Как проиграть в войне времен

Амаль Эль-Мохтар, Макс Гладстон

Как проиграть в войне времен

Тебе.

PS. Да, тебе.

Когда Рэд побеждает, она остается одна.

Ее волосы – слипшиеся от крови. Она выдыхает пар в последнюю ночь этого умирающего мира.

«Было весело», – думает она, но формулировка искажает мысль. Во всяком случае, было чисто. Поднимаешься по волокнам времени в прошлое и делаешь так, чтобы никто не выжил в сражении и не спутал карты будущего, подготовленного ее Агентством, – будущего, в котором правит ее Агентство, в котором возможна сама Рэд. Она здесь, чтобы завязать эту прядь истории узелком и запаять концы.

Она держит труп, прежде бывший человеком, погрузив руки в перчатках в его кишки, стиснув пальцы на литом позвоночнике. Она разжимает кулаки, и экзоскелет с лязгом валится на камни. Примитивная технология. Допотопная. Бронза против обедненного урана. У человека не было ни единого шанса. В этом – предназначение Рэд.

После миссии наступает великое и окончательное безмолвие. Оружие и доспехи складываются вокруг Рэд, как бутон розы на склоне дня. И когда лоскуты псевдокожи ложатся на место и срастаются, а программируемая ткань одежды на Рэд залатывается, она снова начинает сходить за женщину.

Она шагает по полю боя, выглядывает, перепроверяет.

Она победила, точно победила. Она даже не сомневается. Ведь не сомневается?

Оба войска повержены. Две великие империи налетели друг на друга, как корабли на рифы, и здесь же были разбиты. С этой целью она сюда и пришла. Из их пепла восстанут новые, более пригодные для целей ее Агентства. И все же.

На поле был кто-то еще – не абориген, как заякоренные временем трупы, устилающие путь Рэд, а настоящий игрок. Кто-то с другой стороны.

Мало кто из ее коллег-оперативников распознал бы это враждебное присутствие. Рэд чувствует его только потому, что она – одиночка, терпеливая, осторожная. Она готовилась к этому заданию. Мысленно моделировала все вдоль и поперек. Когда корабли оказывались не там, где должны были оказаться, когда не появлялись спасательные капсулы, которые должны были появиться, когда залпы раздавались на тридцать секунд позднее положенного, она замечала.

Дважды – еще совпадение. Трижды – действия противника.

Но почему? Рэд сделала все, что от нее требовалось, – так она думает. Но войны насыщены причинами и следствиями, вычислениями и притягивающими множествами – и в особенности войны во времени. Одна спасенная жизнь может обладать для противника большей ценностью, чем вся кровь, запачкавшая сегодня руки Рэд. Беглянка может стать королевой, или ученой, или, хуже того, поэтессой. Или дочь беглянки, или контрабандист, с которым она обменяется верхней одеждой в каком-нибудь далеком космопорте. Столько крови будет пролито впустую.

С опытом убивать становится проще, оттачивается механика и приемы. Но совершенные убийства остаются с Рэд навсегда. С другими агентами такого не происходит – или они лучше это скрывают.

Встречаться с Рэд в одно время на одном поле – это не похоже на игроков Сада. Им ближе покров темноты и беспроигрышные миссии. Но есть кое-кто, кто на это способен. Рэд знает ее, хотя они никогда не встречались. У каждого игрока – свой неповторимый стиль. И Рэд знаком этот алгоритм дерзости и риска.

Она может ошибаться. Но Рэд редко ошибается.

Обратить себе во благо всю колоссальную кровавую работу, проделанную Рэд, – ее противнику такой фокус пришелся бы по вкусу. Но одних подозрений мало. Рэд нужно найти доказательства.

И потому она бродит по мертвому полю победы и ищет семена своего поражения.

Дрожь сотрясает почву – поздно называть это землей. Планета умирает. Стрекочут сверчки – они пока еще живы на этой разлагающейся равнине среди поломанных кораблей и изувеченных тел. Серебристый мох пожирает сталь, а лиловые цветы оплетают мертвые ружья. Если бы планета протянула чуть дольше, то на вьюнках, проросших из трупных ртов, выросли бы ягоды.

Она не протянет, и ягоды не вырастут.

На островке выжженной земли она находит письмо.

Ему здесь не место. Здесь должны лежать груды тел, сваленных среди останков кораблей, когда-то бороздивших звездное небо. Здесь должны быть смерть, грязь и кровь успешно проведенной операции. Над головой должны рассыпаться на осколки луны, а на орбите – полыхать корабли.

Здесь не должно быть листа бумаги кремового цвета, практически чистого, не считая одной строки размашистым, беглым почерком: «Перед прочтением сжечь».

Рэд любит ощущения. Это ее фетиш. Сейчас она ощущает страх. И нетерпение.

Она была права.

Она всматривается в темноту в поисках своей охотницы, своей добычи. Она слышит инфразвуки, ультразвуки. Она жаждет контакта, жаждет новой, более достойной битвы, но она одна среди трупов и разгрома, наедине с письмом, которое оставил ей враг.

Конечно, это ловушка.

Стебли вьюнков ползут из глазниц, проникают в разбитые иллюминаторы. Как снег, падают хлопья ржавчины. Металл скрипит от натуги и лопается.

Это ловушка. Отравление кажется ей слишком топорным ходом, но она и не чувствует запаха яда. Возможно, в сообщении заложен ноовирус, который саботирует ее мысли, посеет импульс или просто запятнает Рэд подозрением в глазах ее коменданта. Возможно, когда она прочтет это письмо, Рэд возьмут с поличным и, прибегнув к шантажу, завербуют в качестве двойного агента. Ее враг коварен. Даже если это письмо – не более чем дебют в начале долгой шахматной партии, прочтя его, Рэд рискует навлечь на себя гнев коменданта, рискует показаться предательницей, если попадется на таком отступничестве.

Самым разумным и осмотрительным шагом было бы уйти. Но письмо – брошенная перчатка, и Рэд необходимо дознаться.

Она находит зажигалку в кармане мертвого солдата. Пламя отражается в глубине ее глаз. Поднимаются искры, падает пепел, и на бумаге проступают буквы, написанные все тем же размашистым, беглым почерком.

Губы Рэд кривятся: оскал, маска, улыбка охотницы.

Письмо обжигает пальцы, когда подпись обретает форму. Она позволяет бумаге пеплом опасть на землю.

Потом Рэд уходит, справившись и не справившись с заданием, спускается по косе времени домой, в заплетенное будущее, которое творит и сторожит ее Агентство. Она не оставляет после себя и следа, кроме пепла, руин и миллионов погибших.

Планета ждет своего конца. Да, растут вьюнки и стрекочут сверчки, но видят это только черепа – больше никого не осталось.

Сгущаются тучи. Вспыхивает молния, и поле битвы становится монохромным. Гремит гром. Если планета протянет до ночи, то ночью пройдет дождь, омоет стекло, еще недавно бывшее почвой.

Пепел, оставшийся от письма, догорает.

Тень подбитого боевого корабля искажается. Пустота заполняется.

Из тени выходит ищейка, ведет за собой другие тени.

Ищейка молча обводит взглядом последствия битвы. Ее глаза остаются сухими, но этого никто не видит. Она шагает мимо обломков, деловито переступая через тела: она перемещается по витой спирали, удостоверяясь с помощью мастерски отточенных техник, что никто не преследовал ее, пока она добиралась сюда безмолвными тропами.

Земля дрожит и раскалывается.

Она подходит к тому, что осталось от письма. Опустившись на колени, она ворошит пепел. Вверх летит искра, и ищейка ловит ее рукой.

Она достает тонкую белую пластину из кисета на поясе и подсовывает ее под пепел, после чего размазывает пепел тонким слоем по белому материалу. Снимает перчатку и делает надрез на пальце. Радужная кровь набухает, срывается и капает в серый цвет.

Она втирает свою кровь в пепел, замешивая тесто, мнет его в руке, тонко раскатывает. Вокруг нее все продолжает разлагаться. Боевые корабли превращаются в мшистые курганы. Ломаются гигантские пушки.

Она использует жемчужные огни и странные звуки. Она преломляет время.

Мир раскалывается посередине.

Пепел становится листом бумаги с витиеватой надписью сапфировыми чернилами наверху.

Это письмо должно было быть прочитано однажды, а затем уничтожено.

В последние мгновения перед тем, как мир распадается на части, она перечитывает его снова.

Взгляните на мои великие деянья,

владыки всех времен, всех стран и всех морей! [1]

Просто шучу. Поверь, я учла все вероятные иронические прочтения. Впрочем, не менее иронично будет, если окажется, что ты не знакома с гиперхрестоматийными сочинениями Шестой Пряди начала девятнадцатого века.

Я надеялась, что ты придешь.

Ты не понимаешь, что происходит, но, думаю, прекрасно понимаешь, кто я. Ты ведь знаешь – так же, как знаю и я, с тех пор как наши взгляды встретились во время той неприятной истории на Аброгасте-882, – что у нас с тобой есть незаконченное дело.

Здесь я могу признаться тебе в том, что я стала слишком самонадеянной. Война к тому времени успела мне наскучить: напускная бравада вашего Агентства, шныряющего вверх и вниз по волокнам, терпеливая высадка и прополка прядей, туго вплетенных Садом в косу времени. Ваша неукротимая сила против нашего недвижимого объекта; игра не то чтобы в го, скорее, в крестики-нолики, где результаты определены с первого хода, повторяющаяся бесконечно до тех пор, пока нас не расщепит на нестабильные, хаотичные вероятности – будущее, которое мы стремимся сохранить ценой друг друга.

Но потом появилась ты.

Мои границы стерлись. Каждое движение я совершала механически, через силу. А ты привнесла глубину в скоропалительность действий своей стороны, некую стабильность, и я обнаружила, что снова работаю на полную мощность. Ты вдохнула новую жизнь в военную стратегию вашей Смены и тем самым вдохнула новую жизнь в меня.

Ты можешь увидеть мою благодарность повсюду вокруг себя.

Должна признаться, мне доставляет огромное удовольствие представлять, как ты читаешь эти строки промеж языков и всполохов пламени, а твой взгляд не может вернуться назад, не может удержать буквы на странице; тебе приходится впитать их, впустить в свою память. И теперь, чтобы вспомнить их, тебе нужно будет отыскать меня в своих мыслях, застрявшую там, как солнечный луч в воде. Чтобы доложить о письме своему начальству, тебе придется признать, что враг уже проник в тебя, а ты – стала еще одной жертвой в сегодняшней трагедии.

Вот как мы победим.

Я вовсе не собиралась хвастаться. Знай, что я восхищаюсь твоей тактикой. Изящность твоих манипуляций делает эту войну не такой бессмысленной. К слову, гидравлика в сферическом фланговом гамбите была поистине превосходна. Надеюсь, тебя немного утешит мысль о том, что все это будет тщательно переработано нашими комбайнами, и в следующей победе нашей стороны над вашей будет присутствовать крошечная частичка тебя.

Что же, удачи в следующий раз.

С наилучшими пожеланиями,

Блу.

Стеклянный кувшин с водой закипает в аппарате МРТ. Вопреки пословице, прямо на глазах у Блу.

Когда Блу побеждает – а она всегда побеждает, – она переключается на следующее задание. Она смакует свои победы ретроспективно, между миссиями, вспоминая о них только во время путешествий (вверх по косе в стабильное прошлое и вниз – в излохмаченное будущее), так, как можно вспоминать строчки любимых стихотворений. Она расчесывает пряди времени или спутывает их, осторожно или бесцеремонно, в зависимости от того, что от нее требуется, и уходит.

Она не привыкла подолгу задерживаться на месте, потому что не привыкла терпеть неудачи.

Аппарат МРТ находится в больнице двадцать первого века, на удивление пустой – как будто после эвакуации, отмечает Блу – и довольно неприметной самой по себе, так как она располагалась в зеленом сердце леса, надвое рассеченного границей.

Больница должна была быть переполнена. Задание Блу носило деликатный характер и было связано с внедрением инфекции – а точнее, с конкретным доктором, которую нужно было заинтриговать новым штаммом бактерий и тем самым заложить основу для того, чтобы развернуть этот мир в сторону биологической войны или прочь от нее, в зависимости от того, как на действия Сада ответит противоборствующая сторона. Но возможность упущена, лазейка закрыта, и единственное, что находит здесь Блу, – это баночку с надписью «ВСКИПЯТИ МЕНЯ».

Поэтому она задерживается у аппарата МРТ, попутно размышляя об агонии симметрии, фиксирующей хаотичность воды – магнитных костях, сидящих как очки для чтения на термодинамическом лике вселенной, регистрирующих подъем и взрыв каждой молекулы перед ее трансформацией. Как только последние градусы воды преобразуются в числа, она берет распечатку в правую руку и подносит ключ к испещренному буквами листу в левой.

Она читает, и ее глаза округляются. Она читает, и извлечь данные из недр ее стиснутого кулака становится все труднее. Но еще она смеется, и ее смех эхом разносится по пустым коридорам больницы. Она не привыкла к палкам, вдетым в ее колеса. Что-то в сложившейся ситуации греет ей душу, даже тогда, когда она размышляет о том, как обратить эту неудачу в новую возможность.

Блу рвет лист с данными и зашифрованный текст на мелкие клочки, а затем берет в руки лом.

После ее ухода в руинах больничной палаты появляется ищейка, она находит аппарат МРТ и взламывает его. Кувшин с водой – холодный на ощупь. Она наклоняет его и вливает остывшую жидкость себе в горло.

Моя вероломная Блу,

Так ведь принято начинать? Мне давно не приходилось заводить новых разговоров. Мы не так изолированы, как вы, не так замкнуты в своих черепных коробках. Наши мысли публичны. Мы сообщаем друг другу свои воззрения, корректируем, расширяем, реформируем. Вот почему мы победим.

Даже во время обучения мы с другими курсантами знали друг друга – так, как можно знать свои детские сны. Я здоровалась с товарищами, которых как будто никогда не встречала раньше, чтобы потом обнаружить, что наши пути уже пересеклись в каком-то непонятном облачном уголке, когда мы еще не знали, кто мы такие.

Так что у меня нет опыта в ведении переписок. Но я просканировала достаточное количество книг и каталогизировала достаточное количество примеров, чтобы воспроизвести форму.

Большинство писем начинаются с прямого обращения к адресату. Это я уже сделала, на очереди – общие интересы: сожалею, что тебе не удалось встретиться с добрым доктором. Она слишком важна. Точнее, будут важны дети ее сестры, если она навестит их сегодня, и они обсудят алгоритмы птичьего пения – что уже должно быть сделано к тому времени, как ты расшифруешь это послание. Какими коварными методами я уберегла ее от твоих цепких лап? Проблемами с двигателем погожим весенним деньком, подозрительно эффективным и дешевым программным обеспечением удаленного доступа, приобретенным ее больницей два года назад, которое позволяет доброму доктору работать, не выходя из дома. Так мы переплетем Прядь 6 с Прядью 9, и наше славное хрустальное будущее сияет так ярко, что я надеваю солнечные очки, цитируя слова пророков[2].

Памятуя нашу последнюю встречу, я хотела удостовериться, что ты не станешь использовать в своих целях других аборигенов, – отсюда и сообщение о бомбе. Пусть грубовато, зато действенно.

Мне нравится твой подход. Не всякая битва эпична, не всякое оружие внушает страх. Даже мы, воюющие во времени, забываем ценность слова, сказанного в нужный момент, стука в двигателе нужного автомобиля, гвоздя в нужной подкове… Уничтожить планету так просто, что можно и упустить из виду роль шепота в сходе снежной лавины.

Обращение к адресату – сделано. Обсуждение общих интересов – еще немного.

Я представляю, как ты смеешься, читая мое письмо, не веря своим глазам. Мне кажется, я видела, как ты смеешься – ты стояла в рядах Бессменно Победоносной Армии, в то время как ваши простофили сжигали Летний дворец, а я только успевала спасать чудесные императорские часовые механизмы. Со строгим и грозным видом ты маршировала по коридорам дворца, выслеживая агента и не зная, что им была я.

Потому я и представляю отблески пламени на твоих зубах. Ты думаешь, что проникла мне под кожу, посеяла в моей голове свои семена или споры, смотря какую ботаническую метафору ты предпочитаешь. А сейчас я отплатила за твое письмо своим собственным. Теперь мы состоим в переписке. И если твое начальство узнает, это повлечет за собой ряд вопросов, на которые, думается мне, ты предпочла бы не отвечать. И кто же в кого проник? В свое время – все мы узнаем своих троянцев. Ответишь ли ты мне, подтверждая свое соучастие, прокладывая еще дальше нашу самоуничтожающуюся дорожку из бумажных крошек, лишь для того, чтобы оставить за собой последнее слово? Или оборвешь связь, сохранив внутри себя фрактальный вихрь моего послания?

Интересно, чего бы мне больше хотелось.

И наконец: заключение.

Было весело.

С приветом обломку изваянья,

Рэд.

Рэд задумчиво бредет по лабиринту костей.

Бредут и другие паломники, в шафрановых и блекло-коричневых одеждах. Подошвы их сандалий шаркают по камням, а по углам пещеры свистит крепкий ветер. Спросите их, как возник этот лабиринт, и они дадут ответы настолько же разнообразные, насколько и их грехи. Его сотворили великаны, утверждает один, еще до того, как боги их истребили, а затем бросили Землю на произвол судьбы, оставив ее на попечение смертным. (Да, это Земля – задолго до ледникового периода и мамонтов, задолго до того, как академики спустя много веков вниз дойдут до предположения, что на этой планете могли существовать паломники и лабиринты. Земля.) Лабиринт проложил первый змей, говорит другой, – он заполз в скалу, чтобы спрятаться от беспощадного солнца. Эрозия, говорит третий, и великое безмолвное движение тектонических плит – такое масштабное, что нам, букашкам, никогда не постичь, такое долгое, что нам, поденкам, никогда не наблюдать.

Они идут мимо мертвецов, под абажурами из человеческих лопаток и окнами в рамах из грудных клеток. Костяные руки поддерживают каскады цветов.

Рэд не задает вопросов другим паломникам. У нее здесь своя миссия. Она действует осторожно. Она не встретит сопротивления, если сделает небольшую петлю так высоко в прошлом. В глубине лабиринта есть пещера. Вскоре туда заглянет порыв ветра, и если этот ветер просвистит в желобках нужных костей, то один из пилигримов услышит в нем знамение, которое побудит его отринуть мирское и удалиться отшельником на далекие горные склоны, где он и построит обитель, которая просуществует двести лет, когда под его крышей найдет пристанище женщина с ребенком, спасаясь от бури, и так далее. Покатишь камушек и через три столетия увидишь сход породы. В таком задании мало лоска и минимум риска, главное, придерживаться сценария. Здесь некому ставить ей подножки.

Прочел ли противник – прочла ли Блу – ее письмо? Рэд понравилось его сочинять – победа всегда сладка, но торжествовать и поддразнивать еще слаще. Даже рискуя своей головой. С тех пор каждую миссию она держала ухо востро, действовала с удвоенной осторожностью, ожидая расправы или того, что комендант выявит ее незначительное нарушение дисциплины и назначит карательные меры. Все оправдания у Рэд наготове: с момента ослушания она стала профессиональнее, скрупулезнее.

Но ответа не было.

Возможно, она ошиблась. Возможно, она на самом деле не интересна своему врагу.

Паломники следуют за проводниками по пути мудрости. Рэд отделяется от них и блуждает в темноте по узким извилистым коридорам.

Темнота не помеха. Ее зрение не такое, как у обычных людей. Она принюхивается к воздуху, и в ее мозгу молнией вспыхивает обонятельная аналитика, прокладывает маршрут. В одной нише она достает из сумки небольшую трубку, которая проливает красный свет на расположенные внутри скелеты. Когда она делает это в первый раз, то ничего не находит. Во второй – лампа отбрасывает пульсирующую полосу света на нужную бедренную кость, нужную челюсть.

Закончив, она складывает кости бедра и челюсти в сумку, после чего гасит свет и углубляется еще дальше.

Представьте ее, незримую в кромешной темноте. Представьте, как она шагает, мерно переставляя ноги, которые не знают усталости и никогда не оступаются в пещерной пыли и гравии. Представьте, как четко вращается ее голова на толстой шее, описывая идеальную дугу слева направо, справа налево. Прислушайтесь (и почти услышите), как гироскопы жужжат в ее животе и щелкают линзы под камуфляжным желатином ее кромешно черных глаз.

Она движется быстро, как только умеет, не нарушая рабочих параметров.

Снова – свет красной лампы. Снова к ней в сумку отправляются кости. Ей не нужно смотреть на часы. На краешке поля зрения у нее тикает таймер.

Когда она решает, что нашла все необходимые ей кости, она идет на спуск.

Далеко внизу под тропой мудрости заканчиваются трупы – на большее хозяев этого мрачного места не хватило. Ниши остаются и чего-то ждут – возможно, Рэд.

В конце концов не остается даже ниш.

Вскоре на нее нападают стражники: безглазые великаны, выращенные острозубыми хозяйками этого места. Ногти у гигантов желтые, толстые и в трещинах, а изо рта пахнет лучше, чем можно было ожидать.

Рэд ломает их, быстро и тихо. Времени на менее жестокую расправу у нее нет.

Она больше не слышит их стонов, когда достигает пещеры.

Она понимает, что вышла на нужное место, по изменениям в эхе ее шагов. Когда она опускается на колени и тянет руку, то чувствует под собой оставшиеся десять сантиметров уступа, а дальше – пропасть. Налетает резкий порыв холодного ветра: дыхание самой Земли или гигантского чудища где-то внизу. Оно воет. Шум с лязгом отскакивает от костяных ловцов ветра, что развешивают здесь монахини в качестве напоминания самим себе о непостоянстве плоти. Кости поют и вращаются, свисая в темноту с жильной бечевки.

Рэд ощупью пробирается по самому краю, пока не упирается в ствол одного из громадных деревьев, на которых висят ловцы. Она юрко карабкается по стволу, пока не достигает костей древней монахини, повешенной сюда другой монахиней.

Обратный отсчет в уголке глаза напоминает о том, как мало остается времени.

Она срезает древние кости своими острыми, как алмаз, ногтями и вынимает из сумки новые. Одну за другой нанизывает их на бечевку, соединяя череп и малоберцовую кость, челюсть и грудину, копчик и мечевидный отросток.

Тикает таймер. Семь. Шесть.

Она затягивает узлы быстро, не глядя. Ее конечности, сжимающие ствол древнего дерева над бездонной пропастью, подают ей сигнал о боли.

Три. Два.

Она отпускает кости над бездной.

Ноль.

Порыв ветра раскалывает землю, ревет в темноте. Рэд обнимает омертвевший ствол крепко, как любовницу. Ветер усиливается, кричит, швыряет кости из стороны в сторону. Над костяным лязгом поднимается новая нота, разбуженная пересвистом ветра в рельефе тех самых костей, что подвесила Рэд. Нота бухнет, меняется и разрастается в голос.

Рэд слушает, оскалив зубы в выражении, которому не смогла бы дать имени, если бы увидела себя в отражении. В нем есть восторг и есть ярость. Но что еще?

Она сканирует кромешную тьму пещеры. Не обнаруживает ни тепловой сигнатуры, ни движения, ни писка радара, ни электромагнитной эмиссии, ни облачного следа – конечно, нет. Она чувствует себя восхитительно беззащитной. Она готова – то ли к выстрелу, то ли к моменту истины.

Слишком скоро ветер стихает и голос вместе с ним.

Рэд исторгает в тишину проклятие. Памятуя эру, она взывает к местным богам плодородия, в изобретательных формулировках описывая их совокупление. Исчерпав арсенал ругательств, она бессловесно рычит и плюет в бездну.

А после, как и было предсказано, она смеется. Ее смех пораженный, горький, но, вопреки всему, не лишенный веселья.

Перед уходом Рэд спиливает кости, которые сама и повесила. Паломник, чей путь надлежало проложить Рэд, ушел, и обитель теперь не будет построена. А Рэд придется расхлебывать эту кашу в меру своих возможностей.

Брошенные кости все падают и падают вниз.

Но не стоит отчаиваться. Ищейка успеет поймать их до того, как они приземлятся.

Дорогая кроваво-красная Рэд,

Ты права, я действительно посмеялась. Твое письмо оказалось очень кстати. Оно поведало мне о многом. Ты представляла отблески пламени на моих зубах; памятуя твое необыкновенное внимание к деталям, я решила подпустить в них немного дьявола.

Возможно, мне следует начать с извинений. Увы, это не то знамение, на которое ты рассчитывала; внимая моим словам, задумайся на мгновение о тех, чьи кости изъедены и сточены этим письмом. О бедный, неслучившийся паломник! Зачем оставлять за собой самоуничтожающийся бумажный след, когда эти же усилия можно посвятить уничтожающей улики резьбе по кости и позволить ветру порезвиться в узоре?

Не бойся – он прожил прекрасную жизнь. Возможно, не так, как тебе бы хотелось, – несчастливо, но с пользой для будущих поколений. Он не привечал обездоленных, каждой спасенной жизнью приближая ваше светлое будущее. Он не построил обитель – он встретил свою любовь! Он объездил весь мир вместе со своим спутником жизни, сочинял великолепную музыку, растрогал до слез императрицу, растопил ее черствое сердце, вытолкнул историю из одной колеи и втолкнул в другую. Прядь 22 ложится на Прядь 56, если не путаю, и где-то в низовьях времени из почки распускается цветок, источая сладкий аромат.