Бумеранги. Часть 1

Варвара Оськина

Бумеранги. Часть 1

Посвящается Миле и Тане.

С благодарностью за труд и любовь к «Бумерангам».

Пролог

12 лет назад

Спрингфилд, столица штата Иллинойс

Это была проклятая богом дыра. От самого первого дома до здания парламента штата, что серым куполом подражал невозмутимому Капитолию. Но боже! Куда этому испещрённому многолетними водными потёками уродцу было тягаться с белым красавцем столицы. Джиллиан выдохнула и посмотрела в окно на затянутое желтоватыми тучами небо. Наверное, ей стоило проявить уважение к родине самого Линкольна, проникнуться небывалым патриотизмом, истинным духом Америки, историей освобождения и прочими, несомненно, благородными вещами. Да… Но ничего не было. Ни грана столь ожидаемого пиетета к культурным мощам демократии. Этот город раздражал. Его отвратительное и наконец-то подошедшее к концу жарко-дождливое лето, глухая провинциальность, небывалый уровень преступности, а теперь осенние ветра, которые сквозили на каждом перекрестье дорог.

Низкорослый, кряжистый Спрингфилд пупком торчал на карте Иллинойса, и оставалось лишь пожелать терпения да удачи тому, кто осмелится добровольно прожить здесь хотя бы четыре положенных сроком года. В этот раз таких самоубийц осталось двое из почти целого десятка кандидатов. Губернаторские праймериз выдались жаркими.

Но всё подходит к концу. Час назад закрылись последние избирательные участки, и ночь уже вовсю бушевала ноябрьскими звёздами, пока в огромном зале на большом экране бежали результаты подсчёта голосов. Равнодушные столбцы будто танцевали столь любимый здесь джаз и то подскакивали в такт лившейся из динамиков музыки, то опадали усталыми нотами. Джил не смотрела туда. Зачем? Она прекрасно знала итог ещё за месяц до выборов, но проигрывать предпочитала достойно – лишь на дюйм опустившись ниже вершины, на которую в этот раз взошла не она.

– Джиллиан! – гнусавый голос Лероя пролетел через весь холл и заставил находившихся в зале людей отчаянно вертеть головами.

Это тоже бесило. Отсутствие хоть какого-нибудь общественного разнообразия порождало совершенно беспардонное любопытство. Во всех. Кроме одного. Но Джил следовало признать очевидное – стоявший к ней спиной уникум принадлежал совсем к иной породе политиков, если вообще был таковым. Однако думать о сопернике в восторженных красках оказалось слишком тошно для гордости, а потому, поджав губы, Джиллиан О’Конноли нацепила протокольную улыбку.

– Дорогулечка, ну где же ты ходишь? – манерно зачастил розовощёкий, как налившийся персик, Лерой. Его ореховые глазки напоминали две веточки, а покрытая светлым пушком кожа – очаровательный бочок спелого фрукта. Он был молод, бодр, достаточно умён, но невероятно болтлив.

Нет, каждый политик обязан трепать языком, точно заправский стендап-комик, и Лерой отлично подходил на эту роль. Однако в этот раз молчание оказалось громче самых отчаянных лозунгов. Джиллиан бросила быстрый взгляд в сторону высокой тёмной фигуры соперника и хмыкнула. Вот уж кто был не политик, не болтун, но определённо победитель. Он, а не её клиент.

Джим Лерой стал вторым шансом, эдаким спасательным кругом для внезапно утопшей карьеры миссис О’Конноли. Когда перед тобой сначала лежал миллион дорог и сотни возможностей, когда каждая дверь сноба-Конгресса приветливо раскрывалась, стоило лишь зазвучать стуку чудовищных каблуков, то заново очутиться на низшей ступени политической эволюции оказалось больно. Особенно если ты ни разу там не была. Так что, хоть Джиллиан и не собиралась возвращаться к роли политтехнолога, жизнь решила иначе… И теперь больно ударила по гордыне. Потому, развернувшись и нагло проигнорировав своего клиента, Джил скрылась в соседней комнатке. Она никого не хотела видеть.

Джиллиан замерла, а затем устало облокотилась на заставленный грязными чашками и дурацким печеньем стол. Фиаско. Она со всей силы зажмурилась, пока внутри росла волна чего-то чёрного, липкого и совершенно невменяемого. Такого, что необходимо было срочно остановить. Но прошёл миг, а потом комната наполнилась женским визгом и грохотом полетевшей на пол посуды, когда в безумном порыве Джиллиан смела всё со стола. Осколки весело заплясали по полу и забились в выщербленные миллионами подошв щели. Крик же взлетел вверх, где и умер между натяжным потолком да гудящей вентиляционной трубой. Дыхание со свистом вырвалось из сведённых судорогой лёгких, когда левая рука непроизвольно нырнула в карман жакета и сомкнулась на успокаивающе-прохладной пузатой лекарственной упаковке. Чёрт побери!

Ведьма О’Конноли не умела проигрывать. Могла сколько угодно пытаться достойно принять поражение, искать доводы, приводить доказательства, даже защитить парочку диссертаций. Но это всё не отменяло простого факта – её обскакали, обставили, бросили позади и… Господи! Как же она ненавидела это место, этих людей, эту кампанию, Лероя, а ещё Бенджамина Рида – самого удивительного из встреченных ею политиков. Ах, нет. Думать о сопернике столь восторженно было слишком неправильно, опасно и безнадёжно. Так что резким движением вытащив телефон, Джиллиан набрала по памяти номер.

– Да, воробушек? – голос на том конце звучал устало, но удивительно тепло.

– Милый, я возвращаюсь домой, – коротко бросила она в наполненный междугородними помехами динамик и повернулась было к двери, но лицом к лицу столкнулась с медным взглядом и своей главной проблемой.

Да уж. Не политик, не болтун, не человек… Феномен.

– Самолёт через три часа, – прошептала заворожённая Джил, не в силах отвести взгляда от узкого лица теперь уже губернатора Рида.

– Встречу тебя.

1

6 лет назад

Вашингтон, округ Колумбия

Январь

Умение думать минимум на тридцать шагов вперёд Джиллиан О’Конноли всегда считала своим преимуществом. Успешная дочь успешных родителей с детства знала к каким целям идти, чем руководствоваться и какие тайные тропы ведут быстрее. Каждый день она без оговорок шагала сначала по коридорам одного университета, затем другого, переступала через нерасторопных коллег и спокойно топталась на собственной совести. Возможно, та и отсохла именно потому, что однажды ей передавили жизненно важные корни. Но такая незначительная потеря не волновала миссис О’Конноли, если это помогало добиться успеха.

Впрочем, справедливый мир не интересовал её так же. В семье известных юристов было принято знать о законах гораздо больше, чем написано в Кодексе Соединённых Штатов. Здесь читали между строк, смыслов и даже букв. Родители знали всё о выгодных политических союзах и взятках, умело шантажировали, подкупали, а после учили Джиллиан не обращать внимания на подыхавших в тени конкурентов. Её мать понятия не имела, что ела на завтрак дочь, но всегда уверенно заявляла: «Вудстокские принципы»1 Джиллиан могла зачитать наизусть.

Мир большого индивидуального лобби, куда шесть лет назад вернулась молодая, но подающая надежды звезда губернаторских гонок, захватил Джиллиан полностью. Сложно сказать, был ли то врождённый талант или же отточенное университетской машиной упорство идти напролом. Однако, наплевав на тщательно культивируемую бывшим наставником скандальную репутацию, Джил вновь вошла в цитадель демократии – Вашингтон (тот, что округ Колумбия, а не сорок второй штат у чёрта на кончике хвоста).

Теперь она стучала безумными каблуками в коридорах Конгресса, где показывала чудеса беспрецедентной жестокости. Джиллиан О’Конноли стала чудовищем и с наслаждением вслушивалась в летевшие следом озлобленные шепотки. Вот уже шесть лет она выстраивала карьеру в политическом розарии Конгресса, сознательно лепила из себя ублюдочную мразь и не испытывала обычных для человека сомнений.

Однако, как и каждый уважающий себя лоббист2, миссис О’Конноли чётко придерживалась хотя бы нескольких принципов. Они не давали упасть в соблазнительное болото шантажа и наглого подкупа. Джиллиан умно предавала, не убивала и никогда не раздвигала ноги для достижения целей. Ни разу. Благодаря этому в свои тридцать четыре она заслужила репутацию редкостной стервы, суки и, разумеется, шлюхи. Это тешило самолюбие и дарило столь сладкую свободу в эпицентре власти.

Но никто! Ни один из журналистов на передовицах газет, ни одна из сросшихся с экраном телевизора домохозяек или читающих доклад на истории США школьниц… Никто из скандирующих феминисток, радикальных «зелёных», защитников белых медведей или борцов за равноправие не знали, что стоит за идеальной картинкой их сбывшейся «американской мечты» об успешной женщине. Они видели тщательно отретушированную открытку, где Джиллиан О’Конноли – штампованный солдатик политического строя. Идеальная улыбка, фигура, тембр голоса. Совершенное владение мимикой и скрытыми жестами. А на деле – бездушная машина, уставшая от самой себя и не видящая иных перспектив, кроме как и дальше одной рукой возносить вверх, а второй сворачивать шеи. В Джил не было ничего, никакого внутреннего наполнения или душевной красоты, тайных переживаний или… Нет, одно всё-таки было. И именно о нём она пыталась забыть все шесть прошедших под флагом Америки лет.

***

В этот год столица и не думала вспоминать, что календарь упорно отсчитывал дни января. Он перелистывал страницы зимы и отмерял бесснежные дни, точно равнодушно просматривал рамочки пустого альбома. Капитолийский Холм уныло желтел пожухлым газоном, опутывал небо сетями из веток, словно сосудами, что питали метафорический воздух метафорическими соками демократии. И пока чинные сенаторы пять дней в неделю несли в руках кожаные портфели, никак не замерзавшая река Потомак несла в себе заблудившихся уток и небольшие прогулочные катера. Из скучных туч попеременно то сыпалось нечто неведомое, то проливалось что-то ещё менее определённое. И глядя на это непотребство, жители важнейшего в стране города пожимали плечами, а потом спешили по делам, рассекая отяжелевшие от влажности улицы жёлтыми пятнами такси.

И посреди этой хмари в благопристойном районе на окраине Вашингтона желтели окна одинаково уютных домов. С дверей и крыш здесь давно исчезли рождественские украшения, так что теперь ничего не нарушало общую серость. Однотипный вечер пятницы в этом уголке катился, как и каждую неделю, месяц и год, к своему концу у камина.

Однако в доме 3949 по Массачусетс-авеню, за низкой кованой решёткой забора, за серыми плитами дорожки, двумя обветшавшими от дождя да солнца вазонами с чахлыми фуксиями, за белыми ребристыми колоннами входа… За кирпичной кладкой, за чёрной стеклянной дверью, за светлой прихожей, за десятью годами брака и отношениями длиною в жизнь неминуемо шла к краху одна из тысяч подобных, но всё же совершенно другая семья.

– Ты не можешь постоянно сваливать, стоит мне появиться на пороге дома. Нашего, на минуточку, общего дома!

Джиллиан последний раз прошлась пуховкой по контуру лица и оглянулась, посмотрев в голубые глаза мужа. Джеймс стоял, прислонившись к косяку двери ванной комнаты, и наблюдал, как от него в очередной раз сбегала жена.

– Пожалуйста. – Джил раздражённо передёрнула плечами, будто сбрасывала с себя тяжесть зябкого взгляда, и опять уставилась в своё отражение. – Не начинай снова.

– Не начинать? – Муж сделал шаг, подходя вплотную, и прижался к обнажённой спине Джиллиан. От тяжести его ладоней на своих бёдрах она вздрогнула всем телом, но мгновенно попыталась скрыть это за неуверенным движением. Губы, наверное, следовало всё же накрасить, но Джеймс так не любил, когда она подчёркивала их излишнюю пухлость… – Не начинать…

– Джим!

– Я просил не называть меня этой собачьей кличкой!

Мужские руки сжались сильнее, вминая мягкую ткань платья в тонкую кожу, затем скользнули вверх и, наконец, стиснули в жёстких объятиях. Джиллиан подняла взгляд и наткнулась в зеркале на злые глаза мужа. Она знала, что виновата. Виновата так сильно, что даже ей не хватило бы слов, чтобы объяснить причины и глубину своего падения. Но она больше так не могла. Господи, кого здесь обманывать? Она просто не хотела. Нагло и абсолютно бесстыдно не желала иметь ничего общего с собственным мужем. Ни разговоров, ни редких завтраков, ни совместных ночей в одной постели. Сколько ещё они продержатся вот так, прежде чем он догадается? Джил надеялась, что её хватит. Семейный психолог говорила – так бывает, типичный кризис и ничего больше. Рано или поздно это пройдёт, и Джиллиан снова поверит. В очередной раз найдёт для себя аксиому, почему их брак – счастливый билет в жизни обоих. Ведь не могли же ошибаться родители. Не могли оказаться слепыми настолько, чтобы испортить жизнь единственным детям. А они сами не могли быть настолько глупы. Но всё же… Видят небеса, Джеймс не заслужил такого. Не заслужил вранья, равнодушия и бесчисленных мысленных надругательств над их клятвами. Но было, как было. И Джиллиан понимала, что подобными мыслями отвратительна в первую очередь самой себе.

Тем временем прохладная рука мужа уверенно взяла её за острый подбородок, вынудив посмотреть прямо перед собой. В зеркальном отражении, рядом с её собственным, показалось треугольное лицо Джеймса. Такое же блёкло-снежное, в рисунках веснушек на скулах и обрамлении рыжих волос. Они были похожи почти как брат и сестра. Люди говорили – на счастье, но вышло отчего-то иначе.

– Дорогая моя Джиллиан, скажи… – голос едва шелестел, и она была вынуждена прислушиваться к каждому неровному вздоху. – Могу ли я, вернувшись из очередной месячной командировки, надеяться провести вечер с любимой женой? Могу ли я, устав как собака, прийти домой и найти там горячий ужин?

– Не надо…

– Молчать!

Приказ был отдан неожиданным криком, ослушаться которого Джиллиан не смогла и инстинктивно сжалась. Военный до последнего атома в теле, муж знал всё о том, как подчинить, но ни разу до этого дня не использовал свою власть на ней. Так неужели он тоже что-то почувствовал? Увидел… И теперь скрывал за широкой улыбкой и воскресным барбекю натянувшуюся струну брака, пока столь привычно сдерживаемые эмоции не прорвались наружу.

Но тут Джеймс провёл длинным острым носом вдоль напряжённой линии женской шеи, где под слоем тонального средства всё равно темнели осточертевшие веснушки, с шумом вдохнул аромат жены, и золотистые завитки у бледной кожи щекотно колыхнулись. Рыжие волосы мужа, что в отличие от пышной копны Джил были всегда столь раздражающе идеально уложены, мазнули по щеке, когда Джим опёрся подбородком на узкое, слишком конопатое, по его мнению, плечо. Спину неприятно царапнуло нашивками с кителя.

– Я вошёл в двери своего дома час назад. Шестьдесят минут, как нахожусь подле тебя, и ты даже не подумала спросить… Дьявол, Джиллиан! Нельзя же быть настолько бездушной сукой?

– Я… я… – Она быстро заморгала, а руки дрогнули, отчего в раковину полетели стеклянные баночки с кремами.

Неожиданно стало обидно, но вряд ли Джил могла бы сказать почему – от собственной вины или от слишком неожиданной грубости. Ведь одно дело слышать, как тебя называли завистники и конкуренты. Даже плюющихся ядом коллег можно было простить. Вряд ли понять, но уж простить-то точно, потому что в работе она слишком часто ходила за гранью любых моралей и норм. Но Джим… Господи, они же знали друг друга с детства! Он – старший товарищ, лучший друг, надёжная опора, тот самый железобетонный тыл, первая любовь и единственный мужчина… Спокойный, серьёзный, немного замкнутый и холодный, но всегда – всегда! – совершенно предсказуемый. Сын партнёров родителей, идеологически выверенный брак. Их поженили едва ли не в тот момент, когда Джиллиан сделала первый шаг под внимательным взглядом голубых, точно ледник, глаз О’Конноли. И никто из них даже не думал, что может быть как-то иначе. Но теперь всё катилось куда-то не туда.

Она повернулась и впервые за очень долгое время всмотрелась в лицо мужа, где в этот раз обычно почти прозрачные, рыжеватые ресницы казались неожиданно тёмными. Джеймс будто побледнел ещё больше и немного осунулся. Впрочем, чего ждать от человека, только сошедшего с рейса? Сколько же его не было дома? Недели три? Нет… больше месяца. Ещё опадали последние лоскуты осени, устилая задний двор ровным потоком из жёлтых листьев. Джим всё собирался их убрать, да так и не успел до отъезда.

Со вздохом Джил машинально, как делала все эти годы, пробежалась пальчиками по нашивкам, а затем поражённо замерла. Руки вернулись и снова взметнулись вверх, оцарапав подушечки об острые края звёздочек. Их было две, она точно знала. Уж это миссис О’Конноли помнила лучше, чем брачную ночь. Едва ли не последнюю, когда они ещё любили друг друга. «Господи, Джим, в какой момент я ошиблась?» Острый ноготок очертил контур третьей звезды.

– Заметила, наконец. – Муж прикрыл глаза и грустно усмехнулся.

– Прости меня! Боже… – Почувствовав себя последней дрянью, Джиллиан лихорадочно поцеловала плотно сжатые бесцветные губы и снова уставилась на выстроенные в ряд звёзды. – Как я могла пропустить? Господи! Когда… Когда это случилось? Ты ничего не говорил, мы же недавно созванивались. И даже не намекнул…

– Две недели назад. – Джеймс наклонился к зеркалу, пригладил растрепавшиеся тонкие пряди и немного горделиво одёрнул манжеты. Он казался слишком спокойным… – Но плевать. Хотел отметить сегодня с тобой, думал, чем не повод… Ах, хотя забудь. Тебе никогда не было дела.

– Неправда!

– Да неужели?

Повисло молчание. Муж явно давал время придумать какое-нибудь оправдание невнимательности, но Джил не могла. Лжи накопилось слишком много, чтобы вместить в их отношения ещё хоть что-то.

– Я постараюсь вернуться пораньше, – наконец произнесла она, пока бездумно крутила пуговицу кителя, чувствуя неумолимо наползающее отчаяние. Это провал. Невероятно жестокий провал. Да, она могла бесконечно перемалывать в себе сомнения, но её поведение оскорбительно!

– Зачем тебе вообще уезжать? – Пальцы мужа неожиданно накрыли тонкую руку и остановили нервное движение. Один шаг, и вот он уже прижал Джиллиан к раковине, а холодный кафель столешницы неприятно заколол кожу. – Вечер пятницы. Неужели твои проклятые сенаторы, секретари сенаторов и секретари секретарей не обойдутся без тебя?

– Дело не во мне! – Джил попыталась вывернуться из объятий, почувствовав, как неумолимо пускал корни конфликт. За последний год тот был далеко не первый, но сегодня всё случилось совсем уж не вовремя. И это только её вина. – Я должна ходить и слушать их бесконечные хвалебные оды друг другу. Часть моей работы…

– Работа! – Джеймс фыркнул и резко оттолкнулся, отступив назад. – Может быть, хватит, Джиллиан? До каких пор будет продолжаться твой беспросветный эгоизм?

– О чём ты?

Видит бог, она не собиралась ругаться, но муж даже не захотел слушать.

– Десять лет я терплю это всё. – Он очертил абстрактный круг, в который наверняка заключил постоянные авралы, поездки и нервные срывы. Миллионы отговорок, звонков посреди ночи и бесконечных сообщений от коллег. Забытые праздники и, в последнее время, очевидную холодность. Жена из Джиллиан и правда вышла не очень. Тем временем Джеймс продолжил: – Дал время выучиться. Терпел твой бесконечный Йель с его отвратительными продуваемыми общежитиями и занудными маразматиками. Я-то надеялся, мы избавимся от них с переездом. Какое там! Из года в год они только множатся. Сколько ты прыгала вокруг них обезьянкой, пока те нудели восторги? А я, между прочим, зарабатывал нам на жизнь.

– Если тебя что-то не устраивало, почему молчал? Почему не сказал сразу?

– Почему не сказал?! – по ванной комнате эхом прокатился злой смешок. – Вот только не делай вид, что не понимаешь…

– Но я действительно не понимаю.

Джил не шутила и не издевалась. В данную минуту она не могла найти ни единой причины, почему ради неё стоило идти на такие жертвы. Джим не врал. Это было видно по его глазам, по ещё больше побледневшим щекам и алевшим кончикам ушей.

– Проклятье! Я дал тебе возможность поиграть в большую политику. Закрыл глаза на безрассудство в Иллинойсе, когда ты не спала ночами и тащила на себе «кандидата из народа» в губернаторское кресло. Смирился с Вашингтоном, этой дырой для моего будущего, пока ты наглела, хамела и зарабатывала свою репутацию.

– Я не знала, что для тебя это настолько в тягость. – Джиллиан нервно стиснула руки, ощущая надвигающуюся непоправимость сказанных слов. Бить по больному они умели оба, но она не станет устраивать эскалацию конфликта на пустом месте. – Понимаю, тебе надо выговориться. Но давай обсудим всё позже, когда ты успокоишься и…

– Что «и»? Ты думаешь, я газет не читаю, сидя в кабине самолёта где-нибудь над Средиземным морем? Или не смотрю телевизор? Третье тысячелетие на дворе, я умею пользоваться интернетом. Успешная жена – отличная строчка в моём досье и прекрасный пункт для дальнейшей карьеры, но ты зашла слишком далеко. – Он мерзко ухмыльнулся и протянул: – Железная стерва. Рыжая ведьма Конгресса. Лоббистская сука.

И Джиллиан вздрогнула, услышав данное ей газетчиками прозвище. Наверное, самое жёсткое из всех и, увы, чертовски верное.

– Не надо…

– Опять? Опять думаешь только о себе. Ты десять лет плюёшь на мои желания, а ведь я тоже человек!

Они посмотрели друг на друга, и каждый из них знал, что прозвучит дальше. Та самая тема поднималась множество раз и постоянно наталкивалась на преграды личных планов, других интересов и тайного позорного нежелания.

– Джиллиан. – Муж устало потёр лоб. – Я хочу нормальную семью, детей. Ты здорова, я здоров. Врач сказал, дело всего лишь в твоём постоянном стрессе…

Щека нервно дёрнулась, и Джил поспешила отвести взгляд. Стресс…

– Мы обсуждали это, – сухо откликнулась она и оттолкнулась от столешницы. Больно. Правда всегда грубо вскрывает старые раны, обнажая под зажившими шрамами застрявшую шрапнель прошлых баталий. А уж ложь… Сколько они обсуждают гипотетического ребёнка? Не счесть числа… – У нас был уговор. Сначала карьера, потом всё остальное.

– Хватит думать только о себе!

О’Конноли всё же не выдержал. Он в один шаг подлетел к жене, дёрнул за руку и резко развернул к себе. Попытка в очередной раз сбежать от разговора провалилась с треском едва не лопнувших от железной хватки косточек запястья. Господи, как же не вовремя…

– А я и не думаю, – зашипела Джиллиан и попыталась вывернуться из ледяных пальцев мужа, но тот держал крепко. – Пожалуйста, не сваливай всё на меня. Последнее время тебя не бывает дома так же часто. Ты месяцами обучаешь стажёров чёрт знает где, но я услышала твой упрёк. Все твои упрёки. И не знаю, что сказать…

– Не знаешь… – Он отпустил её столь внезапно, что Джиллиан пошатнулась и схватилась за широкие плечи мужа.

– Дай мне немного времени.

Она заглянула в его глаза. Джеймс смотрел настолько обречённо, что захотелось уткнуться в такую родную костлявую грудь и разрыдаться над собственной ущербностью. Но Джиллиан не могла или не хотела. Потому что где-то там, в очередном банкетном зале, ждала толпа лицемеров. Под светом софитов, звеня бокалами с шампанским, бродили проклятые ею и народом политики, что должны помочь выиграть лоббистской стерве очередную партию в бесконечных шахматах. И именно это, а не собственный муж или абстрактное семейное счастье, кощунственно интересовало Джиллиан намного сильнее. А потому, со всей ясностью осознавая собственную ложь, она проговорила:

– Обещаю, ещё один клиент, и всё.

Слова прозвучали, и Джил вынужденно поверила сама себе. Отличная привычка: не сомневайся в искренности своего вранья, пока собеседник оценивает твою правдивость. Это работало всегда, обязано было и сейчас, но…

Но Джеймс молчал. Он не открывал рта так долго, что Джиллиан почти физически ощутила его сомнения. Муж знал её слишком хорошо. И в этой тишине одна за другой таяли возможности разобраться сначала в себе, прежде чем кинуть на дно своих кошмаров Джима. Это уничтожило бы его. Растоптало всё, чем он являлся и что представлял, выстраивая по кирпичику их семейную жизнь, пока она моталась между аудиториями, заседаниями и штатами. Однако пауза затягивалась, а они так и стояли друг напротив друга, связанные стольким, но неумолимо отдаляющиеся. И когда Джиллиан уже хотела сделать хоть что-то – обнять, поцеловать, соврать – Джеймс развернулся и направился в гостиную. На ходу он стянул с плеч китель, а потом замер, устало бросив тот на спинку бездушного пластикового стула. Такого же безликого, как выстроившиеся вдоль невнятного стеклянного стола собратья. Модно-уродливого, как висевшая на стенах в рамках тёмная, колючая абстракция. Весь их дом был именно таким – современным, но бездушным. Вроде обжитым, но невероятно чужим.