Дела семейные

– Есть одна проблема, – говорил мистер Бурди. – Мы, конечно, заперли конюшню и не дали вырваться коню, но теперь нужно искать кобылку.

– О чем он? – не поняла тетя Наргеш.

– Мистер Пословица считает, что жених готов, но надо найти ему невесту.

– А вы не думаете, – робко спросила она, – что брак по любви был бы лучше сватовства?

– Безусловно, – ответил его отец. – Думаешь, мы против? Но дело в том, что наш Нари, похоже, не влюбляется в девушек-парси. Значит, мы сами должны подобрать ему подходящую невесту.

– И будет это непросто, помяните мое слово, – вмешался мистер Котвал. – Можете искать не в одном Бомбее. Можете искать невесту от Калькутты до Карачи. Но как только семья невесты начнет наводить справки, сразу выяснится, что у Нари была связь с феранги, с иноверкой.

– Этого не скрыть, – согласилась миссис Унвала, – так что придется идти на компромисс.

– Не сомневаюсь, что Нари найдет прелестную жену. – Мать проявляла лояльность к сыну. – Лучшую из лучших.

– А я думаю, что про лучших лучше забыть, – возразил мистер Бурди. – Что посеешь, то и пожнешь. Нельзя пахать стерню сегодня, а назавтра ожидать урожай.

Посмеялись. Шутки становились все вольнее. Соли высказался насчет феранги, которые подтирают задницы бумагой, не понимая, что вода гигиеничней. Отрешенность, с которой Нариман слушал все это, испарилась.

– Как мне всех вас жалко, – сказал он, не скрывая отвращения. – Вы дожили до старости, не нажив мудрости.

Он резко отодвинул стул, царапнув им о пол, и вернулся на балкон. Взялся за книгу, глядя на страницу невидящими глазами. С моря дул легкий бриз. Из гостиной доносились голоса родителей, они извинялись за выходку сына: бедный мальчик не в себе, он же совсем недавно порвал с этой… Он пришел в ярость от того, с какой уверенностью они судят о его чувствах.

– Прекрасный принц не оценил нашего юмора, – говорил мистер Бурди, – но зачем же оскорблять нас?

– По-моему, это он из какой-то книги, – предположил мистер Котвал.

– Большая моя ошибка, – сказал отец. – Книги. Слишком много книг. Нари набрался современных идей. А находить равновесие между традицией и современностью так и не научился.

– Со временем все придет в норму, – успокоил его Соли. – Не волнуйся и не спеши – шаг за шагом.

– Вот именно, – подхватил мистер Бурди, – поспешишь – людей насмешишь. Тише едешь, дальше будешь.

Но вопреки собственным советам друзья семьи быстро нашли ему пару.

– Тебя познакомят с Ясмин Контрактор, она вдова, двое детей, – сообщили Нариману. – И это лучшее, на что ты можешь рассчитывать, мистер, с твоим-то прошлым.

Или вдова, объяснили они, или женщина с дефектом. Выбор за ним.

– Что значит с дефектом? – полюбопытствовал он.

– Ну, скажем, косоглазая, или глухая, или одна нога короче другой, а может быть, просто болезненная – слабые легкие или проблемы в департаменте деторождения, – шутливо отвечали они. – Мало ли кто попадется. Если он предпочитает такую, они наведут справки и составят список. – Никто не спорит, ты жених видный и образованный. Твой недостаток – твое прошлое, потерянные годы, из-за которых ты перешагнул за сорок. Но ты не волнуйся, мы все учли – ее характер, положение ее семьи, как она готовит и дом ведет. Мы считаем, что вдова будет хорошей женой.

Как инвалид, на каждом шагу опекаемый врачами и сестрами милосердия, он безвольно прошел весь процесс, подавляя сомнения и дурные предчувствия, внушая себе, что традиционный путь – лучше всего. Он стал мужем Ясмин Контрактор и официально усыновил ее детей – Джала и Куми. Но за ними сохранялась фамилия отца. «Менять детям фамилию, – сказала его новая жена, – все равно что историю переписывать». Сравнение импонировало его академической душе, и он согласился.

«И это, пожалуй, была моя первая ошибка», – думал Нариман, продолжая бороться с пуговицами на подаренной ко дню рождения рубашке. Как реагировали Джал и Куми в детстве на фамилию, которую не носили остальные члены семьи? Обижались? Чувствовали себя обойденными? Надо было подумать, как они это воспримут, прежде чем соглашаться с Ясмин. Он был обязан постараться заменить детям умершего отца, дать им нормальное детство, которого у них никогда не было, водить их на экскурсии, устраивать пикники, игры, стараться подружиться с ними – и, возможно, все обернулось бы по-другому. Но тогда он не владел искусством видеть мир детскими глазами, по-детски воспринимать его. Теперь это куда легче.

Так и не совладав с пуговицами, он отложил рубашку и направился в клозет. В животе угрожающе урчало. Бредя по длинному коридору в конец квартиры, пытался припомнить, что съел.

Каждый шаг требовал напряженной сосредоточенности, дрожащая рука искала опору у стены, по всей длине увешанной большими портретами. Его предки – строгие лица и жесткие линии губ – хмурились в потемневших рамах, сверху вниз наблюдая за его частыми проходами в клозет. Он нередко тревожился, поспеет ли вовремя. Но эта несчастливая квартира хотя бы оправдывала мрачность семейных портретов. Ему чудилось, что лица на фамильных изображениях делались все угрюмей с каждым днем.

Он запер дверь на задвижку и сел с благодарностью за то, что в единственном выжившем клозете есть стульчак. В двух других приходилось присаживаться на корточки, чего бы он никак не сумел.

С другого конца коридора, от его комнаты, донесся голос Куми, которая просила папу поторопиться, поскольку Роксана с семьей должны вот-вот подойти. Потом он услышал в коридоре ее шаги, приближающиеся к клозету. Она подергала ручку.

– Кто там?

– Я.

– Можно бы по вони догадаться.

Вернувшись к себе, он застал ее в комнате. Где-то в доме продолжал стучать молоток.

– Ты нарушил правило, папа. Пошел в клозет без предупреждения.

– Извини. Забыл.

– Мне нужно по-маленькому, я бы сбегала первая. А теперь придется нюхать твой запах. – Она помолчала. – Хорошо, одевайся. Они придут с минуты на минуту, и я окажусь виноватой, что ты еще не готов.

Он протянул ей новую рубашку. Рука дрожала так, что рубашка развевалась как флаг.

– Пуговицы не застегиваются.

Рубашка была с длинными рукавами, Куми помогла ему надеть ее. Он спросил, откуда этот непрерывный стук.

– Это Эдуль Мунши внизу. Откуда еще. У нас в доме только один маньяк «умелые руки».

Куми застегнула манжеты и взялась за пуговицы на груди, когда в дверь позвонили. Нариман просиял: наконец-то! Роксана, Йезад, Мурад и Джехангир – все пришли! Нетерпеливые пальцы схватились за пуговицы.

Куми оттолкнула его руку, поспешно застегнула рубашку на груди, не стала возиться с оставшимися пуговицами, торопясь закончить последние приготовления на кухне.

– Семейство Ченой всегда является минута в минуту, – ворчала она, – даже в проливной дождь!

Глава 2

Джал пропустил гостей в квартиру и побежал с зонтиками и плащами в ванную, чтобы с них не натекло перед дверью. Возвратился с тряпкой, подтер пол в коридоре. Гости старательно вытерли ноги о коврик, и Джал повел их в гостиную.

– В самый ливень попали!

– Ну да! А эти два безобразника выскочили из дому с непокрытыми головами, – пожаловалась Роксана. – Ты только посмотри на их волосы, просто вода течет. Ты не дашь мне полотенце, Джал?

– Конечно!

Рассаживая гостей по истертым диванам и креслам, он без нужды переставил парочку кофейных столиков, схватился за диванные подушки, которые тут же водворил на прежние места, включил настольную лампу и встревоженно осведомился, не бьет ли свет в глаза.

– Ничуть, – заверил его Йезад.

Обычная хлопотливость Джала маскировала его радость от встречи. Он поспешно извинился, объявив, что должен помочь Куми на кухне.

– Полотенце, Джал, – напомнила Роксана. – Пока эти шайтанята не простудились.

– Ох, извини!

Понесся за полотенцами, через минуту вернулся, продолжая извиняться за промедление.

Роксана набросила полотенце на голову Джехангира и так энергично терла, что у того плечи ходили. Он решил усилить эффект и задергал руками и бедрами в дикой пляске.

– Стой спокойно, клоун, – одернула его мать.

Она взъерошила сыну волосы, проверяя, сухие ли.

– Так. Твоя очередь, Мурад.

– Я сам, – воспротивился Мурад, отстаивая суверенитет, обретенный вместе с недавним тринадцатилетием.

Мать передала ему полотенце, достала из сумочки гребень. Джехангир терпеливо ждал, пока Роксана причесывала его и делала пробор слева.

– Теперь ты хоть на бандита не похож.

Мурад взял у матери гребень и подошел к застекленной горке у противоположной стены. Смотрясь в стекло, он тщательно причесал волосы на собственный лад, без пробора.

Роксана спрятала гребень и предупредила сыновей, чтобы они хорошо вели себя, не надоедали тете и дяде. Йезад добавил и свое предостережение, пробормотав при этом, что никому не известно, как им не надоедать, самый верный способ: ничего не говорить и ничего не делать.

– Изображайте статуи, – посоветовал он.

Мурад и Джехангир рассмеялись.

– Я серьезно. Лучшая статуя получит приз.

– А какой приз?

– А сюрприз!

Оба немедленно застыли, стараясь не моргать и следя, кто первый не выдержит. Однако вскоре статуя-Мурад ожила и стала разгуливать по гостиной. Сначала Мурад выглянул в окно из-за гардин, потом решил раздвинуть их. Но потянул за обе сразу – и гардины обрушились вместе с карнизом.

– Ну, видишь, что ты натворил? Сейчас же сядь на место, – прикрикнула мать, изображая суровость, которая ей никогда не удавалась. – Ты старше Джехангира и должен подавать ему хороший пример!

Мурад подобрал с пола карниз и начал нанизывать на него гардинные кольца. Надев одну гардину, он обнаружил, что вторая соскользнула с другого конца карниза.

– Слышал, что мама сказала? – вмешался Йезад. – Брось!

– Я хочу сделать, как раньше было, чтобы тетя не сердилась.

Йезад приподнялся на диване, будто собираясь встать на ноги.

– Я кому сказал сесть!

Заметив вспышку гнева в отцовских глазах, Джехангир напрягся, надеясь, что брат не ослушается приказа. Вспыльчивость отца братьям была хорошо известна. Мурад надул губы и плюхнулся на стул. Отец мгновенно сменил гнев на милость.

– Будем надеяться, тетя не убьет нас.

Роксана не сомневалась, что Куми сразу прибежит на шум. Но та не показалась – вместо нее в дверях появился Нариман, в новенькой рубашке, неровно заправленной в брюки.

– С днем рождения, дедушка! – хором закричали мальчики.

Опережая брата, Джехангир соскользнул с дивана и ринулся к Нариману, который медленно шаркал к своему креслу.

– Стой! – перехватила его Роксана. – Ты так дедушку с ног собьешь, дай ему сесть.

Роксане показалось, что отец сильнее волочит ноги, чем при их прошлой встрече, и, конечно, он совсем ссутулился. Доктор предупреждал, что симптомы паркинсонизма будут усиливаться по мере прогрессирования болезни. Что за слова они употребляют, подумала тогда Роксана, прогрессировать! Прогресс…

Опускаясь в кресло, Нариман не удержал равновесие и тяжело рухнул на сиденье. И улыбнулся, видя тревогу на их лицах.

Джехангир обнимал и целовал деда, легонько тиская его подбородок, будто резиновый на ощупь, как ююба, весь в редких щетинках, твердых как сахарные крупинки. Дед смеялся и наклонял голову для следующей части ритуала – поглаживания по лысине.

Ритуал возник несколько лет назад, когда дед брал мальчиков за подбородки, а они отвечали ему тем же. Завороженные дедовой щетиной, они ощупывали все его лицо, приходя в полный восторг от гладкости и твердости блестящей лысины, которая так замечательно контрастировала с рыхлым подбородком.

Мурад, чувствуя, что ему уже не по возрасту детские игры со щетинистым дедовым подбородком, протянул деду руку. Нариман пожал ему руку и притянул к себе, чтобы обнять.

– Дедушка, покажи зубы! – попросил Джехангир.

Нариман вытолкнул языком вставную челюсть на губу и сразу вернул ее на место.

– Еще!

– Не тормоши дедушку, – сказал Йезад. – С этим безобразником никакого сладу нет! Поздравляю, чиф, и желаю многих лет.

Он сердечно пожал Нариману руку и потрепал его по плечу.

Наконец пришел черед Роксаны. Она обняла отца, сказала, что он прекрасно выглядит, ее это так радует!

– Господь благослови тебя, папа, и дай нам Бог много, много лет праздновать твой день рождения!

– Как минимум до сотого, – сказал Йезад.

– Да, дедушка, – поддержал Мурад. – Ты должен выбить сотню. Как Сачин Тендулькар в матче против Австралии.

– Подумаешь, – фыркнул Джехангир, – остается всего двадцать один день рождения!

– С арифметикой у тебя все в порядке, – усмехнулся Нариман, – но у меня и так было слишком много дней рождения.

– Не говори так, папа, – попросила Роксана, и тень пробежала по ее лицу.

Она сидела на диване рядом с креслом отца.

Заглянувший в гостиную Джал подстроил свой слуховой аппарат, который особенно донимал его, когда разговаривали несколько человек.

– Что? Что такое? Кто говорил про сотейник?

– Про сотню, – поправила Роксана и пересказала брату то, что он не расслышал.

Джал улыбался и кивал. Но тут его позвала Куми, и он заспешил к ней на кухню.

– А у тебя сколько дней рождения до сотни? – спросил Нариман Джехангира. – Девяносто два?

– Нет, дедушка, так было в прошлом году. Теперь всего девяносто один.

– А у Мурада?

– Всего восемьдесят семь.

– Замечательно. Скоро вы будете молодыми людьми, у вас появятся девушки. Надеюсь, вы меня пригласите на свои свадьбы?

Настроение Наримана улучшалось с каждой минутой. Веселье, смех и молодость действовали как противоядие обволакивающей эту квартиру унылости, тем тягучим часам, когда ему казалось, что даже стены с потолками покрыты налетом тоски несчастливых десятилетий. Даже мебель из тика и розового дерева, громоздкие шкафы и кровати с балдахинами на четырех столбиках, тяжеловесные остовы, ждущие пугающей кончины, опять выглядели уютно и приветливо. А длинный ряд фамильных портретов в коридоре – как комичны сейчас их кислые лица!!

– У Джала и Куми все хорошо? – шепнула Роксана.

– Обычный театр и фырк-фырк, ничего особенного. По большей части…

Он замолчал – в гостиную входила Куми с большим блюдом хрустящих картофельных ломтиков и громким «хэлло», обращенным ко всем собравшимся. Взгляд ее сразу упал на свалившиеся гардины, но негодование не успело излиться в слова – Роксана опередила ее:

– Видишь, что этот негодный мальчишка натворил! Ну ничего, он еще свое получит!

Куми осталось только проявить великодушие:

– Ничего страшного. Джал все приведет в порядок. Только бы бесстыжие зеваки в окна не начали заглядывать.

– Мы же на третьем этаже, тетя, – встрял Джехангир.

– Ты думаешь, зеваки лишь только по улицам бродят? Могут из окна напротив пялить глаза. Или даже в телескоп смотреть из во-он той высотки, что в миле отсюда.

– Кто там смотрит из высотки? – недоуменно вопросил Джал.

– Выключил бы ты свою машину, – посоветовала Куми, – все равно разговор ведь не о серьезном.

– Пускай слушает! – возмутилась Роксана. – Ему тоже хочется участвовать в разговоре.

– А кто будет платить за новые батарейки? Ты знаешь, почем они и как их жрет эта его коробочка?

– Аппарат – вещь необходимая, это как лекарство.

– Оттого, что вещь необходима, деньги на ее покупку чудом не появятся, – огрызнулась Куми. – Все дорого: лук, картошка, хлеб, масло, кухонный газ, – перечисляла Куми.

– Нужно составить бюджет на все расходы, – посоветовала Роксана. – Заведи отдельный конверт для каждой траты.

– Благодарю вас, я тоже проходила экономику домоводства в школе. Какой смысл в конвертах, когда в них нечего класть?

– Ты права. – Йезаду хотелось положить конец спору. – У всех одни и те же проблемы.

– Глупости! Вам же не приходится ухаживать за папой, а на это столько денег уходит!

Роксана открыла было рот, чтобы напомнить ей, что папа получает пенсию, но Йезад подал жене знак – дурацкий спор из-за батареек грозил перейти в полновесную ссору – и сменил тему:

– Скажи, Куми, что это за бесконечная стукотня?

– Это идиот Эдуль Мунши стучит, кто ж еще?

– Вот кто с радостью повесит гардины, – пошутил Йезад.

Джал изобразил ужас:

– Кто угодно, только не Эдуль. Если не хочешь, чтоб на нас потолок обрушился!

Все расхохотались. Эдуль Мунши, живший этажом ниже, считал себя талантливым мастером на все руки. Доказательством могла служить дверь в его квартиру – пластинка с именем хозяина прибита криво, крючок изнутри не попадет в скобку. Весь дом знал, что он владеет замечательным набором инструментов, и весь дом боялся его готовности прийти на помощь в случае поломки. Эдуль радостно предлагал соседям инструменты и себя в придачу. Он горел желанием поработать у соседей, потому что в собственной квартире ему больше не разрешалось ничего чинить. Миссис Мунши решила, что не может позволить мужу разрушить всю квартиру – должен быть предел.

– Интересно, кто тот несчастный, которого на этот раз подловил Эдуль на свои инструменты?

Снова раздался смех, и Нариман с удовлетворением обвел взглядом гостиную, радуясь, что ссоры удалось избежать.

– Не пора ли выпить? – спросил он.

– Пять минут можешь подождать? У меня готовы угли для лобана, и солнце уже село.

Она вышла из гостиной и вернулась в белом муслиновом покрывале, неся в руках серебряную кадильницу, источающую светлый дымок.

Роксана с наслаждением вдохнула запах ладана; для нее обряды и религия значили куда больше, чем для Йезада. После внезапной смерти матери воспитанием Роксаны занималась материнская родня – угрызения совести не позволили Нариману ни в чем противиться родственникам покойной жены. Они учили Роксану молиться, совершили ее навджоте – обряд посвящения в парсы, по праздникам водили в храм огня.

Позднее, в замужестве, ей очень недоставало соблюдения обрядов, но Йезад не верил в них, говорил, что ему достаточно посещения храма по большим праздникам, а ладан хорош только от москитов.

Серебряная кадильница в руках Куми, доставшаяся ей от мамы, вызывала у Роксаны благоговейное чувство и воскрешала детские воспоминания. Она ждала своей очереди поклониться огню. Но Куми сначала поднесла кадильницу Йезаду, который сидел ближе. Тот ритуально сложил ладони перед грудью.

– Покрой голову, – шепнула мужу Роксана.

– Извини, – пробормотал он.

Он прикрыл одной рукой макушку, другой повел в сторону кадильницы, направляя дым на себя. Мурад и Джехангир ухмылялись, наблюдая за неумелыми движениями отца.

Обойдя всех, Куми двинулась вокруг гостиной. За ней лениво тянулась струйка дыма. Торжественность, с которой она совершала обряд, забавляла мальчиков.

– Ваша тетка очень благочестивая женщина, – пряча усмешку, заметил Йезад вслед удаляющейся Куми.

– Воистину, – сказал Нариман. – Она на прямой связи с Богом.

– Не надо, – попросила раздосадованная Роксана, которой так хотелось сохранить ощущение торжественности обряда, когда кажется, будто с запахом ладана по дому плывут ангелы-фаришты.

Куми сбросила муслиновое покрывало с головы на плечи и объявила, что теперь можно и выпить.

– Что будете пить, Мурад и Джехангир, фанту или севен-ап? А может быть, – она широко раскрыла глаза, показывая, что речь пойдет об особом лакомстве, – может, вам налить моего домашнего малинового шербета? Я лично собираюсь пить шербет.

Детям был отлично известен теткин шербет – розоватый переслащенный безвкусный напиток.

– Шербет потом, – ответил Мурад, – а сейчас мне фанту.

– Мне тоже, тетя! – подхватил Джехангир.

Джал вызвался заняться взрослой выпивкой и принялся смешивать скотч и содовую для Йезада, Наримана и себя. Роксана попросила налить ей отвергнутого малинового шербета, и Куми сразу просияла.

– Мученица, – шепнул Йезад жене, легко коснувшись губами мочки ее уха.

Нариман заметил и тихонько улыбнулся. Он радовался счастью дочери, ее отношениям с Йезадом. Он часто видел, как они обмениваются едва приметными, невидимыми миру сигналами нежности.

Но ее выбор напитка Нариман опротестовал.

– Шербет? В день моего рождения? Нет уж, выпей чего-нибудь покрепче.

– Не нужно, папа, спиртное сразу ударяет мне в голову, а потом меня ноги не держат.

– Чиф прав, Рокси, – поддержал тестя Йезад. – Сегодня особый день.

Мурад и Джехангир тоже подали голоса:

– Да, мама, сегодня такой день!

Детям случалось видеть маму чуть-чуть навеселе не чаще одного, ну двух раз в год, но им это очень нравилось, потому что тогда с маминого лица исчезало выражение вечной озабоченности.

Роксана со вздохом, будто берясь за трудное дело, согласилась выпить рому с фантой.

– Только, Джал, капельку рома и побольше фанты.

Она откинулась в кресле, предвкушая праздничное удовольствие.

Мурад, дожидаясь своей фанты, от нечего делать подошел к горке, которая занимала почетное место в гостиной. Джехангир немедленно потянулся за братом. Горка всегда притягивала детей, как магнит, а от строжайшего наказа тети и дяди ничего там не трогать ее притягательная сила только возрастала.

Роксана с нарастающим беспокойством поглядывала на сыновей. Нариман повел рукой, будто желая успокоить дочь.

– Папа, ты себе не представляешь, на что способен Мурад. Такой чават растет, такой хитрюга! А младший ему подражает, когда они вместе. В одиночестве Джехангир может часами сидеть с книжкой или складывать головоломки.

Она легонько подтолкнула локтем мужа, чтобы тот следил за мальчиками.

– Боже сохрани, чтоб они что-то напортили в святилище.

«Святилище» было их тайным словечком для обозначения уймы безделушек, игрушек и стеклянных поделок, которыми была заполнена горка, благоговейно почитаемая Джалом и Куми. Среди чтимых святынь был клоун, который шевелил ушами, когда ему нажимали на живот, пушистая белая собачка с качающейся головой, крохотные модельки старинных автомобилей и работавший от батарейки Элвис Пресли, который беззвучно перебирал струны своей гитары. В былые времена Элвис пел «Деревянное сердце», но, как любил рассказывать гостям Джал, что-то в механизме сломалось в тот самый августовский день, когда умер Король.

Когда приобреталась новая безделушка, ее с гордостью демонстрировали гостям, потом торжественно помещали за стекло. Как говорил Йезад, единственное, чего недоставало в ритуале, это курения благовоний, возложения цветов и пения молитвенных гимнов. Он отмахивался от объяснений Наримана, что причина тут в болезни отца Джала и Куми и в их тяжелом детстве. На свете много обездоленных детей, возражал Йезад, но не все, выросши, фанатично играют в игрушки.

Помимо игрушек на полках стояли серебряные кубки – школьные призы Джала и Куми. К кубкам прикреплены карточки с указанием, за что получены призы: Джал Палонджи Контрактор, третья премия, бег на трех ногах, 1954; Куми Палонджи Контрактор, вторая премия, бег с лимоном на ложке, 1956, и так далее. Они хранили не все призы: только полученные на тех соревнованиях, на которых присутствовал и подбадривал детей отец.

И две пары наручных часов, теперь уже слишком маленьких для их запястий, и два вечных пера – подарки отца к навджоте сына и дочери. А было это почти сорок лет назад. По совету семейного жреца, дастурджи, с церемонией навджоте заспешили, когда стало ясно, что Палонджи осталось недолго. Дети не успели выучить все необходимые молитвы, но дастурджи заверил семью, что не станет обращать внимания на недочеты: лучше отцу присутствовать на церемонии, даже если посвящаемые помнят не все слова, дабы он спокойно умер, зная, что дети должным образом вошли в зороастрийскую общину.

Мураду надоело смотреть через стекло, и он решил открыть дверцу горки. Роксана тихонько подтолкнула Йезада, и тот предупредил сына, чтобы он ничего не трогал.

– Стекло пыльное, за ним ничего не видно.

Мурад окинул взглядом полки. Его не заинтересовали вазы, серебряные трофеи, пластмассовая гондола с гондольером, фирменный махараджа «Эр-Индии» на носу реактивного самолета, миниатюрная Эйфелева башня. Любопытство у него вызвали две ухмыляющиеся обезьянки в самом центре выставки.

У одной был барабан с палочками, другая держала в лапах бутылку с надписью «выпивка». У обеих сзади торчало по ключику. Мурад повернулся спиной к гостиной, чтобы не видно было, что он делает, и стал заводить барабанщика. Сообщник Джехангир прикрывал брата.

Но предательская пружина выдала братьев. Куми знала ее звук, как мать – дыхание своего дитяти. Забыв про напитки, она бросилась к бесценной своей горке.

– Как не стыдно, Мурад, как не стыдно! – Она притворялась спокойной, но срывающийся голос выдавал ее чувства. – Я тебе тысячу раз говорила, не трогай горку!

– Немедленно поставь вещь на место, – сказала Роксана.