Таёжные были-небыли

В Гвасюгах встреча Нового года праздновалась в клубе, вернее, сначала собирались по домам, а потом, в обязательном порядке, все приходили в клуб, на общий праздник. Приносили с собой вино и всевозможные кушанья, устраивали общий стол.

Мы были молоды, в нас кипела энергия жизни и остаться в стороне просто не могли. Забрали с собой спящего сына и отправились на праздник. В клубе, на стульях, устроили спальные места для детей, а родители, веселились до самого утра.

Рядом с нашим Димкой спала красивая, как кукла, краснощёкая толстушка, по имени Жанна. Ей тоже было три года. А какое красивое имя! Удэгейцы вообще давали замечательные имена своим ребятишкам: Софья, Полина, Виктория. У Жанки была своя, особая история, которая приклеила к ней прозвище – подпольщица.

А дело было так. Её мать, Дарья, работала в детском саду помощником повара. Может быть не очень помощником, и не очень повара, но как бы там ни было, а доступ к кухне имела. Однажды, в картофельное пюре, она мелко, мелко искрошила лавровый лист, – и красиво, и запах хороший. Правда, ребятишки её не поняли, ни красоту, ни вкус, тем более.

Так вот, однажды Дарья, совершенно случайно, чуть–чуть забеременела. Обнаружила она этот недуг уже тогда, когда принимать какие-то решения было поздно, природа всё решила сама. Дарья старательно скрывала свою оплошность, ведь у неё уже и так росли трое, а замужем ещё ни разу не была.

Как ей это удалось, трудно понять, но факт есть факт, – скрыла, и никто не знал, ни подруги, ни сослуживицы, даже не подозревали, что она собралась рожать. А она, и вправду, однажды, в обеденный перерыв, родила девчонку и, желая избавиться от неё, бросила в подполье, в надежде, что та не «захочет» жить, ушла на работу.

Тут, как на грех, из школы пришли ребятишки, услышали какой-то писк, поискали и обнаружили сестрёнку. Помыли, завернули в тряпицу, оживили.… Как же радостно они сообщили матери, пришедшей с работы, что у них родилась сестра. Так и рассекретили Жанну, да ещё приклеили прозвание – подпольщица, так как родилась она, по мнению и глубокому убеждению детей, в подполе.

…Закончился охотничий сезон, охотники сдавали добытую за зиму пушнину и результаты не радовали. Я же сам ходил по ближайшим лесам и видел, что там есть и сколько, я знал и чувствовал, что добыто значительно больше, но в те времена свирепствовал чёрный рынок, где пушнина сбывалась во много раз дороже.

Пришлось проявить характер, не мог же я допустить, чтобы доверенный мне участок не выполнил план. По тем временам план – дело святое. Лозунг был: «План – закон, перевыполнение – честь». Пришлось побегать по дворам, покланяться охотничкам, и результат не замедлил сказаться. Уже на следующий день приёмный пункт был буквально завален пушниной, участок сделал тройное перевыполнение плана. По мясу тоже отличились, и вообще, как только мы с бухгалтером появлялись на центральной усадьбе, на нас смотрели как на волшебников, – Гвасюги и вдруг…

Бухгалтером у меня в то время работал Кендин Михаил Иннокентьевич – золотой души старик, но излишне выпивающий. Однако дело своё знал наилучшим образом и в работе был верхом порядочности. До этого, в прошлые годы, участок считался бросовым, – дальний и не перспективный:

–Как гиря на ноге во время купания, – говорил директор промхоза, – только и держим ради малых народностей.

А тут вдруг этот самый участок начал давать результаты, да какие результаты, просто не верилось!

…Весенний ледоход – удивительное, захватывающее зрелище. Река темнеет, как будто хмурится, несколько дней, сердится, раздувается и вот уже откуда-то сверху, издалека, доносятся раскаты, – будто гром, но раскаты не прекращаются, а уже сильнее и ближе начинает гудеть, поднимается ветерок и, запутавшись в прибрежных тальниках, посвистывает, кидает в лица зрителей, столпившихся на берегу, мелкую ледяную пыль.

А гул приближается, уже заметно подрагивает земля под ногами и люди начинают нетерпеливо вытягивать шеи в ту сторону, откуда идёт гул, ждут, что сейчас придёт огромный вал, распорет и раскромсает мозглявый пропревший лёд, но гул стихает, прекращает свои шалости ветерок, остаётся лишь затаённая тревога, – будет, всё равно будет!

И действительно, на широком плёсе перед посёлком, происходит шевеление, снова нарастает и приближается тревожный гул. Эти звуки, рокот, будто бы проникают в людей, переминающихся на берегу, наполняют их неудержимым восторгом и трепетом. А лёд на реке начинает шевелиться, вздыматься и снова присаживаться на своё место, как будто там, под этим огромным одеялом просыпается невиданный доселе зверь, просыпается и не может, лишь лениво потягивается в предутренней неге, но уже все знают, что он проснётся, обязательно проснётся. Теперь уже можно услышать и понять природу устрашающего гула, – это треск рвущегося льда. И вот уже сдвинулась самая середина реки, пробороздила десяток метров, прогрохотала и снова замерла огромной, безвольной массой, а гул и треск теперь уже доносятся снизу. Подвинулась река, теперь пойдёт, будет помаленьку размывать и отламывать малые и большие кусочки льда, перенося их с одного места и прилепляя к другому, будет наливаться от этого же льда силой, пока не накопит её столько, чтобы приподнять свой подточенный и разломанный панцирь, и уж волочь его, не останавливаясь более. От этого всепобеждающего движения далеко на берег выталкиваются толстенные, многотонные льдины и потом долго, до зелёной травки, жалобно плачут, истаивают под весенним лучистым солнцем.

В гвасюгинской протоке ледохода не бывает, она спокойно пропревает, протаивает. Весенне-грязный лёд много дней портит местный пейзаж своей неопрятностью, выставляя напоказ скрытые зимой помойки, кучки ядовито-зелёных бутылок, и прочую дрянь, вплоть до дохлых собак. Но всё это, в конце концов, смывается половодьем,– приходит большая вода, – это в верховьях начали обильно таять болота. Эта вода уносит все безобразия, очищает галечные берега и даже сносит переходной расхлябанный мостик, и теперь долго через протоку все будут добираться на лодках да оморочках.

… Зря старая удэгейка, баба Уля, умерла именно в это время, в половодье, когда шалая вода наполнила деревенскую протоку до краёв. Если бы она знала, как её будут хоронить, лучше бы потерпела немного.

А теперь как её перетаскивать на ту сторону, на кладбище, – вода совсем дурная прикатила, надо, наверное, для храбрости угостить мужиков хорошо. Угостили. С трудом умостили гроб в оморочку,– это маленькая, очень вёрткая удэгейская лодочка, и один из молодых охотников повёз старушку в последний путь.

Течение действительно было сильное, тут уж без прикрас, оно всегда здесь весной сильное, хорошо хоть рядом ещё одна оморочка поплыла, там двое ребят сидело, тоже смелые охотники, это они выловили гроб, когда тот вывалился на струе. Правда свою оморочку они спасти не успели, отпустили по течению, зато гроб к берегу притянули и за кусты привязали, – сил вытащить на берег не было,– ладно хоть сами не утонули, пьяные же. Переправившись обратно, похоронщики решили, что теперь уж всё равно, торопиться некуда:

–Обсохнем хоть чуток, а там видно будет, может, и завтра закопаем, главное из дома вынесли.

Начался процесс поминок. Этот «праздник» может затянуться надолго, если есть на что поминать. В данном случае видимо было на что, и бабушка Уля полоскалась в воде до самых « девятин». Благо речка весной холодная и инцидента не произошло, – схоронили, в конце концов, культурненько, правда, без процессии. Быстро унесли и уж не поминали более.

                        * * *

Так вот, оморочка – это малая лодочка, предназначенная лишь для рыбалки и охоты, она очень лёгкая и вёрткая. Нужно обладать немалой сноровкой, чтобы плавать на оморочке.

В противовес этому лёгкому флоту у удэгейцев были тяжёлые, огромные лодки – баты. Баты, это неимоверно, на первый взгляд, длинные, долблёные лодки. Предназначены они лишь для грузовых перевозок, для дальних путешествий, когда барахла всякого набирается очень много.

Так вот, изготавливаются баты, – а вернее изготавливались в недалёкие времена, а теперь уж, поди, и мастера ни единого не сыскать,– из цельного дерева, как правило, из тополя. Тополь выбирается весьма прямослойный и удивительно прогонистый. Конечно, и толщина обязательна, и должна составлять не менее полутора обхватов. Выпиливается такой внушительный сутунок длиною около пятнадцати шагов и перекатывается к месту работы. Обдирается кора, проводится тщательный осмотр и размечивание. Специальными топорами начинается выдалбливание внутренней части. На это уходит немало времени, в несколько дней не уложишься. После того как основная часть лишней древесины удалена будет, сверлятся мерные дырки по всему дну и бортам. Это для той цели, чтобы лишка не вырубить, не перетончить дно или борта. В последствии в дырки те забиваются добрые чёпики из сухой деревины, и, размокнув в воде, они не заметны вовсе и течи не дают.

Когда же бат по всем размерам вырублен и выструган, начинается очень серьёзная работа по разведению бортов. При неумении или торопливости можно всё испортить в один миг.

Лодка устанавливается на козлы и под ней разводятся костры, которые будут разогревать дерево, но не должны его жечь. Готовится горячая вода в больших количествах и внушительными квачами, чтобы не пожечь руки. Размачивается весь корпус лодки. Процесс длительный, необходимо прогреть и распарить корпус посудины до такой степени, чтобы борта можно было развести, не надломив и не надтреснув, и распереть заготовленными колышками – копыльями.

Затем много времени уходит на высушивание лодки, ведь при полном высыхании она может покоситься на ту или другую сторону. Необходимо укарауливать эти моменты и, прибегая к разным хитростям, удерживать лодку в правильной форме до полной просушки и закрепления.

Для долгого служения некоторые хозяева в конце ещё огнём сглаживали все заструги, а некоторые просто затирали всё дно расплавленной смолой, и бат такой многие годы служил верой и правдой своим хозяевам.

При дальних кочёвках стойбища в бат можно было загрузить весь семейный нехитрый бутор. Это и разобранные жилая и хозяйственная юрты, и все спальные принадлежности, такие как одеяла, матрацы, шкуры. Загружалась вся одежда, посуда, провиант. Сверху усаживалось пять-семь детишек, да пара стариков. В нос лодки, как и в корму, вставали шестовики, они и толкали бат хоть против течения, хоть вниз, – по

течению реки. Вниз конечно легче, но и против течения, а оно в тех местах весьма быстрое, лодка шла удивительно легко и споро.

Парни, управляющие ходом, шутили, что мол, один раз толкнись шестом и можно трубку выкурить, пока посудина потеряет ход.

Добрые были лодки. Теперь уж таких нет. Из досок делают. Да на них не больно-то на шестах походишь, так, разве что по течению, а вверх только на моторе.

Однажды, в осенние, укороченные уже дни, удэгейцы отправились на центральную усадьбу за подтоваркой на долгую зиму. Дороги тогда ещё не было и всю продукцию в торговый распределитель, позже переименованный в магазин, завозили по воде. И лишь поздней зимой, по загорбелым мостам замороженных таёжных рек, открывался доступ в дальние удэгейские поселения на конных санях. Тянулись тогда обозы с продукцией разной, в основном съестной,– мукой, сахаром, солью, крупой, а обратно рыбой да дичиной гружёные.

Так вот, снарядились удэгейцы на пяти батах за продукцией на первую половину зимы. В каждой лодке два шестовика, а на передней заготовитель посерёдке сидит, с портфельчиком.

Вниз-то легко укатились, течение быстрое, уже на второй день на месте были. Ещё два дня ушло на получение товаров, да оформление бумаг. Пока начальник с портфелем по конторским кабинетам важничал, бумажкам разным ход давал, мужики успели передраться на берегу и уж снова помириться.

А ссора произошла из-за товара. Начальник приказал всю водку в одну лодку составить.

–Так не пойдёт,– возмутились обиженные шестовики,– вы, значит, водку повезёте, а нам прикажете крупу толкать против течения!!!

Каждый понимал прекрасно, что водку везти гораздо легче, даже против течения, а ещё и веселее намного! Вот и переложили мужики весь товар.

Когда начальник вернулся, озабоченно помахивая тощим портфельчиком, работники уже мирно сидели на прибрежных камнях и разливали очередную «белоголовочку».

–Я же вам запретил прикасаться к водке,– выкатил глаза начальник,– зачем перегрузили весь товар?!

Он ещё что-то кричал и бегал по берегу, запинался за камни, сердился, а удэгейцы лишь широко улыбались, соглашаясь с начальником, кивали ему головой и пьяно прикрывали масляные глаза.

Нужно было хоть сколько-то отъехать от деревни, а то уже и местные любители «огненной воды» стали собираться на берегу и могло случиться непоправимое,– ещё малость и все выйдут из-под контроля, начнётся поголовная дармовая пьянка.

Заготовитель что было мочи, гаркнул на мужиков:

–По лодкам!– и сам стал отталкивать от берега перегруженные посудины. В последний бат неловко вскарабкался, зачерпнув в сапог воды, и уселся верхом на товар.

Лодки долго плутали по протоке, торкались друг в друга и, наконец, выровнялись, растянулись рваной линией и стали медленно удаляться от деревенского берега. Шестовики, хоть и с трудом, но удерживали равновесие и тяжёлые баты, вспарывая хрустальные, осенние струи, продвигались против течения.

К вечеру причалили на пустынный берег одного из многочисленных островов и устроились на ночлег. Удэгейцы выпросили у начальника «похмелиться» и вскорости уже снова весело заговорили, залопотали на своём языке, съездили кого-то по морде, долго потом выясняли, за что и лишь поздно ночью приткнулись, кто где, задремали, укрывшись лишь холодным речным туманом, набежавшим с верховьев.

В ранних предутренних сумерках удэгейцы зашевелились, передёргивали плечами от холода и сырости, соображали, где они. Потихоньку расшевелили тлевший костёр и вздули огонь. Заботливо прикрыли похрапывающего начальника сползшей шубой и гуськом потянулись к берегу, к лодкам. Там они торопливо, прямо из горлышка, выпили

две бутылки водки и благостно прищурившись, расселись на прибрежных росных камнях,– прочувствовать желанный момент излечения от похмелья и вкусить радость нового опьянения. Вскоре почти все закурили и разговаривали уже не шепотом, а в полный голос, по хозяйски разливая огненную воду в не весть откуда появившуюся кружку.

От шумных разговоров, доносившихся с берега, наконец, проснулся начальник и почти сразу всё понял. Он опять кричал, бегал вдоль лодок и размахивал руками. Даже тыкал кулаком в затылки улыбающихся шестовиков, но те уже плохо понимали причину его сердитости, ведь жизнь так хороша…

Перегрузив ящики с водкой в один бат, как и было в самом начале, умостившись посерёдке, начальник объявил всем, что теперь он сам будет наливать водку, но для этого желающие выпить должны обогнать остальные лодки.

Наивный! Он думал, что работнички сразу схватятся за шесты и начнётся

захватывающая гонка, соревнование, но этого, увы, не произошло.

Мужики неторопко отталкивали лодки от берега и трудно шарахались в них, удерживая пьяное равновесие шестами. Наконец получилось так, что бат с начальником уже скрылся за скалистым мысом, а остальные лодки ещё не набрали ход.

–Ничего, догонят, у них теперь есть стимул,– сам себя убеждал начальник и подбадривал своих шестовиков.

Спустя какое-то время из-за мыса появилась ещё одна лодка, потом ещё, и он вовсе успокоился, подставил лицо утреннему солнышку и, улыбаясь, прикрыл глаза.

На последней лодке мужики оказались послабее. Утреннее опохмеливание утомило их напрочь, и они никак не могли сообразить, куда нужно ехать, толкались шестами в разные стороны, отчего бат крутился на мелководье, то и дело торкаясь дном в камни.

И вот шест одного из них скользнул, опоры не получилось, пьяной реакции не хватило и лодка, трудно накренившись, сначала зачерпнула бортом приличное количество воды, а затем резко «выправляя положение» моментально опрокинулась в другую сторону.

Охнув от холодной купели, мужики враз очухались и стали вылавливать расплывающийся по мелководью товар. Мешки с сахаром сразу утонули и лежали смирно, поэтому их пока не вылавливали, а вот мануфактура,– тюки материала, эти стали расплываться всё шире и могли совсем уплыть, их стали ловить и складывать пока в кучу, на мелководье. Они быстро пропитались и сделались дюже тяжёлыми. Потом подтянули лодку и волоком вытащили на камешник сахар. Тюки материала тоже пришлось таскать волоком,– не поднимешь.

–Ничего, с сахара вода быстро убежит, а тряпки надо разматывать, сушить.

Вскоре вся коса от самой воды и до леса раскрасилась в разные цветные ленты. Даже по кустам были растянуты сотни метров цветастой материи. Мужики выжали свои штаны, рубахи, и, разбросив их по тёплым уже камням, грелись на солнышке.

–Хорошо дождя нет, а то, как бы сушили тряпки…

–Да-а, хорошо…

–Плохо, что сахар замочили.

–Ничего, мы не скажем начальнику, он не увидит…

–Да, не надо говорить…

«Тряпки» высохли довольно быстро, даже быстрее чем рубахи и мужики стали торопливо сворачивать тюки, в тайне надеясь ещё сегодня догнать товарищей, и может даже выпить чуть-чуть.

      Первый же свёрнутый тюк несколько озадачил людей, и они удивлённо смотрели на него, озабоченно почёсывая затылки.

–Надо туже скручивать, а то так много места занимать будут.

–Да, правильно, надо туже…

Следующий тюк сматывали более усердно, старательно прижимая коленями, даже пот выступил на лицах, но тюк всё равно скрутился неровно и, раздувшись, как хорошо упитанный олень, весомо развалился на камнях, будто надсмехаясь над мужиками.

–Хоть как туго крути, всё равно не войдут в лодку.

–Да, однако, не войдут…

Остальной материал скручивался не столь усердно и тюки получились вообще немыслимых размеров и самой причудливой формы.

Когда работа была завершена, и мужики осмотрели гору мануфактуры, они снова стали шмыгать носами и чесать затылки.

–Однако три лодки надо…

–Да, однако. Или четыре…

И действительно, цветная куча материала сиротливо пролежала на косе более недели, пока за ней не приехали освобождённые от груза лодки.

Таких, или подобных историй в жизни удэгейцев множество, и все они по детски безобидны и наивны. Взрослый и трезвый человек, глядя на этих детей природы, часто имел возможность удивлённо покачать головой и хмыкнуть себе под нос, загадочно улыбнувшись.

                        * * *

Весна и начало лета привносят в жизнь людей замечательные изменения, – заботы огородные, пчеловодные, садоводческие, изменяют сам облик посёлка, расцвечивают. Растёт же в тех местах, всё дурнинушкой, влажный и тёплый климат способствуют этому. Любой овощ, семечком брошенный в землю, к осени заставляет удивляться и радоваться самых нерадивых хозяев. А уж если поухаживать, прополоть, да подрыхлить земельку, вообще напрёт, что и в подполье не уложишь. Отзывчивая на уход и дюже благодатная земля в тех краях.

Удэгейцы же, не обременяют себя огородными заботами, за малым исключением, они, с приходом тепла, выселяются из посёлка на речные, вольно обдуваемые всеми ветрами, песчаные косы. Привольно и весело жить на реке, а как радуются этому переселению малые ребятишки, – удочки, остроги, луки с настоящими стрелами, – их постоянные занятия. Постепенно коса обживается, на ней всё больше и больше вырастает временных построек, как жилых, так и хозяйственных. Потом появляются шесты, на рогулинах, увешанные крупными рыбинами, это начинается заготовка рыбы на зиму. Рыбу, а в основном это ленки, пластают по хребту и, развернув, развешивают на солнышке, – вялят. А когда повезёт, устанавливаются такие же шесты, с пластинами мяса, – ох и вкусна вяленая изюбрятина.

За лето стойбище несколько раз меняет свою стоянку, – люди переезжают в рыбные, более кормные места.

Заядлые поклонники Бахуса, удэгейцы, не пропускали ни одного удобного случая, чтобы загулять, запировать. Поднимающиеся с низовьев лодки с «городскими» рыбаками, тормозились общими усилиями, – на приплёсок выбегало и выползало всё население, а ребятишки, даже заскакивали в воду, не взирая на её прохладность. Все начинали махать руками и ногами, кричать на все голоса, чтобы привлечь внимание и остановить проплывающую лодку.

Причалившим путешественникам, в обмен на водку, предлагалась рыба всех видов, мясо, а ближе к осени ягоды и орехи. Если же выпивки долго не было, люди начинали скучать, нехотя занимались рыбалкой, долго спали, на охоту – на солонцы, вообще переставали ходить. В конце концов, кто-то не выдерживал и, коротко собравшись, уезжал, а вернее сказать улетал, как на крыльях, в посёлок, – попировать. Спокойная жизнь заканчивалась, стойбище приходило в движение, все куда-то собирались, торопились, ревели дети, взбрыкивали и захлёбывались лодочные моторы, упираясь в тугую, речную волну.

Но вот смолкали переругивания между мужиками и женщинами, – пустела коса, лишь кое-где ревели ещё сопливые ребятишки, которые не смогли уговорить родителей взять их с собой, да у костра, лениво шевелилась старуха, раскуривая замусоленную, обгоревшую до самого мундштука трубку.

Может быть, и вернётся к вечеру, а то и к ночи совсем, какая-нибудь лодка, ткнётся неаккуратно – пьяно в берег и, приехавшие хозяева стойбища, трудно перевалятся через борт, и будут шарашиться, искать в потёмках свой чум, будить пряниками заспавшихся в беспорядке пацанов. А может, и не вернётся в эту ночь лодка, только дня через три приедут, виновато пряча глаза от встречающих ребятишек.

Но проходит какое-то время, – день, два, и снова на стойбище всё приходит в норму: рано утром, лишь солнышко показало свой краешек из-за хребта, когда ещё и комар не просушил росные крылья, молодые парни вытаскивают из лодок, уже снятые сети, и развешивают их на кольях, выбирают рыбу. Женщины мелькают у очага, бренчат закопченными сковородками и котлами, а в обеденную жару на приплёске слышен радостный гвалт ребятни.

Часто бывая в таких летних поселениях удэгейцев, я всегда видел лишь радушие с их стороны и непоказное гостеприимство:

–О-о, начальник приехал, проходи, пожалуйста, отдыхай, сейчас ленка убьём, талой угостим.

И уже забегали женщины у костра, поторапливая вздувающих вялый огонь ребятишек, разогревают чай и стряпают свежие лепёшки, а кто-то из мужчин, берёт острогу и спешит на берег. Он действительно убивает там ленка, как будто тот специально стоял и ждал этого, приносит его, изгибающегося дугой то в одну, то в другую сторону, и делает замечательное угощение – талу.

Тала, – это освобождённая от кишок и костей тушка ленка, особым способом нарезается острым ножом на деревянном лодочном весле, заправляется солью и перцем, покруче, и кушают это угощение прямо руками. И готовить талу нужно непременно на лодочном весле, – вкуснее.

Привольно живут удэгейцы летом, да они вообще привольно живут, и летом и зимой. Часто даже не знают, какое сегодня число месяца, какой день, да что там день, месяц могут не знать.

–А зачем нам это?

И действительно, – зачем? Они веками жили так, и это им нравилось, и сейчас нравится, ну и пусть живут.

Кстати, кое-какие мысли в этом плане, в отношении малых народностей севера. Наверное, Бог больше любит луноликих людей, а то зачем бы он их поселил в богатые, рыбные, более сытные места, где не нужно прилагать особых усилий для обеспечения себя пищей, зачем бы Он предоставил им такое беззаботное житьё.

Даже взять, к примеру, тундру, где живут эвенки, якуты, селькупы, долгане, ненцы, ханты, манси, и другие северные национальности. Конечно, условия там суровые, в том плане, что холодно, зато много пищи, – это и рыба и несметные стада оленей. А возьмите бурят – монгольские степи, там тоже, можно выращивать множество скота, не заботясь особенно о его пропитании, – круглый год на подножном корме. И только средняя полоса, заселённая «русаками», в большинстве своём, не имеет столько рыбы, а чтобы прокормить себя мясом, нужно всё лето заниматься заготовкой кормов на зиму, – не выгонишь просто так скотину, – морозы и снега глубокие, не дадут ей прокормиться, как оленю на севере, или как стадам бурятским, да монгольским на юге.

Видно в чём-то больше провинился русский человек перед Богом, чем прочие, потому, как не пустил он его и на азиатские юга, где можно легче прожить за счёт растущих обильно разнообразных плодов. Там поселил Он казахов, киргизов, узбеков, китайцев и прочих людей, не слишком отличающихся от луноликих. И всем им, почти всем, не нужно знать, какое сегодня число и какой день недели. А может это и правильно?

… Река Хор, в те годы была удивительно богата рыбой. В любой день, после работы, я садился в лодку, отскакивал на моторе вверх, против течения, километров на десять, и спускался самосплавом домой, бросая блесну спиннинга то под один берег, то под другой. И за этот час налавливал рыбы столько, что и за неделю не съесть, а рыба какая отменная, – ленок, да таймень.