Выбор

– И все же, как мне поступить?

– Ты слишком заботишься о княжеском роде и целомудрии членов их семьи. – Голос Власты был наполнен такой уверенностью, что Свенельд невольно почувствовал себя ее подчиненным. – Достаточно того, что ты обеспечиваешь их безопасность. Твой предок Аскольд правил этим городом, пока семейство Рюриковичей не захватило его. Ты больше Ольги достоин быть князем на этой земле.

Свенельд не возражал, когда Власта упрекала его в излишнем усердии, ради того, чтобы снова и снова слышать слова о своем исключительном происхождении и своих неизмеримых достоинствах. Перед глазами возник образ княжеского трона, далекого и недостижимого.

– Ты отлично знаешь, что дружина после смерти Игоря верна Ольге, народ ею доволен, да и прочие князья – на ее стороне. Любая моя попытка сменить власть в Киеве провалится.

– В твоих руках есть сильное оружие. У тебя на воспитании находится внук Ольги – Ярополк. Привлеки его на свою сторону. Отрави его душу ядом ненависти к родственникам, и он приведет тебя – а вслед за тобой и Люта – к власти.

Свенельд вернулся к действительности при упоминании имени сына.

– Только не про детей. – Воеводе не хотелось поднимать больную тему. Он видел, что вся нежность Власты после охлаждения их чувств обрушилась как лавина на детей. И если избалованная дочь его не волновала, то заласканный сын ему не нравился. Власта игнорировала замечания мужа, и он ничего не мог сделать. Эта женщина не подчинялась ему и в то же время была необходима как воздух.

– Нет. Именно про детей. Я хорошо представляю, с какой стороны можно нанести удар княгине. Она одинока и уже немолода. А ее сын Святослав никчемный и бесполезный. Да, он ловок, силен и смел, имеет шайку закадычных дружков, с которыми весело проводит время в бесчинствах. Но его авторитет среди воевод и князей мизерный, а народ и вовсе терпеть не может за разгульный нрав, который доставляет ему немало хлопот и приносит порой существенный ущерб. Надеждой Ольги на достойное правление является только внук Ярополк. И у тебя, как наставника Ярополка, гораздо больше влияния на него, чем у матери или непутевого отца.

– Я делаю, что могу, но мальчик часто общается с бабушкой. – Свенельд пожал плечами: – Женское влияние портит мужчин, и он слишком слаб, чтобы противостоять родственникам.

Свенельд хотел, чтобы Власта поняла, что под женским влиянием он подразумевает ее отношения с сыном.

– Господин, господин! – за дверями покоев Власты раздались крики дружинников. – Вернулась лошадь разведчика! Без седока!

Свенельд торопливо вскочил, зацепив рукой медную миску, предназначенную для умывания. Вода плеснула на ногу, расплываясь подозрительным пятном.

Негодование огненной волной плеснуло в лицо. Лошадь не могла вернуться без седока, если бы тот был жив. Убийство члена дружины Свенельда являлось неслыханной дерзостью.

Дверь глухо ударила за спиной, отправленная на место резким сильным движением.

– Блуда ко мне! – бросил на ходу воевода и направился в свою комнату.

* * *

– Что скажешь? – Свенельд, заметив взгляд своего слуги, украдкой брошенный на мокрые штаны, непроизвольно скривился.

– Да. – Блуд посмотрел в потолок, делая вид, что не видит подозрительного пятна.

– Что «да»? – разозлился воевода. – Говори по делу!

– Разведчика нет и, судя по всему, уже не будет. – Блуд виновато вздохнул, произнося слова медленно, словно по принуждению.

– Это тебе кухарка сказала? – Свенельд подошел вплотную к помощнику, пристально уставившись на макушку с зарождающейся плешью.

– Лошадь. – Блуд часто захлопал ресницами, стараясь смотреть воеводе в глаза.

– Что? – не понял Свенельд.

– Лошадь не вернулась бы, если бы хозяин был жив.

– Ты чего бубнишь? – Воевода потерял смысл в многочисленных звуках «бу», произнесенных вполголоса.

– Лошадь. Она ведь хозяина не бросит. Это же не человек…

– Да понял я, уймись! – Свенельд перебил речь помощника, ставшую вдруг необычайно эмоциональной. – Ты хорошо знал этого разведчика?

– Это был Бакуня. Славный воин. Вы должны его помнить. Он…

– Я помню Бакуню! – Свенельд вновь повысил голос, воспринимая как оскорбление намек, что он плохо знает своих дружинников.

– Он не мог потерять лошадь. Боюсь, мы не увидим его живым, – продолжил Блуд.

– А ты не бойся! Лучше найди Бакуню. Если не живым, то мертвым.

– Марфа, кстати, тоже еще не вернулась. – Блуд произнес это как что-то несущественное, стоя вполоборота, собираясь уходить.

Свенельд остановил помощника жестом, переваривая последнюю новость.

– Ищи обоих. И приготовь-ка мне лошадь с сопровождением. Попробую кое-кого разговорить насчет Марфы.

Блуд внимательно всматривался в задумчивое лицо воеводы, словно пытаясь там найти ответы на заданные вопросы.

– Чего пялишься? – рявкнул Свенельд, опасаясь, что продемонстрировал подчиненному лишние эмоции.

Блуд, ничего не сказав, поспешно выскочил. Двери шумно хлопнули, приоткрывшись от удара.

Улыбка удовлетворения пробежала по лицу воеводы вслед за раздавшимися с улицы криками:

– Коня воеводе! Чего двигаемся, как сонные тараканы! Бегом, я сказал!

* * *

Везнич спал крепко и безмятежно.

Он лежал на спине, широко раскинув руки, голова съехала с подушки и неудобно наклонилась в сторону.

Марфе невольно представилось, что, когда оборотник проснется, его шея будет болеть.

За окном, несмотря на раннее утро, деловитые переговоры людей смешивались со стуком и скрипом.

Сквозь мутные пластинки слюды, вставленные в окно, различались фигуры собирающихся в дорогу постояльцев. Приоткрыв створку, девушка узнала одного из вчерашних спутников, запрягавшего лошадей, – Настасья и бородатый всадник исчезли.

События прошедшего дня всплыли в памяти…

Пылкая прощальная речь Везнича представлялась сегодня совсем по-другому. Боль от его слов, призывающих расстаться, смешивалась со страстью долгой разлуки и не позволяла понять смысл сказанного.

Марфа провела по руке оборотника, запоминая ощущение, вызываемое необычной бархатистостью кожи, чем-то похожей на кожу новорожденного жеребенка. Сейчас, когда страсть и жажда любви отступили после безумной ночи, сказанное Везничем казалось разумным и единственно правильным.

Мужчина мог себе позволить иметь несколько женщин, но ее поведение наносило оскорбление Святославу. Марфе не хотелось даже тайно унижать мужа, всегда остававшегося для нее другом. Это раздвоение в жизни съедало ее изнутри, не позволяя быть счастливой. За наслаждением, испытываемым от близости с Везничем, всегда стояла тень вины, придавая ярким краскам любви легкий оттенок грусти и отчаяния.

Умиротворение, излучаемое милым лицом сына, сияющим среди соломенных кудряшек волос, сменялось тревогой за то, что тайное станет явным. Внимание и любовь Ольги, принимавшей самое активное участие в том, чтобы ее сын был счастлив, воспринимались как незаслуженный дар и вызывали чувство стыда.

Везнич видел это и, понимая, что Марфа не в силах сделать свой выбор в чью-либо сторону, принял решение за нее.

Девушка умыла лицо, стараясь не издавать лишних звуков. Поверхность воды в глубоком блюде отражала горечь, поселившуюся у нее в глазах.

Марфе вдруг стало жалко себя и тех чувств, которых она лишалась. Плотно прижав руки ко рту, девушка попыталась успокоить вырвавшиеся всхлипывания. На какое-то мгновение ей это удалось, но потом отчаянный звук плача прорвался сквозь плотно прижатые к губам пальцы и разорвал тишину, наполнявшую комнату.

Марфа выскочила за дверь, не успев посмотреть, проснулся от ее рыданий Везнич или нет, и, уже не сдерживаясь и ревя, как голодная корова, побежала к выходу.

* * *

Ощущение, что бог забыл о нем, преследовало Адальберта на протяжении последнего года.

Вот и сейчас, отчетливо выговаривая заученный текст молитвы негромким, но твердым голосом, архиепископ не чувствовал благодати, снисходящей на него, как было еще совсем недавно.

Сквозь узкое окно виднелось необычайно светлое, кажущееся божественно прозрачным утреннее небо.

Да, определенно, Господь оставил его, и Адальберт даже знал момент, когда это произошло. Небеса кричали, что это ошибка – принимать епископский сан и отправляться в землю ругов с просветительской миссией, но архиепископ Вильгельм, наговорив огромное количество комплиментов, убедил, что только он, Адальберт, сможет посеять в душах дикарей семена благочестия.

Милый сердцу тихий монастырь Сент-Максимин, где Бог общался с ним ежедневно, даря благодать своим присутствием в каждом предмете, вспоминался сейчас с болью и грустью. Он был счастлив, молясь в своей маленькой келье и возделывая грядки на монастырском огороде.

Власть, свалившаяся на голову Адальберту после таинственной и необъяснимой смерти Либутия, положенного высокопреосвященством Адальгадом в первые епископы ругов, раздавила его своей ответственностью.

Скромность и миролюбие, бывшие благом в монастыре, теперь сделались проклятьем новоиспеченного епископа.

Он постоянно ощущал на себе насмешливые взгляды людей, с неприкрытым любопытством разглядывавших монашеские одеяния, похожие, по их мнению, на женское платье. Еще больше насмешек вызывала его тонзура, первое время сияющая от своей чистоты, а сейчас напоминающая жидкими волосами заброшенную пашню с редкими всходами сорняков.

Все его призывы приобщаться к истинной вере заканчивались насмешками, больно ранившими самолюбие.

Адальберт и сам чувствовал, что Бог исчез из его проповедей, по какой-то причине покинув своего верного слугу.

Епископ поднялся, растирая онемевшие суставы.

Небо молчало и сегодня, ответив на его молитву лишь затекшими ногами и стертыми коленями, слишком долго соприкасавшимися с досками пола.

Необходимо было идти на прием к Ольге. Растеряв надежду хоть как-то донести слово божье до упрямого народа, Адальберт еще сохранял слабые шансы повлиять на княгиню. Просила же она зачем-то Оттона прислать к ней епископа?

– Вода для умывания, ваше преосвященство. – Высокий голос отца Капара прервал размышления Адальберта, вернув в реальность.

Епископ посмотрел на излучающее радость лицо монаха, испытывая тайную зависть к способности своего слуги наслаждаться каждым моментом жизни, абсолютно не думая о прошедших горестях и предстоящих трудностях.

– Спасибо, отец Капар. – Адальберт принял тазик из рук услужливого помощника, взглядом выпроваживая слугу за дверь. – Дальше я сам.

Епископу не хотелось, чтобы монахи миссии узнали о его растерянности и унынии.

Капар попытался возразить:

– Мне не трудно, ваше преосвященство, – но, уловив недовольство во взгляде епископа, поспешил извиниться, пятясь к выходу. Задержавшись на секунду в дверях, монах напомнил: – Братья в трапезной ожидают вашего благословения для приема пищи. Брат Левек приготовил отличную похлебку.

Адальберт укоризненно посмотрел на Капара, давая понять, что замечания подобного рода недопустимы в адрес начальства.

Монах улыбнулся, виновато потупил глаза и вышел за дверь, не понимая, чем мог обидеть епископа.

Адальберт провел увлажненными водой из тазика руками по лицу, прогоняя остатки сонливости.

Чувство зависти к детской наивности брата Капара вызвало приступ ностальгии по тем временам, когда безграничная вера во Всевышнего привела его из роскошного дворца Оттона в суровую келью монастыря. Доверие и любовь короля льстили молодому писарю, но жажда заслужить любовь Бога оказалась сильней.

«Ну все, необходимо прекратить предаваться унынию и не гневить Всевышнего совершением грехов». – Подумав это, Адальберт распрямил плечи, глубоко вдохнул и, нацепив на лицо маску бодрого благочестия, направился в трапезную к монахам.

Запах копченостей, стоящий в воздухе тесной комнатушки, заполненной гулом переговаривающихся братьев, аппетитно щекотал ноздри.

Монахи мгновенно затихли, обнаружив присутствие Адальберта. Епископ занял свое место, посмотрел в тарелку, наполненную кашей из проса с редкими вкраплениями копченой свинины, затем поднял глаза к низкому темному потолку и произнес молитву, мысленно проклиная пищу, выглядевшую так, будто ее уже один раз ели.

В памяти всплывали шикарные обеды, которые могли себе позволить обитатели Сент-Максиминского монастыря в дни, не обремененные многочисленными постами.

Массивные деревянные балки над головой вызывали ностальгию по бескрайней выси потолков Трирского собора Святого Петра. Помещение, выделенное миссии Адальберта, свидетельствовало о не очень большом интересе княгини Ольги к его персоне.

Обнадеживающее упорство, с которым русские послы добивались назначения в Киев епископа, исчезло сразу после прибытия. Известие о коронации Оттона в императоры вызвало среди киевской верхушки вместо восхищения и уважения недоверие и сарказм. Здесь привыкли признавать лишь одного императора – царьградского басилевса.

Константинополь, узнав о намерениях папы включить Киев в сферу своего влияния, отправил туда его преосвященство отца Феофила, вспомнив, что он был рукоположен в епископы Руси еще Фотием.

Адальберт потерял смысл своего пребывания среди дикарей, да и вообще – смысл существования. Как человек, рожденный рабом, теряется в мире, неожиданно обнаружив, что господин исчез, так и епископ – будучи рабом Господа – не знал, что делать дальше, обнаружив полное безразличие господина.

Аппетит пропал окончательно, и Адальберт, бросив на стол ложку – с шумом прыгнувшую несколько раз, – неспешно поднялся с намерением отправиться на прием к княгине Ольге.

Времени до начала встречи оставалось еще предостаточно, и можно было насладиться прохладой раннего утра, прогулявшись по просыпающемуся городу.

* * *

Иегуда Бен Нисан обозревал широко раскрытыми глазами возникшую у его порога обширную делегацию сородичей.

Иаков без труда прочитал у него на лице растерянность, сменившуюся разочарованием, поспешно спрятанную под приветливую улыбку.

– Я рад видеть вас, дорогие единоверцы. – Иегуда быстро справился с первыми эмоциями, растягивая губы в широчайшей улыбке.

– И мы рады встретить в этих неприветливых краях сородича. – Иаков выделил интонацией слово «неприветливых», сразу давая понять, что у них проблемы.

Иегуда пропустил мимо ушей незатейливый намек на необходимую помощь, но с поклоном пригласил прибывших в дом:

– Проходите, дорогие гости.

«Неплохо для начала», – отметил про себя Иаков и поспешил пройти в просторную комнату, выполнявшую роль прихожей. Его зад давно устал от седла, спина просила лежанки, а желудок – пищи.

На еду Иегуда не поскупился.

Стол ломился от яств. Откуда только все взялось за столь короткое время в такую раннюю пору.

Иаков разомлел от сытости и покоя, впадая в легкую дремоту, но понимая в глубине души, что теряет хватку, довольствуется малым и уже не претендует на большее. А ведь им была нужна существенная финансовая помощь, после того как пронырливая девица увела всю казну посольства.

Иегуда не тревожил гостей расспросами, пока те предавались трапезе и воздух был наполнен лишь причмокиванием, скрипом зубов, бряцанием посуды и другими стандартными звуками, характеризующими торопливое поглощение пищи.

Иаков наблюдал, как его спутники расслаблялись от сытости и сладких объятий неги, созданных домашним уютом и снующими вокруг них угодливыми рабынями.

Пора было приступать к главной части.

– Брат наш… – начал высокопарно Иаков. – Наша делегация следует из преславнейшего Кордовского халифата в страну достопочтенных хазар с письмом от славного Хасдая, визиря светлейшего халифа Кордовы. С нами приключилась беда. Едва мы вступили на порог этого города, как нечестивая девица оставила нас без средств к существованию, и мы хотели бы обратиться к тебе за помощью.

– Чем же я могу помочь своим братьям? Ведь я столь мелок и жалок по сравнению с теми особами, которых они представляют. – Иегуда попытался не понять столь однозначный намек.

– Не будем предаваться никчемной лести, – Иаков пресек ненужные словопрения, понимая, что его хитрый соотечественник может часами морочить голову. – Нам нужны деньги. Точнее – сто солидов. Я думаю, этого хватит, чтобы достичь Итиля в кратчайший срок.

Иегуда растерялся от прямого, как кол, намека. Ему их разговор представлялся долгим и нудным, в процессе которого можно было нащупать слабые места собеседника, польстить ему, перевести разговор на другую тему и избежать лишних трат.

– Это очень большая сумма для бедного еврея. Это целое стадо коров или табун лошадей. Такая сумма разорит вашего покорного слугу.

– Такая сумма была в украденном кошельке. Путь до Итиля не близок: нужен запас продовольствия, нужна охрана, сменные лошади, кое-какая одежда, наконец. – Иаков был непреклонен и ужасно недипломатичен.

Он сам себе не нравился, но тратить силы на тонкую словесную игру не хотелось. Последний довод должен был положить конец прениям:

– Разорят тебя, Иегуда, не сто солидов, а слухи, что ты не помогаешь братьям по вере, которые исключат тебя и твою семью навеки из братства рахдонитов.

Эта угроза и правда была весомой.

Братство еврейских купцов-рахдонитов контролировало все основные торговые пути и рынки мира. Попасть в немилость к братству означало прекратить торговую деятельность и точно разориться.

Но на лице Иегуды было написано упрямое: «Денег нет!»

– У меня есть другое предложение. – Мозги Иегуды лихорадочно работали, рождая грандиозный план. – Я полностью обеспечу вас питанием до места назначения. Предоставлю сменных лошадей, которых вы мне вернете по возвращении. Организую прием у княгини Ольги и выпрошу для вас в сопровождение дружинников, которые обеспечат вашу безопасность. Кроме того, я выделю вам десять солидов безвозмездно. А вы расскажете братьям-рахдонитам о моей безмерной щедрости.

Иаков нахмурился, понимая, что получается не так, как он хотел, но вариант был приемлемым, и упорствовать не было смысла. Сопровождение из дружинников стоило намного дороже ста солидов. Смущала только реальность данного предложения.

– С чего бы это великой княгине оказывать помощь еврейским купцам? – Иаков недоверчиво смотрел на главу торговой общины.

– За время правления княгини Ольги много поменялось в государстве русов. Ольга прекратила беспредел воевод и князей, обиравших своих подданных, как им хотелось. Установила твердые налоги и сроки их сборов посредством создания погостов. За это простой народ любит ее. Она наладила мирные взаимоотношения практически со всеми соседями. Это позволило расцвести торговле в Киеве. Город процветает. Она рада любым партнерским отношениям с Хазарией и окажет помощь, чтобы получить преференции в торговле. Хазары в Итиле контролируют основной торговый путь в Каспий, а оттуда – на восток, в Балх и Мавераннахр, вплоть до Китая. Мы пообещаем ей снижения платы за провоз товаров через Итиль для русских купцов и благосклонность хазарского бека. Ольга дальновидная правительница и понимает выгоду, которую может принести ее помощь в вашем деле.

– А ты уверен, что бек Хазарии Иосиф предоставит для русских купцов дополнительные льготы? – Иаков прищурил глаза, пытаясь понять, насколько влиятелен этот невзрачный еврей из Киева, что может заранее обещать определенные решения князей и беков.

– Это будет зависеть от тебя, мой дорогой Иаков. – Иегуда изобразил улыбку, больше похожую на гримасу боли. – Вернее, от ценности письма, которое ты везешь Иосифу, от того, насколько убедительно ты сможешь рассказать о неоценимой помощи дружинников Ольги в твоем сложном и полном опасностей походе.

Иаков оценил ловкость, с которой Иегуда переложил на него решение всех проблем. Как говорится, с больной головы – обратно на больную голову. Он понимал, что вся работа Иегуды сведется к организации его встречи с Ольгой, а дальше…

Иакову самому придется с ней договариваться о помощи, обещая сладкие условия торговли, а потом эти сладкие условия выпрашивать у Иосифа.

– Если ничего не выйдет… – Иегуда поспешил продолжить, видя сомнения Иакова, – то все можно списать на своенравный характер бека.

Иаков согласно кивнул головой, понимая, что лучшего варианта у него нет, а главное – не будет.

– Вот и ладненько, – засуетился Иегуда. – Я отдам все необходимые распоряжения, а вы отдохните с дороги. Слуги помогут вам устроиться.

Невзрачный остроносый еврей с небольшим аппетитным животиком направился к выходу. Было видно, что он расшибется в лепешку, но все организует, лишь бы поскорее избавиться от ежедневно истощающих его кошелек непрошеных гостей.

* * *

Свенельд смачно плюнул. Удовлетворение от плевка, вызывающе шлепнувшегося на идеально чистый пол терема Ольги, ослабило злость. Он не мог понять княгиню, утопившую за короткий срок суровый варяжский быт своих предков в жалком подобии византийской роскоши.

– Как ты до сих пор не сдох от этой вони? – Свенельд с сочувствием посмотрел на стражника, лениво привалившегося к стене у входа. Круглолицый парень непонимающе пожал плечами, изобразив на лице некое подобие сожаления.

– Не замечаешь? – Свенельд с шумом втянул ноздрями воздух, наполненный дурманом женских запахов.

Стражник молчал, не уловив смысла вопроса.

– Принюхался, – констатировал воевода, махнув с досадой рукой.

По коридору время от времени проходили служанки, неспешно и вальяжно, заполняя помещение звуками сонных голосов и шуршанием платьев.

– Подойди сюда, – Свенельд грозно сдвинул брови и поманил пальцем проходящую рядом девушку. Служанка неохотно приблизилась, не скрывая раздражения.

– Что-то не так? – Воевода коснулся длинным ногтем щеки служанки, вспыхнувшей огнем румянца.

– Я к вашим услугам. – Девушка пристально посмотрела в лицо Свенельду. Большие темные глаза излучали спокойствие и уверенность.

– Как тебя зовут? – Свенельд не выдержал прямого взгляда и начал злиться.

– Будана. – Служанка провела рукой по бедру, поправляя платье, затем бестелесным прикосновением задела тыльную сторону ладони воеводы.

Свенельд вспомнил эту девицу, имеющую репутацию роковой красотки, вскружившей голову множеству мужчин. Правда, ни один из них не мог похвастаться своей победой над ней.

– Да. Я вспомнил тебя. – В памяти Свенельда всплыли слухи о том, что эта девушка неравнодушна к молодому князю.

Будана демонстративно смутилась, опуская глаза.

– Я польщена, что такой известный человек слышал обо мне. Надеюсь, только хорошее.

– А что, могу услышать и плохое? – Воевода поддел пальцем подбородок Буданы, вглядываясь в спокойное лицо. Он тщетно пытался разглядеть хотя бы слабый намек на страх или волнение.

– Смотря кого слушаете. – Будана мягко отстранила руку воеводы, но не опустила головы.

– Я слушаю всех. Сейчас хочу послушать тебя.

Девушка сосредоточенно наморщила лоб и неожиданно спросила:

– Вы, верно, хотите знать, славный воевода, о том, что произошло сегодня ночью?

Свенельд растерялся от прямого вопроса, но в глубине души был рад такому повороту событий. «Эту девушку нужно будет приблизить к себе». Смелость, смешанная с привлекательно-коварным обаянием, выглядела многообещающе.

– Я восхищен твоей проницательностью. – Свенельд попытался сделать, насколько это было возможно, восторженное лицо.

Будана почему-то облизнулась, словно хищная кошка, и вопросительно уставилась ему в глаза.

Воевода молчал, всем видом демонстрируя, что готов слушать.

Во взгляде служанки промелькнула тень сомнения, но исчезла с первым словом:

– Марфа не ночевала во дворце и до сих пор не вернулась.

– Ах она тварь! – воевода притворно возмутился, не скрывая иронии. – Я это знаю! – Звук металла наполнил его голос, оборвав начавшую возникать в разговоре непринужденность. – Меня интересует, с кем она встречалась!

– К сожалению, это мне неведомо, но очень хотелось бы узнать… – Будана вслед за воеводой согнала с лица улыбку.

– Кто может это знать? – Свенельд был готов запытать до смерти любого, чтобы добраться до истины.

– Я думаю, только она сама. – На лице Буданы как в зеркале отразилась свирепость воеводы.

– Ты можешь у нее выведать? – Свенельд понимал сомнительность данного предложения, спрашивая просто так, на всякий случай.

– Мне она ничего не скажет. Не в таких мы хороших отношениях, но… – Будана интригующе улыбнулась воеводе.

– Что «но»? Не томи, ведьма. – Последнее слово Свенельд произнес машинально, не задумываясь, спохватившись, что оскорбил девушку и не получит желаемого.

Будана многозначительно улыбнулась, выдержала паузу и наконец нехотя выдавила из себя:

– Марфа расскажет все княгине, а княгиня поделится со мной.

– С чего бы Марфе это делать? – не понял Свенельд.

– Марфа слишком честная. Нужно просто, чтобы Ольга задала ей правильные вопросы. – Будана озорно подмигнула.