Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2

Необыкновенное совершенство земной красоты, с неземными глазами. Как будто две круглые, красно-чёрно-синего цвета, постоянно меняющиеся картинки из детского калейдоскопа смотрели на меня из-под больших изогнутых ресниц красного цвета. Симпатичный, чуть вздёрнутый носик. Классические маленькие губки были такого же красного цвета, как и ресницы. Всю эту красоту обрамляла любимая женская причёска моей далёкой юности – гаврош, которая не отличалась по цвету ни от губ, ни от ресниц. Гипсовая матовость тела и его строение почти как две капли воды похожи на скульптуру Афродиты из Эрмитажа, кроме двух странных различий. Это небольшие чёрные соски и небольшой красный треугольничек там, где он и должен быть по природе. Из нижнего угла сей притягательной фигуры, как сквозь густой красный туман, виднелась тёмная полоска, которая является самой загадочной чёрточкой женского тела для мужского созерцания.

Моё сердечко вновь тихонечко забилось, а один орган моего тела, самый шибко независимый, вдруг энергично зашевелился, покряхтел и восторженно выдавил из себя: «Ого!».

Коса страшно блеснула своим чуть изогнутым лезвием, на котором в лунном сиянии я заметил несколько зазубрин.

– Ну здравствуй, Сергуня! Я за тобой пришла!

«Ей бы в Большом петь, а не людей по ночам пугать, с таким-то божественным голосом», – подумал я, но на приветствие не ответил.

– Вижу, не рад ты мне. А я ради тебя даже с напарницей сменой поменялась, чтобы к тебе попасть. Сама хочу тебя туда забрать, – она стрельнула глазами в потолок.

– Куда туда?

– Ну не притворяйся только – всё ты хорошо понимаешь! А почему я? Нравишься ты мне чем-то. Вот и решила сделать тебе напоследок одолжение – самому выбрать место последнего твоего упокоения. Понял?

– Да.

– А я тебе разве не понравилась? – поинтересовалась красноволосая.

– Шикарнейшая дама, чего там говорить! Но ты больше приглянулась одному моему органу. Может, к нему тебя послать?

«Вот-вот! Прекрасная получится пара!» – обрадовалась этому предложению «маленькая такая мыслишка».

– Мне даже нравится, как ты хамишь. Я от мужиков в последние их мгновения такого наслушалась… Иногда даже краснею, когда вспоминаю. Ты обратил внимание на зазубрины на косе?

– Да, видел.

– Попадаются ещё железные людишки среди вас. Сейчас поправим.

Она переложила косу в левую руку, подняла правую и выпрямила пальцы. Тут я увидел необычную картину. Вместо ногтей у неё на красивых пальчиках были плоские накладные напильники с перекрёстной насечкой. Взмахнула ими и провела по лезвию несколько раз: туда-сюда. Вжик-вжик – и на нём не осталось ни одной зазубринки. Коса стала как новенькая.

– Эта заточка посвящается лично тебе, – сообщила она мне приятное известие.

«Ну всё! Не удастся моему одному шибко независимому органу повеселиться напоследок в хорошей компании. Хана!» – подумалось мне и всему моему бедному организму. Только одна «маленькая такая мыслишка» твердила одно и то же:

– Не сдавайся! Обмани красноволосую!

– А как?

– Сейчас сообразим! – крикнула она мне и помчалась будить и теребить засыпающие уже многочисленные извилины и извилинки.

Одна из них и шепнула мне интересный вариант.

Красавица с косой посмотрела на меня и ледяным голосом пропела:

– Выбирай, что тебе больше нравится. Клещиха[2]?

– Нет.

– Гусинка[3]?

– Нет.

– Тогда только Заельцовское[4]. Да?

– Нет.

– А что же тогда? – её «калейдоскопики» удивлённо уставились на меня и мгновенно замерли.

– Сент-Женевьев-де-Буа[5]! – с трудом выговорил я.

– Ну ты даёшь! Хитрый какой! Это ж не моя «земля»! Это ж сколько границ, сколько таможен?! Я не занимаюсь транспортировкой…

– Ты спросила – я ответил. Моё слово – последнее! Так ведь?

– Ох! Зря я с тобой связалась, чувствую…

Она достала из левого кармана мобильник розового цвета, нажала несколько кнопок, поздоровалась и что-то спросила по-французски. Потом включила громкую связь, и палата наполнилась весёлой музыкой и хриплым женским французским непрерывным щебетанием. Она внимательно слушала, но выводы делала по-нашему:

– О-го-го! Ну и цены у вас… Так не пойдёт… Так – тем более… А мне, может, скидки какие? Нет? Тогда не надо!..

Красноволосая выключила телефон и, обращаясь ко мне, недовольно произнесла:

– Одна обдираловка кругом. Даже со своих семь шкур дерут. Мне всей годовой зарплаты не хватит тебя туда доставить. – И так глянула на меня, что я сам по себе чуть «боты не завернул». – Я рада нашему знакомству. Ты мне ещё больше понравился. Не получилось в первый раз – буду ждать второго. Учти одно: появишься в Париже – чик, и всё! А пока здесь поживи…

Она так же и исчезла, как появилась. Работа не ждёт. За ней и луна выкатилась из палаты и спряталась за тучку.

Поэтому, ребятки, нельзя мне в Париж! Ни ногой!

Век Парижу не видать!

Здесь пока поживу…

Галина Дейнега

Член Российского союза писателей, регионального Союза писателей Республики Крым, Севастопольского литературного объединения. Кандидат в члены Интернационального Союза писателей. Магистр фонда «Великий странник – молодым» на международном литературном портале «Проза. ру». Печаталась в 48 альманахах (Москва, Одесса, Рязань, Симферополь, Севастополь, 2008–2021). Автор восьми книг (2010–2021).

Финалист, дипломант, призёр международных (Москва, 2008, 2019; Одесса, 2011; Евпатория, 2018; Алушта, 2020), всероссийского (Москва, 2016), городских (Севастополь, 2012, 2017–2021) конкурсов. Награждена почётным знаком призёра от Министерства обороны РФ (Москва, 2016), медалью «Георгиевская лента – 250 лет» от РСП (Москва, 2020).

Хочу жить!

Фрагмент из повести «Три жизни»

В июне 1941 года Игорь, получив московский диплом и направление в Тулу преподавать физику, заехал домой побыть с матерью и восьмилетней сестрёнкой Лианой. Спустя несколько дней прозвучало самое страшное слово. Война!

Игорь отбыл в Тулу.

Вскоре бомбёжки дошли до Днепропетровска. Ревели предупредительные сирены, слышался рокот тяжёлых бомбардировщиков, сбрасывавших смертоносный груз. Грохотали взрывы, вспыхивали пожары, слышались крики, плач. Прожекторы ловили и вели вражеские самолёты. Зенитки посылали снаряды, те разрывались в воздухе, а их осколки со страшным воем падали на землю.

При очередном оповещении о налёте Мария схватила Лиану за руку и потащила прочь из дома. Та с криком: «Пить, хочу пить!» – ухватилась за перила лестницы и упёрлась обеими ногами. Оторвать девочку было невозможно. И вдруг раздался оглушительный взрыв. Бомба, как оказалось, упала во дворе, срезав под корень огромное дерево. Не заупрямься Лиана, как раз попали бы в эпицентр. Мария обняла и поцеловала дочь: «Лялечка, да ты спасла нас! Видно, есть у тебя ангел-хранитель».

Линия фронта стремительно приближалась. Под постоянным обстрелом по Днепру шли пароходы, гружённые до отказа металлом, промышленным оборудованием, людьми, зерном, скотом. Мария тоже собрала вещи, приготовила продукты в дорогу, но выехать из города её семья не успела. Будучи человеком ответственным, не смогла оставить магазин – некому передать товар и выручку.

Ожесточённые бои шли днём и ночью. Огонь действовал опустошительно. Утром 25 августа по громкоговорителю, висевшему на уличном столбе у дома Полозовых, прозвучало: «Выравнивая линию фронта…». Раздался выстрел. Репродуктор умолк. Послышался шум моторов.

Любопытные дети, а за ними и взрослые высыпали на улицу. Подстреленный динамик болтался на проводе. Из-за угла выполз танк с чёрным крестом и остановился у порога. Тут-то и начались потрясения.

На агитационных плакатах, газетных карикатурах врага изображали уродливым, со звериным оскалом, а из открытого люка танка вылез и спрыгнул на землю красивый вылощенный немецкий офицер в блестящих начищенных сапогах. Он небрежно смахнул с рукава какую-то соринку и огляделся. Подошли другие машины, из них выпрыгнули тоже щеголеватые офицеры.

И снова потрясение. Появившиеся откуда-то мужчина и женщина преподнесли оккупантам хлеб-соль. Приветствуют врагов? Как можно?

Немцы, приняв подношение, направились через дорогу к дому, где ранее находилось государственное учреждение. Любопытствующая толпа двинулась следом. Офицер сорвал портрет Сталина, бросил на землю и стал топтать ногами. Его лицо исказилось злобой. Толпа ощутила состояние нервного шока. Вот он, звериный оскал! Взрослые, чуть оправившись от увиденного, потянули детей подальше от ужасной сцены.

С первых же дней захватчики установили жёсткий режим: «абсолютное послушание и жестокое наказание». Объявлено вне закона: «хранить оружие и боеприпасы, поддерживать связь с советской стороной по телефону, телеграфу, оптическим или другим приборам, прятать или помогать солдатам и офицерам Красной армии, фотографировать, держать почтовых голубей, иметь радиоприёмники, контактировать с пленными». В домах отключили электроэнергию и водоснабжение. Начались репрессии, расстрелы.

Оккупантов расселяли по квартирам. У Полозовых поселились три немецких офицера. Двое совершенно не говорили по-русски. Третий, Курт, знал несколько русских слов. Определив, что глава семьи Мария, стал называть её мама.

Жильцы дома опасались, как бы новые хозяева не застрелили пёсика Ральфа. Кличка собаки соответствовала имени немецкого генерала, который часто появлялся в их дворе. Застрелил пса полицай из местных жителей. Взрослые, пытаясь скрыть от Лианы гибель горячо обожаемого ею Ральфа, поспешили закопать труп. Но та узнала о случившемся и так громко рыдала, что успокаивать её сбежались немцы. Они ругали полицая.

Вместо Ральфа в доме Полозовых вскоре появился котёнок, подобранный Лианой на улице; весь серенький, а на лбу тёмной шёрсткой вырисовывалась буква М, что и дало ему кличку – Мишка.

В ноябре бои за Днепропетровск прекратились. Возобновили обучение детей. Школу, где до войны училась Лиана, разбомбили. Пришлось пойти в школу, значительно удалённую от дома. Занятия проводились три раза в неделю. Учебниками школьников не обеспечили. По приказу новой власти в книгах заклеивали картинки, напоминавшие о жизни в Советской стране. Обучение в основном свелось к знакомству с творчеством Тараса Шевченко.

Наступил 1943 год. Мария переживала за сына. За всё военное время от него не было ни единой весточки. На Святки она попросила соседку:

– Аня, погадай. Что там с Игорем? Где он? Жив ли?

– Ты же не веришь моим гаданиям.

Мария промолчала, глядя на соседку влажными от невыплаканных слёз глазами, и Анна, понимая волнение матери, принялась за ворожбу. Глядя на сожжённую бумагу, воскликнула:

– Смотри! Самолёт! Жив твой Игорь! Жив! На самолёте летает.

– Да как же летает? Его не взяли в лётное училище.

– А гадание показывает, что он жив. Что он летает. Ле-та-ет! Верь, Маша. Верь!

Сводки с фронта в город не поступали, но по поведению оккупантов чувствовались фронтовые перемены. Усилились репрессии. Местное население массово уничтожали или угоняли в Германию.

Лиану на занятия обычно сопровождала тётя Серафима, а тут она приболела, и девочка одна отправилась в школу. Дошла до поворота на улицу, спускавшуюся вниз к Днепру, и в страхе остановилась: на столбе висел труп с табличкой на груди – «Партизан». Глянула вниз по улице и застыла от ужаса: трупы с табличками висели вдоль всей трамвайной линии, насколько видел глаз.

Отойдя от шока, всхлипывая, Лиана побежала домой. В тот день в школе учеников, пришедших на занятия, посадили в машины и вывезли неизвестно куда. Школу закрыли. Обучение на этом закончилось.

Мария оставила работу в магазине и занялась вязанием. Изделия обменивала на продукты, которые приносили в город жители пригородных сёл. Женщина, у которой Мария брала козье молоко, увидав Лиану, воскликнула:

– Боже, що ж вона у тебе така худа? Хіба ж так можна? Одні рёбра.

Мария пожала плечами. И вдруг, совершенно неожиданно, женщина предложила:

– А дай мені її хоч на тиждень. Нехай поживе в селі, поїсть.

Мария опешила. Отпустить десятилетнюю дочь? Но кормить-то её нечем. Расспросила женщину о её семье. Узнала, что муж на фронте, живёт с родителями мужа. У самой двое детей: мальчик десяти лет и полуторагодовалая девочка. Записав адрес, Мария отпустила Лиану.

Спустя две недели, прихватив котёнка Мишку, Мария явилась с подарками. Поблагодарив за приют Лианы, Полозовы отправились домой. Вдруг на их глазах рухнул мост. Взорвали немцы. Отступают? Всюду на стенах домов расклеены листовки. Не читая их, прошли в свой дом.

– Мама! Нельзя в город! – испуганно встретил их Курт.

Раздался стук в дверь.

– Прячьтесь! СС!

Курт затолкал всех под кровать, натянул одеяло до пола и впустил непрошеных гостей. На все их вопросы отвечал однозначно: «Nein!» Гестаповцы ушли. Курт пояснил:

– Кто-то доложил. Как вы неосторожны! Всюду же листовки расклеены: «В город не входить. Расстрел».

Как только стемнело, Курт провёл Полозовых через двор к забору и, отодвинув доску, благословил: «Ну, как у вас говорят, с Богом!». И те отправились куда глаза глядят. Котёнок спокойно приютился у Лианы за пазухой. По дороге к ним присоединились несколько женщин с тощим мальчиком лет десяти. Обнаружив на окраине города заброшенный дом, остались в нём переночевать. Собрали ужин из того, что у кого было. А утром нашли в доме небольшие запасы еды и книжку. Как она пригодилась! Её читали вслух, и это помогало не думать о еде. Чтение стало неутолимой потребностью, средством отвлечения от тревожных мыслей.

Так прожили почти две недели. На закате дня к дому подошли вооружённые немцы. Один – молодой, энергичный, имевший вид бывалого вояки. Другой – пожилой, военная форма смотрелась на нём как с чужого плеча. Угрожая оружием, приказали выйти из дома и встать вдоль забора. Выстроились. В центре два скелетика – сжавшиеся от страха дети. Немцы вскинули автоматы, нацелив их на испуганных людей.

Наступили невыразимо страшные минуты ожидания. Своим чутьём, нам мало известным, котёнок понял острую тревогу хозяйки и, свернувшись калачиком, замер у неё на груди.

Лиана чувствовала, что её сердце поднимается всё выше и выше. Вот оно уже стучит в горле. А перед нею огромное багровое заходящее солнце, бьющее лучами прямо в глаза. Пронзила невыносимо печальная мысль: «Я вижу солнце в последний раз. Меня больше не будет…» «Нет! Нет! Нет! – закричало всё её существо. – Хочу видеть солнце! Хочу жить!» И этот крик детской души дошёл до палача.

– Nein! – крикнул пожилой немец и, бросив свой автомат, выбил оружие из рук напарника.

С руганью сцепились они в драке. Осилил старший. Расстрел отменён, но в памяти Лианы останется этот багровый закат. Перенесённый страх вызовет желание спрятаться, убежать от своего военного детства, сделает её замкнутой, немногословной, бесконфликтной.

Арестованных погнали в концлагерь.

Эдуард Дипнер

Родился в Москве. Окончил Уральский политехнический институт (заочно). Инженер-механик.

Работал начиная с 16 лет рабочим-разметчиком, затем конструктором, главным механиком завода. С 1963 г. – главным инженером заводов металлоконструкций в Темиртау Карагандинской области, в Джамбуле (ныне Тараз), Молодечно Минской области, Первоуральске Свердловской области, Кирове, а также главным инженером концерна «Легконструкция» в Москве.

С 1992 по 2012 г. работал в коммерческих структурах техническим руководителем строительных проектов, в том числе таких, как «Башня 2000» и «Башня Федерация» в Москве, стадион в Казани и др.

Пишет в прозе о пережитом и прочувствованном им самим.

Датский сыр

Для советского инженера попасть в Копенгаген так же неосуществимо и невероятно, как в Гонолулу или, может быть, в какой-нибудь Тимбукту. Во-первых, Копенгаген неизвестно где, то ли в Африке, то ли в Австралии, а во-вторых, Копенгаген, это все знают, просто прикол: «Я в этом деле не Копенгаген!». Поэтому, когда Нинка Дротова спросила Люсю: «Где ваш муж, почему не на работе?», а та ответила: «Он в Копенгагене», Нинка нервно рассмеялась и сказала, что шутка эта неудачная и жена должна знать, где муж, а он второй день не выходит на работу. И когда Люся сказала, что это не шутка, он в самом деле в командировке от министерства, Нинка открыла рот и долго не могла сообразить, то ли над ней издеваются эти умники, то ли этот самый Копенгаген действительно существует. Нинка – крикливая и распутная баба из отдела кадров, кадровичка, присланная из органов, чтобы заместить уходящего на пенсию Сергея Михайловича Акопова. Главное, что поручает ей начальник, кроме того, чтобы за всеми присматривать, – это организация советов директоров предприятий, входящих в Объединение. Эти советы собираются два раза в год, попеременно на двенадцати заводах, входящих в состав Объединения. Я не в курсе, о чём они там совещаются, но их организация и проведение – это Нинкин конёк; злые языки говорят, что она и обслуживает директоров на этих советах.

Полтора месяца назад мне позвонила Вера, секретарша начальника:

– Звонили из министерства, вам нужно подойти в техническое управление, к Вараксину.

– Вера, а в чём вопрос? К чему готовиться?

– Не знаю, не сказали. Сказали, что вопрос на месте.

Ничего хорошего от вызова к высокому начальству не бывает. Тем более вопрос на месте. Идёшь, перебираешь в голове все возможные варианты и всё равно не угадаешь, обязательно какая-нибудь неожиданная подлянка застанет тебя врасплох. И не сообразишь сразу, что сказать, а от тебя требуют решения немедленно.

Позвонил начальнику:

– Валерий Иванович, вы в курсе, что меня Вараксин вызывает? В чём дело?

– Не знаю, мне не звонили. Идите. Там, на месте, сообразите.

Здание министерства – четырёхэтажная гранитная глыба сталинской постройки на Большой Садовой, неподалёку – заставляет чувствовать себя пигмеем. Поднимаешься по ступенькам на пьедестал подъезда и оказываешься перед огромными, в два роста, дубовыми двухстворчатыми воротами – назвать их дверьми не поворачивается язык. Если открыть обе створки, проедет колесница, запряжённая четвёркой. Но левая створка всегда заперта, и колесницы, чёрные «Волги» и чёрные ЗИЛы, останавливаются у подъезда, выпуская из чрева своих высокопоставленных ездоков. А ты пришёл пешком и, поборов робость, хватаешься за геркулесову ручку с начищенной бронзой, облицованную дубом, в два ладонных обхвата. Многопудовая створка открывается медленно, но беззвучно и солидно, и ты проникаешь внутрь. Дверь не хлопает тебя по заду, и её, обернувшись и натужившись, ухватившись за такую же ручку, нужно закрыть. Справившись с упражнением «дверь», посетитель оказывается в огромном фойе, перегороженном барьером. Здесь дежурит строгий пограничник с зелёными петлицами. Пропуск изучается долго, подробно и с прилежанием, посетитель начинает подозревать себя в чём-то незаконном, нервно, как Штирлиц на границе, теребит манжет рубашки… Наконец пограничный шлагбаум поднимается, и перед окончательно оробевшим вторженцем открывается ЛЕСТНИЦА. Четырёхметровой ширины (какой поток людей она может пропустить!), с коваными решётками и дубовыми перилами, устланная алым ковром, она вздымается маршами на шестиметровую высоту второго этажа. По коридорам министерства можно пускать поезда метро, позволяют длина и сечение, но вместо поездов здесь снуют люди, беззвучно и солидно открываются и закрываются высоченные дубовые двери, а посетитель бредёт по этому тоннелю с идиотским запрокинутым лицом и полуоткрытым ртом, отыскивая табличку с номером триста семьдесят шесть на баскетбольной высоте.

В кабинете Вараксина, как и положено, с двухметровой высоты окнами, забранными белоснежными фестонами штор, и Т-образным громадным распятием стола посередине, сидели двое. Полуянова я знал давно, ещё по Казахстану, а второй, лысенький и неприметный, оказался Иваном Семёнычем Зубковым из отдела внешних связей.

– Эдуард Иосифович, мы решили направить вас на международную научно-техническую конференцию по металлоконструкциям, наше министерство – постоянный член Ассоциации, и нам предоставлена возможность выступить с докладом на конференции, она пройдёт в Дании в сентябре. Мы посоветовались и решили предложить вам подготовить доклад и прочитать его, на английском языке, конечно. Вы не будете возражать? Мы знаем, что вы владеете английским.

Я не возражал, и Женя Полуянов протянул мне брошюру с надписью IASS 11–14 September, Copenhagen. На третьей странице повестки дня, 13 сентября в 14:00, стоял доклад Минмонтажспецстроя, Россия.

– Значит, так! Поедут трое присутствующих. Переводчика вам, я думаю, не нужно, Иван Семёнович? Вы, Эдуард

Иосифович, подготовите доклад о развитии отрасли в нашей стране, мы вместе его прочитаем и отдадим в бюро переводов. Все организационные вопросы – за Иваном Семёновичем. Как там наши партнёры? Созванивались?

– Да, я звонил Курту. Они готовы с нами работать и будут встречать нас в аэропорту.

– Так введите Эдуарда Иосифовича в курс дела и приступайте к работе.

На научно-технических конференциях, как международных, так и национальных, не происходит никаких научно-технических открытий. За столом в президиуме сидят моложавые, бородатые и очкастые профессора, на трибуну поднимаются очередные докладчики, делают никому, кроме них самих, не интересные доклады, демонстрируют графики и таблицы. Сидящие в зале с серьёзными лицами передают друг другу записки: они, чтобы скоротать время, играют в морской бой или в балду или читают что-то своё. Доклад окончен, вежливые хлопки, из президиума задают какой-нибудь незначительный вопрос – так положено, ведь всё-таки конференция! Иногда случается, что какой-то чудак из зала начинает вдруг дискутировать с докладчиком. Это вызывает оживление, все бросают играть в балду и с любопытством наблюдают за дискуссией. Если перебранка затягивается, из президиума раздаётся что-то вроде «мы считаем, что вопрос исчерпан, господа могут продолжить дискуссию в перерыве», и чинное действо продолжается. Вы спросите, для чего же проводятся эти конференции? Так вот.

Во-первых, исполнительный орган Ассоциации должен отрабатывать получаемые на содержание средства, он организует, публикует и т. д.

Во-вторых, докладчики получают возможность публикации своей никому не нужной исследовательской работы, а это необходимо для защиты научного звания.

В-третьих, и это самое главное, у конференций есть культурная программа!

Тем не менее для меня это было: первой поездкой в настоящую заграницу (Польша и ГДР – не в счёт, тот же СССР, только не по-русски говорят), первым испытанием моего доморощенного английского.

Я еду защищать честь министерства и страны, чёрт возьми!

Наконец, Дания – это же страна Гамлета, принца датского, и великого сказочника Ханса Кристиана Андерсена! И страна сыров. Удивительных, многочисленных, неведомых – от одного упоминания рот наполняется слюной!

И потом, согласно семейной легенде, один из моих предков – отец бабушки по отцовской линии – был шведом (у вас не закружилась голова от этих генетических переплетений?). А от Дании до Швеции – рукой подать через пролив… то ли Каттегат, то ли Скагеррак, надо посмотреть на карте.

Дыхание в зобу у меня спёрло от волнения и радости. Доклад я накатал за день, потом его печатали, одобряли и переводили. Перевод был ужасным. Переводчица из бюро – растрёпанная курящая особа неопределённого возраста, несомненно, иняз по образованию, несомненно, глубокое знание языка Шекспира – была полным профаном в технике. Металлические конструкции она назвала «строительством», а их сварка, по её представлению, должна происходить в кастрюльке на плите. Пришлось мне всё делать заново. Переводчица, пробежав прищуренным глазом мой вариант, только хмыкнула, обдала меня дымом дешёвой сигареты и поставила подпись. Текст я вызубрил наизусть и выступил с ним перед Люсей. Она ни слова не понимает по-английски, но доклад одобрила.

Организация поездки была безупречной. Финансовое управление каким-то чудом достало для нас датские кроны. Между прочим, очень хорошие деньги. Во-первых, на них в Дании можно купить ВСЁ, а магазины у них там… Во-вторых, датские монеты – с дыркой в середине! Если вы собираетесь к папуасам или другим аборигенам Тихого океана, берите с собой побольше датских крон. Из них легко сделать ожерелья на шею, их легко вешать на уши и в нос.

Компания у нас получилась прекрасная: Иван Семёныч оказался добрым малым, а с Женей Полуяновым мы сразу стали друзьями. В аэропорту Каструп нас встречали двое молодых симпатичных датчан, представившихся Куртом Нильсеном и Хансом Нильсеном из компании Ramboll & Mannesman, но не родственники: у них там, оказывается, пол- Дании – Нильсены. R & М – солидная консалтинговая и инжиниринговая компания, работающая по всей Европе. План Вараксина заключался в следующем: объединить усилия министерства и датской фирмы и выступить на конкурсе, объявленном правительством Силаева, последним правительством Советского Союза. Дело в том, что это российское правительство неожиданно обнаружило, что зерно, выращенное и собранное в стране, негде хранить и добрая треть его пропадает, гниёт под открытым небом. Где-то предыдущие правительства, ведомые и направляемые КПСС, недоглядели, недопланировали, недомобилизовали трудящихся на борьбу за хранение, а мобилизовали только на борьбу за высокие урожаи, и вот результат: хороший урожай – бедствие для страны, гниющее зерно нужно как-то утилизировать и как-то списать. Сплошная головная боль. Была объявлена правительственная программа борьбы за хранение зерна, конкурс на лучший проект решения проблемы, и тот, кто войдёт в эту программу, будет обеспечен государственными заказами, и, конечно, будут хорошие деньги. Забегая вперёд, отмечу, что план Вараксина был блестящим. Министерство в лице нашего Объединения представляет мощь заводов, осуществляющих проектирование, изготовление и строительство зернохранилищ, наши датские партнёры облекают всё это в безупречную европейскую упаковку, выполняют экономические расчёты и ведут сопровождение и одобрение. Они умеют это делать с блеском. В любой цивилизованной стране это неминуемо сработало бы, а дальше – взаимные поездки, проекты, стройки! Мы вместе с обоими Нильсенами погрузились в работу, писали протоколы, составляли планы и распределяли обязанности.