Лигеметон. Ложный Апокриф

Учился он естественно плохо и больше уроков любил кататься на велосипеде и махать кулаками. К слову орудовал он ими нередко. Почти каждый ученик начальной школы был близко знаком с его молотом и кувалдой. Чаще всего доставалось Билли Бантеру – неумеренно раскормленному юнцу с одутловатым лицом. Он был жутким обжорой, в его рюкзаке и карманах вечно подтаивали шоколадные батончики. И Митчелл, которому мама не давала ни цента на ланч, был главным кошмаром толстого Билли.

Один раз Билли удалось избежать расхищения карманов четыре перемены подряд. И вот наступила последняя.

Первым делом Митчелл заглянул в туалет, затем в раздевалку, а дальше принялся рыскать по коридорам, вдоль шкафчиков. Он то крался как ниндзя, то переходил на рысь. Живот отзывался урчанием раз в минуту, хоть часы сверяй.

– Вот ты где! – выпалил Митчелл, завернув за очередной угол. – Я-то тебя обыскался. Иди-ка сюда.

Билли Бантер максимально надвинул круглые очки на переносицу, сделал фигу (правда тыкнуть ею не поднялась рука) и дал деру.

– А ну стой, ты, жирный филин! – крикнул Митчелл и бросился вдогонку.

На удивление Митчелла толстяк бежал весьма прилично и заставил его хорошенько попотеть. А как же тогда вспотел сам шаровидный Билли – страшно представить!

Пот застилал ему глаза, наверное, поэтому он и неудачно резко свернул вправо и впечатался лбом в косяк школьного шкафчика. Звон вибрирующего тонкого металла эхом раскатился по коридору. Билли распластался на полу морской звездочкой, на лбу выросла напоминающая рог красная шишка. Физиономия Билли Бантера (у которого так сказать щеки из-за спины видать) после «поцелуя» со шкафчиком выглядела теперь как сочная фрикаделька.

– Живой?

Глядя на корчащегося от боли Билли в хулигане-задире Митчелле проснулось сочувствие.

– Давай помогу встать.

– Я хочу домой! – захлюпал носом Билли Бантер.

Митчелл не сомневался, что привести сейчас в таком виде толстяка к учителю – получить очередное нежелательное приглашение в клуб «Выходного дня». А проводить субботы в школе он не горел желанием. Уж лучше с голоду помереть! Так что, пораскинув мозгами, Митчелл взял Билли Бантера под руку и повел на улицу.

В школьном автобусе сидело (а может и пряталось?) несколько детей. Двое парней клацая по кнопкам геймбоя в четыре руки, неотрывно пялились в миниатюрный экран. В глубине автобуса сидели две девочки, обе нравились Митчеллу и он надеялся, это взаимно (с чего бы они тогда всегда садились рядом с ним?). Митчелл вместе с Билли прошел по салону в самый конец. Сидящую в середине по левую сторону Долли, он даже не заметил. На нее вообще мало кто обращал внимания.

Тихоня Долли. Серая кофточка, помятая юбочка. Она была одного возраста с Митчеллом и при случае нет-нет да и поглядывала на него. Девочка изгой влюбилась в плохиша. «Ну почему он не дергает за волосы меня?» – думала Долли, штрихуя в своем блокноте сердечко с двумя именами. Ее никогда не обижали, но и никогда не заступались, на нее попросту не обращали внимание. Разумеется, у такой как она друзей нет и в помине.

На переменках Долли игралась с насекомыми: давала забавные выдуманные имена паучкам, которых прятала в пенал. Она жила своими мыслями в своем иллюзорном мире. Два раза в неделю после занятий Долли ходила к школьному психологу. Как давно длятся сеансы, она уже и не могла сказать точно. Дни сливались в недели, а те в месяцы. Ей казалось, мама с учителями без всякой на то причины направили ее сюда в первый день школы.

И там, в кабинете, немолодая на вид строгая женщина слушала ее, задавала вопросы, предлагала различные интересные тесты. Нигде больше, кроме как растянувшись на кожаной кушетке, Долли не чувствовала себя нужной. Подобно тому, как некоторые вырезают свое имя на дереве, она оставила незримый отпечаток тела на кушетке.

«Ты особенная, Долли» – повторяла ей мисс Флит на каждом сеансе.

И в один непримечательный день малышка Долли по-настоящему поверила ее словам. Она решила довериться мисс Флит и впустить в свой мир…

– Я хочу показать вам кое-что.

– Что это? – Мисс Флит взяла толстую разрисованную тетрадь с замко́м, открыла первую страницу, прочла заглавие: – Имаго.

Длинные пальцы с алым лаком ловко переворачивали страницы одна за другой. Сквозь прозрачные стекла очков мисс Флит – без году неделю окончившая институт и пока что не набившая оскомину от работы – с нескрываемым любопытством рассматривала любительский комикс, нарисованный от руки тихоней Долли…

Гусеница Грета Ото – певица. Она хочет стать знаменитой певицей. Когда до Греты Ото доползли слухи, что группа «Микрориум» ищет нового вокалиста (предыдущий ушел подсев на что-то более тяжелое, чем рок), она отправилась на прослушивание. Нет, ее не закидали тухлятиной, но указали на дверь.

– Голос у тебя, что надо, куколка. А вот выглядишь тленно, – сказал ей рыжий мотылек с бас гитарой.

Грета Ото не из тех девиц, кто после такого заявления уйдет помалкивая в тряпочку.

– Докажи.

– Что доказать?

– Что ты лучше меня.

Боби Мори издевательски рассмеялся.

– У тебя даже нет группы!

– А у тебя вокалиста.

– Найдем.

– И я найду. – Грета скрестила руки на груди.

К Боби Мори подошел богомол клавишник и зашептал что-то на ухо.

– Скажи, куколка, слышала ли ты о клубе «Свампи Грасс»?

– Кто ж не слышал? В наших кругах его называют трамплином для музыкальных групп.

– Верно, – улыбнулся басист. – В конце сезона там пройдет рок-битва.

– Тогда там и выясним, кто круче, – без колебаний подхватила Грета.

Она не сомневалась, что рок-битва – отличный шанс разрешить все не пустым – как сам Боби Мори – словом, но делом. А точнее – песней.

– Моя группа против твоей.

Заключив пари, Грета развернулась и упорхнула…

Собрать группу оказалось не легкой задачей, дело шло не настолько гладко как кожаная куртка Боби Мори, но в конечном итоге Грета откопала таких же изгоев, как и она сама и создала собственную группу.

Каждый участник виртуозно управлялся со своим инструментом. Ударник-паук безбашенно задавал ритм всеми восемью лапами; на гитарах лабали близнецы-шмели, бэквокал – трио сладкоголосых пчелок-сестриц.

Огонь стремления победить в глазах солистки разжигал совсем не денежный приз в двадцать пять тысяч (чего не скажешь про остальных участников группы), Грета была намерена утереть нос смазливому и тщеславному пижону Боби Мори.

Группа «Хризалида» репетировала не покладая рук. Рок-битва была на носу. Однако все чаще товарищи Греты бросали на нее странные взгляды…

– Что-то не так? – не выдержала она как-то их упорного молчания.

– Тут такое дело, – начал паучок, – поешь ты окейно…– У Греты встал ком в горле. Она вспомнила, как Боби Мори басил ей крайне похожие строчки.

–…только пролетка с образом.

– Но ты не переживай, подруга, – хором сказали ей пчелки, – мы это исправим…

Мисс Флит перевернула страницу и обнаружила пустой лист. Комикс был не окончен.

Хоть и без цельной картины, но она безошибочно уловила посыл данной истории. Гусеница Грета Ото – сама Долли. Солистка группы «Хризалида» обладает всеми чертами характера, которыми обделена Долли в реальности: решительность, активность, прямота и жизнерадостность. И лишь одно сходство можно найти между Гретой и Долли – внешность. Серая и ничем не примечательная. В душе Долли жаждет стать такой же, как и ее героиня, но может статься, она неосознанно сделала героиню похожей на себя.

– Что скажете? – Долли затаила дыхание.

Мисс Флит закрыла комикс и бессознательно погладила обложку.

– У тебя талант. Придумала и нарисовала целую историю. Знаешь…– осторожно начала мисс Флит, – мне теперь до жути интересно, что будет дальше. Ты ведь продолжишь рисовать?

– Да…думаю, надо закончить.

– Ты не уверена?

– Ну, я никак не могу придумать, что случиться дальше.

Мисс Флит сделала вид, что задумалась.

– А почему Грета гусеница?

– Э-эм, просто мне нравятся насекомые, – смутилась Долли. – Даже больше чем животные…и люди.

– Ясно… Увы, время сеанса вышло. Увидимся послезавтра в то же время на том же месте.

– Д-да, – Долли поднялась с места и спрятала тетрадь в портфель.

Когда она взялась за дверную ручку, мисс Флит окликнула:

– Твоя героиня, Грета Ото, мне кажется, ей нужно больше раскрыться. Преобразиться что-ли.

Долли задумалась и вдруг ее осенило. Девочка уверенно кивнула и направилась к автобусу…

Погруженная в свой выдуманный мир тихоня Долли; обсуждавшие новую книгу о мальчике чародее Габи и Кристи; сорванцы Сэм и Майкл вдавливающие все сильнее кнопки гейм боя; хулиган Митчелл рисующий маркером на спинке сиденья дурацкие словечки; а также Билли Бантер облизывающий пальцы от шоколада; все они не сразу сообразили, что автобус везет их совсем не по привычному маршруту. Если бы они были чуточку внимательнее, то заметили, что за рулем не старина Стэн с густыми усами-щеткой. Под козырьком кепки скрывалось бледное веснушчатое лицо худощавого похитителя детей.

Когда автобус заехал в трущобы гетто дети заволновались. А подъехав к всеми забытому зданию – запаниковали. Дверца автобуса распахнулась, в салон вошли три фигуры одетые в черные ветровки с натянутыми на лица капюшонами. Все произошло стремительно…

Детские руки больно сжали, потянули на выход; тем, кто ревел и пинался, сдавили конечности. Страх и смятение охватили детские умы и сердца…

Тишину на территории обувной фабрики разорвали тонкие крики. Их эхо отскакивало от стен внутри здания. Спустившись по железной лестнице вниз, дети прекратили орать и хныкать – запах запекшейся крови на крюках кляпом заклеил им рты. Одного за другим детей затолкали в грязный вольер. Они плакали навзрыд захлебываясь слезами. А наблюдающих за ними похитителей, казалось, такое их состояние только возбуждало…

Габриэлла и Кристи держались друг за дружку, Сэм и Майкл прижались к стене, они хотели быть как можно дальше от пялящихся на них двух фигур. Неестественно костлявые, они выглядели как изъеденные ржавчиной гвозди. В особенности тот в черном переднике. Его смех колол детям барабанные перепонки больнее, чем медицинские уколы вену.

Задира Митчелл и тихоня Долли были единственными, кто пока что не пролил слез. Не потому что они не боялись, вовсе нет, их липкий пот говорил об обратном. Они тоже были не в силах пережить кошмар в одиночестве. Долли взяла за руку Митчелла, а тот стиснул ее мокрую ладонь и поклялся самому себе, во что бы то ни стало не отпускать.

– Ну что, малявки, поиграем? – раздался сиплый голос.

И началась игра. Самая ужасная игра, какую можно было только придумать. Сначала детям пустили кровь. Веталы рыком подозвали их к себе (ни у кого не отыскалось глупости ослушаться), приказали протянуть сквозь сетчатую решетку ладони, вытянули из мочек ушей иглы и ужалили маленькие пальцы. Получив необходимый элемент для заклинания, они слизнули красную жидкость с иголок и начали энвольтование.

Вольер превратился в кукольный театр, а дети – марионеток. Ими управляли, как хотели. Митчелл и Долли не контролировали себя; каждую их конечность удерживали незримые нити, тянущиеся к пальцам тауматургов.

В первую очередь их заставили снять одежду. Затем вести себя как животные: лаять, мяукать, хрюкать, передвигаться на четвереньках. Дети скулили, рычали и рвали свою же одежду зубами и даже жевали как траву.

Когда кукловодам приелось дрессировать новоиспеченных питомцев, они взялись за Майкла и Сэма. Управляя детьми, точно персонажами из видеоигры, веталы заставили их драться, и это походило не на детскую разборку на школьном дворе, а скорее на битву не на жизнь, а на смерть.

Кровь, слюни, сопли брызгали во все стороны. Майкл сломал Сэму четыре пальца, и в отместку расстался с передними зубами. Майкл разбил Сэму лицо, а Сэм вырвал половину ногтя у Майкла. Детский бой подогревал кровь в жилах сефиротов (и не только в жилах). Веталы кормились детскими телесными страданиями, их Сила росла как грибок в запущенном душе.

Они наслаждались живым шоу. Когда их широко открытые, словно иллюминаторы, глаза наполнились кровью, игра, чувство власти и прилив новых сил сорвали им башню. Они переступили черту.

Двое детей прохромали на середину вольера, встали лицом к лицу и принялись с чувством царапать друг друга. Ногти, неважно длинные или обгрызенные, впивались в гладкую кожу, оставляя за собой след из красных дорожек. Под ломающие тишину скулеж и стенания они штриховали друг друга, рисуя тонкие красные линии. Все происходило кропотливо и протяжно. Вот открылся детский рот и укусил плечо; молочные зубы вонзились так глубоко, что свело челюсть. Потом отмеченный ребенок проделал то же самое для другого. Веталы сотрясались от упоения.

Остальные дети были не в силах смотреть на подобное: кто вжался лицом в стену, кто закрыл руками лицо, но всхлипывали они все.

Двое детей-мучеников смиренно опустились на колени и продолжили монотонно, как бы лениво сдирать кожу; разрывать нежное мясо по всему телу. Накопившаяся внутри боль: острая, давящая, сочилась как сукровица. Спустя несколько минут они сверху донизу покрылись быстро остывающей кровью. Она струилась из рассеченного лба, бежала по ложбинке нагого позвонка, вертикальные порезы на запястьях выталкивали жизнь из болезненно пульсирующих крохотных вен. Дети пребывали в затяжной агонии. Веталы – в блаженном экстазе. Они управляли детьми, контролировали их кровь и то с какой скоростью она вытекает, куда течет. В какой-то момент веталы ослабили нити, а потом и вовсе порвали управляющую связь. И дети, что ужасно, по-прежнему остались безутешны. Они поняли, что вот он конец их жизни. Жизнь капала на пол липкой красной жидкостью, две полоски багряных слез не ровно разделили лицо на три части, бесконтрольно стекая к подбородку, соединялись и капли падали вниз.

Дети обнялись, прижались щека к щеке, плотно притиснулись телами, так крепко, что одного только ощущения кожа к коже было достаточно для того, чтобы разделить боль. Они замерли, заключив самих себя в кровяной кокон, превратились в куколок. Все закончилось тихо, спокойно, без эмоций. Тихо и спокойно. Без эмоций.

***

Я отложил книгу, неосознанно погладил обложку, точь-в-точь как мисс Флит комикс-тетрадь Долли, а затем сдержанно ушел из библиотеки памяти обратно в беспощадный город.

Возвращение было не шибко приятным. Будь рядом ванна со льдом, без колебаний нырнул бы в нее с головой. Достав платок, вытер с лица холодный пот, а минуту спустся дверцы фургона распахнулись.

– Справился?

– Можешь не сомневаться, – резче, чем следовало бы, ответил я Рагнару. После увиденного от хорошего настроения не осталось и следа. – Я свободен?

– Да. Родители уже ждут их.

Я молча выбрался из фургона и без промедления засеменил к выходу из подземной парковки полицейского участка.

Часы указывали почти без четверти три. Осталось семнадцать минут! А опаздывать моветон. В который раз с грустью, а потом и злостью, вспомнилось о «Ferrari» в ремонте. Вот бы заполучить нательный предмет угонщика, тогда я бы ему устроил…

Поймав такси, назвал место – только бы не попасть в пробку – и откинулся на сиденье.

– Тяжелое утрице?

На непринужденный разговор не было сил.

– Просто веди машину, Ахмед.

Заведение с причудливым названием «Никогде» не блистало изыском, но уютная атмосфера и французская кухня компенсировали сей недостаток.

Пригладив галстук, распылив на себя немного одеколона, я вплыл внутрь и уверенно зашагал к столику к одиноко скучающей девушке в черно-белом джемпере и джинсах.

Самое примечательное в ее фигуре – не гладкая капельку смугловатая кожа, или те самые выведенные учеными идеальные пропорции женского тела, а уникально-прекрасное зеркало души. Один глаз синий, другой – зеленый. Даже в глубокой темноте в них одновременно проблескивали мужество амазонки и призыв о заботе.

– Джонни, ну наконец-то, не прошло и миллион лет. – Она стрельнула глазками с толикой укоризны, но я-то уже успел обзавестись толстой шкурой, а потому выдержал ее взгляд.

– Ой, да ладно тебе, Рене. Опоздал всего на минуту. – Я поцеловал ее в губы цвета спелой вишни и, безусловно, такие же вкусные. Она редко пользовалась косметикой, а если и красила визаж, только слегка: штришок тут, подвести там, телесного цвета лак на ноготках.

Еще одной чертой, которая мне в ней нравилась, и в то же время нет, была бессловесная настойчивость – она никогда не опускала ресницы, особенно от застенчивости или стыда. Порой мне казалось, этих двух слов Рене в жизни не слышала.

– Что с тобой, Джонни? Выглядишь помятым.

Я поспешно начал избавляться от несуществующих складок на костюме. А Рене рассмеялась.

– Расслабься, Джонни. Ты как всегда одет с иголочки, прям настоящий денди 19-го века. – Она рассмеялась еще сильнее. – Я имела в виду состояние души. И не стой столбом, как болван. Садись уже.

Удивительно, но даже ее упрек был сродни мягкому бризу, проносящемуся над усыпанным ракушками побережьем.

– Ну так чего измученный такой?

– Все в порядке. Сейчас закажу себе «Черный бивень» и стану бодрее бодрого.

– А я уже заказала тебе. И еще яблочный коблер.

– Мерси! Приятно, когда знают твои вкусы.

Хотя признаюсь, сейчас я бы предпочел что-то покрепче, но во избежание лишних вопросов со стороны Рене и чтобы не показаться алкоголиком, лучше подождать вечера.

– А пирог со взбитыми сливками?

– Ну да.

Прекрасно. Белый цвет поможет смыть с памяти кровь и все его оттенки. Что-то, не иначе опыт, подсказывает, после недавнего чтива стоит избегать красного.

– Что пишут? Очередная газетная утка? Сделаешь себе на ухе татуировку в виде логотипа безалкогольной газировки и получишь пожизненную скидку?

Рене наморщила носик.

– Такое же вроде было лет пять назад, а фактоиды не повторяются.

– Так что там?

– Новости из зоопарка.

– Львица родила детеныша с двумя головами?

– Фу-у! Нет.

– А что?

– Кто-то украл обезьяну.

– М-да, в Нью-Гранже каждая свежая новость похлеще предыдущей.

Рене отложила газету, и я не стал развивать тему.

Принесли кофе, булочки, яблочный коблер… и мороженое. Клубничное. Его густой красный цвет стал неожиданным триггером, запустившим неконтролируемую череду картинок в голове. От нахлынувшего головокружения по телу растеклась чахлость. В желудке, словно забултыхалась гнилая рыбина. Не следовало лезть в воспоминания детей. Надо было сразу их уничтожить, развеять, превратить в песок. Но нет же, Джонни Версетти бережно их изъял. А для чего? Нагнать кошмар и морок на какого-нибудь пустого? Нет, овчинка выделки не стоила. Определенно.

– О чем призадумался, Джонни?

Дымок, колеблющийся над чашкой кофе, источал чуждый аромат, тот самый запах застывшей крови на окоченевших детских тельцах. Если бы не присутствие Рене, я бы смел чашку со стола точно мерзкое насекомое.

– Да так, прости. – Я поморгал, согнав с сетчатки кровавые образы.

Вяло ковырнул вилкой пирог и с великим усилием заставил себя поднести ко рту кусочек. При этом, упорно не замечая пиалы с клубничным мороженом. Похоже, оно заслужило место в списке ненавистных вещей, рядом с сигаретами и собственным возрастом.

Рене игралась ложкой у себя во рту, сто процентов соблазняла, а я только и делал, что не поддавался. А хотелось бы!

– Рене.

– Да, дорогой?

– У меня для тебя кое-что есть. – Я достал маленькую коробочку из нагрудного кармана пиджака и положил на стол.

– Что это? – Она открыла коробочку и не смогла скрыть восхищения. – Джонни, они же безумно дорогие.

– В отличие от тебя. Ты бесценна. Примеришь?

Рене, кажется, не повелась на столь буржуазный комплимент.

– Это не просто какие-то сережки, а от Tiffany!

Подумаешь. Когда у тебя столько лет за спиной, в финансовом плане само собой уже не испытываешь никаких трудностей. Так что не наслаждаться роскошью и дороговизной – грех.

– А с чего вдруг такие дорогие подарки? Да и вообще, с чего вдруг подарки? Признавайся, Джонни.

– Сегодня же три месяца, как мы встречаемся.

– А мы встречаемся? – с лукавством промурлыкала она.

– Рене…

– Раньше ты никаких подарков не делал!

– Рене…

– Я думала у нас свободные отношения!

– Рене…

– Что?!

– Я хочу большего. Давай сблизимся по-настоящему. Официально станем парой.

Она задумалась. Или сделала вид, что задумалась. А я, кажется, перестал дышать.

– А у нас получится? В смысле иногда мы не видимся неделями. Я даже не знаю, где ты живешь.

– А я – кем ты работаешь. Но мы легко восполним пробелы.

Рене совсем иначе глянула на сережки, словно Ева на запретный плод. Принять или нет. А я как тот Змей продолжил:

– Нам ведь хорошо вместе, правда? Наша страсть, словно бушующий океан – ее не усмирить, не унять. Мы дрейфуем на волнах, и остановить нас ничто не в силе.

Рене вытаращила глаза, точно перед ней умалишенный.

– Что за внезапный приступ поэзии?

– Не сработало?

– Не-а.

– Перебор с пафосом?

– Самую малость. – На ее лице появились ямочки, а значит, поэтическая шалость удалась! Большего мне и не надо.

– Рене, подарок тебя ни к чему не обязывает. Давай не будем торопиться. Хорошо?

– Ладно. Я просто и не догадывалась, что налоговые инспекторы так много зарабатывают. Ты, наверное, живешь в «районе шелковых чулок», угадала?

Я многозначительно улыбнулся и сделал глоток остывшего кофе.

Похоже, правду вещают ТВ сериалы и пишут в книгах: все крепкие отношения построены на обмане. В нашем с Рене случае все завязано на полуправде и недомолвках. Да, придется обманывать ее о своей работе, а если прознает, где мой дом, вопросов возникнет больше, чем зубов у акулы. Не стоило привязываться к Рене, сам не понимаю, как так вышло, но отпускать ее я не намерен и неважно, что нам никогда не стать семьей в традиционном смысле слова. Хотя кого я обманываю…

Некоторое время мы беззаботно беседовали. Сперва о погоде, потом перешли на кино, прошлись по фильмам Мурнау, неожиданно заговорили о телекинезе, затем все как-то перетекло к флирту и, в конце концов, к настоящему десерту. После затяжной безешки, Рене сказала то, что я сам хотел предложить.

– Поедем ко мне?

– Прямо сейчас?

– Да.

– Да.

Рене жила в уютной двушке многоквартирного дома на втором этаже.

Как только закрылась дверь, она сказала не своим голосом:

– Раздевайся. – И подавая пример, качая бедрами, прошагала к одноместной постели, стянула с себя джемпер, а за ним без стеснения освободилась от лифчика.

В молчании, только учащенно дыша, Рене завязывала волосы в конский хвост. Я бросил, не глядя куда-то в сторону, пиджак. А за ним и рубашку. Серебряная пряжка ремня звякнула об пол.

– Подними. Медленно.

Опустился на одно колено, ноготки царапнули по плечу. Второе колено с покорностью коснулось пола. Золотой скорпион в ее пупке взирал на меня алмазными глазами. Руки Рене завладели ремнем, мои были вытянуты вдоль тела. Она жадно облизала металлический кончик ремня, словно он – ложка мороженого, провела им по моим щекам, губам. Такой холодный. Как ледышка. Колени начали саднить. Так приятно. Язычком ремня Рене кольнула мне под подбородком, голова вздернулась, шею обвила кожаная удавка.

– Кто я?

– Ты – моя любимая. Ты – моя удавка.

С концентрацией снайпера Рене начала сдавливать, а я – задыхаться. Пять секунд – десять ударов сердца – претворились в целую вечность. Плотоядную. Алчную.

Петля ослабла, дыхательная эйфория захлестнула меня без остатка, растеклась до самых кончиков пальцев, в которых мало-помалу усиливалось покалывание.

Рене начала освобождать взятую в плен шею.

– Нет. – Я инстинктивно стиснул ее запястье. – Еще один раз.

– Уверен?

– Несомненно.

– Хорошо. Но потом – моя очередь.

…Часы на прикроватном столике показывали 18:58. Спустя два часа раскинуться во всю вширь на кровати, пока Рене принимала душ, было все равно, что блаженствовать на седьмом небе или даже лучше – улететь в космос.

Занавески были задернуты, в пропитавшейся по́том комнате царил полумрак, на потолке блекло светились желтые звезды. Немного инфантильный выбор обоев для взрослой независимой девушки. Возможно, в детской Рене были такие же обои. Или она попросту всегда мечтала ночевать под открытым небом. Можно спросить ее об этом. Или узнать, не задавая вопросов. Лилит меня побери, что же я делаю? Выдумываю причину заглянуть в ее разум. Чтобы вышвырнуть грешные мысли, взял с тумбочки пульт и включил телевизор. Телеведущая в синем пиджачке скороговоркой зачитывала с телесуфлера:

– Сегодня в первой половине дня из начальной школы «Грейфрайерс» было похищено семеро детей. Полиция, не дожидаясь сотрудников ФБР, занялась делом о похищении самостоятельно. В итоге четверых детей удалось спасти. Двое – убиты похитителями. Один на текущий момент числится пропавшим. Наш канал приносит искренние соболезнования семье погибших детей и надеется, что пропавшего ребенка найдут.