неожиданного интереса гадалки, в первый раз подает свой голос.

Якоб переводит вопрос.

Госпожа Кирхгоф приходит в некоторое смущение, потом, испытывая понятную неловкость, опустив глаза, произносит несколько фраз.

– Она говорит, что владелец этой ладони умрёт насильственной смертью, его убьёт из-за женщины белокурый молодой человек…

Пушкин и компания смущены.

– Однако, Александра Филипповна, вы сегодня не слишком милостивы, – пытается разрядить обстановку Чертов, улыбка даётся ему заметным усилием. – Погадайте-ка мне, может, на моей руке узор повеселее.

Гадалка берёт его руку и на лице её изображается ужас.

– Не смею сказать, – произносит она по-русски.

– Полноте, Александра Филипповна, над тем, кто смеётся над предсказаниями, они не исполняются, – говорит Чертов.

– Дай-то Бог. Все-таки рекомендую вам опасаться следующего четверга. Вам грозит этот день гибелью. Попытайтесь избежать её…

Всё это гадалка говорит, вернув себе тон бесстрастной прорицательницы, читающей в книге судьбы. Акцент её, который одолевает она с усилием, помогает ей в этом.

– А сегодня уж вторник на исходе. Каламбур-с получается, это что ж, вы мне всего два дня жизни отпускаете? Нехорошо с вашей стороны, Александра Филипповна, – пытается сохранить бодрость духа Чертов, но настроение у компании уже, конечно, не то.

Желающих гадать больше нет.

Молодые люди уходят от питерской ведьмы в смущении.

Запирая за ними дверь, лишь цинический Якоб отвешивает шуточку:

– Вы бы, господа, оставили мне по целковому, коли гадание исполнится, так помянуть будет на что…

Он хохочет. Однако это веселье его остается неразделённым. Даже и капитан Чертов не находится что сказать…

…Вновь из темноты выступит смеющийся июньский рассвет. Золотые косые столбы утреннего света, пробившиеся сквозь узорные прорехи в кронах огромных парковых дерев. Ворох ромашек в руках румяного круглолицего лицеиста Дельвига…

Дуэльными скандалами, как мы знаем теперь, Пушкин искушал судьбу, во многих деталях пересказанную ему наперёд питерской ведьмой.

Кроме того, как верно замечают знатоки жизни великого поэта, взгляд на дуэль, как на средство защиты своего человеческого достоинства развито было у него слишком. Особенно замечателен этим кишиневский период его биографии, изобильный всякого рода рискованными стычками.

«В кишиневский период, – отмечает исследователь, – Пушкин оказался в обидном для его весьма уязвимого самолюбия положении штатского молодого человека в окружении людей в офицерских мундирах, уже доказавших на войне своё мужество. Так объясняется преувеличенная щепетильность его в этот период в вопросах чести и почти бретёрское поведение».

Впрочем, всё это было унаследованным от недавней эпохи. Это тоже надо учитывать, если мы попытаемся слишком строго судить Пушкина в некоторых его дуэльных историях. Николай Страхов так писал о временах, бывших совсем ещё недавно, когда гордая забота о чести приняла размеры фантастические и абсурдные:

«Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагою или шляпою, повредит ли на голове один волосичек, погнёт ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ в полголоса, насморк имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни на что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Так же глух ли кто, близорук ли, но, когда, Боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!..».

Так действовали нахватавшиеся верхушек европейских понятий о защите своего достоинства юные русские аристократы первой волны петровских искушений заграничной жизнью. К сожалению, болезнь эта оказалась слишком заразительной. Это оказалось поветрием. Дело дошло до того, что Пётр стал серьезно озабочен, как бы не перевелись в одночасье древнейшие русские роды, да и новое дворянство тоже. Именно поэтому он собственноручно отредактировал в «Уставе воинском» специальный «Патент о поединках и начинании ссор». Эта глава устава звучит так: «Ежели случится, что двое на назначенное место выйдут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлён не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать. (…) Ежели биться начнут и в том бою убиты и ранены будут, то, как живые, так и мёртвые да повешены будут».

В связи с этим любопытен приговор Комиссии военного суда по делу о дуэли между Пушкиным и Дантесом от 19 февраля 1937 года: «Комиссия военного суда, соображая всё вышеизложеннное, подтверждённое собственным признанием подсудимого поручика барона Геккерна (Дантес, как мы помним, был усыновлён нидерландским посланником в России, недоброй памяти, бароном Геккереном. – Е.Г.), находит как его, так и камергера Пушкина виноватыми и в произведении строжайше запрещённого законами поединка, а Геккерена – и в причинении пистолетным выстрелом Пушкину раны, от которой он умер, приговорила подсудимого поручика Геккерна за такое преступное действие по силе 139 артикула воинского сухопутного устава и других под выпискою подведённых законов повесить…».

Было решено так же повесить и Пушкина, но за невозможностью исполнить приговор, это решение было отменено. Петровский устав о поединках действовал до самой революции.

Таким образом, Россия была единственной страной, где дуэли были запрещены под страхом смерти, и сам этот факт наложил на русскую дуэль особый отпечаток. Бесконечно увеличивался риск и так же бесконечно возрастала для отчаянных голов привлекательность такого рода выяснения отношений. Русская дуэль изначально пошла по пути ужесточения правил. Она никогда не была похожа на, пусть опасную, но все же игру и даже шутку, каковой для русского «дуэлиста» могла казаться французская, например, дуэль.

Специальных руководств по русской дуэли не было. Были отдельные выдающиеся знатоки неписанных дуэльных правил, к которым обращались в случае необходимости за разного рода разъяснениями и советами. У Пушкина в «Евгении Онегине» таким знатоком выступает некто Зарецкий. Кто мог быть прототипом этого циничного и безжалостного блюстителя правил? Возможно, Руфин Дорохов, известный бретёр и сорвиголова того времени, описанный в «Войне и мире» под именем Долохова, сосланный на Кавказ, консультировавший там секундантов Лермонтова и Мартынова. Одним из наиболее ценимых тогда знатоков, воплощением благородства и ходячей энциклопедией русской дуэли, был двоюродный дядя Михаила Лермонтова князь Алексей Монго-Столыпин. Один из современников пишет о нем так: «Я помню, что Монго-Столыпин, к которому, из уважения к его тонко понимаемому чувству чести, нередко обращались, чтобы он рассудил какой-либо щекотливый вопрос, возникший между молодыми противниками, – показывал мне привезённую им из-за границы книгу «Manuele di dueliste» или что-то в этом роде, В ней описаны были все правила, без соблюдения которых поединок не мог быть признан состоявшимся по всем правилам искусства».

Попробуем и мы заглянуть в правила дуэльных кодексов. Сейчас сделать это не просто. Надо списываться с крупными библиотеками. Ждать. В те времена. Которые мы описываем, всё было проще. Дуэльный кодекс графа Шатовиллара (в разработке этого кодекса участвовали представители ста самых родовитых французских аристократических фамилий), выпущенный впервые в 1836-ом году, был немедленно доставлен и переведён в России.

Однако он уже тогда не соответствовал ни духу, ни содержанию русской дуэли.

Французы стрелялись на тридцати шагах, расстояние громадное, попасть в цель из тяжёлых длинноствольных «дальнобойных» кюхенрайтеров практически было невозможно.

Русские же стрелялись порою на трех шагах.

Это когда обида была нанесена смертельная.

«Составители и блюстители европейских правил, – комментирует эти условия один из превосходных знатоков истории русской дуэли Я. Гордин, – думали, прежде всего, именно о демонстрации готовности участников поединка к риску, к бою. В европейской дуэли оставался смертельный риск, – но всё возможное было сделано для того, чтобы кровавый исход оказывался делом несчастного случая.

В русской дуэли всё обставлялось так, что именно бескровный вариант был делом счастливой случайности. Идея дуэли-возмездия, дуэли – противостояния государственной иерархии, тем более дуэли как мятежного акта, требовали максимальной жестокости.

Когда в николаевские времена оказались размытыми эти идеи, с ними одрябли и прежние представления о дуэли. Жестокость осталась. Ушёл высокий смысл…».

«Страшной особенностью русской дуэли, требовавшей от поединщика железного хладнокровия, было право сохранившего выстрел подозвать выстрелившего к барьеру и расстрелять на минимальном расстоянии. Поэтому-то дуэлянты высокого класса не стреляли первыми…».

В последней дуэли Пушкина противники стрелялись по правилам французских дуэлей, определённых кодексом графа Шатовиллара. Вероятно, секунданту Дантеса виконту д’Аршиаку условия русской дуэли показались варварскими.

Пункты, подписанные секундантами Пушкина и Дантеса, почти дословно повторяют параграфы дуэльного кодекса графа Шатовиллара:

«1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Вооружённые пистолетами противники по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьеры, могут стрелять.

3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же расстоянии, что и тот.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз: противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.

5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.

6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий».

Выстрел, который прервал жизнь Пушкина, имел и другие жестокие последствия. Можно сказать так, что пуля Дантеса имела рикошет, который достал другого великого национального поэта Лермонтова. Одним выстрелом Дантес, не зная того, убил двоих, и тем усиливается его грех перед русской историей… Но об этом будет сказано позже…

Пистолеты, которыми стрелялись Пушкин и Дантес были взяты секундантом Дантеса д’Аршиаком во французском посольстве. Это были пистолеты системы Кюхенрайтера, тяжёлые длинноствольные дуэльные и армейские пистолеты, считавшиеся наиболее совершенными для своего времени. Это были первые пистонные пистолеты, которые весьма редко, в отличие от кремневых пистолетов Лепажа, давали осечку. Кроме того, как отмечалось, они считались дальнобойными и стреляться из них было опасно даже на условиях европейской дуэли. Во французской армии эти пистолеты были приняты на вооружение в тридцатые годы восемнадцатого столетия. Пару таких пистолетов привёз в Россию известный Эрнест де Барант.

Рикошет дантесовской пули, достигший Лермонтова, начинается отсюда. В тридцать шестом году этому Эрнесту де Баранту, сыну французского посланника и известного писателя (будущего члена Французской академии) барона Амабль-Гильома-Проспера-Брюжьера де Баранта было двадцать лет. Имя Лермонтова он впервые услышал в дни, когда потрясённая Россия прощалась с Пушкиным. Он все пытался дознаться – правда ли, что в стихах Лермонтова, написанных на смерть поэта, оскорбляется вся французская нация, или только один Дантес. Он уже тогда собирался вызвать Лермонтова на дуэль. Ему объяснили, что оскорбления французской нации в стихах нет, и он успокоился. Они даже сблизились – Лермонтов и де Барант. И толчком к этому странному и роковому сближению были последствия выстрелов из пистолетов, принадлежащих этому барону Эрнесту. Далее была дуэль между ним и Лермонтовым. И в дуэли этой участвовали те же самые пистолеты… И, возможно, тот же самый ствол, который целил в Пушкина, направлен был теперь в Лермонтова. Он не был убит тогда, но смертный путь его уже определился. Лермонтов сослан на Кавказ. Едет туда с упоминавшимся здесь Аркадием Монго-Столыпиным. На распутье между Пятигорском и Шурой, где стоял Тенгинский пехотный полк, они решили доверить свою судьбу копейке… Загадали, если брошенный полтинник упадет кверху орлом, поедут в Пятигорск. Монету кинул Лермонтов. Она упала орлом. Приехавши в Пятигорск, первое, что они узнали – то, что Мартынов, приятель их общий, тоже здесь, на водах.

Жить Лермонтову оставалось три месяца…

Вряд ли можно теперь дознаться, сколько жизней отняла у России дуэль, но самые невосполнимые утраты мы будем помнить всегда.

Утрата Пушкина в этом ряду – потеря из самых великих.

Теперь, собственно, о самих пушкинских дуэлях:

Дуэль первая (1816). С Павлом Ганнибалом.

Его противником в этой дуэли стал дядя со стороны матери Павел Ганнибал, внук того самого «арапа Петра Великого», участник Отечественной войны 1812-го года.

Павел Ганнибал на балу отбил у племянника барышню Лукашову, в которую молодой поэт был влюблён тогда, и тут же получил вызов. Ссора племянника с дядей кончилась минут через десять мировой и новым весельем, и новыми плясками. Павел Исаакович за ужином сочинил экспромт:

Хоть ты, Саша, среди бала

Вызвал Павла Ганнибала;

Но, ей-богу, Ганнибал

Ссорой не подгадит бал!

Свидетельства очевидцев: В стихотворении «Моя родословная» Пушкин позже напишет о себе: «Упрямства дух нам всем подгадил. //В родню свою неукротим…». Эти строки с полным правом можно отнести к не очень счастливой судьбе дяди поэта. По воспоминаниям сестры Пушкина – Ольги Сергеевны, Павел Ганнибал был «олицетворением пылкой африканской и широкой русской натуры, бесшабашный кутила, но человек редкого честного и чистого сердца». Есть свидетельства о том, что непростой характер и вспыльчивость Павла Ганнибала стали причиной того, что он получил во время военных действий не все награды, которые заслужил.

Его биография в кратком изложении выглядит так.

Павел Исаакович Ганнибал – выпускник Морского кадетского корпуса, в 1791 году был произведён в гардемарины, а ещё через три года – в мичманы. В 1799 году морскую службу свою он оставил, стал служить в кавалерии. Выбрал казачьи войска. Вероятно, такая жизнь, похожая на гусарскую, больше подходила характеру этого человека. Сухопутную службу он начал корнетом в «Первом волонтёрском казачьем Яхонтова полку», был награждён орденом Св. Анны 3-й ст. «со свидетельством об оказанной им в сражениях храбрости». В Отечественную войну 1812 года он был уже майором, заслужил орден Св. Владимира 4-й ст. с бантом. После войны он продолжил службу в Изюмском гусарском полку и был произведён в подполковники. 1826-ой год круто изменил течение и без того бурной жизни Павла Исааковича. Он был признан причастным к делу декабристов и сослан сначала в г. Сольвычегодск, а затем в Соловецкий монастырь для «исправления нрава». Однако знатоки этой истории, в частности историк Илья Токов, полагают, что нет серьёзных оснований подозревать Павла Исааковича Ганнибала в связи с тайным обществом декабристов. Скорее, всё было так, как он изложил в объяснении А.Х. Бенкендорфу: «В 1826 г., июня месяца, числа не упомню, я зашёл отобедать в ресторацию и, к несчастью моему, встретился там с господином подполковником Краковским, который, вероятно, с намерением начав со мною разговор, обратил его на тех несчастных, которые по заслугам своим получили уже достойное наказание, упрекал их в возмущении 1825 г. – делал самые поносные замечания. Я <…> движимый чувством сострадания, решился напомнить ему указ милостивого Монарха нашего, запрещающий упрёки потерпевшим наказания <…> – из уст моих вырвалось слово, что они слишком строго наказаны».

Заключение в Соловецкий монастырь стало для него тяжёлым ударом. В конце концов, после многократных прошений ему было разрешено вернуться на жительство «близ Петербурга» и Павел Исаакович обосновался в Луге. Здесь дядя Пушкина и внук «арапа Петра Великого» прожил ещё неполных десять лет. Тут и обозначилась первая дуэльная история юного Александра Пушкина.

Дуэль вторая (1817). С Петром Кавериным.

Назревает дуэль с гусаром Кавериным. Гусару не понравились шуточные стихи Пушкина «Молитвы лейб-гусарских офицеров». Но Пушкин написал извинительное к Каверину послание:

Забудь, любезный мой Каверин,

Минутной резвости нескромные стихи…

Командир гвардейского корпуса Васильчиков принял меры к примирению поссорившихся, и Пушкин с Кавериным помирились.

Свидетельства очевидцев: Пётр Каверин, гусар, с которым Пушкин познакомился в Царском Селе, был сыном калужского губернатора. А после – и сенатора. Мать его – Анна Петровна, была побочной дочерью вельможи Корсакова.

Пётр Каверин был старше Пушкина на пять лет, окончил Московский университетский пансион, а потом Московский и Геттингенский университеты. Был военным переводчиком, но уже в девятнадцать лет стал командовать сотней в Смоленском конном ополчении.

После того, как французы покинули разорённую Россию, Каверин принял участие в заграничных походах (Дрезден, Лейпциг) в качестве адьютанта генерала Вистицкого.

После заграничного похода лейб-гвардии гусарский полк оказался в Царском Селе, где учился юный поэт Александр Пушкин. Несмотря на разницу лет, они подружились, и начали творить свои шалости.

Именно тут, считает исследователь Асна Сатанаева, в гусарском кругу Пушкин приобщился к атмосфере цинизма и разврата. Недаром Александр наделил Каверина прозвищем – «наставник в разврате». Тот бесстыдно хвастался любовными подвигами, ругался площадной бранью, вёл крупную игру в карты, пил неумеренно. Ко времени их знакомства на его счету было уже не менее дюжины убитых на дуэли.

В стихотворении «К портрету Каверина», Александр Пушкин о нем писал:

В нём пунша и войны кипит всегдашний жар,

На Марсовых полях он грозный был воитель,

Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,

И всюду он гусар.

Однажды в помещении, где был расквартирован полк, на полу был найден листок со стихами. Его поднял и начал читать случившийся тут же Андрей Пашков, обладатель огромного носа. Стихи имели название – «Молитва лейб-гусарских офицеров», и там звучали такие слова:

Избави, Господи, Любомирского чванства,

Избави,Господи, Каверина пьянства…

Избави, Господи, Кнабенау усов,

Избави, Господи, Пашковских носов…

Догадались, конечно, что это стихи Пушкина. Пашков вскипел негодованием и кричал, что побьёт автора. К нему присоединился и Каверин.

Завадовский, чтобы избавить Пушкина от неприятностей, признался, что эти стихи написал он – ведь дело грозило окончиться дуэлью.

Волнения и крики дошли до командира гвардейского корпуса князя Васильчикова. Илларион Васильевич созвал офицеров будто бы для объяснения, но с целью – помирить их. После беседы все с ним согласились, но Каверин не хотел разговаривать с юным другом.

Тогда-то Пушкину и пришлось написать ему извинительное послание. Размолвка продолжалась не долго, их отношения вскоре восстановились. После окончания лицея Пушкин встречался с Кавериным редко, но всю жизнь состоял с ним в переписке.

Дуэль третья (1819). С Кондратием Рылеевым.

Тогда в Петербурге кто-то пустил слух, будто бы Пушкина высекли в Тайной канцелярии. На эту «утку» купился известный впоследствии декабрист Рылеев. Начинающий оппозиционер решил использовать и эту историю для разогрева интеллигентских страстей: «Долго ли мы будем терпеть власть, которая розгами высекла лучшего поэта?!». Узнав об этом, взбешенный Пушкин немедленно прислал вызов неудачливому пока народному трибуну. Противники стрелялись, но безрезультатно. Позже Пушкин выяснил, что автором оскорбительных слухов был граф Фёдор Толстой (Американец).

«Необдуманные отзывы, сатирические стихи стали распространяться в публике. Разнёсся слух, будто бы я был отвезён в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли – мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить V. В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, во втором – я бы не отомстил за себя, потому что оскорбления не было, – я совершил бы [беспричинное] преступление, я принёс бы в жертву мнению общества, которое я презирал, человека, всеми ценимого, и талант, который невольно внушал мне почтение к себе… Таковы были мои размышления».

Так писал Пушкин в воображаемом своём письме к Александру I, вернувшись из южной ссылки в Михайловское, много позже.

Поединок был тайный. Дуэль состоялась, а после неё два поэта долго разговаривали о чём-то. Вдалеке от них томились два секунданта.

Свидетельства очевидцев: О том, что поэты дрались именно на пистолетах видно из полусерьёзного пушкинского письма к другу и единомышленнику Рылеева   – Александру Бестужеву. Письмо датировано 24-ым марта 1825-го года: «Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? Мнение своё о его “Думах” я сказал вслух и ясно; о поэмах его также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идёт своей дорогой. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда к тому имел случай – да чёрт его знал.  Жду с нетерпением “Войнаровского” и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал – да более, более!».

Исследователи этой дуэльной истории полагают, что когда Пушкин писал  своё письмо Александру Бестужеву, он надеялся что в Петербурге, ровно через пять лет после дуэли, распространится всё же так необходимая ему молва о том, что он отстоял свою честь —И отстоял её ещё тогда, когда родилась эта сплетня о том, что его высекли…

Надо тут сказать и то, что рефлексии, вызванные этими толками, довели Пушкин до того, что он стал неотвязно думать о самоубийстве и лишь благодаря поддержке и внушениям Чаадаева отказался от этой мысли.

Дуэль четвёртая (1819). С Вильгельмом Кюхельбекером

Пушкин носил тяжелую железную палку. Дядя спросил его однажды: «Для чего это, Александр Сергеевич, носишь ты такую тяжёлую дубину?». Пушкин отвечал: «Для того, чтоб рука была твёрже; если придётся стреляться, чтоб не дрогнула».