Серая Мышка. Второй том о приключениях подполковника Натальи Крупиной

– Ты еще поработаешь телохранителем, – мысленно успокоила Наталья сумоиста, – только не у него.

«У него» – это у гостя из спецслужб, который успел отреагировать на стремительный прыжок Крупиной на тот самый приставной стол. Стол был длинным, скользким, и лишенным всяких лишних вещей вроде письменных принадлежностей или, к примеру, чашек с чаем и вазочек с вареньем и сушками – или чем там принято угощать на японских военных базах? Спец – так обозвала его Наталья – в отличие от адмирала Ватанабэ – успел вскочить на ноги и изобразить какое-то подобие стойки. Мышка, ткнувшая носком ботинка чуть ниже правого уха Спеца, и отправившая тем самым японца в очень непродолжительный обморок, не успела даже понять, адептом какого единоборства был этот неприметный человек. Адмирала она следующим, более хлестким и жестоким ударом отправила следом за Спецом в забытье надолго – так, чтобы у его заместителя хватило времени обжиться в этом кабинете.

Но не навсегда, по поводу чего изобразила легкую усмешку на лице.

– Не повезло тебе, – это она обратилась к беспамятному адмиралу, – палата-люкс уже занята.

А Спец уже шевелился на ковре, мотая головой, заполнившейся сейчас вязким туманом, не хуже лошади, которую атаковали слепни.

– Только у тебя хвоста нет, – опять усмехнулась Наталья, – это тебе замена.

Ладошки – очень небольшие, но тоже готовые поспорить по жесткости со сталью – ухватились за уши японца и смяли их, скрутили, а потом буквально сплющили их в два стремящихся к абсолютной пустоте шарика, взорвавшихся болью и кровью. Глаза Спеца сразу заполнились осмысленностью – даже раньше, чем ощущением этой боли. А еще – готовностью выложить все, что знал, и о чем мог догадываться. Знал этот человек, назвавшийся полковником Кобаяси, начальником отдела военной контрразведки, много. В вопросе, интересующем Мышку, больше кого-либо другого во всей Японии, включая божественного микадо. Потому что именно он курировал проект, который японцы поэтично назвали «Солнцем над Северными территориями».

– Это вы, ребята, поскромничали, – подумала Наталья, откладывая в отдельную ячейку памяти имена, даты, адреса; особенно адреса, – сначала территории, не вам принадлежащие отхватите, потом на кусок покрупнее пасть разинете. И так до тех пор, пока не подавитесь!

Допрос шел быстро и исключительно продуктивно. Наталья, которая беспричинную жестокость за собой никогда не отмечала (только строго функциональную – а как без нее в ее-то профессии?), даже немного расстроилась. Потому что подгонять полковника, направлять поток его слов физическим воздействием не было никакой необходимости. Инструментарий для этого у Мышки был обширный, но применить его так и не пришлось. Агент три нуля один чувствовала; даже больше того – была уверена, что этот человек не врет. А внезапно вспыхнувшую злость к Спецу Наталья объяснила лишь одним – больно уж грозные силы решил разбудить этот человек. Силы, сравнимые с ядерными, а в чем-то и превышающие их.

– И что самое паскудное, – нахмурилась Наталья, – все это с помощью таланта нашего, русского человека. У тебя, тварь, хватит наглости все потом обставить так, что во всем виноваты окажутся именно русские!

Японец, очевидно, почуял изменение в настроении Крупиной. Он залопотал еще быстрее, от волнения (или специально) начав повторяться. В припадке уничижения – не может больше порадовать лжеадмирала ничем интересным – он опустил голову на грудь. Слишком сильно опустил; но уже не по своей воле, а под ладонью Крупиной, которая оторвала руку от жесткого ежика волос на затылке японца, лишь когда убедилась, что этот человек очнется, пожалуй, не раньше адмирала Ватанабэ.

– Будем надеяться, что у тебя тоже есть заместитель, – подмигнула она полковнику.

Японец, естественно, не ответил. Зато грузно зашевелился сумоист, вызвавший одобрительный кивок у Натальи. Его столь быстрое возвращение к суровым реалиям бытия не входило в планы подполковника Крупиной. Поэтому толстый загривок еще раз ощутил на себе совсем не ласковое прикосновение женской ладошки. Здоровяк хрюкнул и снова замер на ковре.

Уже перед дверьми Наталья оглядела поле битвы, выигранной ею. Кабинет – как она и обещала – остался целым и нетронутым.

– Будылин, Виктор Николаевич, – прошептала она, настраиваясь уже на следующий этап бесконечной битвы, которой, собственно, и была вся ее жизнь, – до скорой встречи, Николаич…

Адъютант адмирала Ватанабэ вскинул голову навстречу белой мумии, которая вышла из кабинета начальника, сгорбившись и едва волоча ноги. Теперь капитан смотрел на опального адмирала совершенно не стесняясь своего, вроде бы беспричинного, злорадства. Во всяком случае, Наталье, которой в узкий разрез бинтов было хорошо видно эту ухмылявшуюся физиономию, ничего о причинах такой реакции капитана не было известно. Гораздо важнее была другая реакция этого лица. Капитан заметно поморщился, когда услышал, как попеременно громко хлопнули две двери, ведущие в кабинет.

– Теперь, – как надеялась Наталья – он не скоро заглянет туда. Может быть (еще раз оценивающе посмотрела она на капитана), до конца рабочего дня. Впрочем… он у них наверное не нормированный. Еще и условия труда тяжелые; связанные с риском. Вот и получите, ребята, свое молоко. В госпитале…

До вечера было еще очень далеко. За это время Мышка успевала покинуть не только штаб, но и саму базу с таким «ласкающим» русское ухо названием Йокосука.

Что Серая Мышка и сделала – уже в другом обличье.

Глава 38. Февраль – август 2000 года. Над Японией

Виктор Будылин. Полеты во сне и наяву

Нарыв, что долго зрел в лаборатории вокруг его, Николаича, особы, наконец, прорвался. Полгода, которые были прописаны в контракте русского самородка с известной японской фирмой, истекли как раз в этот день, пятого февраля. Следуя за Райдоном по длинному коридору, русский мастер невольно улыбался. Этот отрезок жизни он, как надеялся сам Будылин, вычеркнет из своей жизни – и лабораторию, и идущего впереди японца, и… Асуку.

– Нет, – признался он все-таки себе, – Асуку вычеркнуть не получится. Пусть она останется в памяти как сон – длинный, божественно сладостный и в то же время заставляющий мучительно давиться стыдом, сон.

Николаич удивился цветистой фразе, что родилась в его голове. Даже успел подумать о микробах такой вот вычурности и многоцветия в речи, что была присуща японскому обществу – даже в общении с близкими людьми. Хотя близким он не мог назвать здесь ни одного человека – даже Асуку.

Наконец они остановились у двери, ничем не отличимой от десятков других в этом коридоре.

– Даже расстояние здесь, между этими дверьми, – оценил Николаич, – совершенно одинаковое. Словно пчелы сидят каждая в своем соте и трудятся, трудятся – без перерыва на сон или перекур.

Сам Николаич никогда не курил, но чужие привычки научился уважать. Про пчел, кстати, Будылин мог рассказать многое. Его отец держал пасеку на пару десятков ульев, и маленький Николаич, тогда просто Витька, все летние каникулы проводил в деревне, у бабушки, во дворе дома которой и стояли разноцветные улики.

Но человека, который встретил их в скудно обставленном кабинете, Николаич пчелкой называть бы не стал. Осой, шершнем, а скорее гремучей змеей – вот какой аналог в животном мире подобрал он японцу, внешне приветливому, встретившему их широкой улыбкой. Лишь на миг этот японец забылся; метнул жесткий повелительный взгляд на Райдона, и тот – всегда невозмутимый, даже вальяжный в своем спокойствии – заметно напрягся, бросил чуть испуганный взгляд на Николаича, словно прося у того поддержки.

– А что Николаич? – ничуть не изменил простоватого выражения лица Будылин, – я в ваши игры не играю. Я человек простой. К тому же свободный – с сегодняшнего дня.

Как оказалось, в последнем Виктор Николаевич Будылин ошибался. Что ему человек со змеиным взглядом и улыбкой на поллица и объяснил.

– Мы довольны результатами нашего сотрудничества, – еще шире улыбнулся он.

– Ага, довольны! – чуть не расхохотался про себя Будылин, – чего же тогда все вокруг носятся с кислыми рожами?

Впрочем, Николаич насчет «кислых рож» уже и сам догадался. Он еще и в японском языке немного начал разбираться, так что в причине нервозности последнего времени не ошибался. Все потуги японских «коллег» – инженеров, компьютерщиков, кого там еще? – разбивались о простой непреложный факт. Тот факт, что талант русского мастера не удалось записать языком компьютерной логики. Потому что логики в нем – это сам Будылин ни от кого не скрывал – не было. Он и сам не понимал, почему надо было стучать молоточком именно по этому месту; именно с такой силой и в таком темпе. А уж то чувство восторга, что заполняло его, когда он понимал – металл или камень приняли его за своего, и готовы повиноваться, точнее, исполнить просьбу равноправного партнера, друга… Так вот – это чувство он бы мог сравнить с ласками Асуки; если бы последние не были такими холодными. Металл, в отличие от японки, ставшей в доме чем-то вроде автомата по оказанию услуг (приятных и полезных – не скроешь) самого широкого профиля, был теплым и… родным.

Лицо полковника Кобаяси стало строгим и даже чуть печальным – он словно готовился преподнести Будылину не самую приятную весть.

– Что-то дома? – сердце Николаича заколотилось вдруг сильнее его молоточка.

Каждую неделю – по воскресеньям – для него организовывали сеанс связи с семьей. Судя по последнему, все там, в Коврове, было замечательно. Если не считать, конечно, что глава семьи уже полгода не был дома. Впрочем, дома было уже два; дочка с зятем уже давно переселились в новую трешку, а Клавдия жила в их квартире на проспекте Ленина одна. Теперь в сердце ощутимо кольнуло чувство вины. Но и ее, и все остальное смыло предчувствие чего-то непоправимого, хотя улыбчивый японец, с помощью Райдона, который был не только провожатым, но и переводчиком, объяснил русскому мастеру, что с семьей у него, Николаича, все хорошо, и будет хорошо, пока Будылин будет стараться так же усердно, как и прежде.

– Нет, – мотнул головой русский, понявший, к чему клонит японец, – договор дороже денег. Договаривались на полгода. Теперь, будьте добры, доставьте к дому. Как говорится – откуда взяли, туда и положите.

Райдон явно перевел последние слова как-то по-другому – знаний Будылина в японском хватило, чтобы понять это. Но смысл его перевода был таким же безапелляционным. Лицо полковника опять стало страшным; слова чеканными и тяжелыми – словно он вбивал их молотком. В данном случае при помощи того же Райдона в голову Николаича.

– Запомни, русский! Ты будешь делать то, что тебе скажут – со всем тщанием, как принято в нашей стране. И каждая твоя неудача будет отражаться на них.

Он швырнул на стол пачку фотографий; Николаич понял, что все эти полгода за семьей следили; быть может, так же плотно, как за ним самим. Потому что случай расположил сейчас рядом два снимка. На одном из них дочка, Верочка, хохотала во весь голос, запрокинув кверху лицо. По ее устремленной к чему-то светлому фигуре невозможно было определить, что эта молодая женщина ждет ребенка. А вот на второй фотографии – да; Вера стояла, сложив руки поверх заметно выпирающего под платьем живота. Николаич понял, что швырять в надменную теперь физиономию японца ругательства – хоть русские, хоть японские, да хоть еврейские – бесполезно. Он молча стоял, пока Кобаяси, усевшийся на жесткий стул, бросал короткие фразы, которые бесстрастно переводил Райдон. В голову русского мастера, заполнившуюся чем-то тугим и тяжелым, с трудом проникал лишь общий смысл этих слов. Контракт продлевался еще на полгода; если Николаич так соскучился по родным и близким, их могут привезти сюда, в Японию (тут Будылин отчаянно замотал тяжелой головой); наконец – масштабы экспериментов будут сейчас совсем другими, несопоставимыми с лабораторными.

Теперь Николаич невольно вскинул голову. Что-то внутри требовало именно этого – продолжения увлекательной работы. Вот если бы не в такой ультимативной форме. Японец этот порыв отметил; стал говорить мягче – словно сам увлекся открывающимися перспективами.

– Корпорация должна получить отдачу, – обволакивал он своими словами немного успокоившегося Николаича, – средств затрачено немало; пришла пора перейти к практическим разработкам.

Будылин скептически улыбнулся, словно собираясь задать вопрос: «А где вы столько ржавых болтов наберете? Или со всего мира собирать будете?». Оказалось, что к новым экспериментам болты – ни ржавые, ни новенькие, только что из станка – никакого отношения не имели.

– Представьте себе, – японец явно пытался заразить своим интересом и Николаича, и Райдона, – что нужно добраться до точки в глубине каменной толщи. Вскрыть новую шахту, например – в труднодоступном месте. Куда не загонишь бульдозеры. А мы – где-нибудь в сторонке – проведем серию взрывов, и все – пожалуйста. Пустая порода в одной стороне, готовая к разработке шахта – в другой.

Такую картинку Будылин мог себе представить, хоть и с трудом. Вопросы – типа того, как же вы руду будете вывозить, если туда даже для бульдозеров дороги нет? – теснились в голове, но как-то отстраненно. Для него на первый план сейчас выходили другие вопросы, производственные, так сказать:

– И как ты это себе представляешь, – чуть не вскричал он, уверенный, что Райдон расставит нужные акценты и добавит почтительности в его речь, – мне что – по карте молотком стучать. Так я готов… Только результата не ждите.

– Не по карте, – усмехнулся Кобаяси, – завтра увидишь.

Райдон пропустил русского мастера в дверь впереди себя, так что Николаич так и не увидел тех крох сострадания, которые невольно выдавил в своем взгляде этот неулыбчивый японец. Потому что начальник службы безопасности, ныне низведенный до простого охранника, знал – Николаич никогда не увидит родины. И применить свой талант сможет только здесь, на благо Японии. Об этом же ему могла рассказать Асука. Но эта миниатюрная женщина с приклеенной на губах профессиональной улыбкой никогда не заговаривала на темы, отвлеченные от их устоявшегося за полгода быта. Вот и сегодня она усердно массировала спину мастера, и тот забылся тревожным сном в ожидании нового дня, новых экспериментов…

С утра Будылина повезли на аэродром. Маленький самолетик, который негромко тарахтел на поле, поднял в воздух и Николаича, и Райдона, и еще двух ассистентов, вооруженных маленькими переносными компьютерами. Восторга не было; было лишь легкое нетерпение и изрядная доля скептицизма. Мастер совсем не был уверен, что сможет почувствовать огромное пространства, проносящееся под ними, так же, как живое чуткое железо.

– И камень, – вспомнил он, – и дерево. Стоит только заговорить с ними.

Говорить пришлось долго – не день, и даже не неделю. Самолет день за днем, не прерываясь по требованию Николаича на выходные, летал по одному и тому же маршруту. Летал над точкой, которая – как показалось Будылину уже в первый день полетов – ответила ему. Причем ответила с надрывом, явно жалуясь на стеснение, на какую-то другую точку, что давила на этот крохотный безлюдный островок на расстоянии. Все это Николаич не озвучивал. Не потому, что боялся прослыть сумасшедшим; просто не желал сглазить, разорвать ту тонкую нить, которая уже протянулась к нему от острова.

Наконец и вторая часть этого тандема нашлась. Вторая точка была на материке; к счастью в достаточно безлюдном месте – встречались в Японии и такие. Теперь вопросов стало еще больше. Как воздействовать на силы, что дремали в земле; чем заменить тот молоток, которым Будылин здесь, конечно же, махать не мог? Поэтому экспериментировали дальше уже на полигоне. Сначала на маленьком макете – пока строился большой, максимально приближенный к натуральному. Полного тождества здесь быть не могло. Николаич, который вдруг проникся к комрьютерам благоговением, что испытывали практически все, кто окружал его теперь, решил, что сам для себя станет такой живой вычислительной машиной. Он надеялся взрастить внутри себя чуткий прибор, основанный на принципах тождества. Заставив стронуться с места маленький островок, созданный искусственно, и прочувствовав все грани разницы между ним и большим, настоящим островом, он ожидал, что стронет с места и последний.

Макет закружился вокруг собственной оси на второй месяц – как раз к первому марта. Здесь март совсем не напоминал российский, снежный и холодный. Николаич старательно гнал от себя эти воспоминания; раскрывался и оттаивал душой лишь во время еженедельных сеансов связи с семьей. А в один прекрасный день, точнее ночь, остался ночевать один. Ему даже не пришлось ничего говорить Асуке. Та сама сделала легкий массаж, а потом исчезла в своей комнате. Будылин похудел; чуть построжел лицом. Хотя ни на аппетит, ни на сон не жаловался – все остальные свои обязанности, прежде всего кулинарные, Асука исправно исполняла. Больше того – каким-то чудом предугадывала пожелания русского мастера; скорее всего по его лицу, по улыбке, с которым он входил в дом, или, напротив, по хмурой физиономии.

Этим вечером середину стола украшала бутылка шампанского. Не потому что был праздник, для самой Асуки незнакомый и непонятный. Николаич первого мая не отказал себе в нескольких рюмках водки. Но и бокал шампанского сегодня взял с заметной радостью – той самой, от которой он буквально светился весь день. С той самой минуты, когда островок в Японском море дрогнул, а потом закружился на месте в каком-то безумном каменном танце, которому позавидовал бы любой дервиш. Ни падение каменных глыб в море, ни высокая волна, поднявшая на себе корабли так высоко, что с самолета, что нарезал круги над местом локальной катастрофы, казалось, что они тоже взлетят, не насторожили Будылина.

– В конце концов, – подумал он, – это японский остров. Их забота.

У японцев – этого он никогда не узнал – забот было действительно много. Два ассистента с электронными «игрушками» были даже не сотой частью той армии специалистов, что сейчас копошилась со своими приборами вокруг русского мастера. И если его талант они не смогли загнать в мир цифр, то последствия его применения – вполне. Поэтому для службы, в которой работал Кобаяси, не осталось незамеченным слабенькое землетрясение на побережье Северной Кореи; практически рядом с линией разграничения. Такое же – чуть более сильное – отметили специально ждущие сейсмологи, когда в океанские волны рухнул каменный гриб второго острова; тоже в мае. Ну, так и остров это был габаритней первого. Николаич теперь практически не вылезал из самолета. Теперь это был большой лайнер, который мог скользить в небе бесконечно долго. Самолет летал по расширяющейся окружности, а на карте, за которую отвечал специально назначенный человек, появлялись новые точки; точнее пары точек. И русского пока не настораживало то обстоятельство, что полеты постепенно смещаются к северу, к островам, которые во всем мире, кроме Японии, считали частью Российской Федерации.

К этому времени люди, скармливающие компьютерам невообразимое количество информации, уже могли делать прогнозы. И в один прекрасный день палец полковника Кобаяси ткнулся в остров Зеленой лагуны.

– Но, господин полковник, – попытался возразить один из подчиненных, – это не наша юрисдикция, – остров принадлежит другому государству, да еще и обременен правом частной собственности.

– Это не важно, – отрезал полковник; он подождал – задаст ли кто вопрос: «А что важно?», – не дождался, но все-таки ответил, – главное это последствия, которые должна принести катастрофа этого острова. А население… эвакуируем – вместе с хозяином.

– С хозяйкой, – совсем тихо поправил его кто-то из подчиненных.

Гибели острова Будылин так и не увидел. Он был далеко – там, где ритмично били в огромный невидимый барабан подземные взрывы. Их силу, очередность, ритм Николаич проверил на макете; прочувствовал сухие цифры и перевел их на язык чувств, пролетая над самим островом. Впервые он остро пожалел клочок суши далеко внизу – такой зеленый, беззащитный и… населенный. Кобаяси вместе с Райдоном в этот день летели с ним. Полковник (так его здесь, рядом с русским, никто не называл) правильно расшифровал ту тень, что легла на лицо Николаича.

– Они переедут, – успокоил он Будылина, – на остров, который будет еще лучше этого. И компенсацию получат немалую.

Мастер предпочел поверить. Тем более, что ничего не мог противопоставить лжи – а ее в словах Кобаяси было все больше и больше, и становилась она все чудовищней и страшней. И одна из них была связанна именно с этим островом. Полковник получил задание; первое конкретное задание, связанное с этим проектом. Его служба решила преподнести подарок императору. Показать мощь и будущее величие империи – как раз накануне пятьдесят пятой годовщины трагедии Хиросимы. Показать, что никто и ничто не сможет теперь спать спокойно – ни в одном, самом отдаленном уголке земного шара. Объектом этой первой атаки, которую весь мир воспримет как природный катаклизм (пока!) выбрали Россию. К далекому взрыву в сорок пятом году северный сосед не имел никакого отношения. Зато тот катаклизм, что приготовили для русских, послужит хорошей прелюдией для скорого ультиматума. В котором, как предполагал Кобаяси, речь будет идти не только о Северных территориях.

– И что самое интересное, – улыбка Кобаяси стала поистине дьявольской, – все это мы провернем с помощью русского мастера.

Все развивалось четко по плану – по плану, который разработал Кобаяси и утвердили на самом верху. Остров Зеленой лагуны послушно провалился в море, неведомо пока какими тропами пронеся свою боль и гнев до далекого русского Сахалина. Этот – не сравнимый по размерам остров – содрогнулся в землетрясении силой восемь с половиной баллов, но устоял, не стал территорией страшных разрушений и человеческих драм. Но сам факт имел место, и токийские стратеги, начальники Кобаяси, уже начинали потирать руки. Дело оставалось за малым – найти следующее место приложения таланта русского мастера. Не сообщая ему ужасных подробностей, естественно. Ну и подготовить текст ультиматума.

И именно в этот момент ситуация вырвалась из-под контроля. В план, который кроме разработчиков видели всего несколько человек, включая самое высшее руководство страны, вмешались сторонние силы. Вмешались грубо и кроваво. В результате флот потерял подводную лодку типа «Оясио», а потом получил, словно в отместку за сахалинское землетрясение, разгром военно-морской базы Йокосука. Полковник срочно вылетел на базу; он чувствовал, что где-то там до сих пор обретается камешек, который может сломать зубья самой важной шестеренки плана.

Какой именно? На этот вопрос пытался ответить уже его заместитель. Потому что и самого Кобаяси, и адмирала Ватанабэ, и опытного телохранителя полковника, бывшего чемпиона Японии по сумо, нашли в кабинете начальника базы в бессознательном состоянии. Вернее не нашли – это чемпион выполз из кабинета, подняв панику на всю и без того растревоженную базу. Двух начальников в сознание привести не смогли. А заместитель полковника тоскливо рассуждал, сидя в своем кабинете, что не так представлял себе собственное продвижение по службе. Потому что кто-то должен был ответить и за подводную лодку, и за разгромленную базу, и, наконец, за окончательное крушение такого великолепного плана.

Русский мастер, которого охраняли элитные мастера боя, исчез из особняка. Исчез вместе с охраной. В доме, который без ожесточенного боя вряд ли смогло бы захватить целое отделение спецназа, не нашли ни одного разбитого окна, ни одного осколка древних ваз. Все стояло на своих местах. Кроме людей – русского мастера Виктора Будылина, майора военной контрразведки Райдона, и его подчиненной —умелицы на все части тела Асуки. Впрочем, в токийском филиале самого могущественного клана якудзы эту женщину знали совсем под другим именем.

Глава 39. Сентябрь 2000 года. Токио

Наталья Крупина. Над всей Японией безоблачное небо

Мышку скоростным экспрессом удивить было сложно. Она навидалась за последние годы, за которые успела побывать во всех частях земного шара, такого, что это чудо технической мысли воспринималось ею вполне буднично. Она прекрасно выспалась – теперь уже в своем привычном облике. Лида с Николаем теперь не испугались бы ее вида; наверняка бросились бы с объятиями к ставшей им родной женщине. За месяц, что прошел с того момента, когда катерок унес Емельяновых к самолету, а тот в Израиль, под опеку Инессы Яковлевны, они конечно же соскучились по Мышке.

– А больше – по острову, которого нет, – с грустью констатировала Наталья этот факт, – интересно, они знают уже об этом? Наверное, оплакивают меня сейчас…

Сообщать о своем чудесном воскрешении она никому не собиралась. Не потому, что не доверяла Николаю, самому близкому человеку в этом мире. Просто пользы от него здесь, в незнакомой стране, где не только язык, но и обычаи, само отношение к жизни разительно отличалось от российского, было бы совсем немного. А так – вдали от событий, которые уже немного потрясли, а скоро (в этом Наталья была уверена) сотрясут страну Восходящего солнца до основания – им было безопаснее. Что, учитывая состояние Лидии, было для семьи Емельяновых определяющим.