Зеркало за горизонтом

Денис Игумнов

Зеркало за горизонтом

Глава 1

Человек, когда ему исполняется тридцать лет подходит к некой границе, переступая которую он попадает либо в райский сад определения себя, как цельной личности, что способствует реализации, заложенной в нём богом искры гениальности, либо, что бывает гораздо чаще, катится вверх (да-да именно вверх), теряя по пути мечты и фантазии, а значит и самого себя.

Три месяца назад я, Семёнов Илья Эдуардович, как раз и переступил роковую черту тридцатилетия. За окном моего сельского дома начало сентября – бабье лето, моё любимое время года наряду с августом. Но красоты природы и ласки погоды меня больше не радуют, как прежде.

Если смотреть с обывательской точки зрения, я много достиг в жизни – высокооплачиваемая работа заведующим коммерческим отделом производственной фирмы по изготовлению полимерных материалов, квартира в центре города, машина бизнес-класса, дача, красавица жена, двое детей, пухлый счёт в банке. Здоровьем меня природа не обидела: в тридцать лет я себя чувствовал лучше, чем в двадцать лет. Меня расстраивало и мне надоедало не внешнее проявление успеха, а внутреннее состояние растерянности и, по большому счёту, ненужности мне всего окружающего меня. Я так и не сумел избавиться, как я теперь понимаю к счастью для себя, от чувства детскости, пронизывающего душу нитями спонтанных порывов и желаний чуда здесь и сейчас.

Мужское начало во мне, хотя и бросалось всем в глаза, отнюдь не было таким очевидным для меня самого. Напускная брутальность, заработанная в фитнесс клубах? Я хотел большего. Быть на вершине мира. Любой ценой стать самым крупным хищником в социальных джунглях современного общества. А в той сытой и размеренной жизни, в которой я барахтался вот уже почти десять лет, моих способностей хватит разве что на открытие собственного дела, лет так через пять. И это всё? Конец? Круглое пузо и такой же круглый счёт в банке. Нет, я совсем не против достатка и обыкновенных ежедневных человеческих радостей. Но разве это в жизни главное? Во всяком случае, для меня точно нет. Подвиг и корона, пускай и возложенная на пробитую голову героя.

Я всегда верил в мистику. В детстве и юности уходил при помощи мистической психоделии музыки, фильмов и книг от жестокой реальности наших учебных заведений и улицы, а потом, повзрослев и, как ни странно, поумнев, увидел в особом отношении к жизни, как к тайне, которой обладаю только я, оригинальный способ достижения своих целей не традиционным путём. Но дальше теорий, эмоциональных переживаний (хотя и очень ярких) дело не шло.

Лето пролетело, как всегда, в хлопотах. Каждые выходные мы с женой и детьми ездили на свою дачу или на дачу к родственникам жены. В отличие от меня у неё близких родственников хватало. У меня же на этом свете осталась одна мама, живущая на другом конце города, с которой я виделся стабильно раз в месяц. Мало? Такова жизнь.

Моя жена Люба работала в банке, а всё своё свободное время посвящала саду-огороду. Её страсть я не разделял, поэтому торчать на даче по выходным меня заставляла только любовь к моим детям – Серёже и Наташе. Им для крепкого здоровья нужен кислород, живые витамины в виде овощей прямо с грядки, фрукты прямо с дерева и место, где можно побегать, попрыгать, повалять дурака, набраться энергии на весь следующий год. Серёже в школу через два года, а Наташе через год. Поэтому я терпел. Забыться с помощью бутылки, как это делали другие мужики в подобной ситуации, я не мог, да и не хотел. Моему организму алкоголь не приносил радости. А если представить, что на следующее утро после его употребления наступала неминуемая расплата – головная боль, слабости, расстройства желудка, то желание выпить и вовсе скукоживалось до состояния потерявшейся в холодильнике изюминки трёхмесячной давности.

Секс с женой меня больше не радовал, а точнее не мог радовать, так как наблюдалось полное присутствие его отсутствия как такового. По правде говоря, заниматься любовью с Любой всегда для меня было лишь выполнением тяжёлой половой повинности – сестры супружеского долга. Реализовывать мои желания с ней, женщиной во всех других отношениях положительной, привлекательной, можно сказать идеальной женой, я не хотел, а её и так всё устраивало. Меня же такое состояние постельных дел не только не устраивало, а, скорее, раздражало, бесило, но я ничего с этим не мог поделать. Проституток я презирал, а завести любовницу не решался. Ну и что мне оставалось? Перечитывать в сотый раз одни и те же книги, смотреть одни и те же фильмы, забыть свои мечты, превратиться в серого грызуна, вечного добытчика, нудного соплежуя. Стареть, пухнуть от жира и самодовольства.

Особенно остро мысли о моей никчёмности и пустоте стали тревожить меня после моего 30-го дня рождения. Наверное, подкрадывалась старость. В будние дни меня от разных таких въедливых мыслей-червей спасала работа, а вот ночами и в субботу с воскресеньем приходилось совсем туго. Под кожей зудело беспокойство потраченных впустую дней. Желание трансформации настолько возросло, что ко мне по ночам принялись приходить гости. Так подсознание отреагировало на сигналы беспокойства, идущие из моего настроенного на волну перманентной мистики первобытного отдела мозга (гипоталамуса).

Ко мне во сны всё чаще заглядывал внутренний наставник – отражение моей обратной стороны, знающий все пути и изучивший все решения задолго до того, как передо мной, вообще, встала возможность их выбора. До этого наставник последний раз ко мне приходил в разгар моего полового созревания, когда в огне подростковых комплексов и страхов я экспериментировал с разными духовными практиками, незаконно рожденным дитём, одной из которых, и стал наставник. Я сам удивился его появлению, а лишь потом испугался, тем более что его внешность никак не располагала к общению. Внутренний наставник носил военную форму комдива тридцатых годов (мне, во всяком случае, такое сравнение сразу пришло на ум), весь перетянутый кожаными ремнями в отлично начищенных хромовых сапогах, а лицо своё скрывал под хоккейной маской, вросшей ему прямо в мясо. Несуразность его вида сразу настораживала и одновременно притягивала, дарила надежду. В нём чувствовалась нездешняя сила. Его голос гудел нотами низких басов, почти музыкальные темы, а не слова, служили ему мостом общения между нами.

После первого своего визита, когда я вёл себя в состояние транса, наставник стал самовольно, уже без вызова, влезать в мои сны. В конце концов, он дал мне несколько полезных советов, пришедшихся очень кстати: они помогли мне пережить то страшное время, когда я чувствовал себя мышью, угодившую в лапы дикого кота. Наставник растворился в моих фантазиях как кладбищенский морок: так же неожиданно, как и появился. Я думал, что навсегда, а оказалось: затаился до момента душевного перелома из состояния пассивного кувыркания во времени в возможное состояние перехода на уровень восприятия себя как абсолютно новой, независимой личности.

Сейчас, когда наставник вернулся, он несколько изменился: военная форма превратила его в комбрига – (Наставника разжаловали? Или, наоборот, там, на оборотной стороне подсознания такая перемена отражала зазеркальный элемент карьерного роста? И тогда наивысший титул – это рядовой?). А вот маска, по-прежнему скрывая лицо, вылезла из его плоти, оставляя незаживающие по её краям обводы, сочащиеся прозрачными каплями по своей консистенции напоминающие смолу хвойных деревьев.

Пришёл внутренний наставник ко мне после пятнадцати лет отсутствия на следующую ночь после того, как я доведённый до крайности положением шахматиста неудачника пытающегося, неизвестно почему, стать балериной, послав всё к чёрту, взял на работе внеочередной отпуск на неделю, наврал жене про командировку и, собрав вещи, укатил в деревню в дом своей давно умершей бабушки. Сто шестьдесят километров от Москвы до Калуги показались мне достаточным расстоянием для осмысления дальнейшего течения моей жизни.

В доме бабушки я не был, по крайней мере, лет шесть. Старый деревянный дом покосился, но, что не могло не радовать, не развалился и даже все стёкла оказались целы. Деревня «Благолепное» находилась всего в километре от железнодорожной станции. В ней всего-то было домов тридцать, но почти во всех ещё жили люди, что было бы удивительно, если бы не действующий совхоз, чудом переживший нападение разрухи лихих 90-х годов. Совхоз специализировался на выращивании овощей в теплицах, но и не брезговал молочным производством: молочная ферма на пятьдесят коров давала хороший доход. Жили здесь не богато, но и не бедствовали.

Дом бабушки стоял на краю посёлка. Справа соседствуя с домом Ореховых, а слева, через метров сто, уже начинался спуск к реке. Приехав, я первым делом зашёл к соседям. Во дворе соседнего дома я встретил бабу Галю. Сразу её узнал: со дня моего последнего приезда она ничуть не изменилась. Ровесница моей бабушки, крепкая старуха кормила кур. Я отрыл калитку, но заходить во двор не стал, а вначале поздоровался:

– Здравствуйте, баба Галя.

Бабка разогнулась и посмотрела на меня. Минуту всматривалась, не понимая кто её окликнул. Потом пришло узнавание, озарившее её морщинистое, но румяное лицо улыбкой. И она ответила:

– Илья, здравствуй. Давно не приезжал. Да ты не стой на пороге, заходи.

– Спасибо, я на минутку, поздороваться. Как вы здесь?

Она подошла поближе, я тоже двинулся к ней навстречу.

– Ты знаешь, ничего. Только радикулит мучает проклятый.

– Как дочка ваша? Навещает?

– Приезжает на выходные с внуком, не забывает. Благо ей ехать всего ничего, от Калуги-то двадцать минут и она уже здесь. Ты-то как? С семьёй приехал?

– Да нет, один. Решил отдохнуть недельку, детство вспомнить. Смотрю, дом ещё стоит.

– А что ему будет-то? Сруб. Тогда строили на совесть. Периодически я его протапливаю и всё хорошо.

– Спасибо вам. Вот держите, вам за труды, – я вытащил из кармана бумажник и достал две бумажки по пять тысяч.

– Да что ты, Илюша! Не надо мне.

– Берите, берите. Не обижайте, я от чистого сердца, а то, кто бы дом сохранил? – Баба Галя смущенно взяла деньги и спрятала их в карман фартука.

– Пойдём, я тебя чаем угощу с мятой. Только заварила.

– Спасибо, но я хотел бы дотемна дом протопить. Уборку там сделать, вещи разобрать. Завтра зайду к вам. Вы мне ключ дайте, а то свой я так и не нашёл.

– Конечно, Илья. Я сейчас…

Баба Галя, немного хромая, пересекла двор и исчезла в доме. Через пять минут вернулась и отдала мне ключ. Я попрощался и пошёл к себе. Бабушкин дом состоял из террасы, первой комнаты, в которой размещался и кухня, коридора и второй большой комнаты – спальни. На дворе, в сарае, я нашёл дрова. Немного, но дня на три вполне хватит. Разжёг в печи огонь. В доме было сыровато и довольно холодно. Тепло от русской печи скоро сделало своё дело: воздух стал тёплым, а жилище уютным.

С собой в деревню я привёз недельный запас продуктов. Электричество работало, и я решил не заморачиваться с готовкой пищи в печи: сварганил себе нехитрый ужин из тушенки и макарон на электрической плитке. Поев, постелил себе постель (чистое бельё я тоже прихватил с собой) в спальне и в девять часов вечера лёг спать. Этой ночью ко мне и пришёл (вернулся) мой внутренний наставник.

Я сидел в пустом актовом зале школы на крайнем к проходу кресле первого ряда. На высокой сцене стоял прямоугольный стол, покрытый зелёным атласным сукном. Ни на сцене, ни в зале никого кроме меня не присутствовало. Я сидел и ждал, зная, что именно так должен поступить. Сюда уже шли. За кулисами сцены гулко заухали шаги и на сцену выкатился наставник. Уверенным быстрым шагом, с правой рукой плотно прижатой к ноге он прошёл к столу и занял место председателя, усевшись прямо по центру. Тёмные провалы глазниц его маски упёрлись в меня гипнотическим взглядом дыр полных тьмы. Меня как будто бы схватил паралич, я застыл в ожидании и услышал голос:

– Ищешь не там, где надо и не то, что нужно. Тебе нужен Поезд Несчастий. Номер поезда 06061990, – наставник отчеканил номер как автомат. – Он проезжает станцию в большой перерыв. Сесть на него сможешь только ты, остальные его не увидят. Тебе нужна твоя станция. Для этого ты проедешь на нём необходимый путь, но найти свою станцию без помощи других пассажиров ты не сможешь.

Я хотел спросить: «А что там на моей станции меня ждёт?», но не смог открыть рта. Наставнику не нужны были мои слова, прочитав мои мысли, он продолжил говорить:

– На этой станции ты найдёшь живое сердце пропавшего бога. Увидев его, ты поймёшь, что тебе надо с ним сделать и, когда ты всё осознаешь, его сила станет твоей. Да, и не забудь купить билет. Без него тебя контролёры ссадят. Тогда никогда домой не доберешься. Прощай.

Я ещё хотел спросить что-то важное, но не успел даже понять, что именно, а наставник, простучав каблуками, уже встал и ушёл.

Проснулся я в два часа ночи, как подсказали мне цифры на экране моего мобильного. В окно заглядывала ущербная золотая луна, в доме установилась потрясающая тишина. Я чувствовал себя весьма перевозбуждённым, таким, как будто выпил не менее пяти чашек наикрепчайшего кофе. Спать я больше не хотел. Всё внутри меня пело – "Вот оно! Теперь я буду удовлетворён! Свершилось! Путь мне ясен!". – Абсурдность происходящего до меня не доходила, к тому же я не хотел, чтобы до меня что-нибудь доходило кроме волн эйфории от осознания близкого исхода.

До назначенного мне наставником времени оставалось десять часов и всё это время я не находил себе места. Включив во всех комнатах дома свет, я ходил по ним туда-сюда и с каждой минутой ожидание становилось всё более тягостным, невыносимым.

Наступило утро, солнце медленно стало двигаться к точке своего зенита. В одиннадцать утра, энергичный, как накачавшийся экстази профессиональный танцор ночного клуба, несмотря на бессонную ночь я отправился на станцию.

Глава 2

Зайдя на платформу станции «Благолепное», я направился к кассам. Других пассажиров нигде не было видно. Пустовала платформа. И вот, увидев эту пустоту, только сейчас я начал переживать: а вдруг на меня посмотрят, как на идиота, и скажут, что сейчас перерыв и никаких поездов не ходит? А тем более нет и не предвидится поездов, имеющих собственное название, похожее на выдумку шизофреника – «Поезд Несчастий», да ещё с нелепым номером 06061990. Но в кассе, к моему удивлению, когда я назвал номер поезда, кассирша спросила меня:

– До какой станции? – Её голос показался мне до противного гнусавым и нетерпеливым, таким, как у человека привыкшего каждый день общаться только с непроходимыми дебилами.

А я и вправду растерялся. До какой станции брать билет-то? Ведь наставник так и не сказал, как она называется. И тут, уже начиная гореть от непроизвольного стыда, мне в голову шурупом, откуда-то изнутри, извне моей памяти, вкрутилось искомое название моей конечной-начальной станции. Я ответил:

– Прошедшее Лето!

Застрекотал кассовый аппарат и снова прозвучал гнусавый голос:

– Двести пятьдесят рублей.

Я заплатил, получил, на вид, нечем не отличающийся от обычных билет на проезд и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Через минуту вдалеке прозвучал протяжный гудок электровоза и из-за поворота показался мой поезд. Поезд как поезд, только, мелькая мимо меня, его вагоны показались мне какими-то уж очень старыми. Такие уже и не встретишь. Внутри них стояли деревянные сиденья и форточки на окнах мог открыть разве только чемпионы по силовому троеборью.

Поезд остановился, с характерным пшиком и лязгающим стуком разошлись двери и передо мной открылся заплёванный тамбур, выдохнувший на меня вонючий, спёртый воздух. Сердце подпрыгнуло к горлу, мне стало страшно, я никак не мог решиться зайти внутрь. В животе противно заныло. Словно почувствовав мои сомнения, поезд немного дёрнулся и зашипел. Меня с испугу и бросило вперёд. Стоило мне оказаться в поезде и двери захлопнулись, поезд тронулся с места, поехал.

У меня всё ещё дрожали руки, когда я сдвинул одну половину двери, ведущей в вагон, в сторону. В вагоне ехало человек десять (ну хоть здесь есть народ), свободных мест оставалась уйма, но я выбрал место с правой стороны, через проход от которого сидела компания юношей панков. Давно я не видел настоящих панков. Последний раз я удостоился лицезреть такого настоящего антисоциального бунтаря году этак в 2001 – панк с причёской в виде торчащих из бугристого черепа огромных игл, сплетённых из волос дикого красно-жёлтого цвета, в джинсовой рваной куртке испещренной самопальными надписями названий его групп кумиров и леопардовых джинсах. И уже тогда он был реликтом, осколком когда-то могучего движения сопротивления государству паразитов, расплодившихся на теле трудового социалистического общества.

Сейчас видеть целую компанию его братьев не просто не типично, а скорее удивительно. Я присмотрелся к ним внимательнее. От того давнишнего игольчатого ёжика-панка они отличались довольно сильно, прежде всего своей серостью, стёртостью. Не было у них безумных ирокезов и весёлых надписей на штанах и куртках – «хой» и тому подобных. Мне на ум пришло определение, по-моему, довольно точно их описывающее – военные панки или панки военного времени социальных катастроф. Молоденькие, все не старше двадцати трёх лет. Сидели они довольно тихо, не балагурили, а смуро переговаривались. На коленях у каждого военного панка лежали пачки виниловых пластинок.

Заставило меня с ними вступит в разговор чувство духовной общности, замком соединившее, как вагоны товарного поезда на сцепке, меня и их. Облегчило мне сделать первый шаг то чувство лихорадочного возбуждения, в которое я окунулся прошлой ночью. Встав с места, подошёл к ним и сказал:

– Привет, ребят!

Они повернулись ко мне и двое из четверых ответили мне:

– Здрасьте.

В их глазах читалось недружелюбное – "И чего это тебе дядя надо?".

– Смотрю, у вас пластинки. Сейчас такие не найдёшь. У меня в детстве таких много было, а сейчас ни одной не осталось. Можно? – я присел с краю, рядом с одним из панков, худым парнем с лошадиным лицом, и протянул руку. – Ого! Гражданская оборона. – С белоснежной обложки на меня через чёрные круглые очки смотрел лидер группы, её создатель, творец и поэт Егор Летов. Одна сторона его головы была обрита, на второй половине росли по-женски длинные волосы цвета мышиной шерсти. Егор томился за колючей проволокой, и я сразу вспомнил слова его песни – "Я всегда буду против!".

– Что, знаешь их творчество? – спросил меня хриплым голосом панк со злыми глазками затравленной крысы.

– Ещё бы! Моя любимая группа в институте была. Но зачем вам столько? У вас их здесь, – я присмотрелся, прикинул и навскидку назвал число, – штук сто.

– Едем фабрику грампластинок спасать, – ответил обритый на лысо парень в замызганной старой косухе.

– Это как? – искренне удивился я.

– Понимаешь, долбаные бюрократы хотят закрыть единственную ещё функционирующую фабрику, производящую винил в нашей области. А мы не хотим. Вот приедем туда, устроим пикет. Будем пластинки бесплатно народу раздавать.

– Здорово. Далеко ехать?

– Нет, на следующей сходим, – ответил бритый.

Времени на размышления у меня не оставалось, и я представился:

– Меня зовут Илья, – я, стараясь быть как можно более дружелюбным, протянул им для рукопожатия свою ладонь.

Лошадиную морду звали – Костей, бритого – Андреем, хрипатого – Антоном, а не принявшего участия в разговоре панка, длинноволосого брюнета с волосами по плечи – Денис. После знакомства я продолжил подбивать клинья:

– Интересным вы делом занялись. Нужным. Мне это нравится. Можно мне с вами.

Парни переглянулись и, взяв инициативу на себя, бритый ответил:

– Давай. Раз хочешь. Только ты это… не мент?

Я сделал правдиво-удивлённое лицо и сказал:

– Я мент? Да ты что. Я в НИИ лаборантом работаю, – решил соврать я. Учёные вызывают больше доверия, чем торговцы.

– Да ты и не похож. Это я так спрашиваю, для проформы.

Поезд остановился, станцию не объявили. Мои новые знакомые собрались и пошли к выходу, я за ними. И у меня ничего не ёкнуло. Зачем, для чего я покидаю поезд? Так долго искал выход и теперь удаляюсь от него? Но нет. Всё правильно, так и надо. Не знаю почему, но так и должно было быть.

Выйдя на платформу, мы очутились в слякотном сером марте. Попутчики, не выказав даже малейшего удивления по поводу временного скачка из сентября в март, бодро зашагали дальше. Я с внутренним трепетом прочитал название станции – "Несчастная любовь". Мои ожидания не оправдались, название им не соответствовало. Но я и не думал, что всё будет так легко и просто.

Проходя мимо остеклённого закутка, укрывающего ожидающих своего поезда пассажиров от дождя и ветра, я увидел своё отражение. Мне снова был двадцать один год. Молодец, одетый в зелёную натовскую куртку и военные штаны. Худой, волосы густые, шапкой, расчёсанные по центру головы на прямой пробор, спадали двумя волнистыми шторками до уголков глаз. Я на мгновение остановился и всмотрелся в своё давно потерянное «я». Оно из меня выдавило мою нынешнюю сформировавшуюся взрослую личность, и я опустился на ледяное дно полного поражения.

Очнувшись, я побежал догонять моих случайных товарищей. Сегодня нам с ними предстояло организовать несанкционированный пикет около завода грампластинок. Так решило руководство московского отделения партии. Буржуи хотели скупить по дешёвке всё ещё крепкие корпуса и прежде всего землю завода. Поэтому капиталисты-клопы совместно с местными чиновниками-упырями запустили механизм банкротства предприятия. Мы этого допустить не могли. Конечно, сейчас пластинки уже не пользовались былой популярностью, но всё же в большой стране любителей послушать качественный винил нашлось бы ещё предостаточно. И главное – это работники фабрики, которых хотят выбросить как ненужный хлам на улицу. А их дети? Они отдали производству лучшие годы своей жизни и заслужили только пинок под зад? Несправедливо.

Жизнь вообще несправедлива, я убедился на собственном опыте. Меня в канун дня всех влюблённых бросила девушка. Мне было плохо, очень плохо. За первую неделю страданий я потерял пять килограммов. Спать я не мог, меня трясло, я потел, и моя постель к утру превращалась в гнусное болото, будто я обоссался. Все свои переживания я старался держать при себе. Мучался молча. Она училась со мной в одном институте, на одном курсе, только в параллельной группе. Каждую перемену я подвергался пытке, видя её около аудитории, наблюдая как она, улыбаясь, о чём-то весело щебетала со своими сучками подружками. Она словно нарочно выходила на каждой перемене из учебной аудитории и мелькала недоступной мечтой передо мной – растерянным и униженным. У неё появились новые вещи. Длинная бархатная юбка, которая ей очень шла, новая дутая куртка, сапожки. Иногда она звонила по телефону и долго с кем-то увлечённо общалась. Ещё она стала, не таясь, курить. Если раньше я запрещал ей это делать, то теперь не стесняясь, возможно мне на зло, она пускала дым, хотя и не умела этого, как следует, делать. Мстила она мне, что ли? Мои запреты или моя грубость стали тому причиной, я не гадал, с женской логикой трудно иметь дело, бесперспективно.

Ясно, она мне изменила, и её новый парень вероятно не бедствовал. Мне казалось, что именно его подарки она теперь носила с таким несносным вызовом, направленным, очевидно, в первую очередь мне. Я горел, меня выворачивало наизнанку и это притом, что формального объяснения между нами так и не произошло. Просто в один прекрасный момент мы поругались по телефону, она бросила трубку, и я не стал перезванивать. Я никогда в таких случаях не перезванивал, это всегда делала первой она. В этот же раз ссора выглядела довольно надуманной. Но осознание этого простого факта ко мне пришло потом.

На день влюблённых в её квартире планировалась вечеринка с участием наших общих друзей. Мы все уже сдали деньги в общий котёл лично хозяйке. И я надеялся, что она позвонит и как всегда сердито начнёт отчитывать, а окончательное наше примирение произойдёт в постели. Не тут-то было! День вечеринки «дня всех влюблённых» прошёл (в этом году он выпал на пятницу), прошли выходные, а она так и не позвонила. Тут до меня, наконец, дошла вся натужность последней ссоры с ней. Я ясно понял, она специально заговорила на тему неприятную мне и, несмотря на мою довольно нейтральную реакцию, раздула ситуацию до небес, сыграла оскорблённую невинность и, типа обидевшись, прервала разговор. Зачем ей это было надо? Всё очень просто: от моих услужливых завистливых глумливых приятелей, всё же побывавших из чувства жадности на той вечеринке, я узнал – она там веселилась с другим. Больше с того памятного раза мы с ней не разговаривали. Я страдал – она веселилась, всё замечательно, жизнь прекрасна и удивительна.