Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 г.

– Феофан раньше служил на флоте. Он профессиональный военный. Однажды корабль попал в жуткий шторм. Феофан знал: если произойдет оверкиль, никому не спастись, все пойдут рыбам на корм. Корабль накренился, затрещал… Батюшка перед смертью помолился – и чудо произошло! Корабль не потонул. После этого Феофан бросил службу, отправился в семинарию и стал батюшкой. Наша подруга, художница Рита, ходила к нему на исповедь. Рита рассказала Феофану, что у нее есть кот, он совсем старый и одолел ее капризами. «Котов на мясокомбинат! – ответил ей батюшка. – А вам душу спасать надо!»

– Котов на мясокомбинат! – довольно хихикнула Тюка. С этими словами с громоздким транспарантом «Архитектура Москвы принадлежит нам!» Марфа Кондратьевна, Лев Арнольдович и мальчики отправились на митинг.

– Полина, если у меня нет температуры, давай погуляем, – попросила Ульяна.

Я укутала ее и вместе с Аксиньей вывела во двор. Там мы встретили пожилую женщину. Ее избил сын-алкоголик, отобрал пенсию.

– Пойдемте со мной! – предложила я несчастной. – Я вас где-нибудь спрячу. У нас не квартира, а правозащитная берлога, и в ней постоянно крутятся чужие люди.

Старушка отказалась:

– У меня три сына. Один – алкоголик, второй – наркоман, третий – отшельник. Отшельник живет в лесу, сколотил себе избу, воду носит из реки, сушеными ягодами, грибами питается. Поеду я к третьему сыну.

Мы проводили ее до автобусной остановки.

Вернувшись, я включила классическую музыку. Аксинья кружилась и танцевала, а Ульяна уткнулась в мультики.

Привет, Дневник!

Моя жизнь проходит в заботах о семье, где я, по сути, рабыня. Несмотря ни на что я поклялась, что буду помогать маме. Но чем больше километров разделяет нас, тем лучше.

Мне всегда приходилось пробиваться сквозь неприступные стены, но самая главная непробиваемая заслонка была рядом.

Подавляя сопротивление невероятными усилиями, я окончила школу, поступила в институт, перевелась в университет, стала работать журналистом, уехала в Москву…

Даже разговор о том, что мои каштановые волосы можно перекрасить в золотые, мама восприняла с жуткой истерикой:

– Не-е-ет! Они не окрасятся! Не смей! Ничего у тебя не получится! Ты страшная! Страшная! Попробуй только покрасить, я тебе покажу!

Поистине, о моем детстве в Чечне можно написать триллер. И я долгие годы думала, что никогда ее не прощу. Иногда во снах я спрашиваю ее: «Зачем ты так мучила меня?!» Она только хохочет в ответ, и вокруг нее разливается огненное зарево.

П.

Ночью дом проснулся от грохота: коты в очередной раз сбили иконостас. На этот раз в прихожей.

– В селе Бутылино котов едят! Люди сыты и довольны. А нам как быть?! – заорал Лев Арнольдович, лежа на раскладушке.

Все засмеялись и не стали ругать усатых проказников.

Под утро мне приснился сон: я рассматривала модные платья в магазине, а в витрину било яркое солнце, отражаясь в цветной мозаике пола. Покупателей в зале было немного. Я и сама пришла только поглазеть на товар. Какой-то парень и с ним две юные девушки стащили теплую куртку из отдела зимней распродажи. Они ловко сдернули ее с вешалки и побежали к выходу.

Я стала кричать:

– Воришки! Воришки! Стойте!

Испугавшись, жулики бросили украденную вещь и выскочили на улицу.

Погуляв среди красивых платьев, я вышла из магазина, никак не ожидая, что воришки захотят выяснить отношения. Они выглядели как панки: в рваных джинсах, пестрящих молниями, и украшенных клепками рубахах. Я встала в стойку, и девушки, накинувшиеся на меня с кулаками, мгновенно отлетели в сторону. Парень дрался неплохо, но я сделала ему подсечку. Молодые люди переглянулись между собой и растворились в пространстве.

В снах я привыкла распоряжаться происходящим: перекрашивать дома, бить стекла и восстанавливать их, отматывать ленту времени в разных направлениях, наполнять моря и пустыни сказочными обитателями. И оттого научилась чувствовать, когда внутри осознанного сновидения присутствует чужая энергия – ее невозможно контролировать.

Повернувшись к магазину спиной, я отправилась к озеру. Вода казалась прозрачной, глубокой.

Обстановка сна менялась: центральная улица с яркими клумбами и магазин остались позади, вокруг зашумел ясный лес, приветливо замахали лапами ели, а вдалеке показалась скала, очертаниями напоминающая взъерошенную собаку.

Девушки и парень, которые зачем-то пытались украсть зимнюю куртку, появились вновь и приняли совсем иной вид, строгий и неприступный. Девушки закутались в платки и белые одежды, а плечи парня покрывал золотой плащ. Одежда в стиле панк исчезла, и передо мной предстали величественные духи мусульманского мира.

У юной девушки, вставшей от меня слева, кисти рук были украшены тончайшей росписью хной. Она соединила ладони, и в чаше их я увидела глубоководных чудищ, которые, резвясь, били хвостами и, ныряя, переворачивали корабли, затонувшие сотни лет назад.

Девушка справа от меня молитвенно подняла руки, и вокруг в воздухе появились изумрудные тексты – суры из Корана, они вращались по часовой стрелке и легко сменяли друг друга.

Духи пригласили меня покататься на плоту из массивных бревен, спрятанном в камышах. Мы отплыли на середину озера. Выйдя из тела, я наблюдала за происходящим с высоты птичьего полета: моя фигура стояла первой, за мной две девушки и чуть позади – парень.

Девушка, вокруг которой вращались суры из Корана, сказала:

– Ты очень сильная.

При звуке ее голоса я вновь оказалась внутри своего тела, перестав парить над озером.

– Ты нас удивила! – продолжила она. – Мы давно наблюдаем за миром людей. Мы думали, что ты не сможешь, не выдержишь, не преодолеешь. Человек не способен преодолеть столько, сколько выпало тебе. Предел установлен Всевышним. Но ты нас удивила. Ты смогла обойти Предел, и тебе был открыт путь дальше.

– Что значит «обойти Предел»? – спросила я.

– Когда испытания человеку не под силу. Всем было ясно, что ты сломаешься от боли и утрат, пойдешь ко дну, мы – это твой Предел. Но ты оказалась сильней, чем предполагали духи и ангелы.

Девушка с узорами на руках добавила:

– Мы ниспосланы испытать тебя, мы принесли тебе многие беды и страдания. Сейчас мы пришли, чтобы выразить тебе свое почтение.

Она сняла с указательного пальца золотое кольцо в виде изящной двуглавой змеи и протянула мне:

– Возьми, Полина-Фатима. Кольцо твое по праву. Ты признана королевой змей за мудрость.

Юноша едва заметно улыбнулся, и они растаяли в воздухе.

Я осталась на плоту одна.

Проснувшись, я увидела, что Марфа Кондратьевна, прямо в уличной одежде, вповалку с детьми, сладко похрапывает на диване, рядом с ними – транспарант, а дверь в кабинет – нараспашку. Пришлось красться туда на цыпочках, чтобы проверить электронную почту. Оказалось, что ночью мне пришло сообщение: рядом с нами, в районе Ясенево, мальчику двух лет нужна няня. В письме его матери я прочитала: «Вы нам подходите. Мы изучили Ваше резюме. Работа с утра до позднего вечера». От восторга я пустилась в пляс прямо на разбросанных по полу правозащитных бумагах, флажках и манифестах с политическими воззваниями.

Растолкав Льва Арнольдовича, я сказала, что ухожу на собеседование, и, набросив на плечи дубленку, помчалась по сугробам через заснеженные московские дворы.

Дверь открыла молодая женщина, моя ровесница.

– Здравствуйте! Я Виктория, – представилась она. – А сыночка зовут Дима.

Платить за работу большие деньги Виктория не могла: они с мужем арендовали жилье, приехав в столицу с Дальнего Востока. Но после Марфы Кондратьевны я была абсолютно счастлива тому, что она предложила, – пятьдесят рублей в час.

– Договорились! – Виктория пожала мне руку. – Приходите к нам завтра с утра, Полина, в половине восьмого.

На следующий день к моему приходу Виктория сварила грибной суп и запекла в духовке курицу с овощами. На кухонном столе меня ждала записка о том, что няня, то есть я, может брать и есть всё, что обнаружит в доме, а также пользоваться кремами и шампунями, а когда ребенок уснет, может сидеть в интернете или принимать ванну. На табуретке лежал новый байковый халат изумрудного цвета и брикеты домашнего мыла с запахом лаванды. Записка заканчивалась словами: «Примите наши скромные подарки».

Дочитывала я записку с совершенно мокрым лицом – плакала от чужой доброты. От меня всегда все только требовали, а родители мальчика Димы вдруг неожиданно позаботились.

Дима, синеглазый, с волосами как белый шелк, оказался спокойным ребенком. Мы строили башенки из разноцветных кубиков, учили звуки, а еще я читала ему сказки.

Марфа Кондратьевна, не обнаружив прислугу подле себя, рассвирепела и, едва я вечером вернулась, поставила мне ультиматум:

– Ты на целый день будешь забирать с собой Любомира и Ульяну! Ясно?! Иначе выгоню тебя на улицу!

– Я и так хотела уйти от вас в подъезд, – огрызнулась я.

– Полина, сестрица, забери нас отсюда, – запрыгали вокруг меня Любомир и Ульяна.

Дрожащими руками я набрала номер Виктории и сбивчивым голосом внесла нелепое предложение, объяснив, что в доме, где я живу, дети целый день одни.

– Кормить можно нашей едой! Пусть играют вместе! – ответила на это Виктория.

У меня опять предательски потекли слезы по щекам. Тюка меня жестоко подставила, а Виктория, не зная всех деталей моего отчаянного положения, спасла.

Марфа Кондратьевна ответу Виктории обрадовалась и пообещала давать мне мелкие деньги на автобус. Ехать нужно было три остановки.

Это оказалась не последняя неожиданность: отправившись следующим утром на работу с Ульяной и Любомиром, я увидела на кухонном столе булочки, пирожные и шоколадные конфеты, заботливо припасенные родителями Димы. Появились новые игрушки: железная дорога, гоночные машинки и пазлы с героями диснеевских мультиков.

Днем, уложив детей спать, я и сама уснула. И впервые за последние три месяца, а может быть, и за всю предыдущую жизнь, спокойно и безмятежно спала.

Около полуночи начиналась моя вторая, неоплачиваемая, смена: следовало покормить домочадцев, чтобы они раньше времени не отдали Богу душу.

Христофор крутился у плиты и клялся в вечной дружбе:

– Я твои карманы, Полина, не обчищаю! Ты мой лучший друг!

Накануне его поймали с бумажником отца.

– Если заловлю на краже, поколочу, – пообещала я.

– Договорились, абрек! – Христофор расхохотался. – Но я ловкий пират!

Чубайс и Мата Хари смирно сидели на подоконнике, я отучила их прыгать на кухонный стол кавказским методом: отведав мокрой тряпки, усатое племя отступило перед чеченскими традициями и перестало приправлять блюда шерстью.

Марфа Кондратьевна и Лев Арнольдович ждали, когда я подам горячее.

– Раз в сутки да возрадуется желудок! – ворковал глава семейства, стуча ложкой по тарелке.

Конечно, они не ожидали, что няня попадется именно такая. Они полагали, что из разрушенного Грозного к ним на выручку приедет малограмотная девчонка. Какая школа под бомбами? Но я выучила математику, торгуя на рынке, полюбила литературу, читая при свете коптилки. Историю и географию вызубрила, спасаясь под обстрелами в коридорной нише. Природный ум, доставшийся от предков, сыграл не последнюю роль, и я не позволила правозащитникам окончательно взгромоздиться себе на шею. Пусть не в открытой конфронтации, но я неизменно гнула свою линию. Они же постоянно пребывали в неуверенности и страхе. У нас в Чечне есть поверье, что в тех, кто пьет алкоголь, вселяются джинны и шайтаны. Лев Арнольдович писал рассказы и мечтал, чтобы их опубликовали. Исписанные бумаги валялись повсюду: от ящика с нижним бельем до кошачьего лотка. Отнести их в журнал или издательство у миротворца никак не получалось.

Марфа Кондратьевна пробовала сочинять пьесы, но встречи в иностранных посольствах, куда она постоянно ходила, не оставляли времени на творчество.

– Откуда произошел род человеческий? Отвечай! – Марфа Кондратьевна сунула мне под нос Библию.

Даже за столом она помнила о религиозных ценностях.

– Людей на планете оставили представители высшей расы! – засмеялась я в голос. – Гении создали мир для неопытных душ…

– Ересь! Богохульство! – возмутилась Тюка.

– НЛО! Кораблики! – захлопали в ладоши Христофор и Любомир.

– Не смей говорить подобное, Полина! – Марфа Кондратьевна потрясала Библией. – Мы все произошли от Адама и Евы!

– Иди ты, Тюка! – Лев Арнольдович отодвинул ее в сторону, довольный, что я отругала Христофора за воровство. – Полина, дай мне горячую лепешку и сверху жареного лука положи!

– Мама, а как змей-искуситель забрался на райское дерево и там пригрелся? – спросил Христофор. – Это же территория Бога!

– Ах ты нечестивец! У Полины набрался ереси! – обреченно воскликнула Марфа Кондратьевна.

– Да, объясните-ка нам, госпожа Тюкина, этот феномен, – поддержала я Христофора.

– Может, змей на самом деле на Бога работает? – спросила Ульяна. – Вот и выполнял секретное поручение…

– Адам и Ева поженились, и от них произошли все люди на свете! Арабы! Русские! Китайцы! Братья женились на сестрах! Тети женились на дядях! – завопила на весь дом Марфа Кондратьевна.

– Эка ее понесло… – Лев Арнольдович закрутил головой, ища бутылку коньяка.

– Не верите? – Тюка надула щеки.

– Не верю! – сказала я.

– Священники говорят, что близнецам можно друг на друге жениться! У Адама и Евы родились близнецы! – стояла она на своем.

Забираясь в два часа ночи по шаткой лесенке на шкаф, где лежал залитый соком липкий матрац, я провела рукой по небеленому потолку и тяжело вздохнула. В голову лезли странные мысли об искусственном происхождении материи и причинно-временных циклах, уходящих в точку отсчета. Так грифель карандаша уходит в глубину рисовальной доски.

Получив недельную зарплату у Виктории, я внесла взнос по кредиту, а детям Тюки купила халвы и орехов.

Виктория и ее супруг не переставали хвалить меня:

– Вы замечательная няня! Дима стишки запомнил, слова с выражением произносит! Он полюбил прогулки, сладко спит и с аппетитом ест!

Надо сказать, что их ребенок был развит не по годам, но я старалась придумать такие игры, чтобы вовлечь в них всех детей. Днем мы ходили на детскую площадку, и я катала малышей на качелях и каруселях, что вызывало общий восторг.

Окружающим казалось, что перед ними молодая мама. И, честно говоря, мне это нравилось.

Виктория между делом сообщила, что ее сестру, которая умерла в детстве, звали Полина, и когда бабушка Димы узнала, как меня зовут, разрыдалась.

– Иногда мертвые возвращаются к живым через тех, кто находится в нашем мире, – сказала я.

– Мы это поняли, – ответила Виктория.

Дома в прихожей я застала пожилого чеченца. Представительный седой мужчина в папахе и кожаной куртке с каракулевым воротником учтиво благодарил Марфу Кондратьевну за помощь сыну.

– Сын из Швеции написал, что у него все хорошо. Жилье дали! Пособие! Будет жить как человек! – радовался чеченец. – В России его за терроризм осудили и, если бы не московские правозащитники, упекли бы за решетку на полжизни! Зашел вас лично поблагодарить.

Тюка рассыпалась в учтивости и просила гостя остаться, обещая угостить его чаем. Но пожилой человек вежливо отказался:

– Я на машине приехал. Ждут меня у подъезда.

– Русские во всем виноваты перед чеченцами, – горько стенала Марфа Кондратьевна. – Русские бомбили Чечню! Столько чеченских детей погибло!

– Русских детей в первую очередь, потом уже и чеченских, и ингушских, и детей других народов… – встряла я в беседу. – В Грозном-то в основном русские жили сотнями тысяч, они-то и оказались под бомбами!

Чеченец кивнул:

– Да, мы жили все вместе и вместе умирали.

Тюка недовольно фыркнула, сделав мне знак помалкивать, и умчалась в кабинет. Появилась она оттуда буквально через несколько секунд с пачкой новеньких пятитысячных купюр.

– Это вам, – сказала она чеченцу. – Примите от души.

Здесь пятьдесят тысяч.

– Что вы! – отшатнулся мужчина. – Я не за этим пришел. Я только сказать слова благодарности. Уберите деньги!

Марфа Кондратьевна, согнувшись в поклоне, вытянула руки вперед и начала причитать на всю квартиру:

– Чеченцы пострадали! Чеченцы несчастные! Мы обязаны помнить нашу вину, наш грех! Вы обязаны взять деньги! Иначе вы обидите меня.

– Да не нужны мне ваши деньги, – отмахивался мужчина, попятившись к входной двери.

– Это помощь для чеченцев из правозащитного фонда, – не разгибаясь, жалобным голосом продолжала Марфа Кондратьевна. – Умоляю, возьмите. Простите наш грех перед вашим народом.

Я наблюдала за происходящим с открытым ртом. Нехотя мужчина протянул руку и взял пачку купюр, сунул ее в нагрудный карман куртки, после чего быстро попрощался и вышел.

В субботу я, Лев Арнольдович и дети поехали в гости. Мойша и Рита жили у метро «Коньково». Их однокомнатная квартира в хрущевке, заваленная книгами, была настолько крохотная, что мы еле втиснулись на миниатюрный диванчик в шестиметровой кухоньке. Комната больше походила на кладовку: в ней стояли стеллажи, картинные рамы, лыжи, лежали краски…

Мне пожилые супруги понравились сразу: Мойша – крупный мужчина с выразительным взглядом и приятным баритоном, и утонченная Рита, блиставшая эрудицией.

В советское время Мойша работал на телестудии, создавал мультфильмы для дошкольников, а Рита преподавала в университете английский язык. Сейчас она рисовала акварелью, иногда писала картины маслом и, если везло, продавала их у входа в метро; Мойша, выйдя на пенсию, увлекся фотографией и каждый год ездил в Карелию – фотографировал озера.

– Всю жизнь пахали, а нажили только эту тесную конуру, – пошутил Мойша, показав на стены. – В Европе у собак и то будки просторней!

– Полина, приходи к нам иногда, будем учить английский! – предложила Рита.

Увы, такого таланта, как у деда Анатолия, знатока шести языков, у меня не наблюдалось. Я самостоятельно учила в войну английский, но говорить было не с кем, да и сейчас, кроме Риты, никто из моего окружения не знал по-английски ни слова: Лев Арнольдович и Тюка всегда пользовались услугами переводчика.

За столом Мойша и Рита поделились горем: их единственный сын Мирослав оставил суету мирской жизни и отправился в монастырь, став послушником.

– Его ряженые одурачили, заставили печь просфоры. Он на церковь работает бесплатно! Там дурачков любят, – сетовала Рита, пытаясь вилкой наколоть фасоль в винегрете, та ускользала. – Вся беда из-за девушки приключилась. Прикипел он сердцем к однокурснице, а она посмеялась над тем, что он неопытный в отношениях. Разбитная, прожженная попалась. Выставила его на посмешище перед студентами и преподавателями: мол, молодой, в интиме ничего не смыслит. Вот он университет бросил и подался в монахи!

Рита угощала нас винегретом, подавала плюшки с сахаром. Дети Тюки с жадностью набросились на угощение, не обращая внимания на разговоры взрослых.

Мойша и Лев Арнольдович пили красное вино, мы с Ритой – чай, а за окном плыли серые снежные облака, навевая чувство безнадежности.

Христофор, наевшись, отыскал в старом альбоме несколько чистых листов и принялся рисовать для меня парусник.

– Когда я вырасту, ты, Полина, еще не будешь старой, – размечтался он, сидя на полу среди разбросанных карандашей. – Я смогу на тебе жениться, мы станем покорять моря и страны, искать сокровища…

Я, Ульяна и Любомир, слушая его слова, веселились.

– Полина – наша Че Гевара! – резюмировал Лев Арнольдович. – Надо ей крутой берет купить! Она революцию сделала – научила Марфу Кондратьевну чашки мыть!

Поскольку всю неделю Тюка от меня успешно скрывалась, я решила ее подкараулить. Ночью она на цыпочках кралась из кабинета в спальню, а я выскочила навстречу из туалета.

– Что надо?! – заикаясь от неожиданности, спросила Марфа Кондратьевна.

– Деньги! – жестко сказала я.

Правозащитница бросилась обратно в кабинет, и ей почти удалось захлопнуть дверь, но я успела подставить ногу – мамины уроки не прошли даром.

– Когда отдадите деньги за проезд?! – спросила я. Марфа Кондратьевна сунула руку под черную водолазку, вытащила из бюстгальтера пятьсот рублей, швырнула их мне и захлопнула дверь.

– Это всё! – истерически прокричала она.

Наутро Лев Арнольдович оставил Аксинью на Марфу Кондратьевну, которая от его поступка рвала и метала, а потом заявила, что это вражеский сговор – лишь бы не пускать ее на воскресный митинг. Мы, невзирая на гремящие вслед проклятия, дружно собрались и отправились к мистику Потапу в Чехов.

Сидя в электричке, под детский смех я перебирала сны, словно четки: коралловые острова в океане, где зеленые пышные пальмы и кристально-белый песок; пиратская шхуна с парусами, сотканными из грешных человеческих душ, ведомая межгалактическим капитаном. Моя одежда во сне была грубой, в отличие от расшитого жемчугом камзола мистического флибустьера, а мои светлые волосы, заплетенные в косы, перехлестывали белые ленты. Я и межгалактический капитан, стоя на корме парусника, различали под толщей океанской воды светящиеся спиральные галактики.

– Ты видишь будущее и прошлое одновременно, поэтому происходит путаница, – задумчиво сказал межгалактический капитан.

Тюка во сне превратилась в равношипного краба и бестолково клацала клешнями, а Лев Арнольдович с Аксиньей собирали в мешок провизию.

– Мы поплывем в маленькой деревянной лодке за горизонт, а потом начнется шторм, лодка перевернется, и мы наконец утонем! – возбужденно бормотал Лев Арнольдович. – Это наилучшее завершение нашей бестолковой жизни!

В какой-то момент я засмотрелась на сияние бездны, и оттуда, из глубины, появились мертвые, чьи глаза ничего не видят: в них не было зрачков. Мертвые перемещались наугад. Чтобы удержаться вне времени, они поклонялись дьяволу.

– Мы всюду, и нет нас нигде, – говорили мертвецы.

– Блуждающие вне времени погибают, если на них попадет святая вода, какой запасаются православные на праздник Крещения, – усмехнулся межгалактический капитан и протянул мне стеклянный пузырек.

Я открыла его и обрызгала их.

Святая вода обжигала несчастных, словно серная кислота, и они превращались в пар, теряя человеческий облик. Ради существования мертвецы согласились платить столь высокую цену – служить темному лорду.

Мы заключили договор: их предводители собрались вместе, и каждый поднял над головой бамбуковую трость.

– Никогда и ни при каких условиях вы, будучи невидимыми и бестелесными, не проникнете в то пространство, где буду я, и не помешаете моему делу, и не станете мне преградой, – сказала я.

Мертвецы произнесли клятву на латыни. Смысл ее был таков, что они берут в свидетели того, кому служат, и выполнят все, чего я потребовала.

Это было необычайно торжественно.

– Идите с миром, – покровительственно сказал им межгалактический капитан.

– Ох, Полина, похоже, менты здесь. – Дернул меня за рукав дубленки Христофор и таким образом отвлек от разбора сновидений.

В электричку мы сели по поддельным социальным билетам и немного волновались, что на какой-нибудь станции в вагон зайдут контролеры и нас оштрафуют. У Льва Арнольдовича оказалось полным-полно таких билетов.

– Государство нас нагибает, а мы не гнемся! – аргументировал их наличие пожилой миротворец.

– К деду Потапу! В Чехов! – задорно выкрикивал Любомир.

Во время пятиминутной стоянки милиционеры благополучно прошли мимо, а Лев Арнольдович выскочил на перрон и купил в ларьке слойки с клубничным джемом. Я начинала чувствовать себя дочкой Льва Арнольдовича. У меня не было отца, и никто никогда не покупал мне слойки. Всё детство мама одаривала меня тумаками и твердила, что мой отец умер.

– Можно я буду называть вас папа? – спросила я Льва Арнольдовича.

На самом деле вопрос был серьезный, и мне понадобилось немалое усилие, чтобы он прозвучал просто и забавно.

– Можно, Поля, – спокойно разрешил он.

– Да! Полина нам сестра! – восторженно загалдели дети и запрыгали по вагону.

Пока мы ели слойки, Лев Арнольдович, тряся отросшей бородой, рассказывал истории из молодости.

– Мы с Потапом знакомы полвека! Когда-то вместе батрачили, строили в сибирских деревнях коровники, на это и жили.

– Папа! Расскажи, как дед Потап сковырнулся в сугроб! – стали просить Ульяна и Любомир.

– Потап всегда считался славным парнем. Совсем не волшебником, – начал издалека Лев Арнольдович. – Он приходил домой после тяжелой работы, порол сына ремнем за неуспеваемость в школе, ставил синяки под глаз жене и, выпив бутылку водки, затягивал «Ой, да не вечер, да не вечер…».

– Ха-ха-ха! – смеялись дети.

– Под утро Потапа обычно увозил милицейский «бобик», который вызывали соседи. «Настоящий русский мужик!» – отзывались о нем товарищи. Однажды ударил лютый мороз, и Потап поскользнулся на крыше пятиэтажного здания – он помогал дворнику сбивать сосульки. Сделав в воздухе кувырок, Потап с размаху влетел в сугроб…