Полная версия
Сад нашей памяти
Мэри Эллен Тейлор
Сад нашей памяти
Mary Ellen Taylor
Honeysuckle season
Copyright © 2020 by Mary Burton
© Флейшман Н., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Сад – это проблески триумфов на фоне череды потерь, как, собственно, и наша жизнь.
Мэй Сартон, английская поэтессаПролог
Вторник, 5 апреля 1994 г.
г. Трентон, штат Нью-Джерси
Конец безмятежной юности Оливии пришелся на осень 1940 года. В Европе вовсю разразилась война, да и на Тихом океане уже прорастали семена новых кровопролитий. В то время как ситуация в мире все глубже пускала корни в ее наивное восприятие реальности, Оливия отчаянно пыталась восстановить под собой прежнюю незыблемую почву, еще веря, что сможет, как и прежде, закладывать в нее зернышки новых мечтаний и надежд. Однако земля под ногами продолжала ходить ходуном и разрушаться, пока наконец Оливия о нее жестоко не запнулась, навсегда лишившись своих розовых очков.
Сейчас она сидела у больничной койки, держа бледную ладонь умирающей подруги. Голубые прожилки вен, густо исколотых медиками, исчертили ее маленькие руки, которые впервые за все годы их знакомства не сжимались в кулаки, словно норовя дать отпор. Ее старая подруга, казалось, готова была тихо и в согласии уйти в лучший мир, как будто теперь для нее смерть была желанной гостьей.
Счастливчики все же те, с кем так обошелся возраст. Забрав с летами юность и энергию молодости, он в то же время сгладил отдельные разочарования, унял сожаления и, возможно, даже сменил каких-то демонов на ангелов.
Лицо ее подруги сделалось узким и худым, изрезанным глубокими морщинами. Некогда крепкое мускулистое тело ныне являло лишь кожу да кости. Прежде густые рыжевато-каштановые волосы сильно поредели и были теперь почти такими же белыми, как и сухое пергаментное лицо. Из капельницы ей в кровь медленно поступали болеутоляющие и седативные препараты. Тихонько попискивали над койкой мониторы. Шторки на окнах были плотно сдвинуты, чтобы свет с улицы не тревожил уставшие глаза. Из всех мест, где Оливия могла бы представить смерть своей подруги, это могло быть что угодно, но только не здешняя, полутемная, стерильная больничная палата так далеко от ее родного дома, оставшегося в отрогах лесистого Голубого хребта Аппалачских гор.
Оливия почти даже жалела, что, оказавшись сейчас здесь, быть может, с каждым мгновением все больше теряет хранившийся в ее памяти лик энергичной и сильной девушки, которая едва ли не на каждом повороте храбро бросала вызов жизни. Но как бы ни хотелось Оливии цепляться за былые образы своей давней подруги, которыми она так дорожила, и игнорировать разрушительные признаки губящего ее рака, она сознавала, что, бросив подругу сейчас, она понесет такое раскаяние, которое окажется уже не под силу ее старым плечам.
Прикрыв глаза, Оливия на некоторое время застыла у постели, пока не ощутила рядом на койке слабое шевеление. Подняв веки, она увидела, как на нее глядят не мигая слезящиеся, бледно-голубые глаза.
– Вы приехали. – Голос женщины прозвучал слабо, выдавая напряженное усилие.
Оливия улыбнулась, отказываясь уступать глубокой печали:
– Разумеется.
– А моя девочка тоже здесь?
– Да. Она меня и привезла. С моим зрением мне дальше нашего городка не выехать.
– Как моя дочурка? – спросила та, словно не слыша ее слов.
– Из нее выросла прекрасная женщина.
– Хорошо. – В палате повисло долгое молчание, прерываемое лишь тихим попискиванием монитора. – Спасибо, что заботитесь о ней.
– Ты для меня сделала ведь то же самое, разве не так? Ты позаботилась о моей внучке, когда ей это было так необходимо.
– Как она?
– Недавно произвела на свет второго ребенка.
Оливии вспомнился тот далекий акт безоглядной храбрости, что накрепко связал их полвека назад. Друг для друга они рисковали собой и всей своей жизнью и так много хранили общих секретов.
Редкие брови лежащей на койке женщины сдвинулись, словно бы насупясь.
– Только не уносите свою тайну в могилу, госпожа Оливия. Мы с вами обе знаем, это привяжет вашу душу к земле.
За долгие годы Оливия запрятала в себе столько тайн, что все они давно переплелись воедино. И теперь ей казалось, что стоит потянуть за что-то одно – и наружу вывалится все разом. Признание, возможно, и облегчит ей душу, но, по мнению Оливии, от него будет мало пользы. Ее сокровенный секрет служил определенной цели, и коли уж сохранность этой тайны означала, что ее душа будет навеки привязана к земле, то, значит, так тому и быть.
Глава 1
СэйдиВторник, 15 марта 1943 г.
г. Блюстоун, штат Вирджиния Отроги Голубого хребта
Чтобы как следует прятаться, есть три хитрости. Первое: важно дышать как можно легче. Если делать это правильно, то ноздри подрагивают еле-еле и вдох делается мелким, как река Джеймс знойным, засушливым летом. Следующее: толковый кролик сумеет унять свое бешено колотящееся сердечко и не позволит ему гулко барабанить в ребра. У звуков есть неприятная способность отдаваться эхом за пределами тела. А третья хитрость – хоть и далеко не последняя – это держать свой взгляд опущенным. Ни в коем случае нельзя глядеть на того, кто за тобою рыскает. Лиса, возможно, и не увидит кролика – но непременно почувствует его взгляд. Это все равно как похлопать своего преследователя по плечу.
Сэйди Томпсон притаилась, скрючившись за густым переплетением лиан жимолости, что обвивала толстый пень упавшего дуба. Сердце у нее отчаянно билось, с такой силой колотя в грудную клетку, что девушке никак не удавалось отдышаться. Она сейчас совсем была не в форме, и небольшая, всего в милю, пробежка по лесу от брошенного на дороге старого грузовичка неожиданно отняла у Сэйди чуть ли не все силы. Год назад она бы пролетела эту милю, точно лань, – вдвое быстрее и даже не вспотев.
На горы Голубого хребта опустилась ночная тьма, отбрасывая на землю чернильно-черный мрак. Если какой-то слабый лунный свет и просачивался сквозь тяжелые дождевые тучи, он полностью терялся в плотном сплетении древесных крон.
Невдалеке проухала сова. Олень, встревоженный нежеланным появлением человека, бросился бежать в глубину леса.
Почти полное отсутствие видимости вполне устраивало Сэйди. Она привыкла ходить здесь в ночное время и была хорошо знакома со всеми горами и впадинами округа Нельсон. Отец научил Сэйди и ее старших братьев пробираться узкими лесными дорогами, где едва могла протиснуться машина. Может, это было и нелегко, но для тайных самогонщиков, что сильно не в ладах с законом, это были наилучшие маршруты. Папа заставлял их запоминать каждый изгиб, каждую ухабину потайной дороги, ходить старыми индейскими тропами, там и сям пересекавшими склоны гор. Он же показал им и тихие, уединенные пещеры, наиболее подходящие для перегона браги. Сэйди и ее домашние знали все пути и выходы в этой части штата Вирджиния, и здесь они могли бы скрываться вечно. Если бы им это, конечно же, понадобилось.
Сэйди прижалась лицом к прошлогодним прелым листьям и воспользовалась моментом затишья, чтобы перевести дух и унять в себе панику, заставившую ее ринуться бежать в глухую ночь.
Где-то рядом лениво стрекотали сверчки, через руку переползал паук, но Сэйди ни на миг не отвлекалась на эти мелочи. Перед ней сейчас стояла куда как большая проблема.
С час назад к дому, где жили Сэйди с матерью, подъехал шериф Курт Бойд, скорее всего, намеревавшийся арестовать девушку за покушение на убийство – а может быть, даже и за убийство, если тот тип так и не оклемался. Сэйди ни капли не раскаивалась в том, что сделала, – хотя сейчас уже жалела, что не свершила свою месть как-то поумнее и понаходчивее.
Она сбежала из родного дома, не имея времени даже собрать сумку или поцеловать свое спящее в колыбельке дитя. Тихонько добежав до грузовика, она воткнула нейтральную передачу и бесшумно скатилась со склона холма. Лишь оказавшись внизу, Сэйди завела двигатель. Но шериф, судя по всему, услышал рычание проснувшегося мотора и устремился за ней. Сэйди уехала так далеко, насколько позволил радиатор ее старенького грузовика, пока наконец он не вскипел, не оставив ей ни малейшей возможности по-быстрому все починить.
Едва послышался приближающийся рев мотора «Доджа» шерифа, Сэйди, энергично размахивая руками, устремилась в заросли кустарника, чувствуя, как грубые рабочие ботинки натирают ее опухшие ноги. У нее была мысль перейти склон старой индейской тропой – однако Бойд уже знаком был с этим фокусом и мог запросто объехать гору кругом и встретить девушку с другой стороны. Так что у Сэйди не оставалось иного выбора, кроме как хорошенько затаиться и ждать.
Она подождет, пока Бойд уедет, а потом, быть может, обходными путями вернется к своему грузовичку посмотреть, достаточно ли остыл мотор, чтобы запуститься снова. В планах у нее было добраться до Шарлоттсвилля, там сесть на поезд и уехать как можно дальше от Блюстоуна.
Лежа на земле за кустами, она различила далекий рокот двигателя и вскоре уже узнала по звуку знакомый «Додж», что медленно приближался к ней по ночной дороге. Сэйди чувствовала, что шериф уже близко. Возможно, Бойд был и не самым умным человеком, но он не хуже ее знал и индейские тропы, и бывшие дорожки горняков, и укромные места, где можно спрятаться.
Пару секунд спустя на дороге засветились фары. Сэйди еще глубже вжалась животом во влажную землю, и ее нежная грудь, еще полная молока, туго уперлась в самодельную рубаху. К счастью, Сэйди была очень любопытной и вовремя украдкой выглянула из укрытия: она увидела, как упитанная фигура шерифа скользнула перед горящими фарами.
Он остановился, широко расставив ноги и держа свою мясистую правую ладонь на ремне. Сэйди не видела его лица, но догадывалась, что Бойд сердито хмурится. Шериф всегда считал, что мыслящему человеку ни к чему улыбаться или много говорить. И для него это было очень даже кстати, поскольку когда он открывал рот, то ничего стоящего сказать не мог.
Темную глубину леса прорезал луч фонарика, пройдя всего в паре футов над Сэйди.
«Тупой, как ящик булыжников», – смешливо отзывался о шерифе ее брат Джонни. А другой брат, Дэнни, ухмылялся: «Да я его в свой самый неудачный день легко вокруг пальца обведу».
При воспоминании о Джонни с Дэнни у Сэйди защемило горло от глубокой тоски, которая, казалось, теперь будет точить ее беспрестанно. Господи, как же она по ним обоим соскучилась!
«Не думай обо мне, – зазвучал в ее сознании голос Джонни. – Лучше остерегайся шерифа». «Это точно, – поддакнул ему Дэнни. – Может, он и тупой, но подлый и гнусный. А даже сломанные часы дважды в день показывают верное время».
Совет был очень здравым. И своевременным. О братьях и о дочери она будет тревожиться потом, когда сама окажется в безопасности. А теперь ей требовалось сосредоточиться на шерифе.
Недостаток ума этот представитель закона с успехом восполнял исключительными навыками выслеживания. Этот человек был просто прирожденной ищейкой. Когда из какой-нибудь тюрьмы в радиусе двадцати пяти миль сбегал заключенный, власти штата призывали на помощь именно Бойда. Даже фермеры к нему обращались, когда какой-нибудь койот резал их домашний скот. А в пору выборов шериф, как правило, вынюхивал в округе массу нелегальных самогонных аппаратов, дабы ублажить местных святош.
Отец Сэйди никогда не принимал на личный счет, когда Бойд являлся к нему за самогонным аппаратом. Шериф по долгу службы должен был их искать и изымать, а заботой отца было их как следует прятать. Всем им надо было как-то выживать. Однако, по мнению Сэйди, в Бойде сидела этакая мелочная гадливая жилка. Когда найденных им арестантов водворяли обратно в камеру, говорят, под глазом у них темнел фонарь, а то и под обоими. В спасенном от койота стаде вечно недосчитывались хоть одной коровы. А когда он молотил тяжелой битой по самогонному аппарату, то насвистывал веселую мелодию.
Ботинки Бойда прошуршали по мягкой земле и листьям в каких-то двадцати шагах от девушки.
– Сэйди! Я знаю, детка, что ты где-то там. Братцы твои тоже всегда там прятались. Давай-ка выходи, облегчи себе участь. Я ничего тебе не сделаю.
Когда Сэйди была маленькой, они с братьями часто играли здесь, в ложбине, в «кролика и лис». Она неизменно была «кроликом», потому что была среди них самой маленькой – но еще и потому, что, как никто, умела забираться в самые укромные, неприметные места и подолгу сидеть там тихо и неподвижно, слыша, как смех братьев постепенно сменяется разочарованием и досадой, когда «лисам» в очередной раз не удалось найти этого мелкого «крольчонка».
Закрыв глаза, Сэйди велела своему организму замедлить в себе жизнь. Она еще сильнее прижалась лицом к земле.
«Я всего лишь листок на упавшей ветке», – подумала девушка.
Ей так и хотелось сказать ему: «Здесь нет ничего интересного. Топай дальше, шериф Бойд».
Ботинки шерифа зашуршали уже ближе к тому месту, где пряталась Сэйди. Его тяжелое дыхание сразу давало понять, что он тоже бегать давно отвык. Он был на добрых шесть дюймов выше ее, однако комплекция его явно не подходила для бега, особенно по лесным зарослям.
Сэйди с братьями облазили все эти горы и с легкостью бродили по ним, как чероки или ирокезы, как индейцы племени сиу, как явившиеся им на смену немецкие или шотландские поселенцы. То она носила по здешним тропам домой воду, то мешки с кукурузой и сахаром, то перла на себе тяжеленные коробки со стеклянными завинчивающимися банками с самогоном. Даже ребенком она могла меньше чем за пять минут подняться к дому с двумя ведрами воды из ручья, не пролив ни капли. В округе не было девушки сильнее Сэйди. Хотя и никто, впрочем, не назвал бы ее и красавицей.
– Ну же, Сэйди, выходи, – снова позвал шериф Бойд. – Тебе никто ничего не сделает.
Голос шерифа сдобрен был даже, пожалуй, излишней слащавостью – однако ничего сладкого в его лживых обещаниях не было. Если он Сэйди найдет, то сразу же наденет на нее наручники – как грозился ей уже десяток раз. И теперь Бойд обязательно отвезет ее в Линчбург и убедится, что доктор Картер сделает все, чтобы больше у нее детей никогда не было.
Плотно закрыв глаза, она представила свою крохотную дочурку, мирно спящую в колыбели. Усилием воли Сэйди отбросила слезы и тоску. Дочь она оставляла не потому, что ей этого захотелось. Просто жизнь Сэйди сейчас описывала очень нелегкий поворот, напрочь лишая ее всякого выбора. Утешала ее разве что мысль, что с малышкой все будет хорошо – а может, даже еще и лучше – под заботливым крылом бабушки.
Под большими подошвами шерифа хрустнули сухие ветки, и дыхание у него сделалось тише. Куст возле Сэйди шевельнулся, прутья закачались. Она даже представила, как большие и сильные руки Бойда просовываются сквозь густые стебли и хватают ее за шиворот.
«Я маленькая мошка. Мелкая букашка на стволе. Слишком маленькая, чтобы такую заметить».
– Разве не достаточно уже огорчений твоей матушке? Или у нее на плечах мало забот о твоих братьях, да еще и о внебрачном ребенке, которого она, хочешь не хочешь, станет растить?
Под зажмуренными веками у нее собрались жгучие слезы. Может, она и худшая из дочерей, что когда-либо мечтает обрести любая мать, – но она, черт подери, не позволит какому-то тупому захолустному шерифу использовать ее же собственные слабости, чтобы выманить ее из кустов, точно испуганную перепелку.
– Жалкая ты, ничтожная деваха! – Шериф Бойд подкрепил свои слова тяжелым вздохом. – Одни от тебя неприятности.
Когда же его попытки пристыдить Сэйди не сработали, он решил «переключить передачу»:
– Тебе же самой будет намного лучше, если позволишь мне тебе помочь. Я поговорю с судьей, попрошу его, чтобы обошелся с тобою помягче. Мы же оба с тобой знаем, что ты не хотела задавить того человека своим грузовиком. Это был просто несчастный случай – в чистом виде.
Слова шерифа едва не подорвали в ней решимость. В горле застряло рыдание, глаза еще больше наполнились слезами. Сэйди сжала губы. Бог видит, это было вовсе не случайно. И будь у нее такая возможность, она бы сделала это еще раз.
Чувствуя, как медленно ползет время, Сэйди прислушивалась к звуку его дыхания. Бойд придвинулся к ней еще на шаг ближе, и девушка уже чувствовала въедливый запах его дешевого лосьона после бритья.
Сэйди хранила неподвижность, изо всех сил стараясь не думать о шерифе. Сегодня Бойд ни за что не отыщет маленького кролика.
– Черт бы тебя побрал, Сэйди! Я все равно тебя найду. – Шериф пробормотал себе под нос цепочку ругательств, завершив ее громкой тирадой насчет того, что она будет гореть в аду. – И я уж прослежу, чтобы судья надолго запер за решетку твою тощую задницу!
Вновь зашуршали под ботинками листья: шериф Бойд, повернувшись, направился обратно к дороге и к светящемуся ореолу горящих фар.
Послышалось, как сердито захлопнулась дверца, как заклохтал, точно прокашливающийся старик, двигатель, включенный на первую передачу. Сцепление у «Доджа» уже явно приходило в негодность. Сэйди не раз говорила шерифу, что муфта там порядком износилась, однако, как и все у них в долине, Бойд не принимал ее слова всерьез. Наконец донеслось шуршание резиновых покрышек до дороге, мотор переключился на вторую передачу, и «Додж», старчески ворча, уехал в ночь.
Как ни хотелось Сэйди пошевелиться и размять тело, она продолжала лежать, прижавшись к земле. Оказавшаяся подоткнутой под туловищем правая рука затекла, и теперь ее словно кололи тысячи иголок. Впрочем, уже не первый раз ей так покалывало конечность, и уж точно ей доводилось испытывать и куда больший дискомфорт.
Проухала сова, охотясь за своим крольчонком, который успел шмыгнуть в полое бревно совсем рядом с Сэйди. Она с грустной иронией улыбнулась.
Она знала, что шериф Бойд – хитрый сукин сын и с него вполне станется немного отъехать и вернуться сюда пешком.
Когда Сэйди решилась-таки поднять голову, высоко в ночном небе уже светила луна. Тучи разошлись, обнажив бесчисленную россыпь восхитительных звезд. Девушка вскинула голову, найдя Полярную звезду, и наконец поднялась на колени. Замерла ненадолго, пытаясь заслышать возможное приближение Бойда, после чего принялась отряхивать джинсовый полукомбинезон и старую хлопчатую рубашку брата. Это была его любимая рабочая рубаха, и в другой ситуации брат бы сильно разозлился – однако сейчас он сражался на войне далеко за океаном, и Сэйди догадывалась, что это было бы наименьшим из его беспокойств.
Не торопясь она вылезла из кустов и подошла к дороге. Если свернуть налево, то она пойдет на запад, обратно в горы. Там было множество мест, где можно надежно спрятаться. И все же вечно скрываться там от Бойда означало, что столь любимые ею леса неминуемо превратятся для нее в подобие тюрьмы.
В двадцати милях к югу находились Шарлоттсвилль и ближайший железнодорожный вокзал.
Сэйди пошарила пальцами по большим карманам и нащупала деньги, что дала ей мать. Эти три доллара были маминой заначкой, отложенной на чрезвычайные расходы, и осознание этого тяжело сдавило ей душу. Но Сэйди так сейчас необходимы были эти деньги!
– Я обязательно верну их тебе, мама! – шепнула она.
Сэйди двинулась по дороге, время от времени останавливаясь и прислушиваясь, не едет ли «Додж». Однако вокруг слышалось лишь монотонное стрекотание сверчков, к которому присоединялись приглушенные шаги ее собственных ботинок по грунтовке, когда она вновь продолжала путь.
– Боже правый, Джонни и Дэнни! Вот же вляпалась!
«Да уж, по части „вляпаться“ у тебя всегда был редкостный талант», – зазвучали у нее в голове насмешливые голоса братьев.
До недавнего времени письма от Джонни приходили довольно регулярно. А вот Дэнни, отправившись в армию, прислал лишь пару-тройку писем. Сэйди очень боялась, что война успела забрать навеки их обоих.
Пока она шла по дороге, груди снова начали болеть, из сосков засочилось молоко. Ее малышка, наверное, уже вовсю ищет грудь. Дома Сэйди оставила сцеженное молоко и кукурузный сироп «Каро». Мать разберется, как употребить то и другое, и проследит, чтобы дитя не осталось голодным. Мама ни за что ее не подведет, пусть даже Сэйди и опозорила ее своим безрассудством.
На горизонте показались первые лучики рассвета, подкрашивая верхушки гор в ярко-оранжевые и желтые тона. Но, как бы прекрасно ни смотрелся восход, сейчас солнце работало против нее.
Когда Сэйди обогнула знакомый изгиб дороги, впереди засветились фары. Ровное урчание двигателя звучало совсем не так, как у шерифова «Доджа», но, зная Бойда, Сэйди не удивилась бы, если бы тот призвал кого-нибудь с машиной, чтобы съездить и ее поймать.
Не имея иного выбора, Сэйди торопливо нырнула в придорожные кусты. Густой запах жимолости окутал девушку, вселяя в нее надежду. Ей придется найти для себя в жизни новый путь. Отыскать новую надежную тропу.
Машина замедлила ход, переключилась на пониженную передачу и наконец остановилась. На сей раз Сэйди оказалась не столь проворной. Водитель явно успел ее заметить.
Глава 2
ЛиббиСуббота, 6 июня 2020 г.
г. Блюстоун, штат Вирджиния
Говорят, лиха беда не приходит одна. Это, конечно, так – но сказано не совсем точно. Несчастья на самом деле являются и по двое, и по трое, и впятером – и в каком угодно количестве сразу.
Сегодня первый росчерк невезения Либби МакКензи ощутила с суровым толчком в плечо и криком в самое ухо:
– Подъем!!!
Безжалостно вырванная из сна, Либби мгновенно села на диване и, скидывая ноги, задела на кофейном столике пустой бокал. Голова сразу закружилась, а желудок скрутило.
– Что случилось? – откинула она с лица прядь темных волос.
– Либби, сейчас же вставай! Тебе через час уже надо быть на месте свадьбы!
Крики исходили от ее близкой подруги Сьерры Манкузо. Со Сьеррой они вместе, считай, выросли – их семьи жили по соседству, – и пока Либби в тринадцатилетнем возрасте не отправили в частный пансион, девочки были поистине неразлучны.
Язык и небо у Либби сделались сухими, как бумага.
– А что же мои будильники? Я их даже два себе поставила!
– Это те, что я только что вырубила? – возмущенно зыркнула на нее Сьерра.
Светлые крашеные волосы у нее были гладко зачесаны назад и убраны в аккуратную кичку. Черные блузка с брюками и удобные практичные туфли красноречиво свидетельствовали о том, что Сьерра нынче работала на кейтеринге.
Им обеим было по тридцать одному году, и вместе они пережили по несколько радикально меняющих жизнь потерь. Главным несчастьем в жизни Сьерры явилась смерть мужа от рака в прошлом году. А для Либби мощным боксерским кроссом справа, напрочь выбившим ее из колеи, были три подряд выкидыша и развод. И теперь обе побитые судьбой подруги детства вернулись в родной город Блюстоун, в родительский дом, дабы зализать раны и переждать, пока осядет пыль минувших передряг.
Либби глянула на свой мобильник, потом на пурпурные наручные часы, что были у нее с седьмого класса. Красные циферки на их электронном табло показывали 8:02 утра.
– Ч-черт!
– Я уже запустила кофеварку. Пошла делать яичницу. Давай-ка шевелись!
– Уже.
Вскочив на ноги, Либби метнулась по лестнице на второй этаж, к маленькой ванной. Скинув большеватую для ее размеров футболку, она открыла кран и подождала, пока забулькают старые трубы и вода польется достаточно горячая.
Отец Либби – доктор Аллен МакКензи – тридцать с лишним лет был бессменным педиатром их маленького городка. Он не отказывал в помощи ни одному пациенту, даже когда сам был уже болен и слаб – пока окончательно не слег в больницу. Умер он шесть месяцев назад.
Отбросив все былые обещания никогда больше не вернуться в родной город, Либби приехала к давно овдовевшему отцу, чтобы заботиться о нем до последнего часа. А когда его не стало – она просто решила пока остаться здесь. Это было намного экономнее, нежели проживать на съемной квартире в Ричмонде. После развода она мало что могла себе позволить на доходы частного фотографа. С января Либби предполагала как-то внутренне перегруппироваться, накопить немного денег и к Рождеству уже вернуться к настоящей жизни в нормальном большом городе. Однако минуло уже шесть месяцев этой «перегруппировки», а она так до сих пор и не оправилась.
От воды наконец пошел пар, и Либби торопливо забралась под горячий душ. Бушующий по жилам адреналин заставил ее выйти оттуда уже через пять минут. Вытеревшись на ходу полотенцем, Либби забежала в свою старую спальню.
Комната ее пребывала в точности такой, какой она ее оставила тринадцать лет назад, когда уехала учиться в колледж. На стене висели все те же постеры «Спасем планету!» рядом с распечаткой черно-белой фотографии Анселя Адамса с горным пейзажем Монтаны. Она так до сих пор ни разу по возвращении и не укладывалась на своей двуспальной кровати, застеленной фиолетовым в цветочек покрывалом, которую купили в «IKEA», когда Либби было шестнадцать. Одно дело было временно перебраться жить в родительский дом, а снова спать в своей первой «взрослой» постели казалось Либби уже совсем иной степенью плачевности ее нынешнего положения. Не менее странно было бы для нее обосноваться в родительской спальне или в третьей комнате, что служила отцу кабинетом. На верхнем этаже вообще хранилось слишком много воспоминаний о неспокойном браке ее родителей. Так что для ночлега Либби оставался только диван в гостиной.
