Океан

– Ничто и никто уже не станет прежним, мама, и ты хорошо это знаешь, – ответила Айза. – Скажи же ей, отец! Скажи ей, чтобы не мечтала…. Наша семья рушится по моей вине! Скажи ей, что уже ничего нельзя вернуть.

– Почему же по твоей вине, дочь? Я знаю, что ты ни в чем не виновата.

– Если бы в ту ночь я вела себя спокойно и молчала, вместо того чтобы танцевать и веселиться, словно девица легкого поведения, ничего бы не произошло.

– Ты делала то, что делают все девушки в твоем возрасте. Эти парни все равно поступили бы так, как поступили, даже если бы ты хранила молчание. – Голос Аурелии Пердомо звучал теперь намного более твердо и строго, чем обычно. – Настало время тебе перестать стыдиться собственного тела. Если Бог наградил тебя им, то тебе не остается ничего другого, как поблагодарить Его. Любая другая женщина была бы счастлива быть похожей на тебя, а ты нос воротишь. Прекрати горбиться, словно ты столетняя старуха, хватит смотреть в землю, будто у тебя косоглазие. Ты не виновна в том, что остальные женщины рождаются или слишком худыми, или слишком толстыми, что у кого-то слишком длинный нос, а у другой – слишком большая голова… Я в муках родила тебя такой, какая ты есть, и хочу, чтобы ты собой гордилась.

– Но это очень нелегко, мама.

– Уверяю, намного трудней ковылять по земле, словно у тебя ноги парализованы, и носить на своем лице ведьмин нос. А ведь Асумара живет со всем этим. – Она брезгливо покачала головой, давая понять, что эта тема уже успела ей порядком надоесть. – У нас и без того достаточно проблем, чтобы ты еще докучала нам своими глупостями.

– У меня тоже достаточно проблем, мама.

– В таком случае избавься от них и начни вести себя как настоящая женщина! В твоем возрасте моя мать уже была замужем, а годом позже уже родила меня, чуть не умерев при родах.

– Если будешь ей приводить такие примеры, то не думаю, что ей захочется стать наконец-то женщиной, – оборвал мать Себастьян, до этого хранивший молчание. – Однако, как бы то ни было, ты права: дело это не из легких и будет еще больше усложняться. Посему настало время забыть о мелких проблемах и сосредоточиться на главном. Как мы увезем ее отсюда так, чтобы никто не заметил?

– Мы поступим так, как поступали и раньше, – ответил ему отец. – Который сейчас час?

– Двенадцать минут третьего.

Абелай Пердомо вышел за дверь кухни и внимательно посмотрел на небо и на море. Ему понадобилась всего одна минута, и он, возвратившись, сказал:

– После четырех задует северо-восточный ветер. Приготовь свои вещи, Айза. А ты, Аурелия, мешок с едой и один гаррафон воды. Как только погаснут огни, всем сидеть тихо! Себастьян, пойдем, поможешь мне.

Час спустя, когда поселок снова погрузился в сон, а до того момента, когда усталые после беспокойной ночи люди начнут просыпаться, чтобы выйти в море на промысел, оставалось еще достаточно времени, три тени бесшумно преодолели десять метров, отделявших дом Пердомо от моря, и тихо поплыли, толкая перед собой грубо связанный из кусков пробкового дерева и пустых бутылок плотик.

Разглядеть их было невозможно, как ты ни старайся, как ни напрягай глаза. Ущербный месяц был едва ли не тоньше ниточки и терялся среди тысяч ярко сиявших на ночном небе звезд, поэтому уже в пяти шагах никого не было видно.

Даже беглецам стоило немалого труда разглядеть силуэт «Исла-де-Лобос», стоящего на рейде примерно в трехстах метрах от берега. Оказавшись в проливе Бокайна, они обязательно бы промахнулись, если бы Айза не услышала голос деда Езекиеля, зовущего ее с подветренной стороны.

– Туда, – тихо произнесла она, медленно поворачивая, и через пять минут все уже были на борту баркаса, дрожа и стуча зубами.

– Вытрави конец бакена и позволь лодке идти самой! – приказал Абелай Пердомо, почти прижавшись губами к уху сына. – Накатом волны нас отнесет в пролив, и через полчаса мы можем без страха поставить паруса. Тогда пусть нас видят. Вытрись и спустись за фоками, – велел он дочере. – Будет лучше, если станем держать несколько парусов наготове.

Марадентро хорошо знали море и свой баркас. Спустя пятнадцать минут лодка, подгоняемая ветром, который начал дуть, пробуждая ото сна море, баркасы и рыбаков, находящихся в своих постелях, взяла курс на мерцающий мягким светом маяк острова Исла-де-Лобос.

Баркас в чьем скрипе можно было при желании различить едва уловимый шепот, разрезал волну, наслаждаясь упругостью парусов, натянутых на его старых мачтах. Уже и сосчитать было нельзя, сколько раз он бороздил пролив Бокайна, и теперь он весело, словно доброго друга, приветствовал каждую подводную скалу, а та эхом отвечала ему, будто рассказывала о делах старых знакомых.

Ни один даже очень слабый огонек не светился на палубе, и «Исла-де-Лобос» походил на призрак, темной ночью поднявшийся из морской пучины. Перед его форштевнем таинственно сияла вода – это светился поднявшийся к самой поверхности планктон. Однако человеку несведущему могло показаться, что это звезды отражаются в морской глади, а нос баркаса, разрезающий волны, разбивает эти отражения на миллионы крошечных осколков.

Айза Пердомо прислонилась к борту и, изредка посматривая на мужчин, старалась не упустить из виду мерцающую точку на вершине маяка. Внезапно она ощутила присутствие рядом с собой человека, которого всегда очень любила и которого считала близким себе по духу. Она поняла, что это дед Езекиель плыл вместе с ними, хотя на этот раз он не был так беззаботен и весел, как в другие ночи.

Она оглянулась, но не увидела деда, и это очень ее удивило, ибо с детских лет она твердо усвоила, что ушедшие в мир иной никогда не предстанут перед ней в часы бодрствования. Они являются лишь в моменты, предшествующие снам, когда трудно бывает определить границы между действительностью и фантазией.

Только под утро, когда она вот-вот должна была открыть глаза, однако все еще находилась в объятиях дремы, набежавший ветерок рассказывал ей о том, с какой силой собирается дуть на сей раз, а дед говорил, придут ли к берегам острова тунец, макрель или сельдь и где именно следует их ловить.

Но сейчас она знала, что, хотя дед Езекиель и не произнес ни слова и даже не предстал перед нею, он находится рядом и, случись такая необходимость, подправит руль, ибо никто лучше него не знает особенности течения и изгибы пролива.

Тут вдруг она отчетливо увидела деда: он сидел на своей любимой каменной скамеечке и, устало откинувшись на каменную стену, глядел на снующие в разные стороны по широкому проливу паруса. Лодки плавали слишком далеко, и невозможно было различить, где чей баркас, но он узнавал манеру ловить ветер и выполнять галсы и мог безошибочно указать на любую лодку.

– Таких моряков, как в мои времена, уже нет! – обычно повторял он. – Эти дерьмовые машины все только портят. Все до того развращены моторами, что даже такой баркас, как мой, при попутном сирокко не смогут подогнать к Арресифе.

Приятно было ощущать присутствие старика на борту даже тогда, когда он был встревожен и озабочен, и впервые после той кошмарной ночи в душе Айзы родилась надежда на благоприятный исход дела. Возможно, их семья когда-нибудь снова соберется вместе.

Они вошли в спокойные воды бухточки, защищенной громадой кратера спящего вулкана – единственной вершиной небольшого острова, – и Абелай Пердомо, знавший как свои пять пальцев эти места, обогнул остров и взял курс к мысу, где стоял маяк.

– Опускай грот! – велел он сыну, внимательно следившему за маневрами лодки. – Продолжу на фоках.

Айза помогла брату собрать бизань а затем и бросить якорь, который ушел в воду, как только баркас подошел к выступу напротив высокой башни и встал так, чтобы луч маяка, шаривший по горизонту, прошел над ним.

Спустили фоки, и лодка закачалась на низких, мерно накатывавших волнах примерно в двухстах метрах от берега.

– Пойду отыщу своего брата!

Себастьян скинул с себя одежду, бросился в воду и поплыл, сильно загребая руками, к берегу.

Они услышали, как, едва выбравшись на берег, он позвал Асдрубаля и тот тут же ему ответил. Потом братья недолго о чем-то поговорили, прежде чем оба вошли в воду.

Они неторопливо проплыли плечом к плечу расстояние, отделявшее баркас от прибрежных камней, и наконец-то забрались в баркас. Асдрубаль, едва ступив на палубу, сразу же бросился обнимать сестру, с которой не виделся с той самой ночи, когда произошло несчастье.

Абелай Пердомо не дал им, впрочем, времени как следует друг друга поприветствовать. Он тут же приказал ставить все паруса, с которыми только мог справиться старый баркас, и, как только якорь улегся на свое место, он развернул лодку и взял курс в открытый океан, зная, что, прежде чем забрезжит рассвет, они как раз успеют пройти между двумя большими островами.

Ночь в очередной раз проиграла схватку с солнцем, когда они проскочили между Плайа-Бланка и мысом Печигера и, пройдя так три мили, переложили руль на правый борт, позволив баркасу набрать скорость.

Спустя три часа, под защитой легкого тумана, превратившего берега острова Фуэртевентура в расплывчатое, едва заметное пятно и полностью скрывшего даже самые высокие вершины Лансароте, Абелай Пердомо попросил сыновей спустить паруса и положил баркас в дрейф, позволив ветру и течению медленно нести их к югу.

Теперь пришло время ждать.

* * *

Дамиан Сентено грубо выругался. Они не подумали о том, что Пердомо Марадентро может столь стремительно отреагировать на их вызов.

Как только часовой, пришедший разбудить его, сообщил, что баркас «Исла-де-Лобос» исчез с причала, Сентено поднялся на плоскую крышу и, прильнув к окуляру подзорной трубы, стал внимательно, миллиметр за миллиметром, осматривать линию горизонта. Впрочем, он понимал, что дело это успехом не увенчается, ибо враг его был кем угодно, только не дураком, и первое, что он сделал, так это убрался как можно дальше от острова.

Затем он перевел взгляд на берег, где толпились жители деревни, большинство из которых не вышли на утренний промысел, даже несмотря на то, что море было спокойным, а ветер – благоприятным. Все они собрались вокруг почерневшего остова «Ла Дульсе Номбре». По тому, как они поглядывали в сторону дома Сеньи Флориды, Сентено тут же понял, что они уже вычислили поджигателей.

Не оборачиваясь, он позвал Хусто Гаррига, выходца из провинции Аликанте, который вот уже долгие годы был его правой рукой.

– Возьми трех человек, спустись вниз и узнай, что они говорят, – приказал он. – Ни в чем не признавайтесь и ничего не отрицайте, но сделайте так, чтобы они поняли – мы сюда пришли не шутки шутить. Да, и приведи ко мне дона Хулиана!

Затем он уселся на выступ стены и закурил сигарету, приготовившись насладиться предстоящим спектаклем. От его внимательного взгляда не укрылась нервозность местных жителей и злость, которая родилась в их сердцах сразу же, как только они увидели четырех чужаков, решительно к ним приближающихся.

Торано Абрео попытался было кинуться на своих обидчиков с кулаками, однако трактирщик Исидоро и еще два человека удержали его, напуганные огромными пистолетами, болтавшимися на поясах Хусто Гаррига и худого лысого типа, по прозвищу Мильмуертес.

Дамиан Сентено прекрасно знал, что на самом деле открытое ношение оружие может стать причиной серьезных проблем с Цивильной гвардией, которая в то время являлась единственной властью, известной на острове, однако полностью доверял слову Матиаса Кинтеро, пообещавшего держать жандармов подальше от Плайа-Бланка.

– Я хорошо знаком с правительственным делегатом, – сказал он. – Мне известно, каким путем он получил свои земли и особняк в Тегисе, и он знает, что я это знаю. Стоит мне поговорить с друзьями из Мадрида, и его карьера полетит к чертям. Посему он пообещал мне попридержать своих людей. Каждому свое!

Разговор между людьми Сентено и жителями острова был недолгим. Большинство из местных удалились в сторону таверны или разошлись по своим домам, будучи убежденными, что Хусто Гаррига и его компания способны применить оружие, если их к тому вынудить.

Увидев, что двое из его людей возвращаются, ведя с собой дона Хулиана, Дамиан Сентено спустился вниз и встретил его прямо на крыльце, чтобы островитяне, наверняка следившие за ним из своих окон, могли хорошо все видеть.

– Где твой кум? – не здороваясь, спросил он. – Как это ему удалось так быстро скрыться?

– Я не думаю, что он убежал, – ответил Хулиан, силясь сохранять спокойствие. – Возможно, он вышел на промысел или решил спрятать свой баркас в надежном месте. Никому ведь не хочется, чтобы сожгли его лодку. Это самое страшное преступление, которое только может быть совершено в наших краях.

– Думаю, убийство беззащитного юноши – преступление намного более ужасное.

– Как сказать… Есть категория людей, которые только и делают, что бродят в поисках смерти.

– Это что, угроза?

– Я никогда никому не угрожаю. Здесь живут мирные люди, которые во всем слушают свою совесть. Что бы ни случилось…

– Будем надеяться, что так, – тихо ответил Сентено. – Война вам не подходит. Зато мои люди прямо-таки рождены для нее.

– Мы это уже поняли. Но в чем виновен бедный Торано? Его даже не было в Плайа-Бланка в ночь святого Хуана. Он выходил на промысел.

– Кто такой Торано? Тот, чья барка сгорела? Скажите ему, что я сожалею. Однако он мог бы быть более осторожным. А может, всему виной его друзья? – Сентено пристально посмотрел Хулиану в глаза, пытаясь понять, осознал ли тот смысл сказанного. – Пусть он лучше объяснит своим соседям, что тот, кто покрывает преступника, нарывается на крупные неприятности. – На губах Дамиана заиграла злая усмешка. – Я понимаю, что с этим трудно смириться, однако заявляю, что никто – повторяю, никто – не будет жить спокойно на этом острове до тех пор, пока не объявится Асдрубаль Пердомо. Вы меня поняли?

– Я это понял в тот день, когда вы ступили на нашу землю, – ответил дон Хулиан, голос которого слегка дрожал от едва сдерживаемого возмущения. – Это вы никак не хотите понять. Асдрубаль не настолько глуп, чтобы вернуться сюда из-за человека, который поджигает баркасы, вернуться в место, где его непременно убьют. Мы организовали сбор пожертвований и, работая вместе, скоро купим Торано новый баркас. Но и целый остров не сможет воскресить Асдрубаля, если его зарежут, посему никто не хочет его возвращения. Подумайте над этим. Когда придет время и вас и ваших друзей станут есть черви, Плайа-Бланка будет жить своей жизнью, как и прежде, как одна большая семья. Иногда, конечно, и у нас случаются ссоры, однако семья она на то и семья, чтобы вместе преодолевать все беды и невзгоды. И я с гордостью стану рассказывать своим внукам, как мы все вместе купили баркас Торано Абрео. Но я лучше умру, чем стану рассказывать им о том, как мы предали одного из наших братьев. Вы меня поняли?

– Отлично понял. Но вы еще меня не знаете.

– А вы нас. Ведь нам всем вместе легче узнать, что вы за человек, чем вам проникнуть в душу целого селения.

– Вы что, хотите рискнуть и стать героями?

– Вовсе нет! – твердо ответил дон Хулиан. – Но мы не желаем, чтобы кто-то ходил по нашей земле и пытался нас напугать. Мы люди моря. Кое-кто из нас пережил сто штормов, а другие по три раза в жизни тонули. Большинство из нас тоже были на войне, однако мы не считаем это ни профессией, ни поводом для гордости. – Он ткнул в собеседника узловатым, покрытым мозолями указательным пальцем. – Хочу дать вам один совет. Раскройте хорошенько глаза и осмотритесь вокруг. Здесь очень переменчивые ветры, и если загорится еще один баркас, не ровен час, как пламя перекинется и на этот дом. Крыша здесь старая и вспыхнет, словно ее керосином облили. – С этими словами он развернулся, чтобы уходить. – А сейчас я должен идти. Я не могу терять целый день за пустыми разговорами. Да и Айза Пердомо утверждает, что именно на этой неделе повалит тунец…

Дамиан Сентено смотрел, как дон Хулиан не спеша спустился к берегу и зашагал к своему баркасу, и на какое-то мгновение в его душе поселился если не страх, то сомнение. Запугать людей, заставить их грызться друг с другом – эта тактика хорошо работала во время войны, когда повсюду царили ненависть и страх. Однако с такими людьми, как эти, с людьми, которые каждый день рисковали жизнью, каждый час бросали вызов стихии, способной сокрушить горы и стереть с лица земли целые острова, и изо дня в день одерживали над нею верх, надо было вести себя по-другому.

– Похоже, они не такие уж и слабаки, которые разбегаются в разные стороны, подобно кроликам, стоит им только почувствовать опасность, – сказал он себе. – Наверное, они из той породы людей, которым следует покрепче прижать пальцы… Хусто! – позвал он своего помощника, все еще стоявшего у баркаса. – Хочу что-то сказать тебе!

Наедине, в комнате, когда-то бывшей салоном покойной Сеньи Флориды, которая умела предсказывать будущее по внутренностям акулы маррахо, он рассказал Хусто о своих страхах и твердо добавил:

– Нельзя им дать время очухаться. Нам нужно нанести им удар такой силы, чтобы они поняли, что мы намерены действовать серьезно…

– Что мы должны сделать?

– Дать им понять, кто здесь командует.

– Думаю, они это и так уже знают. Командуем здесь мы.

– Да, – согласился Дамиан Сентено. – Но они думают, что без оружия мы не что иное, как пустое место. И пока они так думают, они нам никогда не покорятся. Нужно показать им, что мы на самом деле сильны. С оружием или без него.

У Дамиана Сентено было время как следует разузнать об обычаях Плайа-Бланка, и он выбрал удачный момент между девятью вечера и полуночью, когда в единственной таверне, превращавшейся иногда в казино, около десятка человек играли в карты или вели разговоры о событиях, произошедших в последнее время в поселке и потрясших местных жителей.

Дамиан Сентено со своими людьми неожиданно возник на пороге и тут же направился к стойке, грубо сколоченной из досок старых баркасов и толстых, принесенных прибоем к берегам Папагойо бревен, и потребовал лучшего вина из Уги и шесть стаканов.

Трактирщик Исидоро на несколько мгновений опешил. Пробежавшись взглядом по лицам завсегдатаев, которые прервали игру и теперь молча смотрели на чужаков, он хотел было отказать вошедшим, однако, сообразив, что этим самым он только ухудшит ситуацию, выставил стаканы на барную стойку и принялся наполнять их, разливая вино из одного из самых своих больших кувшинов.

– Всем добрый вечер!

Голос Дамиана Сентено прозвучал ясно и четко. Здороваясь, он повернулся в сторону присутствующих. Он опирался на стойку и демонстрировал людям, что под его распахнутой рубахой нет никакого оружия.

Пятеро головорезов последовали примеру своего предводителя, и даже самый тупой островитянин понимал, что, хоть они и пришли без оружия, намерения у них были самые что ни на есть серьезные.

Никто в ответ не произнес ни слова, но Дамиан Сентено и не нуждался в ответе, так как немедля добавил:

– Кто из вас Торано Абрео?

– Торано никогда не ходит в таверну, – ответил ему старый рыбак, чье лицо, казалось, было соткано из тысячи тончайших морщин. – Все свои деньги он потратил на баркас, который на днях поджег какой-то сукин сын.

Дамиан Сентено взял преподнесенный ему стакан и, осушив его одним глотком, тем же тоном задал вопрос:

– А есть здесь хоть один сукин сын, который осмелится утверждать, что это я или кто-то из моих людей поджег баркас? – Он сделал короткую паузу и добавил: – Если есть, пусть подойдет, и я ему размозжу голову. И если так думают два человека, пусть подойдут, и их ждет та же участь. И даже если их трое… Ибо каждого из нас и три человека не заставят проглотить свои зубы.

Рыбаки один за другим начали подниматься, отставляя в стороны столы и стулья, – они последовали примеру старого морщинистого рыбака. Кое-кто из них стал снимать рубахи, осторожно складывая их в одном из углов бара.

Затем островитяне, за исключением стариков, которые отошли к дверному проему и оттуда решили наблюдать за грядущей схваткой, начали наступать. Самым первым и самым решительным из них оказался сын дона Хулиана, более известный под прозвищем Гуанчито. Именно он нанес удар, от которого Хусто Гаррига ловко увернулся.

Минуту спустя драка стала всеобщей. Жители Плайа-Бланка превосходили чужаков по численности, однако последние были закаленными в многочисленных боях солдатами, привыкшими вести рукопашный бой. Все их движения были отработаны до совершенства.

Самым ловким из местных, без сомнения, был трактирщик Исидоро, с самого начала одним ударом – головой в нос – вырубивший так называемого Мильмуертеса. Однако Дамиан Сентено, наблюдавший за происходящим, встал перед Исидоро, легко увернулся от очередного мощного броска и, не дав противнику опомниться, одним точным ударом ноги в пах и хуком в нос уложил того на пол рядом с Мильмуертесом.

Драка была яростной, но протекала она в полной тишине, словно все понимали, что сейчас не стоит тратить силы на проклятия и стенания. Несмотря на глухие звуки ударов, треск мебели и звон разбившихся кувшинов, никто из прохожих, очутившихся неподалеку от бара, и представить себе не мог, что за его зеленой дверью разворачивается настоящая битва.

Драка заняла не более двенадцати минут, и под конец люди Дамиана Сентено лишь издевались над теми немногими островитянами, кто еще не валялся без сознания на полу. В конце концов были вынуждены вмешаться даже старики, не позволившие Хусто Гаррига и некоему галисийцу разорвать на части сына дона Хулиана, который до сих пор держался на ногах каким-то чудом. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и лишь гордость не позволяла ему рухнуть под мощными ударами, которые наносили ему со всех сторон.

Когда он наконец свалился, Дамиан Сентено, кому в рукопашной схватке не было равных, окинул пристальным взглядом таверну и жестом приказал своим сообщникам поднять Мильмуертеса и цыгана, который то и дело падал, пытаясь встать на ноги. После чего он покинул таверну, чей пол был залит вином и кровью.

* * *

Примерно в то же самое время, около десяти часов вечера, баркас «Исла-де-Лобос» на всех парусах прошел к подветренному берегу, совершая длинные галсы и оставляя по правому борту луч маяка Печигера, а затем медленно приблизился к опасным банкам Тимафайа, по всей видимости, самого безлюдного места на земле.

В первый день сентября 1730 года зеленые долины и беленькие деревушки на юго-западе острова Лансароте стерло с лица земли самое страшное извержение вулкана, которое только могло сохраниться в памяти человечества. Оно продолжалось более шести лет, за это время натекло столько лавы, что она похоронила под собой десять селений и покрыла четвертую часть острова.

Тридцать девять новых вулканов присоединились к почти к тремстам уже существующим. Температура их была так высока, а клокочущая раскаленной лавой в их жерлах сила столь велика, что и два века спустя на Тимафайа оставались места, где достаточно было погрузить руку на несколько сантиметров в пепел или расщелину, чтобы тут же получить страшный ожог – температура здесь доходила до четырехсот градусов.

Немногие выжившие свидетели рассказывали о жестоком сражении, развернувшемся между раскаленной лавой и свирепым бушующим морем, когда в небо поднимались тучи обжигающего пара. В доказательство их слов осталось множество почерневших, обожженных камней, которые были отброшены вулканом в океан на сотни метров, однако, не сумев его победить, навсегда изуродовали береговую линию. С тех самых пор место это считалось недобрым, и немногие рыбаки отваживались бросать здесь сети, хотя прибрежные воды и изобиловали рыбой.

Решение безлунной ночью, да еще и при неспокойном море, подойти к линии прибоя острова Тимафайа являлось по-настоящему рискованным, и Абелаю Пердомо пришлось призвать на помощь всю свою ловкость, смекалку и знания, чтобы в каких-то ста метрах от маленькой бухточки с черным песком спустить на воду крошечный плотик, на который тут же запрыгнул Асдрубаль.

Затем Абелай положил баркас в дрейф, и только тогда, когда находился уже в двух милях от берега, развернул его на сто восемьдесят градусов, взяв курс на северный мыс острова, так, чтобы к трем часам утра «Исла-де-Лобос» мог войти в спокойные воды Рио – узкого морского рукава, который отделял высокие утесы острова Фамара от вечно печального Ла-Грасиоса, единственное селение которого в это время тонуло во мраке. Но Абелай Пердомо не нуждался в свете, так как мог плыть, ориентируясь по отблескам далекого маяка Алегранса да по темному, вырисовывающемуся на фоне неба силуэту, образуемому высокими скалами восточного берега.

Ветер зло засвистел в вантах, когда баркас, опасно накренясь, буквально несся по спокойным водам Рио. Какой-нибудь полуночник-рыбак с Ла-Грасиоса, решивший забросить свои сети, решил бы, что видит перед собой паруса Летучего голландца, неприкаянного духа, мчащегося мимо грозных утесов острова прямо в преисподнюю.