У истоков Третьего Рима

Когда псковских жалобщиков собралось весьма значительное число, то вошли в зал дворца московские бояре именем государя им сказали: «Пойманы вы волей Божьей и великого князя Василия Ивановича всея Руси». В палатах, куда отвели псковскую знать, они попали в руки вооруженной стражи. При этом простолюдины псковские во дворе тут же были переданы под охрану новгородских властей. По распоряжению Василия их переписали и отдали на руки московских помещиков, владельцам новгородских дворов.

Вскоре об аресте и расправе с жалобщиками, благодаря сбежавшему из Новгорода псковскому купцу, узнали в Пскове. Этот купец, предупрежденный о случившемся новгородцами, и бросившему по такому случаю весь свой товар повернул обратно в Псков и рассказал все как есть. Ужас охватил всех псковитян, тут же потребовавших созыва вече. Ударил вечевой колокол. На вече многие псковитяне подбивали город поднять восстание против вероломного московского государя. Но многие горожане вслух засомневались: «Ставить ли щит против государя, запираться ли в крепости?»

Псков в то время обладал мощным крепостным укреплением и мог легко выдержать длительную осаду. Об этом и говорили на вече. Другие возражали, говоря, что Псков связан клятвой верности московским великим князьям, не только Ивану Великому, Ивану Младому, царевичу Дмитрию, но и Василию… Наконец, третьи напомнили вече, что город остался без абсолютного большинства должностных лиц, которые находятся в Новгороде под стражей, и что быстро организовать новое псковское правительство под угрозой разорения города будет крайне трудно. Вече разошлось, не приняв никакого решения.

Тем временем Василий приказал начать переговоры с арестованными жалобщиками. Псковитяне имели перед глазами пример разоренного Новгорода, и им нетрудно было представить судьбу своего древнего града, да и собственную несчастную судьбу. Послам-жалобщикам пришлось подчиниться нажиму Василия и приготовиться к самому худшему для города – упразднению вечевых порядков и введению беспрекословного наместничьего управления. В случае принятия государевых требований Василий гарантировал их свободу и неприкосновенность их имущества.

Хитрость Василия заключалась в том, что переговоры с послами-жалобщиками носили неофициальный характер. Через жалобщиков Василию удалось даже организовать выезд из Пскова, будто бы по решению вече, городского посланника, чтобы молить московского государя о проявлении милосердии. Горазд – наверное, в матушку! – оказался на интриги и подковёрную политическую борьбу государь Василий Иванович. Даже сомневающиеся псковитяне-жалобщики, верные памяти Ивана Младого и Дмитрия-внука, увидели, что перед ними, конечно, не регент, а настоящий хитроумный государь всея Руси, полноправный владетель – в том числе – и их псковской земли.

Отвечая милостиво на просьбу о милосердии псковского посланника, Василий отправил в Псков дьяка Третьяка Долматова, чтобы тот сообщил псковскому вече решение московского государя. Тот готов вернуть свое благорасположение к городу при непреложном выполнении двух условий: во-первых, вече должно быть раз и навсегда упразднено, и вечевой колокол должен быть снят; во-вторых, отныне в городе упраздняются все выборные должности, потому что Псковом будут управлять два государевых наместника. Этим вечевому городу навязывался новый его уклад: Пскову не быть отдельным государством с собственным вечевым правлением в составе Руси.

Псковское вече собралось в последний раз в многолетней славной истории города. Выступая на вече, дьяк Долматов сурово предупредил псковитян, что если два условия государя будут отвергнуты, то он вынужден пойти на город войной. При этом Долматов ни словечком не обмолвился о государевых гарантиях, полученных псковскими боярами-жалобщиками в Новгороде. Зато дьяк торжественно объявил, что в случае принятия условий государь московский проявит свое благорасположение к городу и нанесет в Псков визит, чтобы выразить свое почтение знаменитому во всей Руси собору Святой Троицы.

Псковитяне были ошеломлены сказанным. Они не могли до конца осознать милость Василия, если они согласятся с его условиями, снимут вечевой колокол, чтобы вечу впредь не быть, а в Пскове и пригородах править только наместникам московским.

По словам псковских летописцев на последнем вече «не проливали слез только дети». Псковитяне попросили Долматова всего один день на народное обсуждение условий Василия. Им милостиво дали его. На следующий день псковитяне покорно согласились выполнить условия Василия. Летописец восклицает при принятии неизбежного: «Почему сердце их не вырвалось из груди?»

Но принимая условия государя московского, псковитяне через дьяка упрекнули Василия, мол, они всегда хранили клятву верность ему, а он свою клятву не сдержал. Псковитяне устами своего духовенства вели странные речи: они принимают свою судьбу как Божье наказание за неведомые грехи Пскова, с тонким намеком, что за клятвоотступничество и государя когда-нибудь может настигнуть кара Божья…

13 января 1510 вечевой колокол при поголовном плаче народа был снят с высокой колокольни собора Святой Троицы. В ту же ночь колокол был отправлен на корабле в Новгород, его сопровождал дьяк Третьяк Долматов, сделавший свое дело, выполнивший деликатное поручение государя и доложивший ему, что псковитяне уже не имеют веча.

24 января 1510 года в Псков, лишенный своего вечевого колокола как символа свободы, приехал Василий, сопровождаемый братом Юрием, князем Даниилом Щеней, Михаилом Глинским. Псковитянам велено было встречать государя на подходе к Пскову, в двух верстах от него.

Увидев Василия, все они пали ниц. Тот согласно заведенному в таких случаях ритуалу справился о здоровье горожан. На что старейшины ответили смиренно от лица всех псковитян: «Не беспокойся о нашем здоровье, лишь бы ты, наш государь, был в добром здравии». Здоровяк, жизнелюб, ценивший больше всего на свете охоту, Василий снисходительно улыбнулся. Ответ старейшин некогда вольного города пришелся жизнелюбу по душе. Хотя он отметил, что народ безмолвствовал и не улыбался ему.

Приехавший заранее в Псков епископ Вассиан Коломенский, выполняя требование государя, запретил псковскому духовенству встречать Василия у стен города, как они намеревались, вместе со всем народом. Василий побаивался, что псковское духовенство, воспользовавшись своим старым традиционным правом, вдруг начнет просить за притесненных псковитян.

Государя Василия духовенство ждало в самом городе пред стеною Довмонтовой. Василий многозначительно переглянулся с Михаилом Глинским. Это он посоветовал епископу Вассиану расположить местное духовенство у стены, сооруженной в Пскове и названной в честь знаменитого псковского князя Довмонта (в крещении Тимофея), происходившего из рода князей литовских и владевшего в Литве огромным Нальщанским уделом.

Михаил Глинский заранее рассказал Василию, что многие во Пскове, да и в Москве ошибочно считают Довмонта младшим сыном великого князя литовского Миндовга. Однако на самом деле Довмонт был женат на сестре жены Миндовга, отнятой потом у него самим Миндовгом. После убийства Миндовга, которое подстроил Довмонт., он удалился где-то в середине 13 века в Псков, где принял крещение и приобрел такую всенародную любовь, что псковитяне на вече избрали его своим великим князем. Великий князь Владимирский Ярослав, недовольный самовольным избранием Довмонта, готовился изгнать его из Пскова, но вследствие отказа новгородцев помочь ему должен был распустить свои войска. Новгородцы в следующем году даже ходили вместе с псковитянами в Литву, под предводительством Довмонта, со славой окончившего и этот поход. Скоро Довмонт был призван уже новгородцами на помощь против ливонских рыцарей и вместе с русскими дружинами храбро сражался при Везенберге. Когда великий магистр ливонского ордена, набрав значительные силы, осадил Псков, Довмонт храбро отстоял город; причем великий магистр, раненый самим Довмонтом, должен был заключить мир. Довмонт женился на княжне Марии, дочери великого князя Дмитрия Александровича, помогал впоследствии своему тестю, прогнанному с великокняжеского престола младшим братом Андреем; спас великокняжескую казну Димитрия. Довмонт несколько раз громил ливонских рыцарей, вторгавшихся на Псковщину. Ни один князь на псковской земле не был так любим псковитянами, как Довмонт, поскольку он был очень религиозен, судил народ по справедливости, не давал в обиду слабых и сирых, помогал бедным. Церковь причислила его к лику святых, а мощи Довмонта были погребены в Троицком соборе в Пскове, там же хранились его меч и одежда. Для защиты от нечаянных нападений святой Довмонт укрепил Псков новой каменной стеной, которая и называлась Довмонтовой.

– За Довмонтовой стеной встречали врагов, в перед этой стеной, святой для всех псковитян, встречают друзей… – напомнил государю Михаил Глинский. – Довмонта уважали и уважают до сих пор, между прочим все настоящие литовские рыцари… Могли бы считать его врагом своим, изменником Литвы, но уважают…

Василий понял, что неспроста князь Глинский затронул эту тему, уж больно она близка ему, такому же литовскому изгнаннику, которого король именует, как и Довмонта, изменником, и спросил нарочито равнодушным голосом:

– За что же его уважают?

– За честь и храбрость уважают… – ответил твердо Глинский. – Без чести и смелости нельзя, иначе клеймо изменника пристает к репутации навеки… А с ними и нет клейма позорного измены, государь…

– Посмотрим, как псковское духовенство уважит московского государя… – буркнул Василий, удовлетворившись толковым напоминанием о псковском герое Глинского, таком же, как и Довмонт, выходце из литовских князей из колена Миндовга. Таком же, как и Довмонт, «литовском изменнике».

– Уважит, – пообещал Глинский. – Поверь мне на слово, государь, я слов на ветер не бросаю.

Когда Василий со свитой вошел в собор Троицы, епископ Вассиан поздравил с присоединением Пскова, что большинство псковитян расценило как оскорбление и нелицеприятно зашушукалось. Василий недовольно переглянулся с епископом, Глинским и Щеней.

Епископ Вассиан постарался не ударить в грязь во время торжественного молебна. Отпев молебен, епископ громовым голосом возгласил многолетие государю всея Руси Василию Ивановичу и, благословляя государя, громко произнес: «Слава Всевышнему, Который дал тебе Псков без войны!»

Михаил Глинский наклонился к Василию и негромко перефразировал обращение епископа:

– Слава святому Довмонту, который дал тебе, государь вечевой Псков без войны… Без капли пролитой крови… Это добрый знак, государь… Так земли твои бескровно собираются, так престол московский крепнет…

Услышавшие восклицание епископа и слова Глинского псковитяне, стоящие рядом в Троицком соборе, горько заплакали со словами, идущими из глубины души. Такие слова невозможно отнести к врагу Пскова. А псковитяне говорили так, словно их души святой Довмонт повязал раскаянием за неприятие их друга, государя московского.

«Государь! Мы, псковские граждане не чужие тебе Мы искони служили твоим предкам».

И растрогался Василий в легендарном Троицком соборе, где почивают мощи и дух святой великого воина псковского и литовского Довмонта…

– Святой благоверный князь Довмонт еще сослужит тебе, государь, добрую службу, в ливонских войнах, где Пскову будет уготована особая роль западного форпоста Москвы… – сказал Глинский Василию после молебна и здравиц в честь московского государя. – Только не забывай о бдительности в отношении своих врагов и недругов, которые есть в каждом городе, в том числе и городе Довмонта Пскове…

– Не бойся, об этом я никогда не забываю, – живо откликнулся Василий.

Затем от имени государя Василия было объявлено, что всех знатных горожан и простолюдинов ждут в следующее воскресение в великокняжеском дворце, где государь выскажет им свою искреннюю благодарность. В то роковое воскресенье знать пригласили в судную палату дворца, а простолюдинов попросили задержаться во дворе. В палате псковским боярам, чиновникам, купцам, людям житным было сказано следующее:

«Знатные псковитяне! Великий князь, Божьей милостью царь и государь всея Руси, объявляет вам свое жалованье; не хочет вступаться в вашу собственность; пользуйтесь ею, ныне и всегда. Но здесь вы не можете остаться, ибо вы утесняли народ и многие, обиженные вами, требовали государева правосудия. Возьмите жен и детей, идите в землю Московскую и там благоденствуйте милостью государя…»

Бояр, посадников, чиновников, купцов и житных людей тут же взяли под стражу, простолюдинам оставили свободу, пообещав, что государь выдаст им особую грамоту о правах. Триста знатных семей были высланы в Москву, а конфискованные у них вотчины были розданы в поместье московским служилым людям. Зажиточные псковитяне были изгнаны также из Среднего города, где у них было полторы тысячи дворов. В опустевших дворах поселилась новгородская знать. Таким образом, цитадель, опоясанная мощной крепостной стеной, с легкой руки Василия превратилась в оплот московского государева владычества, в Пскове введены московские порядки.

Василий хорошо усвоил уроки своих венценосных батюшки и матушки. Когда-то при Иване Великом псковитяне помогли Москве сокрушить град Святой Софии. Теперь псковитянам приходилось разделить ту же лихую долю, когда град Святой Троицы с помощью новгородцев оказался под Москвой с помощью уловок – правда, бескровных – хитроумного нового государя Василия.

6. Завет-послание монаха Филофея

Псковский летописец горько печалился:

«…Так погибла слава Пскова… Мы одни остались – смотрели на землю, а она не расступилась; смотрели на небо – нельзя было лететь вверх без крыльев…»

Чувства псковитян при присоединении к Москве вечевого города, поддавшегося напору Василия, отражены в поэтическом «Плаче о городе Пскове». Неизвестный автор «Плача» писал:

«О, великий Псков, знаменитый среди городов, почему ты скорбишь, почему ты плачешь?

– Как же мне не скорбеть, не плакать? Многокрылый орел со многими когтями налетел на меня. Бог позволил ему, в наказанье за наши грехи, вырвать из меня Ливанский кедр (то есть «мою силу»), оставить нашу землю опустошенной, разрушить наш город, взять в плен наших людей, разорить наши рынки и отправить наших отцов и нашу родню в дальние земли, где никто из них не был раньше».

Некоторые из экзальтированных псковитян рассматривали потерю вечевым Псковом свободы как страшную катастрофу, равновеликую предупреждению о приближении прихода на Русскую Землю Антихриста.

В одной из редакций Псковской летописи потрясенный падением Пскова летописец дает по своему знаменательное толкование основополагающего положения Откровения Иоанна Богослова («Откровение», 17;10-11):

«И семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и когда придет, не долго ему быть. И зверь, который был, и которого нет, есть восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель».

Псковский летописец поясняет: «…на Руси шестое царство называется Скифией. Оно есть шестое, а затем приходит седьмое; а восьмое – это Антихрист… Увы! Да избавит нас Господь наш Иисус Христос от зла и вечной муки и дарует нам вечное блаженство…»

Псковский летописец считал представителем седьмого царства, то есть предшественником Антихриста, государя, Василия Ивановича, сгубившего нереализованного шестого царя Русского и Иудейского, царевича Дмитрия-внука, также предсказанного… А восьмой будет Антихрист…

В то время Василий еще не решался разводиться со своей первой бесплодной женой Соломонией, но именно в Псковской летописи приведено описание одной из его поездок по Северной Руси на псковской земле. Там живо и сочно описано, как страшный для псковитян и несчастный в личной жизни Василий увидел птичье гнездо на дереве над дорогой и печально произнес:

«Люте (т. е. беда) мне, кому уподоблюся аз; не уподобихся ни ко птицам небесным, яко птицы небесныи плодовиты суть, ни зверем земным, яко звери земнии плодовити суть, не уподобихся аз никому же, ни водам, яко же воды сиа плодовити суть, волны бо их утешающа и рыбы их глумящеся…». Затем согласно летописи Василий посмотрел вниз на землю и воскликнул: «Господи! Не уподобихся аз ни земле сеи, яко земля приносит плоды своя на всяко время, и тя благословлять, господи!»

А кто же станет восьмым царем, Антихристом?.. Для этого дано было сбежать в Москву литовскому храбрецу и авантюристу Михаилу Глинскому со всем своим семейством, в котором уже пожилому по тем временам «седьмому» государю Василию достанется невеста и жена Елена Глинская, родившая Василию «восьмого» царя Ивана Васильевича, для кого «Грозного», для кого «Мучителя»… Не надо бы седьмому государю Василию убивать шестого, царевича Дмитрия Ивановича, тогда бы и седьмого и восьмого царей не было, с приходом Антихриста на землю Русскую…

Василий пробыл в Пскове чуть меньше месяца и написал здесь свою новую «охранную» грамоту, которую обещал простолюдинам во время ареста и ссылки обижавших их знатных псковских вельмож. Канонический текст грамоты не сохранился, но согласно рассказу современного псковского летописца суть грамоты заключалась в отмене старых вечевых псковских законов и введении новых московских – государевых. Главное, в грамоте были даны достаточно определенные и твердые гарантии псковским налогоплательщикам, поскольку в ней устанавливался точный размер платежей, а назначенные государем соответствующие чиновники должны были придерживаться указанной нормы и не имели права требовать платежей в казну больше предписанного.

О двух назначенных наместниках государя и двух дьяках (одним из которых был Мисюрь-Минухин, при том, что в городе был размещен «устрашающий» гарнизон из тысячи «боярских сынов» и пятисот новгородских пищальников), поставленных править Псковом и проводить безжалостную политику во имя полного подчинения псковитян центру в псковской летописи сказано: «И эти наместники, и их чиновники выпили много псковской крови».

Летописец печалился своим современникам и потомкам, что когда гражданам бывшего вольного вечевого города поначалу приходилось туго из-за незнания новых московских законов и порядков. Когда псковитяне жаловались на непосильные штрафы, притеснения и аресты, веселые московские чиновники им насмешливо отвечали: «Уймитесь! Это же ваша новая грамота работает на вас». Согласно тому же псковскому летописцу, большинство иностранцев, нашедших свой дом во Пскове, вынуждены были бежать на родную землю. «Остались одни псковитяне. Куда они могли уйти? Земля не разверзалась под ними, и улететь они, как перелетные птицы, с нее не могли…»

В то печальное время псковитянам было бесполезно искать помощи к архиепископу Новгородскому, в чьей епархии находился Псков. Но после низложения епископа Геннадия епископская кафедра пустовала. У псковитян оставался только единственный способ обратиться за помощью и спасением к высокочтимому на Псковщине, весьма образованному настоятелю Трехсвятительского Псковского Елеазарова монастыря монаху Филофею.

Тот живо откликнулся на мольбы о спасении псковитян и в своем послании посоветовал спокойно и достойно сносить свои несчастье в ненастное для Пскова время в духе христианской покорности Провидению. Он сказал, что даже святые и цари (открытый намек на Василия, погубившего любимца псковитян царевича Дмитрия Ивановича) страдали, что это неотвратимая кара Божья за прошлые грехи людей и царей, и что им следует молить Всевышнего о прощении. Мол, жалко псковитянам загубленного внука государя Ивана Великого, сына великого князя Ивана Младого и Елены Молдавской, но настало время великого княжения Василия Ивановича из победившей византийской династической ветви. А эта ветвь из Первого Рима протянулась ко Второму – Византии, – выходит, что Москва – Третий Рим с Василием Ивановичем, сыном Ивана Великого и Софьи Палеолог, на престоле русском?.. Но это пока лишь начальный вопрос-намек, который требует надлежащего разъяснения.

Заветы монаха Филофея заключены в трех живых посланиях: к псковскому дьяку Мисюрю Мунехину, «к некоему вельможе, в миру живущему», и, наконец, к самому государю Василию Ивановичу на престоле русском.

В своих посланиях монах Филофей в качестве главного своего завета впервые в русской истории обстоятельно развил легендарную теорию о Москве как о Третьем Риме, хранителе правой христианской веры. Прежде чем написать письмо в Москву Василию, только что покончившего с вечевой вольницей Пскова, Филофей советовался с ученым дьяком Мисюрь-Мунехиным, ответственным за поддержание порядка в Пскове и в то же время совестившегося беспричинной безжалостной политики нового режима: «Уймитесь, псковитяне, вы просили в жалобах на лучших людей города своей охранной грамоты государя, и вы ее получили!».

Возможно, у ученого жалостливого дьяка были свои далекие планы по улучшению положения несчастных угнетаемых псковитян, и мысли монаха Филофея упали на благодатную почву собственных размышлений Мисюрь-Минухина о исторической судьбе Руси и русского народа. Вряд ли письмо монаха псковского Елизарова монастыря попало бы в руки государя, если бы ученый дьяк не взял на себя нелегкую миссию доставить послание Филофея в кремлевский дворец, сопроводив его собственным докладом по освещаемым в письме вопросам.

Собственно, мудрый псковский монах, из локальных тактических соображений свое главное представление о покорившей Псков Москве, как о Третьем Риме, сложившемся среди духовенства и просвещенных русских людей начала XVI века, сразу после победы младшей византийской династической ветви над старшей тверской, представил в обертке трех конкретных вопросов текущей духовной и мирской жизни псковитян.

А именно, во-первых, «вдовства» пустующих новгородской кафедры и епископского престола, во-вторых, неправильного ритуала совершения многими православными из московитов и новгородцев крестного знамения (крещения) и, в-третьих, греховной содомии многих московских чиновников, притеснявших псковитян. Отдельным вопросом, более значимым для Москвы и государева двора, чем для Пскова, был вопрос о необходимости борьбы в православном государстве с лжеучением – астрологией.

И только потом, после просьбы о прощении его, черного монаха за то, что тот осмелился писать государю, шла главная подсказка Василию, что после падения Рима и Константинополя с их венценосными монархами-императорами именно великий князь Московский является законным престолонаследником двух исчезнувших царств и единственным оставшимся православным христианским правителем на грешной земле, и потому у него особые права и обязанности по отношению к православию и православному народу и духовенству.

Монах Филофей не высасывал из пальца представление о Москве как о Третьем. Риме; такие мысли уже давно сложились среди русских людей после прорыва и становления могучего Русского государства во времена славного правления Ивана Великого на почве политических и религиозных воззрений. Главенствующая мысль Филофея – преемственность наследования московскими государями христианской православной империи от византийских государей, в свою очередь унаследовавших ее от римских императоров. Такие идеи давно витали на Руси в воздухе. Только, видать, идея подхватывается и не забывается, если она изложена к месту и вовремя и тому, кому надо.

Вот сразу после присоединения Пскова (принявшего ранее власть Ивана Младого и Дмитрия-внука и отказавшему в признании власти Василия) к Москве, после установления жестокого нового режима правления московского государя Василия из победившей византийской династической ветви, и написал о Москве-Третьем Риме черный монах Филофей. Оказался вовремя и на нужном месте, чтобы его услышал русский государь Василий, обрекший перед присоединением Пскова на смерть своего династического соперника Дмитрия из старшей тверской ветви.

В своем докладе государю Василию ученый дьяк Мисюрь-Мунехин развил идею монаха Филофея, применительно к истории мировой цивилизации. Величие Римской империи, огромные размеры ее территории, вместившей многие покоренные страны и народы, высокая степень культуры и успехи романизации породили в современниках убеждение в совершенстве и незыблемости созданного порядка. Недаром образно говорилось, что Рим – это «вечный город». Христианство, восприняв от древнего языческого Рима идею единой вечной империи, дало ей дальнейшее религиозное развитие.

Новая христианская империя, как отражение царства небесного на земле, поставила себе новые религиозные задачи. Кроме того, вместо одного государя в христианской империи появились естественным образом два – светский и духовный. Причем тот и другой существовали в неразрывной связи, взаимно дополняли друг друга, будучи двумя половинами одного неделимого целого. В обновленной форме Священной Римской империи остро был поставлен вопрос – кому принадлежит право быть носителем светской и духовной власти.

И сразу же возникло разногласие: в Западной Европе таковыми признавали римского императора и папу; на греческом Востоке – византийского императора и патриарха, выразителя собора духовных лиц. Суть Западной и Восточной империй предвосхитила раскол политический и церковный, открытое противопоставление православного Востока латинскому Западу.