Жестокий бог

Конечно, я была самым худшим видом собственности – пренебрегаемым видом. Вон пошел еще дальше, чтобы убедиться в том, что люди знают, что я для него ничто. Прошел короткий слух о том, что я подхватила хламидиоз от бразильского манекенщика, с которым я якобы занималась сексом летом, но слух быстро сошел на нет, когда Вон заявил, что никто не был настолько отчаянным, чтобы переспать со мной.

2. Девушки, которые слышали разные версии того, что произошло в комнате уборщика (исключительно от Элис и Арабеллы), и знали теперь без тени сомнения, что Вон проявил ко мне маловероятный интерес, перешли от неприязни к активному презрению. Поппи часто приходилось пропускать некоторые из своих внеклассных занятий, просто чтобы проводить меня домой и убедиться, что меня не преследуют и не беспокоят. Арабелла и Элис продолжали называть меня Вампиршей из-за моего наряда и пристрастия ко всему черному и придирались из-за Вона всякий раз, когда приходили навестить Поппи. На их вопросы я отвечала молчанием.

3. Вон начал появляться у меня дома почти каждый день, чтобы работать над своим таинственным проектом с моим отцом.

Папа проникся к Вону симпатией, когда впервые увидел его художественный талант на летней сессии, и теперь, когда Вон выразил заинтересованность в тесном сотрудничестве с ним, я думаю, папа почувствовал себя польщенным. Даже несмотря на то, что Вон не знал о том факте, что я была слишком поражена, чтобы говорить с собственным отцом о своем искусстве, он знал, что причиняет мне боль, приходя сюда. Каждый раз, когда я открывала дверь, и он был с другой стороны со своим оборудованием для скульптуры, он одаривал меня кривой усмешкой, которая напоминала мне, что он поцеловал меня не так давно, что независимо от того, насколько отвратительным я его находила, у меня когда-то была его кровь во рту.

Его нижняя губа все еще была в синяках от моего укуса.

– Уже отказалась от этой стажировки? – спрашивал он.

– В твоих мечтах, – отвечала я, и он добродушно смеялся и качал головой, проходя мимо меня.

Глава 4

Ленора

В тот день, когда Найт расстался с Поппи, я сидела в комнате сестры и гладила ее по волосам. Парень, который оберегал ее от других парней, потому что так беспокоился за драгоценное сердце моей сестры, в итоге потоптался по нему, как по танцполу.

Я пыталась удержать свою сестру от того, чтобы она не бросилась с нашей крыши.

Слух о том, что от Поппи преждевременно избавились из-за студентки колледжа, распространился в Школе Всех Святых как лесной пожар на сенокосе. Ее шкафчик был исписан граффити, и когда она открыла его сегодня, то обнаружила настоящее человеческое дерьмо поверх своих книг с пометкой: Выброшено!

Найта сегодня нигде не было видно, и Поппи поклялась не возвращаться в школу до конца года. Я обнимала и утешала ее весь вечер. Поппи по праву не могла доверять своим так называемым лучшим подругам, Элис и Арабелле, которые первые распространили слух о разрыве по коридорам школы.

Пчелиные матки Всех Святых отвернулись от моей сестры, теперь, когда она больше не находилась под защитой Найта Коула.

Этот год был ужасным для меня, но на самом деле Поппи здесь нравилось до того, как случился весь этот разгром с Найтом. У меня не было друзей, я не ходила на свидания и не накапливала хорошие воспоминания на будущее. Во многих отношениях это было похоже на долгую, мучительную ночь, без снов или даже кошмаров, которые занимали бы мой разум – большое, жирное ничто, уставившееся в потолок, которое заставило меня задуматься, существую ли я на самом деле.

По крайней мере, мы приближались к выпускному. Я все еще не подавала заявлений ни в какие колледжи, ни в Европе, ни где-либо еще, молясь об этой стажировке. Куда бы Вон ни поехал, даже если бы это было в Англию со мной, я все равно буду на своем родном месте. Там у него не было бы такой власти. В любом случае он все еще не закончил свою работу, и кто знает, что он на самом деле представит им, когда будет должен отправить заявку на стажировку. Прошел, по крайней мере, месяц. Но у меня была рыба покрупнее, которую нужно было поджарить.

Найт не был плохим человеком, но как парень он был никчемным, и я подумала, что Поппи заслуживала гораздо большего, чем то, что он ей предложил.

– Отпусти все это. – Я погладила светлые волосы Поппи, целуя ее в макушку, пока она уютно устроилась в моих объятиях на своей кровати. У нее была кровать принцессы с балдахином, вся в детском розовом и белом, и туалетный столик размером со всю мою комнату. Меня такие вещи не привлекали, в отличие от Поппи.

Я не винила ее за это. Мы были именно такими. Ей приходилось заботиться обо мне в школе, потому что я постоянно попадала в неприятности.

Поппи высморкалась в подол моей шотландской юбки, и я позволила ей.

– Он такой засранец! – воскликнула она, снова заливаясь слезами.

– Мирового класса. – Я кивнула, присоединяясь к ее словам. – Ему должны присудить медаль за тот уровень жополизства, который он демонстрирует.

– Но он такой великолепный.

– Конечно, если тебе нравится этот образ Шон-Мендес-встречает-Чейза-Кроуфорда[24]. Но есть много великолепных парней, и ты заслуживаешь того, кто поймет, насколько ты особенная. – Я осторожно убрала волосы, прилипшие к ее влажной щеке, заправляя их за ухо.

Поппи села, вытирая глаза изодранной салфеткой.

– И все же, так ли это? – Она прищурила свои опухшие глаза, глядя на меня.

Я взяла несколько свежих салфеток с ее тумбочки и протянула их ей вместе с бутылкой воды.

– Ты что? – спросила я.

– Особенная. Ты особенная, Ленни. С твоим искусством, причудливым отношением и тем, как ты притворяешься, что тебе все равно, когда великолепные, богатые парни, такие как Вон Спенсер, делают тебя ходячей мишенью. Но я не такая. Я не талантлива, не сильна и не сильно интересна. У меня нет никакой особенной внешности, одежды или способностей. Я даже не умею читать книги. – Она шмыгнула носом, теперь подозрительно хмурясь, глядя на меня, как будто это была моя вина, что она решила носить популярные бренды высокого класса, красить волосы и заводить нормальных, популярных «друзей».

– Ты можешь быть талантливой и совершенно ужасной, – осторожно сказала я, думая о Воне. – И у тебя также может не быть ни одной артистической косточки во всем теле, и все равно ты будешь самой редкой вещью во вселенной. Это в твоих действиях. Это твоя душа. Ты особенная, Поппи, потому что ты заставляешь людей чувствовать себя классно. Никто не может отнять этого у тебя.

Она бросилась в мои объятия, и мы сидели так, казалось, целую вечность, обнимаясь и раскачиваясь взад-вперед, наслаждаясь горько-сладкой агонией любви к парню, который не любил ее в ответ – не то, чтобы я что-то знала об этом. Разбитое сердце было обоюдоострым мечом, с моей точки зрения. И у меня не было никакого желания испытать всю бурю эмоций. Никогда не пойду на это.

Тот день в кладовке уборщика потряс меня. Не то чтобы я нашла член Джейсона… привлекательным, но в нем было что-то возбуждающее. Если быть честной с самой собой, острые ощущения были больше связаны с прикусыванием губы Вона и наблюдением, как он с легкой ухмылкой слизывает собственную кровь, и меньше связаны с Джейсоном. Мне нравилось, что Вон оторвал меня от парня Элис, что он был собственником по отношению ко мне. И хотя с тех пор я слышала о его выходках – исчезать с девушками в комнатах во время вечеринок, на которые меня не приглашали, – я также знала, что ему интересно.

Его интересовало, с кем я встречаюсь.

С кем я была и что я с ними делала.

Я удовлетворяла его любопытство и играла в его игры разума.

Я всегда носила телефон с собой в школе. Как-то я написала Поупу, моему лучшему другу из Карлайла, чтобы он приготовился, и улыбнулась в телефон. Потом приложила руку к щеке и притворилась, что краснею.

По ночам, когда я знала, что Вон появится у меня дома – потому что мой отец уже был в студии и готовил свои инструменты, – я выходила, даже просто покататься, и возвращалась с растрепанными волосами и намеренно размазанной черной помадой.

Я сводила его с ума, потому что он сводил с ума меня. Я хотела бороться с ним, причинить ему боль за то, что он делал со мной. Укусить его. Попробовать его на вкус. Почувствовать его.

Я часто пробиралась в дом, когда он уходил, усталый и грязный, с растрепанными волосами. Он забирался в свой потрепанный грузовик и молча хмурился, глядя на меня, как будто пытался телепатически выжать из меня ответы.

– Ленора?

Я услышала тихий стук в дверь Поппи. Папа, должно быть, услышал мой голос, доносящийся из этой комнаты.

– Входи, папа. – Поппи быстро вытерла остатки слез салфеткой, которую я ей дала, и выпрямила спину, приклеив довольно жуткую улыбку на лицо. Она никогда не хотела расстраивать нашего отца. Одна из многих жертв, которые она принесла с тех пор, как мы потеряли маму. Поппи была воплощением заботливой дочери, в то время как я носила отвратительную одежду и кусала мальчиков, которые выводили меня из себя.

Мой отец стоял в дверном проеме, его длинные, седые, вьющиеся волосы закручивались спиралью на макушке, как эксцентричная шляпа Элтона Джона, его борода почти достигала круглого живота Будды. Папа выглядел как персонаж Гарри Поттера – мягкосердечный профессор-волшебник, который казался большим и пугающим, но не обидел бы и мухи. Я знала, что он любил маму и нас, но у меня всегда было отчетливое чувство, что мы стояли на втором месте сразу после его творчества.

Мама не хотела, чтобы он открывал Подготовительную школу Карлайл, – и, я уверена, до сих пор не изменила бы своего отношения.

Мама убила бы его, если бы была жива, увидев, что он оторвал нас от привычной Англии и увез в Америку ради своего проекта. Он не мог устоять перед настоящим испытанием.

Папа знал, что я никогда не хотела жизни вне искусства, и он никогда не подталкивал меня к большему – не встречаться с парнями, не заводить друзей, которые не были Рафферти, не жить настоящей жизнью.

Список, естественно, продолжался.

– Что вы задумали, девочки? – Он посмотрел между нами с извиняющейся улыбкой. Вот такие у нас были отношения с папой. Чересчур официальными, по-моему.

Опять же, он заботился – не пропустил ни одной родительской конференции, и всегда беспокоился о том, чтобы мы были обеспечены и сделали что-то фантастическое за лето. Он планировал сложные поездки – любовался дикой архитектурой Валенсии, музеями в Гонконге, галереями во Флоренции, египетскими пирамидами. Однако быть отцом для него было не так естественно, как быть художником. Это были Воны мира, с которыми он нашел общий язык.

– О, ничего особенного. Просто сплетничаем. Как ты, папа? – пропела Поппи, вскакивая на ноги и разглаживая пижаму. – Ты, наверное, голоден. Может, мне поставить тебе в микроволновку остатки лазаньи?

Я старалась не смотреть на нее слишком растерянно. Меня интересовало, каково это – отрезать свои чувства ножницами, как сломанную марионетку. Пытаясь быть такой сильной, она ослабила себя. Невыносимо было видеть, как ей больно.

– Было бы здорово, Поппи. Спасибо. Ленни, можно тебя на пару слов? – Он протянул свою огромную, потрескавшуюся ладонь в мою сторону.

Я приняла ее и молча встала.

Это было не похоже на папу – начинать серьезный разговор. Неужели Вон ему что-то сказал? Он что, настучал на меня? Сказал ему, что я встречалась с парнями? Не то чтобы папе было бы не все равно. Во всяком случае, он бы это поощрял.

Что, черт возьми, это было?

– В студии. – Папа потянул меня за руку, ведя на чердак, где у него была небольшая студия – в дополнение к той, что находилась на нашем заднем дворе, где он хранил некоторые из своих незаконченных работ. На чердаке было более уютно.

Я последовала за ним, ломая голову над тем, что должно было произойти. Мы с отцом всегда болтали во время ужинов и когда смотрели телевизор. Мы говорили о погоде, школе, плотном графике Поппи и его работе. Единственное, о чем мы не говорили, – это обо мне.

Даже когда я отдала ему свою последнюю работу для стажировки в прошлом месяце – череп размером с человека, сделанный исключительно из старинных жестяных банок, – я быстро перевела разговор на что-то другое, стараясь не уловить разочарования или скуки, которые он мог испытывать по отношению к моему искусству.

Я ожидала результатов по этому поводу со дня на день, но в форме официального письма. Я знала, что лучше не ждать, что мой отец нарушит правила и сообщит мне эту новость лично.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице на чердак. Белый деревянный пол заскрипел под нашим весом, когда мы вошли на чердак в форме крыши. Аромат обтесанного камня, холод мраморных и гранитных гигантов и облака пыли не могли скрыть уникальный запах Вона Спенсера, который сразу же заполз мне в ноздри – восхитительный, грозный и полный опасности. Я старалась не обращать на это внимания и на появившуюся дрожь.

Он был здесь сегодня вечером. Я слышала их голоса, доносившиеся сквозь открытое окно на чердаке всего десять минут назад.

«Поосторожнее с зубилом, парень. Не испорти ничего. Это слишком ценно для нас обоих».

«Положи дрель. Медленные удары. Люби этот камень, как человека».

«Давай на этом закончим. Ты сражался с этим куском всю ночь. Ты пока не подстроился под него. Ты как будто на войне».

Вон боролся с камнем, и я не верила, что он представит какой-либо другой проект для стажировки. Это вселило в меня надежду. Может, у меня действительно был шанс. По крайней мере, я вовремя сдала свой материал.

– Сядь, – попросил папа с усталым стоном, указывая на огромный нетронутый камень в углу комнаты.

Я смахнула «Анатомию человека для художников» Элиота Голдфингера с камня и сделала, как мне было сказано, скрестив ноги в лодыжках. Я проигнорировала огромный горизонтальный кусок, накрытый большой белой простыней, стоявший в углу студии. Я знала, насколько близки отношения художника с его работой. Это было все равно что вынашивать ребенка, зная, что малыш внутри тебя растет с каждым днем – больше клеток, длиннее конечности, более четкие черты лица.

Я также знала, что это работа Вона и я не должна была ее видеть.

– Ты получишь письмо от правления, но я подумал, что это требует более личного разговора. Позволь мне начать с того, что твоя сборка была феноменальной. То, как ты работаешь с жестью, маленькие колесики для глаз, детали – все это было фантастически выполнено. Это вызвало много эмоций у всех нас троих. Твой дядя Гарри назвал тебя гением, и Альма сказала, что твоя работа, безусловно, ее любимая. Я никогда так не гордился тем, что называю тебя своей дочерью.

У меня перехватило дыхание, и я попыталась сдержать улыбку. Это случилось. Я получила стажировку. Я уже решила, что хочу показать в Тейт Модерн. Я все спланировала. Сначала мне следовало сделать набросок, но образ уже был. Он появился в моем сне в ту ночь, когда я укусила Вона.

– Спасибо. Я…

– Ленни, ты же знаешь, что я люблю тебя, не так ли? – протянул папа, внезапно уронив голову на свои огромные раскрытые ладони.

О-о.

– Да. Конечно, – я запнулась.

– Но ты действительно так думаешь? – спросил он сквозь щели своих пальцев, выглядывая сквозь них, как маленький мальчик.

Внезапно я разозлилась на него. Потому что он не маленький мальчик. Он взрослый мужчина. И он выбрал легкий выход, играя на моих эмоциях.

– Ты говоришь так, словно отправляешь меня в школу-интернат на другом конце света. Немного поздно для этого, папа. – Я старалась говорить легким тоном, прочищая горло.

И тут меня осенило. Моя глупая шутка обернулась жестокой реальностью.

Нет. Нет, нет, нет.

Папа убрал руки от лица и уставился в пол. Когда я ничего не сказала, он начал расхаживать по комнате взад-вперед, его руки были сцеплены за спиной. Через несколько секунд он остановился, словно решая, какой курс действий он хочет предпринять, и повернулся ко мне, наклонившись и положив свои тяжелые руки мне на плечи. Он поймал мой пристальный взгляд. Внимательность, с которой он разглядывал мое лицо, почти сбивала с ног.

– Достаточно, – сказал он.

– Конечно, – выдавила я, чувствуя, как стены крошечной студии смыкаются вокруг меня.

Этого не могло произойти. Боже, пожалуйста. Я так много работала. Это было все, чего я когда-либо хотела, – чтобы мои работы выставлялись в Тейт Модерн. Мне не нравились грязные отношения и полуночные минеты на вечеринках у бассейна для богатеньких детей или баловство с наркотиками, драки и нарушение закона. Мои родители не принадлежали к высшим калифорнийским кругам. У меня не было друзей-футболистов, популярности и всего этого чертова мира у моих ног.

Все, о чем я когда-либо просила, – это стажировка.

– Так и есть. И однажды ты поймешь, что я говорю серьезно, но Ленни… ты не прошла стажировку.

Я закрыла глаза и судорожно вздохнула, не позволяя слезам пролиться. Мне хотелось ему верить. Но если бы я была лучшей, я бы прошла на стажировку. Мы оба это знали.

– Вон Спенсер? – Я услышала, как спрашиваю сама себя. Я не смела дышать. Я знала, что если дернусь или хотя бы пошевелю пальцем, то сойду с ума и разобьюсь, разобьюсь и уничтожу все, что попадется на глаза – опрокину статую, над которой работал Вон, снесу стены и прыгну головой вперед в бассейн, молясь о том, чтобы упасть на дно и умереть.

Я откинулась на спинку стула и позволила Вону сделать это – втереться в доверие к моему отцу прямо здесь, в Тодос-Сантосе. Я впустила его в свое королевство, в свою семью, в свой дом, и каждый божий день наблюдала, как он крал единственную вещь, которая меня волновала, ночь за ночью. Потому что я по глупости думала, что моя работа будет говорить сама за себя, что он не сможет обманом пробиться вперед.

Я была именно такой наивной маленькой идиоткой, какой он меня видел.

– Да, – подтвердил мой отец за туманом моего красного гнева.

Распахнув глаза, я вскочила с камня.

– Его проект даже не закончен! Он сам мне сказал! – вскипела я.

Никогда я не повышала голоса на своего отца. Или на кого-нибудь еще, если уж на то пошло. Сейчас же мое спокойствие утекало сквозь пальцы, как вода.

Мой отец стоял напротив меня, раскинув руки, как будто сдавался.

– И все же его проект кажется на голову выше остальных, хотя и не наполовину закончен.

– Даже наполовину не закончен?! – дико воскликнула я, вскидывая руки в воздух. – Это вообще разрешено? Разве это не противоречит вашим правилам и предписаниям или чему-то в этом роде? Может быть, мне следовало просто подарить тебе сраную банку из-под кетчупа?

Я хваталась за соломинку. Совет Подготовительной школы Карлайл и судьи по стажировке состояли из трех основателей школы – моего отца, его двоюродного брата Гарри Фэрхерста, который был художником, и леди Альмы Эверетт-Ходкинс, бывшей главным куратором музея Гуггенхайма. Если они решили выбрать Вона, я ничего не могла с этим поделать. Я напоминала себе Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами, зная, что они будут продолжать вращаться, сколько бы я ни махала на них своим воображаемым мечом.

– Ленни, это не очень хорошая вещь. – Папа закрыл глаза, его лицо исказилось от боли. – Это удивительно блестящий шедевр, и если бы ты его видела, то согласилась бы.

– Отличная идея. Почему бы тебе не показать мне этот шедевр, законченный на четверть, чтобы я сама его оценила. – Я пнула кусок пластилина, заставив его крутиться по полу, пока он не ударился о стену. – Покажи мне, что такого блестящего в примерной форме скульптуры без малейших деталей. Креветка в матке, без глаз, носа и губ. Покажи мне, насколько он лучше меня.

Мы оба постояли так некоторое время, прежде чем я бросилась к накрытой статуе, намереваясь сорвать с нее простыню и посмотреть сама. Папа схватил меня за руку, как только я дотянулась до нее.

Я откинула голову, горько рассмеявшись.

– Конечно.

– Хватит, Ленора.

– Держу пари, это отстой. Держу пари, ты выбрал его только потому, что он чертов Спенсер. – Я обернулась к нему с улыбкой на лице.

Эмилия ЛеБлан-Спенсер, сама художница, за эти годы вложила много миллионов в Подготовительную школу Карлайл. Очевидно, она беззаветно влюбилась в картины Гарри Фэрхерста и поэтому несколько из них приобрела для своего дома.

Я знала, что это было неразумно. Моему отцу не нравилось бездумное, мстительное поведение. Но мои фильтры, похоже, сошли с ума вместе с моим здравомыслием.

– Ты Асталис. – Его ноздри раздулись, и он ударил кулаком себя по груди. – Моя собственная кровь.

– Очевидно, твоей собственной крови недостаточно. – Я пожала плечами.

Внезапно я слишком устала, чтобы даже вернуться в свою комнату. Бороться с ним было бесполезно. Ничто больше не имело значения. Вон выиграл последний раунд и выбил меня из гонки. Моей единственной ошибкой было удивление. Я действительно думала, что он не сможет пройти стажировку с незаконченной работой.

Но, конечно, Вон в своем худшем проявлении все равно был успешнее меня в моем лучшем.

Плохой мальчик в искусстве скульптуры. Дитя любви Донателло и Микеланджело, с примесью Дэмиена Херста и Бэнкси[25], что отражает его бунтарский характер.

– Ну, если ты меня извинишь, я должна пойти подать заявку примерно на пятьсот стажировок, теперь, когда мои планы на следующие шесть месяцев стали на шесть футов ниже, вместе с моей гордостью. – Я почувствовала горечь этих слов на своем языке.

Когда я направилась к лестнице, папа схватил меня за руку. Я повернулась, стряхивая ее с себя.

– Оставь меня в покое, – простонала я, не смея моргнуть и дать волю своим предательским слезам.

– Ленни, – взмолился он. – Пожалуйста, выслушай меня. Вы были на равных. Всего было пятьсот двадцать семь претендентов, и, кроме Рафферти Поупа, вы были последними двумя.

Он только делал все еще хуже. Было несправедливо злиться на него за то, что я не прошла стажировку. Но было справедливо злиться, потому что он выбрал кого-то, кто даже не потрудился закончить свою статую. Это та часть, которая причиняет боль больше всего.

– Поняла. Я почти сделала это. Что-нибудь еще?

– Думаю, ты должна быть его ассистентом в течение этих шести месяцев, так как ты не заинтересована в поступлении в университет. Это может увеличить твой список других стажировок. Это была моя идея, и Вон сказал, что будет рад, если ты поможешь ему…

– Помогу! – выкрикнула я это слово. – Я не собираюсь ему помогать. Я не собираюсь помогать ему. Я не собираюсь работать с ним, для него, под ним или даже над ним. Я не хочу иметь с ним ничего общего.

– Сейчас говорит твоя гордость. – Папа потеребил бороду, обдумывая мою реакцию. – Я хочу поговорить со своей дочерью – моей яркой, талантливой дочерью, – а не с ее уязвленным эго. Это прекрасная возможность. Не позволяй ей пропасть даром.

– Я не… – начала я.

– Пожалуйста. – Он взял мои руки в свои и сжал их, словно в попытке выжать из меня всю непреклонность.

У нас были одинаковые голубые глаза – темные, большие, выразительные – с одинаковыми золотыми кольцами вокруг них. Все остальное мы с Поппи унаследовали от мамы. Миниатюрную фигурку, светлые волосы и бледную, с веснушками, кожу.

– Это может открыть для тебя так много дверей, работая помощником стажера в Подготовительной школе Карлайл. Это солидная, оплачиваемая работа. Вы сможете работать вместе со мной, Гарри, Альмой и многими другими великими художниками. Вы получите зарплату, комнату с чертежным столом и всем оборудованием, а также фантастическое начало вашего портфолио. Я тоже когда-то учился в средней школе, Ленора. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я знаю, что такие парни, как Вон, могут стараться.

– Восхождение на вулкан – это попытка, – вставила я. – Работать бок о бок с Воном Спенсером совершенно невозможно.

– Да, и все же. Ты бы отказалась от этой стажировки ради парня, которого встретила и в которого влюбилась здесь, в Америке?

Я в шоке уставилась на него. Во-первых, он чертовски хорошо знал, что я не в том настроении, чтобы влюбляться. Я очень громко заявляла об этом с тех пор, как умерла мама, так как видела отца, состояние которого эмоционально ухудшилось до такой степени, что теперь он был только наполовину человеком. Во-вторых, я бы никогда не упустила такую возможность из-за парня.

– Конечно, нет.

– Тогда почему ты отказываешься от должности, которая может помочь твоей карьере и готова разрушить ее, ради мальчишки, которого ты возненавидела? – Он щелкнул зубами, на его лице появилась торжествующая улыбка.