Ночь за спиной. Сборник избранных произведений

В тот момент я знал, что успею, время перестало быть для меня объективным.

Я прибавил оборотов и устремился вперёд. Прерывистая полоса шоссе превратилась в сплошную линию. Сопротивления ветра больше не было, казалось, он тоже остановился, пропуская меня, возможно, я оказался даже быстрее его.

Пять километров, десять, двенадцать, тринадцать, впереди оставался последний поворот, один километр дистанции и десять человек лидирующей группы. Они не спеша обогнули скальный выступ – я устремился за ними, прибавляя ещё. По широкой дуге прошёл поворот, выскочил из-за скалы, с трудом удерживая велосипед от заноса, и увидел их – своих соперников, которых мне предстояло обогнать. Они заняли всю ширину шоссе, видимо, перестроившись из колонны в шеренгу, пытаясь, обогнать друг друга на последнем отрезке дистанции.

Я был значительно быстрей, приближался слишком стремительно, а между ними не было расстояния, сквозь которое я мог бы проскочить. Тормозить было уже поздно, у меня не оставалось выбора. – Чтобы избежать столкновения я сместился к обочине, рядом с которой оказался после поворота, пробуя обогнать по ней.

Спортивный велосипед не рассчитан на движение по щебню, именно таким было покрытие, на которое слетело колесо. Съехав с асфальта, покрышка переднего колеса не выдержала и лопнула мгновенно.

Я потерял управление и улетел под откос.

На моё счастье, за кромкой дороги не было пропасти, просто крутой склон, на нём в отдельных местах выступали валуны, росли кусты и редкие чахлые деревья.

Я пролетел по склону метров двадцать, пробивая колючие кусты, попадающиеся на моём пути и тормозящие моё движение. Мне повезло: камень, на который я налетел, оказался в конце моего пути, там, где моя скорость значительно снизилась, и там, где мне было необходимо остановиться.

Ниже откос становился намного круче, и если бы я улетел туда, у меня уже не было бы никаких шансов.

Камень, который остановил моё движение, спас мне жизнь, но вышиб из меня сознание. От удара я кроме сотрясения мозга получил перелом правой ноги и сломал два ребра. Когда я пришёл в себя, мне поначалу показалось, что не случилось ничего страшного, травмы не слишком серьёзные, а в нашем виде спорта такое иногда случается.

Но всё оказалось значительно хуже, чем я предполагал.

Я провёл две недели в больнице, дальше было два месяца реабилитации, затем я получил окончательный диагноз: к спорту непригоден.

Травма правой ноги оказалась очень серьёзной, и полностью восстановить её двигательные функции врачи так и не смогли.

В двадцать три года я стал инвалидом.

Конечно, есть люди, которым значительно хуже, чем мне. Я, по крайней мере, могу спокойно двигаться. Поначалу я немного хромал, сейчас незаметно даже это. Боли иногда усиливаются, иногда становятся невыносимы, приходится обращаться к врачам, но я давно к этому привык.

Самое страшное в моей ситуации не это.

Страшней всего то, что я сумел прикоснуться к неведомому – сумел почувствовать, поймать состояние беспредельной свободы от чистого движения. Движения, которое выше чувств, выше физических законов этого мира. Искрящийся хрустальный свет, чудо, которое для меня уже недоступно.

Это странное состояние, Володя. Его очень сложно контролировать. Со мной оно было недолго, но, думая об этом много лет, я считаю, что оно вообще не поддаётся контролю. Нет в человеке сил, достаточных для этого.

Оно не из этого мира – страшная сила, способная подхватить на гребне своей волны, наполнить искрящимся светом и убить, если ты не сможешь удержаться.

***

Я не знал, что на это сказать. Возможно, тренер был прав. Я испытал это состояние дважды, и оба раза это действительно чуть не убило меня, но именно чуть, для меня это и являлось решающим. Да, это сила, которая может убить, но мне казалось, что это не слепая сила и такой задачи вовсе не ставилось. Наоборот, что-то оберегало нас, глупых людей, вольно или невольно прикоснувшихся к хрустальному свету, и в последний момент отводило беду; зачем-то мы были ещё нужны.

Но тренер был прав: это было опасно и это было трудно контролировать. И лично мне было страшно от того, что я не знал, зачем был нужен этой силе. А ещё страшнее мне было от того, что я не мог даже представить, как далеко заведёт меня она, если я поддамся её искушению и сумею при этом выдержать её воздействие.

***

– Так вот, Володя, – добавил Иван Трофимович, – не знаю, что испытывал ты, но предполагаю, что нечто похожее, и потому хочу предостеречь тебя. Мы с тобой прикоснулись к чему-то неведомому, к чуду, которому нет объяснения. Почему так случилось? Почему мы встретились с тобой? Ответов у меня нет, но то, что я не знаю ответ, не значит, что всё произошло случайно. Случайностей не бывает, для всего есть причина – непонятная нам с тобой.

Лично мне не очень хочется её знать.

Неприятностей мне хватило с лихвой и без этого. Посмотри, что стало со мной. Кем я стал? – Жалкий неудачник, почти инвалид. Разве я мог тогда предположить такое? Я посвятил себя спорту, имел хорошие перспективы, от сборной страны меня отделял всего один шаг. Но я на мгновение прикоснулся к неведомой силе, краем глаза увидел её удивительный свет, растворился в её блаженной свободе – удивительной свободе неудержимого движения. Взлетел на короткий миг на гребне её волны и, не удержавшись, почти в то же мгновение рухнул на самое дно, потеряв смысл своего дальнейшего существования, не имея возможности просто, как все, перемещаться в пространстве.

Теперь движение причиняет мне боль. Если ты понимаешь, о чём я, – почти кричал он, – беги, Володя, беги отсюда, пока не поздно. Не дай этому развиться в себе! Забудь о том, что случилось, иначе рано или поздно оно убьёт тебя!

– Я думаю, вы преувеличиваете, – чуть слышно возразил я.

– Что? Преувеличиваю?! – закричал он, вытаращив на меня почти безумные глаза. – Я, Володя, преуменьшаю. Я мог бы многое ещё рассказать тебе. Например, как чуть не спился от безысходности, как чуть не наложил на себя руки, после того как больше трёх лет пытался вернуть себе прежнюю форму, наплевав на уверения всех врачей, после того как отчаялся окончательно, убедившись, что спорт закрыт для меня навсегда.

– Но он не закрыт для вас – вы тренер, – возразил я. – Конечно, это не совсем то, что быть спортсменом, но всё же…. Вы передаёте свой опыт, учите таких, как я, помогаете нам поверить в себя, в свои силы. Вы дали мне возможность стать человеком. Вы не оттолкнули меня тогда….

– Володя, – перебил он меня, – я ничего не сделал. Ты всегда был человеком. Даже тогда, когда тебе было 11 лет, ты был большим человеком, чем я. Поверь мне, я говорю это искренне. И я очень хочу, чтобы ты и дальше оставался таким. Я не могу допустить, чтобы с тобой случилось чтото плохое. Я отстраняю тебя от занятий спортом. И прости меня, но это окончательное решение.

Повисло молчание. Такого решения тренера я не ожидал.

– Так вы что, гоните меня? – с удивлением спросил я, осмыслив то, что сказал Иван Трофимович.

– Да, Володя, можно сказать и так, – ответил он. – Поверь, это необходимо для тебя. Я не могу позволить, чтобы ты стал таким же, как я. Здесь, продолжая тренироваться, ты придёшь к этому неизбежно, там… у тебя остаётся небольшой шанс. Но помни, твои новые способности никуда не ушли, рано или поздно они проявятся снова. Они проявляются даже у меня, хотя это и не так ярко, как на той гонке, намного слабее, и вряд ли я смогу себе ещё навредить, но….

– Я не хочу уходить, Иван Трофимович, – ответил я твёрдо, перебив его. – По крайней мере, не так – не из-за неубедительных доводов, которые вы мне сейчас привели. Я хочу разобраться во всём сам и только после этого принять окончательное решение.

– Есть ещё кое-что, о чём ты, возможно, не подумал, – сбавив тон, тихо добавил он. – Остальные ребята нашей команды. Как быть им?

– А при чём тут они? – удивился я.

– Они пока ни о чём не догадываются, – сказал тренер. – Предполагают, что ты сильней, чем они думали раньше, но пока очень слабо представляют, насколько сильней. Ты не сможешь скрывать это вечно, рано или поздно они всё поймут. Как они будут чувствовать себя при этом? Кем они будут считать тебя?

Снова повисло молчание. Последнее было действительно важно для меня. Я вовсе не хотел становиться белой вороной – изгоем среди своих друзей, монстром, от которого все отвернутся. Я хотел жить нормальной человеческой жизнью, и я был совсем не готов отказаться от каких бы то ни было её составляющих.

– Тебе больше не нужны мои тренировки, – добавил он, – всё, что тебе нужно, – это тренировать контроль над собой и стараться сдерживать свои новые возможности, которые у тебя будут проявляться.

В кабинет к тренеру заглянул Сергей, мой одноклассник и капитан нашей команды.

– Иван Трофимович, скоро тренировка? – спросил он. – Ребята уже собрались. Володя, привет! Ты как? – обратился он уже ко мне.

Я молча пожал плечами.

– Скоро начнём, Сергей, передай ребятам, пусть готовятся, подождите ещё несколько минут, – ответил Иван Трофимович.

Сергей вышел за дверь.

– Так вот, Володя, – обратился тренер ко мне, взглянув мне в глаза, – очень жаль, что всё так вышло. Прости ещё раз за то, что приходится так поступать с тобой. Но ты ведь и сам почти решил то же самое.

Я снова вместо ответа пожал плечами.

Я вовсе не был уверен, что до разговора с тренером безоговорочно решил покинуть секцию. Мне казалось, что я, наоборот, искал причины остаться.

Тренер грустно взглянул на меня.

– Надеюсь, Володя, после случившегося мы врагами не станем, – сказал он. – Мы ведь теперь, можно сказать, товарищи по несчастью. Не исчезай, заглядывай как-нибудь.

– Хорошо, Иван Трофимович, – ответил я.

Больше мне ответить было нечего – мы уже всё сказали друг другу. А после такого разговора незачем было и оставаться. Я встал и, не глядя на тренера, вышел за дверь, забыв пожать ему руку.

В тот момент я думал, что обратно никогда не вернусь.

Я ушёл, чувствуя себя обиженным. Злой на весь свет, который вдруг, так неожиданно, ополчился на меня. Мне казалось тогда, что все, кто окружают меня, стараются мне помешать, остановить, усложнить моё продвижение вперёд.

Я шёл по улице и еле сдерживал слёзы.

Мой привычный мир, мой образ жизни в одночасье оказался разрушен, и я в тот момент не очень представлял, что делать дальше. Я шёл и тихо ненавидел всех – своего тренера, своего бывшего друга Сашку, его подругу Свету, даже Сергея – капитана нашей команды. Я думал, что все они так или иначе причастны к тому, что случилось со мной, и вольно или невольно делают мою жизнь невыносимой.

– Это нужно тебе… – еле слышно повторял я услышанные слова.

– Что, что мне нужно, Иван Трофимович? – спрашивал я, не рассчитывая получить ответ. – Откуда вы можете знать, что нужно, а что не нужно мне, если я сам этого толком не знаю?

Я шёл к себе домой, и мне было невыносимо грустно.

Я понимал, что уже завтра всё для меня станет по-другому.

Да что там завтра, уже сегодня изменилось всё. Я представлял, как приду к своей маме, и она меня спросит:

– Володя, ты как? Что делал сегодня вечером? Как успехи? Что будешь делать завтра?

Что я должен ей ответить? Спасибо, плохо. Сегодня вечером разговаривал со своим тренером. Успехами то, что случилось, назвать нельзя, после нашего разговора он выгнал меня из секции. Завтра я пойду в школу, а после школы мне будет делать совершенно нечего, настолько нечего, что даже тошно жить.

Этого я сказать ей не мог, но и врать я ей так и не научился, она всё равно всё увидит и всё поймёт….

Я открыл своим ключом дверь квартиры, вошёл в прихожую. Постарался раздеться как можно тише и незаметно пройти в свою комнату.

– Володя, зайди на минутку, пожалуйста, а то мне сейчас не отойти от плиты, – позвала мама из кухни.

– Хорошо, мама, – ответил я, – только зайду в ванную, нужно вымыть руки.

Я включил воду и взглянул на себя в зеркало. Странное, потерянное лицо, беспокойный взгляд. Я был похож на затравленного зверька, который не ждёт от будущего ничего хорошего. Нужно срочно что-то с собой делать, думал я, она сразу догадается, что со мной не всё благополучно, начнёт задавать вопросы, а я ничего не смогу ей толком ответить.

Я вошёл в кухню, мама взглянула на меня, и я увидел, что она всё поняла.

Она выключила газовую плиту, на которой стояла кастрюля с чем-то недоваренным, наскоро вытерла руки кухонным полотенцем и подошла ко мне.

Я не удержался и обнял её, она обняла меня в ответ.

– Бедный, бедный мой мальчик, – сказала она, поглаживая меня по голове. – Что бы ни случилось, Володя, – добавила она, – знай, что на этом свете нет ничего непоправимого.

– Не знаю, мама, – грустно ответил я, – сейчас мне кажется по-другому.

– Не хочешь рассказать? – спросила она.

– Извини, но пока мне трудно об этом говорить, – ответил я.

Моя мама была мудрая женщина, она не стала ничего выпытывать, мы просто стояли, обнявшись, она гладила меня по голове, и от этого мне становилось значительно легче.

***

Я смотрел на себя с высоты прожитых лет и видел, насколько же я был наивен тогда, насколько самолюбив и эгоистичен. Оказавшись в странном месте, в преддверии чего-то нового, я всё увидел по-другому. Здесь не было ничего, что требовало сравнения, здесь не было и не могло быть компромиссов, и всё являлось тем, чем было на самом деле.

Я видел, как я неуверенно продвигался вперёд – жалея себя, ругая в душе своих друзей, не понимая тогда, что они ни в чём не виноваты. Они, так же как и я сам, пытались жить, принимали решения, совершали поступки. Делали это в соответствии со своими, им одним понятными правилами. Пытались двигаться дальше в своём собственном направлении, и никто из них не ставил цели мне навредить. Всё, что происходило со мной тогда, было следствием череды моих собственных неправильных действий.

То, что я ушёл из спорта безвозвратно, было моим выбором – моим, и ничьим больше.

Там я этого не понимал.

Там я ещё не знал, что по-другому и не бывает.

Никто и ничего с нами не делает – мало того, и не может сделать, пока мы сами не позволим это.

Мы отдаём себя на откуп случайностям и обстоятельствам только тогда, когда не можем позволить себе быть независимыми, когда не можем взять на себя ответственность, которая при этом неизбежно возникает, и прежде всего перед самими собой. Это трудно и страшно – плыть по течению намного легче. Сопротивляясь обстоятельствам, приходится принимать решения, делать выбор, менять что-то в себе и вне себя – при этом потери неизбежны. Если выбор окажется неудачным, можно потерять всё и остаться ни с чем. Но если выбор окажется правильным, а решимости и сил хватит, награда может превысить любые потери. Жизнь неизбежно наполнится снова, и она окажется наполнена так, как нужно тебе.

Тогда я этого понять не мог, у меня не было для этого нужного опыта. В отчаянье жалел себя, злился на кого-то, самолюбие не позволяло взглянуть на ситуацию с другой стороны. На самом деле вариантов развития событий было несколько.

Тот разговор с Иваном Трофимовичем был намного более эмоциональным, чем конструктивным. Мой тренер много лет назад перестал верить в себя, был слаб и подвержен обстоятельствам. В момент разговора это его состояние было на максимуме, и он почти не контролировал себя.

То, что случилось тогда в зале, напугало его. Это событие могло изменить привычный уклад его жизни, а он не хотел перемен, боялся их. Не ожидая от жизни ничего хорошего, он считал, что перемены только к худшему.

Я видел, что если бы я смог тогда преодолеть себя, отбросить глупые обиды и самолюбие, если бы я смог тогда вернуться, то всё дальнейшее могло бы сложиться по-другому.

А вот могло ли?

Не слишком ли я самоуверен?

Способен ли человек управлять своей судьбой?

Я задавал себе эти вопросы и видел, что да – пусть в пределах отпущенных ему возможностей, но всё-таки да.

Я видел, что у меня была как минимум ещё одна возможность.

Она могла быть использована до начала июня 1981 года.

Дальше такой возможности не существовало.

Если бы я справился с собой в пределах этого времени, то всё достаточно легко могло бы вернуться в привычное русло, а я мог бы двигаться дальше, не меняя направления.

Но я сам не знал тогда, что нужно мне. Я одинаково хотел уйти и остаться. Уйти оказалось проще, и я отправился дальше по пути наименьшего сопротивления.

Правильно ли я поступил тогда?

Здесь, на краю своей жизни, это было невозможно понять. Здесь всё было равнозначно и не поддавалось сравнению, но зато именно здесь я мог видеть, что могло бы случиться, если бы я поступил иначе.

Потерянная возможность

Полностью восстановившись после болезни, я вернулся на базу. Прошёл в кабинет тренера. Иван Трофимович удивлённо взглянул на меня и как-то неуверенно спросил:

– Володя, мне кажется, мы уже всё с тобой решили?

– Вот, Иван Трофимович, заглянул на минутку, – ответил я. – Исчезнуть совсем никак не получается. Или мне лучше уйти?

– Что ты, что ты, кто ж тебя гонит, проходи, присаживайся, – ещё более неуверенно ответил он. – Рассказывай, что ты, как?

– Рассказывать в принципе нечего, – сказал я. – Был у доктора, сегодня он снял с меня все ограничения. Выздоровел и могу продолжать тренировки. Форму, конечно, за время болезни потерял, но думаю, что это вполне восполнимо.

– Володя, мне очень жаль, что с тобой приключились все эти неприятности, но я же объяснил тебе свою позицию, – ответил он. – Я не могу допустить тебя до тренировок.

– Иван Трофимович, – ответил я, – я вас прекрасно понимаю, но сезон уже кончился. Какие тренировки? Пробежки в парке и работа в зале на станке.

– Помнишь, что было в последний раз, когда ты крутил на станке? – спросил он. – Если это повторится, да ещё в присутствии ребят…

– Помню, Иван Трофимович, – перебил я его, – вы правы, рисковать не стоит. Работа в зале отменяется. Но и вы должны меня понять, вы же всю жизнь в спорте – невозможно мгновенно бросить то, что стало частью тебя.

Спорт – мой образ жизни, и мне необходимо тренироваться. Неважно как, неважно где, но мне необходимы нагрузки. Здесь моя секция, команда, я привык приходить сюда. Боитесь пускать меня на станок – ладно. Давайте я буду просто приходить на пробежки и тренироваться с ребятами в парке.

– А что я скажу остальным? – спросил тренер.

– А что нужно говорить? – не поняв вопроса, переспросил я.

– Что я скажу ребятам, когда они перейдут после пробежки тренироваться в зал, а ты нет?

– Иван Трофимович, всё просто, – ответил я. – Сказать можно что угодно. Например, что после болезни я восстановился не полностью, нагрузки мне разрешены, бегать могу без ограничений, а вот велосипед пока противопоказан, что у меня травма ноги, что-то с суставом, и мне запрещены круговые движения. Скажите, что это, возможно, никогда не пройдёт, тогда и вам, и им будет легче. Никто не предложит мне сесть на велосипед, а ребята перестанут видеть во мне соперника.

Тренер задумался. Он прокручивал в голове предложенную схему, пытаясь найти в ней что-то потенциально опасное для себя. Риски, конечно, были. Я мог по-тихому пробраться в зал, сесть на станок и…. Но я сказал тренеру, что не стану этого делать, а мы всегда доверяли друг другу, и причин менять эти отношения не было.

– Ладно, Володя, приходи, – наконец решился он. – Но давай сразу договоримся: до первого инцидента, даже до первого намёка на инцидент.

– Спасибо, Иван Трофимович, – ответил я.

Всё повторилось, круг замкнулся, тренер снова, как и много лет тому назад, сделал то, что было нужно мне.

Я мог приходить на тренировки, совершать пробежки в парке. Теперь я мог делать это беспрепятственно. Я знал, что там, в его глубине, есть тайные тропы. Их – в определённый момент и поймав особое состояние – можно найти. Я надеялся, что когда-нибудь они приведут меня к хрустальному свету – к чуду, до которого я в прошлый раз так и не добрался. «Ничего, – думал я, – в следующий раз обязательно получится, и для этого не обязательно нужен велосипед».

Всё снова встало на свои места. Мама, как всегда, оказалась права.

– В этом мире нет ничего, что было бы невозможно исправить, – говорила она.

Я тренировался со своей командой. Каждая тренировка начиналась в парке – десять километров интенсивного бега по извилистым дорожкам. Затем ребята отправлялись в зал, а я оставался и продолжал свой бег, ускоряясь и замедляясь, давая разные нагрузки, пытаясь вернуть свою прежнюю физическую форму.

Постепенно ребята из команды перестали относиться ко мне всерьёз. Нет, они не стали относиться ко мне хуже, я по-прежнему был для них свой. Годы совместных тренировок просто так со счетов не спишешь, но что-то менялось.

Не знаю, что им сказал про меня Иван Трофимович, но они решили, что велоспорт для меня закрыт навсегда, и я перестал быть для них полноценным членом команды, но, к счастью, товарищем всё ещё оставался. Это, как предполагал я, как догадывался тренер, долго продлиться не могло.

Спорт – это тяжёлый труд, и они работали, выполняя серьёзную программу. У меня такой программы не было, я просто бегал с ними в парке, иными словами, путался под ногами. Они, тренировались профессионально, я же, по их мнению, был просто любителем, который, тренируясь с ними, развлекается ради собственного удовольствия и может бросить всё в любой момент, как только это ему надоест.

Отчасти они были правы. И с этим ничего поделать было нельзя – очень плохо, когда в команде есть человек, интересы которого с этой командой не совпадают. В будущем конфликт был неизбежен.

Отказаться от своих тренировок я не мог – я не набрал после болезни нужную форму и был всё ещё очень далёк от своего первоначального состояния. От пробежек именно в этом парке по понятным причинам тоже – где-то там, в его глубине, находился проход к хрустальному свету, и я всё ещё надеялся его найти.

Но оставлять всё как есть было уже нельзя – я и моя бывшая команда мешали друг другу.

Я снова пошёл в кабинет Ивана Трофимовича.

– Этого я и боялся, – ответил он, выслушав мои объяснения. – И что теперь, Володя, прикажешь мне делать?

– Не знаю, Иван Трофимович, – ответил я, – советовать я не имею права, но, может быть, выбрать время, когда я не буду никому мешать?

– Это сложно, – ответил он, – в спортшколе много команд, ребята разного возраста, разной подготовки. Сейчас не сезон, каждая команда в большей или меньшей степени проводит тренировки на улице. Мы стараемся делать так, чтобы они не пересекались, поэтому свободного времени почти нет. Нужно посмотреть расписание их занятий, поговорить с другими тренерами, поговорить с руководством спортшколы и попытаться вклинить во всё это твои индивидуальные занятия бегом. Занятия не совсем по профилю, вне тренировочного процесса. Как ты себе это представляешь?

Я ничего не сказал и, опустив глаза, ждал, что мне скажет он. Молчал и тренер, видимо, пытаясь найти приемлемое решение или способ тактично выставить меня за дверь.

Наконец Иван Трофимович нарушил молчание.

– Я попробую, – тихо сказал он. – но особо на это не рассчитывай. Есть только одна причина, по которой руководство спортшколы может пойти тебе навстречу: твоя травма. – Несуществующая травма, прошу заметить. Мы ведь с тобой прекрасно знаем, что после болезни ты, по мнению врачей, совершенно здоров. Так вот, если никто не станет копаться в медицинских бумагах, а при этом окажется, что свободное время для твоих занятий есть и руководство посчитает это приемлемым, учитывая свою, как спортивной организации косвенную вину в том, что случилось с тобой, может быть, что-то и получится.

– Спасибо Иван Трофимович, – ответил я.

– Не благодари, Володя, пока не за что, – ответил он. – Я очень сомневаюсь, что смогу тебе помочь. Сегодня понедельник, завтра я попробую поговорить с директором и посмотрю расписание. В среду, возможно, появится решение. Пока в нашей команде конфликта нет, приходи и тренируйся как обычно. Появится решение – хорошо, не появится – хуже, но менять и в этом случае ничего не будем, по крайней мере до тех пор, пока твоё пребывание в команде не станет критичным. Тогда, если это случится, тебе придётся уйти.

Решение появилось только через неделю. К тому времени я почти перестал надеяться, почти отчаялся. За это время ситуация в нашей команде стала стремительно развиваться в худшую сторону – до конфликта было недалеко.

Честно говоря, для себя я решил: если меня попросят уйти, я молча это приму и сопротивляться обстоятельствам больше не буду. «Если это случится, – думал я, – то так тому и быть – я уйду и постараюсь забыть всё, что случилось со мной. Раз в этом мире всё против меня – справиться с этим, скорее всего, невозможно, и нет никакого смысла мучить себя».