Пережить ночь

– Боже, был ли когда-нибудь мужчина красивее Монти Клифта?!

Или:

– Я бы убила за такое тело, как у Риты Хейворт!

Или:

– Конечно, Винсент Миннелли был геем, но вы об этом ни за что не догадаетесь по тому, как он снимал Джуди Гарланд.

Как и Чарли, Мэдди преуспела в эскапизме, живя в придуманном ею мире, предоставляя остальным право решать, хотят ли они к ней присоединиться. Чарли охотно согласилась.

– Ты можешь рассказать мне, что случилось, если хочешь, – предложил Джош и сочувственно посмотрел на нее, пытаясь успокоить. – Я никому не скажу. И, черт возьми, не похоже, что мы еще когда-либо встретимся после этой поездки. В этой машине можно не хранить секреты.

Чарли так и подмывало рассказать ему все. Полумрак, тесное пространство, тепло – все это способствовало откровенности. Кроме того, она никогда не говорила об этом. Конечно, она кое-что поведала. Робби. Нэни Норме. Психиатру, к которому была вынуждена обратиться. Но далеко не всю историю.

– Ты когда-нибудь делал что-то плохое? – спросила она, пробуя эту тему, проверяя, правильно ли это. – Настолько плохое, что знаешь – ты никогда, никогда не простишь себя?

– Зло – в глазах смотрящего, – произнес Джош, затем отвернулся от лобового стекла, причем достаточно надолго, чтобы Чарли могла увидеть выражение его лица. Он снова улыбался, снова идеальной улыбкой кинозвезды. Только на сей раз она не доходила до его глаз, в которых не было ни капли веселья. Там не было ничего, кроме темноты.

Чарли знала, что это всего лишь игра света. Или его отсутствие. Она предполагала, что ее глаза казались такими же черными и таинственными. Но что-то в темных глазах и яркой улыбке Джоша избавляет ее от желания признаться. Это больше не кажется правильным. Не здесь. Только не этому мужчине, которого она не знает.

– А как насчет тебя? – спросила она, меняя тему. – Что у тебя за история?

– С чего ты взяла, что она у меня есть?

– Ты тоже уезжаешь в середине семестра. Значит, ты тоже бросаешь учебу.

– Я не студент, – ответил Джош.

– Я так и думала.

Он ведь сказал ей, что он студент, или нет? Возможно, она сделала такой вывод из-за толстовки «Олифант», которая была на нем, когда они встретились. Той же самой, напомнила себе Чарли, которая и сейчас на нем.

Джош, очевидно почувствовав ее беспокойство, уточнил:

– Я работаю в университете. Вернее сказать – работал. Я уволился сегодня.

Чарли продолжала изучать его, пытаясь понять, насколько он на самом деле старше нее. По крайней мере, лет на десять. Может, на пятнадцать.

– Ты был профессором или кем-то в этом роде?

– Ну не столь высококлассным, – усмехнулся Джош. – Я работал в хозяйственном отделе. В основном занимался уборкой. Просто один из тех незаметных парней, которые моют коридоры. Возможно, ты видела меня и даже не осознавала этого.

Поскольку он, похоже, ждал этого, Чарли стала рыться в своих воспоминаниях, пытаясь вычислить, встречались ли они раньше. Вызвать в памяти его образ у нее не получилось, но это совсем не удивило ее. За последние два месяца она не выходила слишком далеко за пределы общежития и столовой.

– Как долго ты там работал?

– Четыре года.

– Почему уволился?

– Мой отец заболел, – сказал Джош. – Инсульт, несколько дней назад.

– О, – сочувственно протянула Чарли. – Мне очень жаль.

– Тут не о чем сожалеть. Неприятности периодически случаются.

– Но с ним все будет в порядке? Верно?

– Я не знаю, – пожал плечами Джош. Его тон был оправданно меланхоличен. – Надеюсь, что да. Мы не узнаем об этом еще нескольких недель. Больше позаботиться о нем некому, а это значит, что я возвращаюсь в Толедо.

Все тело Чарли внезапно напряглось.

– Акрон, – сказала она. – Ты сказал мне, что ты из Акрона.

– Правда?

– Да. Когда мы встретились у райдборда.

Поскольку тогда существовал наиболее реальный шанс для отказа, она запомнила все о том моменте. И уверена, что Джош специально сказал ей, что собирается в Акрон. После того, как узнал, что ей нужно добраться до Янгстауна.

Она прокручивала в голове тот первый разговор. Он бочком подошел к ней, заглядывая в ее флаер, видя ее пункт назначения, четко напечатанный на странице.

Мог ли Джош солгать о том, куда он направлялся? Если да, то почему?

Чарли могла придумать только одну причину – заставить ее согласиться сесть с ним в машину. Эта мысль заставила ее нервничать. Крошечные капли страха растеклись по ее зажатым плечам. Похоже на дождь. Первые несколько капель перед бурей.

– Теперь вспомнил, – сказал Джош и покачал головой так, будто у него никак не получалось поверить в свою рассеянность. – Я понимаю, почему ты в замешательстве. Я забыл, что сказал тебе про Акрон. Там живет моя тетя. Я забираю ее, и мы вдвоем едем к отцу в Толедо.

Это объяснение показалось достаточно простым. Вроде бы в нем не было ничего зловещего. Однако страх не покинул Чарли полностью. И пусть его осталось совсем немного, он застрял, словно лезвие, между ее ребер.

– Я не пытался ввести тебя в заблуждение, – продолжил объясняться Джош. – Клянусь. Мне жаль, если тебе так кажется.

Его голос звучал искренне. Он сам тоже казался искренним. Когда машина проезжала под мандариновым светом уличного фонаря, его лицо было освещено, включая глаза. Темнота, которую Чарли заметила раньше, исчезла. Ее место занял проблеск тепла, извинения, досады на то, что его неправильно поняли. Увидев это, она почувствовала себя виноватой за подозрительность. Как-то не очень – его отец только что перенес инсульт, а она сомневается в нем!

– Все в порядке, – успокоила его Чарли. – Я…

Она пыталась найти наилучшее объяснение. Напрасно беспокоилась? Прямо-таки параноик? И то, и другое?

Она знает, что дело не в том, что сказал Джош, не в том, как он одет или как он положил вещи в багажник. Причина ее беспокойства не в этом. Ее нервозность – из-за случившегося с Мэдди и страха, что подобное может произойти с ней.

И даже не это главное. Существовала основополагающая истина, как сказала бы бабушка Норма. Истина, которая лежала под поверхностью, глубоко похороненная. Своеобразный фундамент для построения всей лжи, которую мы себе говорим. А для Чарли основополагающая истина заключалась в уверенности: она заслуживает того, чтобы с ней случилось нечто ужасное.

Но ничего не произойдет. Во всяком случае, не здесь. Не сейчас. Не в машине с кем-то, кто выглядит приличным парнем и просто пытается завести разговор, чтобы скрасить скучную поездку.

И снова Чарли почудилось, что Джош может читать ее мысли, потому что он сказал:

– Знаешь, я понимаю, почему ты так нервничаешь.

– Я не нервничаю! – ощетинилась Чарли.

– Нет, нервничаешь, – стал настаивать Джош. – Но все в порядке. Послушай, мне кажется, я понял, кто ты. Еще когда мы встретились у райдборда, твое имя показалось мне знакомым, но только сейчас до меня дошло почему.

Чарли ничего не ответила, надеясь, что это каким-то образом заставит Джоша замолчать, что он просто поймет намек и умолкнет.

Вместо этого он перевел взгляд с нее на дорогу, затем снова на нее и сказал:

– Ты та девушка, верно?

Чарли откинулась на спинку пассажирского сиденья и уперлась затылком в подголовник. Она ощутила легкую пульсацию там, где они соприкасались. Нарастала головная боль. Стало ясно – пришло время исповеди, готова она к этому или нет.

– Да, – говорит Чарли. – Я и есть та девушка. Та самая, которая позволила убить свою соседку по комнате.

Интерьер. «Гранд Ам» – ночь

В тот день Чарли не хотела никуда идти. Это было ее оправданием, почему она сделала то, что сделала. Пока она пыталась оправдать себя. До того, как поняла, что ее поступок непростителен.

Был вечер четверга, на следующее утро у нее был ранний урок кинематографии. Чарли ни в коем случае не хотела в десять часов идти в бар, чтобы посмотреть второсортную кавер-группу «Кьюр»[22], и упорно отнекивалась. Но Мэдди все-таки настояла, чтобы подруга поехала.

– Без тебя будет совсем невесело, – щебетала она. – Никто, кроме тебя, не понимает, как сильно я их люблю.

– Ты же понимаешь, что на самом деле это не «Кьюр», верно? – поинтересовалась Чарли. – Это просто какие-то парни, которые научились играть «Песню любви» в гараже своих родителей.

– Но они действительно классные! Клянусь! Пожалуйста, Чарли, просто поедем. Жизнь слишком коротка, чтобы сидеть здесь взаперти.

– Хорошо, – вздохнула Чарли. – Хотя я очень устала. А ты знаешь, как я раздражаюсь, когда устаю.

Мэдди игриво швырнула в нее подушкой через всю комнату.

– Ты становишься абсолютным монстром.

Группа появилась на сцене около одиннадцати, в чрезмерно готической одежде, настолько, что это граничило с нелепостью. Фронтмен, стремясь походить на Роберта Смита, густо присыпал лицо белой пудрой. Чарли заявила, что это делает его похожим на Эдварда Руки-ножницы.

– Грубо, – отозвалась Мэдди. – Но – правда.

Через три песни Мэдди уже танцевала с каким-то подражателем Бон Джови в рваных джинсах и черной футболке. Спустя еще две песни они стояли спиной к бару и лизались. И Чарли, которая устала, проголодалась и была не настолько пьяна, все это надоело.

– Эй, я ухожу, – сказала она, похлопав Мэдди по плечу.

– Что? – Мэдди выскользнула из объятий целовавшего ее случайного парня и схватила Чарли за руку. – Ты не можешь уйти!

– Могу! – безапелляционно произнесла Чарли. – И я ухожу.

Мэдди цеплялась за нее, когда она выходила из бара, проталкиваясь через танцпол, заполненный студентами в бейсболках, студентками в топиках, преппи, укурками и одетыми во фланелевую одежду бездельниками с жесткими обесцвеченными волосами. В отличие от Мэдди, им было все равно, кто играет. Они пришли только для того, чтобы надраться.

А Чарли… ну, она просто хотела свернуться калачиком в постели и смотреть фильм.

– Эй, что происходит?! – возмутилась Мэдди, как только они вдвоем вышли из бара в переулок, где воняло рвотой и пивом. – Нам было весело!

– Тебе было весело, – парировала Чарли. – А я просто… присутствовала.

Мэдди полезла в сумочку – блестящий прямоугольник серебряных блесток, который она нашла в «Гудвилле» – в поисках сигареты.

– Ты сама в этом виновата, дорогая.

Чарли была не согласна с подобным заявлением. По ее подсчетам, Мэдди почти сотню раз притаскивала ее в бар, на кеггер[23] или на вечеринку театрального факультета только для того, чтобы с порога бросить, оставив Чарли неловко стоять среди подобных ей интровертов и интересоваться у них, смотрели ли они когда-нибудь «Великолепных Эмберсонов».

– Не была бы, если бы ты просто позволила мне остаться дома.

– Я пытаюсь помочь тебе.

– Игнорируя мои желания?

– Выдернув тебя из зоны комфорта, – сказала Мэдди и, не найдя сигареты, сунула сумочку под мышку. – В жизни есть нечто большее, чем фильмы, Чарли. Если бы не я, Робби и девчонки в общежитии, ты бы никогда ни с кем не разговаривала.

– Это неправда! – воскликнула Чарли, хотя про себя задумалась, так ли это. Она не смогла вспомнить, когда в последний раз имела что-то большее, чем беглую светскую беседу с кем-то за пределами учебной группы или замкнутого мирка их общежития. Осознание того, что Мэдди права, рассердило ее еще больше. – Я могла бы говорить с кучей людей, если бы захотела.

– И в этом твоя проблема, – проговорила Мэдди. – Ты не хочешь. Вот почему я всегда пытаюсь заставить тебя сделать это.

– А может, я не хочу, чтобы меня заставляли?!

Мэдди издала саркастический смешок.

– Это чертовски очевидно.

– Тогда перестань этим заниматься, – сказал Чарли. – Друзья должны поддерживать друг друга, а не пытаться перевоспитать.

Видит бог, она могла бы попробовать кое-что поменять в Мэдди. Взбалмошность. Театральность. Ее одежду, больше походившую на сценические костюмы, настолько устаревшую и нелепую, что порой люди закатывали глаза, когда она входила в комнату. Но Чарли не пыталась. Потому что она все это любила. Она любила Мэдди. И иногда – как в ту ночь – спрашивала себя, чувствует ли Мэдди то же самое.

– Я не хочу тебя перевоспитать, – возразила Мэдди. – Я просто хочу, чтобы ты немного пожила.

– А я, черт возьми, хочу домой! – возмутилась Чарли и сделала движение, чтобы уйти. Мэдди снова вцепилась в ее руку.

– Пожалуйста, не уходи. Ты права. Я притащила тебя сюда, а потом бросила, и мне очень жаль. Давай вернемся в бар, выпьем и будем танцевать до упаду. Я больше не оставлю тебя. Обещаю. Просто останься.

Возможно, Чарли сдалась бы, не продолжи Мэдди говорить. Возможно, она, как всегда, уже была готова простить и забыть. Но Мэдди глубоко вздохнула и сказала:

– Ты же знаешь, я не люблю ходить домой одна.

Чарли вздрогнула, по-настоящему вздрогнула, когда услышала это. Потому что это означало, что Мэдди продолжала, как обычно, думать только о себе. Дело было не в том, что она наслаждалась компанией Чарли или хотела вместе веселиться. Ей просто было нужно, чтобы кто-нибудь проводил ее пьяную задницу домой, когда вечеринка закончится. Чарли в одно мгновение подумала, что, похоже, Робби был прав. И Мэдди, скорее всего, не считала ее подругой. Возможно, Чарли была для нее всего лишь зрителем. Одним из многих. Тех, кто был достаточным слабаком, чтобы позволять Мэдди практически каждую ночь выкидывать любую ерунду, которая приходила ей в голову.

Кроме той ночи.

Тогда Чарли не позволила этому случиться.

– Я иду домой, – отчеканила она. – Ты можешь либо присоединиться ко мне, либо нет.

Мэдди сделала вид, что задумалась. Затем осторожно шагнула в направлении Чарли, даже слегка приподняла руку, как будто потянулась к ней. Но тут кто-то вышел из бара, и из открытой двери в переулок ворвались звуки музыки. Безбашенная версия «Just Like Heaven».

Услышав ее, Мэдди перевела взгляд на бар, и Чарли поняла, что подруга уже приняла решение.

– Ты – ужасный друг. Надеюсь, ты это знаешь, – сказала она Мэдди. Затем повернулась и зашагала прочь, не обращая внимания на крик Мэдди: «Чарли, подожди!»

– Отвали, – бросила она, не оглядываясь.

И это стало последним, что она сказала Мэдди.

Но то была не самая худшая часть ночи.

Отнюдь нет.

Худшее случилось через двадцать шагов, когда Чарли обернулась, надеясь увидеть, что, несмотря на перебранку и грубое слово, Мэдди следует за ней, изо всех сил пытаясь догнать. Вместо этого Чарли обнаружила подругу все еще стоящей за пределами бара, с выуженной, наконец, из сумочки сигаретой, в обществе мужчины, который, казалось, появился из ниоткуда.

Чарли не удалось толком его разглядеть. Он стоял, опустив голову, повернувшись к ней спиной. Единственной частью его тела, которую удалось увидеть, была левая рука, освещенная пламенем зажигалки Мэдди. Все остальное, от ботинок до шляпы, скрывала тень.

Эта шляпа – обычная федора, которую носили все мужчины, пока вдруг резко не перестали этого делать, – подсказала Чарли: что-то в этой сцене не так. На дворе 1991 год, никто больше не надевал фетровых шляп. Кроме того, все казалось слишком нарочитым, слишком стилизованным. Одинокий белый луч косо скользнул между Мэдди и мужчиной, разделив их на две отдельные части: Мэдди, залитая светом, и мужчина, окутанный темнотой.

Чарли решила, что это очередной фильм в ее сознании, вызванный ее размолвкой с Мэдди. Вместо того чтобы посмотреть, как сцена возвращается в реальность, как ей и следовало поступить, Чарли развернулась и пошла дальше.

И больше не оглянулась.

Когда Мэдди не вернулась в общежитие той ночью, Чарли предположила, что она переспала с кем-то из бара. Может быть, с фальшивым Бон Джови. Или с парнем в фетровой шляпе. Если он вообще существовал. У Чарли имелись сомнения на сей счет.

Беспокойство не возникало до полудня, когда Чарли вернулась с занятий и не обнаружила в комнате следов присутствия Мэдди. Чарли не могла не подумать о том дне, когда умерли ее родители. Как она оставалась спокойной, не представляя, что стала сиротой. Не желая, чтобы история повторилась, Чарли провела остаток дня, переходя из комнаты в комнату, спрашивая всех, не видели ли они Мэдди. Никто не видел. Следующим шагом Чарли было позвонить матери и отчиму Мэдди и узнать, не звонила ли она им. Нет, не звонила. Наконец, в полночь, ровно через двадцать четыре часа после их последней встречи, Чарли набрала полицию и сообщила о пропаже подруги.

Мэдди нашли рано утром на следующий день.

Велосипедист обнаружил ее во время своей ежедневной поездки, привлеченный необычным блеском посреди поля в девяти милях от города. То была сумочка, блестки на которой сверкали в лучах утреннего солнца.

Мэдди лежала рядом, уткнувшись лицом в грязь, мертвая по меньшей мере сутки.

Поначалу все – полиция, город, университет – надеялись, что это обычное убийство, как будто убийство может быть обычным. Преступление, которое легко раскрыть. Ревнивый бывший парень. Одержимый одноклассник. Что-то, что имело мотив.

Но многочисленные колотые раны, с которыми нужно было считаться… И тот факт, что ее запястья и лодыжки были связаны веревкой… И отсутствовавший зуб, верхний клык, который, как показали стоматологические записи, был на месте до убийства…

Именно зуб привел полицию к худшему выводу: Мэдди стала еще одной жертвой человека, который уже дважды совершал подобное. «Убийца из кампуса».

Чарли невольно восхитилась сдержанностью этого прозвища. Семь месяцев назад в кинотеатрах показывали фильм «Молчание ягнят», привнесший в поп-культурный лексикон клички Буффало Билл и Ганнибал Лектор. Вместо того чтобы придумать что-то в таком же болезненно-броском ключе, полиция предпочла простоту.

Он был убийцей.

Он бродил по кампусу университета «Олифант».

Он хватал женщин, связывал и убивал. Этого было достаточно для большинства людей, широкой публике даже не сообщали о пропавших зубах. Только семьям жертв была известна эта ужасная деталь. Чарли знала об этом просто потому, что была первым человеком, с которым полиция общалась после обнаружения тела Мэдди, и им нужно было сразу уточнить, имелся ли у убитой верхний клык. Детективы попросили ее сохранить это в тайне, и она никому не рассказала. Даже Робби. Она понимала, что копы не разглашают эту информацию, чтобы отличить случайную поножовщину от работы «убийцы из кампуса».

Чарли услышала это прозвище в тот день, когда приехала в «Олифант». «Убийца из кампуса» нанес очередной удар месяцем ранее, повергнув весь университет в паническое безумие, хотя жертва была горожанкой, а не студенткой. Инструктаж первокурсника включал урок самообороны. Свистки выдавались вместе с удостоверениями личности. В кампусе девушки никогда не гуляли в одиночку. Они двигались стаями – большими, многочисленными группы нервного хихиканья и блестящих волос.

Во время спонсируемых кампусом студенческих вечеринок или ночных бесед в гостиной общежития об убийствах говорили приглушенными голосами, как шепчутся у костра о городских легендах. Все знали имена жертв. Все утверждали, что как-то связаны с ними. Общий класс. Подруга друга. Встреча мельком на улице за две ночи до убийства.

Анджела Данливи погибла первой, четыре года назад, дождливой мартовской ночью. Она была старшекурсницей и работала неполный рабочий день в баре в центре города. Одно из тех мест, где официантки носят обтягивающие футболки в надежде, что парни из университета оставят больше чаевых. Она пропала вскоре после окончания рабочего дня и была найдена на следующее утро в лесу на окраине кампуса с неизвестными на тот момент признаками работы «убийцы из кампуса».

Заколота.

Связана.

С вырванным зубом.

Не было ни зацепок, ни подозреваемых. Просто ужасное убийство, которое полиция по глупости приняла за единичное. Она сохраняла это убеждение полтора года, пока не была обнаружена вторая жертва. Тейлор Моррисон. Тело горожанки, убитой за месяц до приезда Чарли, нашли выброшенным на обочину ремонтируемой дороги в двух милях от университета. Она работала в книжном магазине в двух кварталах от «Олифанта», достаточно близко к кампусу, чтобы ее гибель можно было связать со смертью Анджелы Данливи.

Прошел год, убийства не повторялись, и люди облегченно вздохнули. Через два года люди успокоились еще больше, но занятия по самообороне не отменили. К началу следующего учебного года никто не бродил по кампусу группами, и про «убийцу из кампуса» почти забыли.

Затем убили Мэдди, и порочный круг начался заново. Только на этот раз Чарли была его частью. Второстепенный персонаж фильма с ужасающей главной ролью Мэдди. Она разговаривала со столькими людьми в дни, последовавшие за преступлением… Местные детективы. Полиция штата. Даже два агента ФБР – женщины с одинаковыми прическами – волосы собраны в строгие хвостики – и одетые почти одинаково, в шелковые блузки и черные блейзеры.

Чарли рассказала им все.

Они с Мэдди пошли в бар послушать кавер-группу. Нет, ей еще не исполнился двадцать один год, она призналась в этом, не колеблясь ни секунды. Мэдди – мертва. Ее убийца все еще на свободе. Никому нет дела до ее поддельного удостоверения личности. Да, они с Мэдди спорили у бара. Да, она ушла, хотя подруга умоляла ее остаться. И да, последнее, что она сказала своей лучшей подруге, действительно было – «Отвали». Осознание произошедшего заставило Чарли броситься в туалет полицейского участка, где она блевала в раковину.

Ей стало еще хуже, когда она вернулась к этим крутым агентам ФБР и они сообщили все, что было известно о последних минутах Мэдди.

Никто не мог вспомнить, чтобы видел, как Мэдди в тот вечер вернулась в бар.

Что двое вышли из бара через пять минут после ухода Чарли и увидели Мэдди, выходящую из переулка с мужчиной, хотя были в этом не слишком уверены, потому что он уже завернул за угол и они заметили только белую кроссовку.

Основываясь на времени ее смерти, власти полагали, что человек, с которым Мэдди вышла из переулка, и был ее убийцей.

– Я видела его, – пролепетала Чарли, ошеломленная осознанием того, что увиденное ею было вовсе не фильмом в ее голове.

Агенты ФБР выпрямились в своих креслах.

– Как он выглядел? – спросила одна из них.

– Я не знаю.

– Но вы его видели?!

– Я кого-то видела. Но это мог быть не тот мужчина, с которым ушла Мэдди.

Один из агентов бросил на нее взгляд, достаточно горячий, чтобы содрать обои.

– Вы либо видели кого-то, либо нет!

– Я действительно видела, – с трудом выдавила Чарли. У нее кружилась голова. Тошнота продолжала подступать к горлу. – И вместе с тем не видела.

Она понятия не имела, соответствует ли человек, который ей почудился, своему реальному образу. Фильмы в ее сознании иногда искажали вещи до такой степени, что они переставали быть узнаваемыми. Вполне возможно, персонаж, которого она видела, был собран ее воображением из кусочков дюжины самых разных выдающихся мужчин. Частично Митчем, частично Ланкастер, частично Бертон.

Чарли битый час рассказывала о фильмах в своей голове. Как они работают. Когда это случилось впервые. Как часто того, что она видела, на самом деле не существовало, включая мужчин в темных переулках. Но даже после всего этого агенты настояли, чтобы она посидела с художником, надеясь, что изображение увиденного ею каким-то образом заставит ее вспомнить, что там было на самом деле.

Когда это не сработало, они попробовали гипноз.

Вновь неудача. Чарли отправили к психиатру.

В результате последовали тяжелые разговоры об убийстве Мэдди, смерти ее родителей, фильмах в ее голове. Затем появился рецепт на маленькие оранжевые таблетки, которые, как объяснили Чарли, избавят ее от видений.

Психиатр подчеркнул, что смерть Мэдди не была виной Чарли. Что мозг каждого человека своеобразен. Что он работает необычно. Он делает то, что делает, и Чарли не должна винить себя за то, что такое произошло.

Чарли не согласилась. Тем вечером она сознавала, что увиденное за пределами бара было фильмом в ее голове. Она могла бы подождать, пока он закончится, открыть истинную картину происходящего. Либо могла вернуться к Мэдди, извиниться и потребовать, чтобы они отправились домой вместе.

Но она просто повернулась и ушла.

Из-за этого она не смогла спасти жизнь Мэдди и не запомнила каких-либо идентифицирующих деталей о человеке, который убил ее. Если смотреть с этой точки зрения, во всем виновата Чарли.

Время шло. Дни, недели и месяцы.

В конце концов Чарли отрезала себя ото всех, кроме Робби и нэни. У нее даже не нашлось душевных сил, чтобы присутствовать на похоронах Мэдди, с чем никак не могли смириться в общежитии, куда были заказаны два автобуса, чтобы отвезти их в глухомань, в штат Пенсильвания, на панихиду. Ее не оставляли в покое вплоть до момента отъезда, язвили, пытаясь вызвать чувство вины.