Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия

– Потом туда смотреть будешь! Сейчас на меня смотри и слушай, что я скажу! Список всего этого сделаешь! Художники там и прочее! Чтобы все написал правильно! Понимаешь?!

– Мне что, составить опись этих картин?

– Опись-мопись! Не знаю, но чтобы все правильно было! Художник там! Сколько стоят! И не только про картины! Вот здесь еще смотри! – и он рукой указал на ящики.

Я подошел к ящикам. Моим глазам предстала мешанина из тщательного упакованного старинного фарфора, древних фолиантов и других предметов антиквариата.

«Точно! Спер, гад! Поэтому не стал искать специалиста, а студентом решил обойтись. Хм. Тогда интересный вопрос напрашивается: что потом с этим студентом будет?»

– Чего смотришь! Меня слушай! Перепиши, потом цены поставь! Понял?! Три дня тебе на все!

– Три дня?! За это время еще с картинами, наверное, можно определиться, а насчет ящиков сразу скажу, мне на них и двух недель будет мало! Не разбираюсь я в старинном фарфоре…

– Ты не говори! Ты давай работай! Делай свою опись, а цены поставь – какие знаешь! Теперь последнее. Смотри сюда! – он достал из кармана удостоверение сотрудника госбезопасности. – Слово лишнее кому скажешь – поедешь на Колыму! Знаешь, как у нас в управлении говорят: был бы человек, а статью мы всегда найдем, – сказав, он весело, от души, засмеялся, потом посмотрел на меня: – Что, не смешно?

– Не смешно.

«Сын гор» смерил меня недовольным взглядом, хотел что-то резкое сказать, но, видно, передумал: я ему еще был нужен.

– Ладно. Теперь еще. Если здесь хоть что-то пропадет и я узнаю… Лучше сразу вешайся! Понял, студент?!

– Понял.

– На все тебе десять дней! Все! – он сделал небрежный жест рукой, словно барин, подгоняющий своего слугу. – Иди, работай!

Больше не обращая на меня внимания, он пробежал глазами по содержимому ящиков, потом бросил взгляд на картины, стоящие у стены, и вышел из комнаты. Спустя несколько минут я услышал, как хлопнула входная дверь. Какое-то время я стоял, разглядывая все эти произведения искусства, и думал о том, что, продав на аукционе, на всем этом можно неплохо заработать.

«Мысль неплохая, но для начала надо прояснить ситуацию», – и я пошел искать хозяйку.

Нашел я ее на кухне. Вот только стоило мне ее увидеть, как стало понятно, что разговора не получится. Блестящие глаза, побледневшее лицо, рука, прижатая к сердцу, стакан воды, стоящий на столе рядом с каким-то порошком, – все это говорило о том, что женщине плохо.

– Сердце?

– Да. Не волнуйтесь, сейчас… пройдет. Я лекарство… приняла.

Я прислонился спиной к раковине, в которой лежали две немытые тарелки и ложка, и приготовился ждать. Спустя несколько минут ее лицо порозовело и глаза ожили.

– Краем уха я слышала, как он с вами разговаривал, – женщина посмотрела на меня в ожидании моей реакции.

Я только хмыкнул в ответ.

– Я понимаю вас. Скажу вам честно: сама его жутко боюсь.

– Извините, как мне вас звать?

– Наталья Витальевна.

– Наталья Витальевна, скажите мне, пожалуйста, откуда в вашей квартире произведения искусства?

Она ничего не ответила. Просто закрыла лицо руками и заплакала. Тихо, горько, безутешно. Спустя несколько минут, я понял, что разговора не будет.

– До свидания. Я к вам завтра приду.

На следующий день я пришел не с пустыми руками. Принес бутылку вина, бутерброды с колбасой, печенье и немного сливочного масла к чаю. Увидев продукты, она сделала вид, что обрадовалась, но я-то видел, что у нее в глазах стоял страх. Она боялась меня, боялась моих вопросов. Сначала мы разговаривали на нейтральные темы. Говорили о нехватке продуктов, о больших ценах, о длинных очередях в магазинах, о том, что на ее зарплату ткачихи в 420 рублей можно было прожить только впроголодь. Хотя разговор шел как бы неспешно, но при этом чувствовалось, что женщина с каждой минутой все больше нервничает. Чтобы успокоиться, она даже махом выпила полстакана крепленого вина, но, похоже, ей это не помогло, и она, не выдержав, спросила:

– Скажите мне, Костя, что вам рассказал этот человек обо мне?

– Ничего не сказал. Но согласитесь со мной, Наталья Витальевна, что это вопрос напрашивается сам собой.

Она грустно качнула головой.

– Понимаю я. Еще как понимаю, молодой человек. Вы боитесь. Но раз вы здесь, значит, ему тоже чем-то обязаны и поэтому исполняете его указания, иначе бы вы во второй раз сюда не пришли.

Мы некоторое время молчали, потом хозяйка продолжила:

– Вчера весь день оплакивала свою судьбу, потом ночь не спала, все думала… и решила: чем так жить – лучше умереть.

Ее заявление меня несколько озадачило, хотя бы потому, что от хозяйки веяло какой-то черной безысходностью, а в глазах стоял страх.

«Похоже, хозяйка до ручки дошла».

Тут же изобразил тревогу и озабоченность на своем лице.

– Вы это… бросайте, Наталья Витальевна! Вам еще жить да жить!

– Да не могу я больше жить как хочу! Только смерть теперь в моей власти!

– Погодите! Может, вы мне объясните…

Она будто не слышала меня. Вино, смешавшись со страхом и распаленным воображением, на какое-то время отключило ее от реального мира.

– Ею он теперь распоряжается!! – тут она резким жестом ткнула рукой в сторону входной двери. – Он хозяин моей жизни! Захочет, выбросит меня из квартиры на улицу! Захочет, в лагеря отправит! Захочет, жизни лишит!

Мне пришлось с силой хлопнуть ладонью по столешнице, чтобы прекратить зарождающуюся истерику. Она вздрогнула, замолчала, испуганно глядя на меня.

– Извините меня, но так будет лучше, – я налил ей еще половину стакана вина. – Выпейте. И успокойтесь.

История ее жизни вначале была стандартной, и только в последние годы переросла в самый настоящий кошмар. Двадцать лет тому назад она познакомилась с советским служащим Владимиром Бушинским. Сыграли свадьбу. Бушинский показал себя хорошим специалистом и со временем вырос до начальника отдела какого-то главка. Выступал на совещаниях, что-то распределял, подписывал важные бумаги. В доме появились продукты, вино, конфеты. Из комнаты в коммуналке они переехали в однокомнатную квартиру. У него появились новые знакомые, но при этом он стал стесняться ее, простой ткачихи, стараясь ходить в гости без нее. Со временем стал приходить поздно, отговариваясь тем, что у него много работы, но при этом она стала замечать, что от одежды мужа пахнет духами. Женскими духами. Будучи женщиной прямой и открытой, она прямо спросила мужа о другой женщине в его жизни. Тот не стал отрицать, и вскоре они развелись. Она переехала к своей матери в коммунальную квартиру и думала, что навсегда выкинула его из своей жизни, но оказалось, что она ошибалась. Где-то спустя полгода бывший муж снова появился на пороге ее комнаты. Он пришел в тот момент, когда ее мать сильно заболела и ей были нужны дорогие лекарства. Бушинский помог не только достать, но и оплатил их, а в качестве ответной услуги попросил изредка бывать в трехкомнатной квартире, которую купил. На вопрос, откуда у него такие большие деньги, сказал, что у него теперь важная и ответственная работа, после чего исчез и месяца четыре не появлялся. В следующее его появление Бушинский принес бумаги на квартиру, которые собирался оформить на ее имя. Она отказывалась, но он так настойчиво просил «во имя их прежней любви», что женщина не выдержала и сдалась на его уговоры. После оформления бумаг он повез ее на квартиру, где показал два деревянных ящика и несколько завернутых в плотную бумагу картин. Объяснил их присутствие он так: в Государственном музее сейчас идет реорганизация, поэтому часть предметов достали из запасников, но для них не оказалось места, куда их поставить.

– Мне, как ответственному работнику, разрешили какое-то время держать народные ценности у себя.

– Погоди, но какое ты имеешь отношение к этим вещам? Ты что, сейчас в музее работаешь?

– Нет. Не работаю. Просто меня, как ценного и ответственного работника, временно привлекли в государственную комиссию. Ее, кстати, одно время возглавлял великий пролетарский писатель Максим Горький. Вот так-то! Да не волнуйся ты так! Полгода не пройдет, как эти ценности заберут.

Ей пришлось согласиться, так как Бушинский опять дал ей денег и сказал, что всегда готов помочь с лекарствами для ее матери. Эта их встреча была последней, а спустя десять месяцев ее мать умерла. Оставаться в месте, где все напоминало о смерти матери, она не хотела и переехала в квартиру, которую оставил ей Бушинский.

Из ее слов мне стало понятно, что ее бывший муж в свое время состоял в оценочной комиссии, которая отбирала ценности, продаваемые за границу. Именно во главе ее какое-то время стоял Максим Горький.

Измена мужа и смерть матери сделали женщину замкнутой и безразличной ко всему. Работа – дом – работа. Так она и жила последние три года. Сначала ее удивляло, что не появляется Бушинский или кто-то из сотрудников музея не пришел за этими вещами. Даже хотела сходить к нему на работу, но вспомнила, что представления не имеет о его новом месте службы, а потом привыкла и больше не обращала на внимания на эти предметы. Из пустого, безразличного состояния ее вывела случайная встреча со знакомой женщиной, женой сослуживца по работе ее бывшего мужа, с которой она не виделась уже несколько лет.

– Здравствуй, Клава.

– Здравствуйте, – ответила она холодно и резко, что бедная женщина даже подумала, что, возможно, ошиблась и это не ее знакомая.

– Клава, вы что, меня не узнаете?!

– Может, раньше и знала, а теперь знать не хочу! – и та начала разворачиваться, чтобы уйти.

– Погодите! Почему?!

– Интересно, а вы почему на свободе?!

– Я? Как почему? Что за вопросы такие странные? – женщина совсем растерялась. – Ничего не понимаю!

Клава, увидев наивное и непосредственное удивление старой знакомой, поняла, что Наталья действительно ничего не знает.

– Наташа, так вы совсем ничего не знаете?! Погодите! Вы когда видели мужа в последний раз?

– Даже… не помню. Мы с ним уже больше четырех лет не живем вместе.

– А! Я-то думаю! Так ты просто счастливица! – Тут женщина сделала таинственное лицо. – Ты просто не представляешь, как тебе повезло! Твой бывший оказался крупным расхитителем народного имущества. Его собирались арестовать, а он взял и из окна прыгнул. Вот так.

– Он… расхититель? Как же… Он умер?!

– Конечно! С пятого этажа спрыгнул, как мне мой Петя сказал.

– Когда это произошло?! Где его похоронили?! Где мне об этом узнать?!

– Ты что, полная дура? Да ты следом за ним пойдешь, как только начнешь о нем расспрашивать! Тебя не тронули только потому, что вы давно с ним расстались! А вот если ты сейчас придешь и начнешь говорить, что его жена, пусть бывшая, тебя точно в лагеря упекут! Даже не думай!

– Что мне теперь делать, Клава? – глаза Натальи наполнились слезами.

– Ничего. Живи, как раньше жила. Детей же у вас не было?

Давясь слезами, Наталья только отчаянно замотала головой.

– Бедная ты. Брось. Нашла по кому слезы лить! Не стоит он того! Все они козлы! И мой тоже! Мы им всю себя отдавали, свою жизнь молодую, а они только и норовят под чужими юбками шарить! Хорош реветь! Все! Иди домой, Наташка, и забудь обо всем этом, как о страшном кошмаре! Побегу я!

– До свидания, – пробормотала ошарашенная женщина, глядя вслед своей знакомой.

Идя домой, она сначала горевала о своем Володе, потому что даже при всей его подлости у нее остались к нему какие-то чувства, но в какой-то момент неожиданно вспомнила о квартире, ящиках и картинах. Внезапный страх охватил ее душу.

«Боже мой! Он же расхититель… Наворовал и здесь спрятал. Как же это? Что мне делать? Бежать надо! Уехать! Мне надо уехать! Куда угодно, только подальше отсюда! Хорошо, что Клаву встретила! Господи! Надо уволиться. Завтра подам заявление! Да, так и сделаю! К сестре уеду в Кострому! Закрою эту чертову квартиру, и никто меня не найдет! – Но пришедшая ей в голову новая мысль задавила радость в зародыше. – Ой, нет! Господи! Нет! Найдут. Точно найдут. Ведь эту квартиру этот сукин сын на меня записал. Найдут и расстреляют. За хищение социалистической собственности. Никто не будет разбираться! Никто! Квартира на мое имя. И вещи в ней, значит, мои. Господи, помоги! Я всегда в тебя верила! Спаси и сохрани, Господи!»

С этими мыслями она и жила какое-то время. Приходила после работы, ела и запиралась на ключ. Ее жизнь, словно муха, запуталась, а затем повисла в паутине страха. Осталось только дождаться паука, который не замедлил появиться.

– Пришел ко мне, сел напротив, а затем положил тоненькую папку. Сказал: читай. Там все про Володю. Как и с кем… Что я ему могла после этого сказать?

– Непонятно. Он же разбился, как же… этот узнал про квартиру?

– Не знаю. Может, приводил сюда кого-то, только это в показаниях свидетелей всплыло. Он так мне сказал.

– А сами показания свидетелей вы видели? Читали?

– Нет. Да и зачем?

Я задумался.

«Наивная женщина. К ней пришли, сказали, что она виновата, а та уже готова в петлю лезть. “Сыну гор” нужна была квартира, а заодно он решил бесхозные “народные ценности” прибрать. Вот только как он собирался это провернуть? Придется узнать, как у них тут дела на квартирном фронте. С кем бы посоветоваться?»

Из раздумий меня вывел голос хозяйки квартиры:

– Знаете, Костя, меня родная сестра зовет к себе. Я бы уехала, да цепью тяжелой прикована к этой проклятой квартире. Дура я старая!

– Да не старая вы! Вам, если не секрет, сколько лет?

– Уже не секрет, Костик. Сорок восемь скоро будет.

– Где сестра живет?

– В Костроме.

Я прикинул в уме. Война не докатится, в тылу будет жить. Мне надо было все это обдумать, поэтому я быстро завершил нашу беседу, отговорившись тем, что у меня сегодня много дел. Следующие два дня у меня ушло на изучение квартирного вопроса. Ушло бы куда больше времени, если бы я не додумался позвонить Олечке. Так я узнал, что в столице существует рынок так называемых фиктивных браков для получения московской прописки. После чего, если у тебя есть деньги, можно менять квартиры с доплатой, или взять ссуду и построить собственный дом.

«Хм. Фиктивный брак. Прописка и квартира. Вот только это все сможет стать для меня реальностью, если помочь “сыну гор” исчезнуть».

– Скажите, Наталья Витальевна, если у вас все сложится хорошо, вы останетесь в Москве жить?

– Нет. Нет! Сразу уеду! К сестре. Даже квартиру продавать не буду. Будь она проклята! Жизнь мою сгубила! Ненавижу!!

Ее лицо неожиданно приняло синеватый оттенок, она откинулась на спинку стула и, закрыв глаза, тяжело, учащенно задышала. Я принес ей лекарство и воду. Спустя десять минут, когда ей стало легче, она устало улыбнулась:

– У меня уже все хорошо. Вы идите, Костя, идите. Приходите завтра.

Вечером этого дня я встречался с Олечкой, и наш случайный разговор в постели неожиданно подтолкнул меня к действию.

– Знаешь, я тут встречалась с Давидом.

– В постели или так?

– Фу, противный. Ничего тогда тебе не скажу.

Сурового молчания хватило ровно на три минуты, после чего мне стало известно, что Давид Надарович занимает пост начальника отдела в Управлении государственной безопасности, а красавица по имени Таня, которую мне довелось видеть в кабинете директора комиссионного магазина, его невеста и младшая дочь комиссара третьего ранга государственной безопасности.

«Невеста? Этого “сына гор”?»

Некоторое время я осмысливал эту информацию, а Олечка, глядя на меня, поняла затянувшуюся паузу по-своему. Что это такое? Ушел в себя, а на меня ноль внимания! Срочно исправить!

– Костик, – она кокетливо повела глазами, – а Давид, в отличие от некоторых мужчин, умеет красиво ухаживать за девушками.

– На меня намекаешь? Исправлюсь! Давай махнем в среду в ресторан…

– Нет! В среду меня Давид пригласил! Давай… в субботу. Мой хороший мальчик, ты же не обижаешься на свое солнышко?

– Не обижаюсь. Куда идете?

– В «Арагви»! Я так мечтала в нем побывать! Знаешь, в этот ресторан так просто не попадешь! Там обедает и ужинает элита Москвы!

– Ух ты! Этак ты скоро двери в Кремль ногой открывать будешь!

– Может, и буду! Время покажет! – И она весело засмеялась.

– Ох, проказница! А как супруг узнает?

– Ему сейчас не до меня. У него там новая аспирантка завелась, так они теперь по вечерам вместе работают. Вместе науку двигают.

– Так ты тоже от него не отстаешь. Вон, теперь Давид у тебя появился.

– Костик, миленький, не ревнуй меня, пожалуйста.

– Успокойся. Не ревную я тебя, солнышко. Так что там твой Давид еще говорил?

– Не мой. Ты понял? Не мой!

Я несколько раз покаянно кивнул головой, соглашаясь, что он не ее любовник, а просто хороший знакомый.

– А что он говорил?.. Говорил, что у него через две недели новая квартира будет. Большая, трехкомнатная, недалеко от центра. Обещал мне ее показать. Говорил, что ему надоело жить на съемной квартире. Переулок назвал… А! Вспомнила! Старостремянный, дом номер семь. Правда, странное название у…

«Мне дал десять дней. Ей пообещал показать квартиру через две недели. Может, он действительно собирается выписать хозяйке и мне командировку на тот свет? Что ж, посмотрим».

– Костя, ты опять меня не слушаешь.

– Девочка моя, просто мне это не интересно. Нам что, больше говорить не о чем? Ты посмотри, какие чудные вишенки растут в этом саду, – и я чуть-чуть прикусил темный набухший сосок.

– О-о-ох! Милый мальчик, что ты со мной делаешь…

Спустя три недели я пришел проводить Наталью Витальевну на поезд. По старому русскому обычаю мы присели на дорожку. Я достал из кармана пачку денег и положил на стол перед ней.

– Здесь пятнадцать тысяч рублей. Возьмите.

– Вы что, Костя! Я не буду брать! Вы так много для меня…

– Берите. Хоть едете к родной сестре, но все равно на новое место. Там обживаться надо будет, да и племянницам чего-нибудь купите.

– Ой, Костя! Уже жду не дождусь, когда их увижу! Знаете, до сих пор не могу поверить, что я свободна! Ведь жила в этой проклятой квартире, как в тюрьме! Знаете, с тех пор как вы мне сказали, что его выгнали с работы и отдали под суд, я будто снова начала жить! Еще раз вам большое спасибо, что сдали художественные ценности в музей. Они у меня на душе просто тяжелым камнем висели. Костя, вы столько для меня сделали! Просто не представляете! А тут еще и деньги дарите. Вы просто не знаете, какой вы добрый и щедрой души человек!

Я смотрел на ее доброе и восторженное лицо, сияющие радостью глаза и думал: «Господи! Бабе под пятьдесят, а она настолько наивная и простая, что до сих пор продолжает в детские сказки верить. Вывез ящики и картины, показал ей липовую квитанцию с печатью про сданные ценности. Святая наивность! Под суд отдали… Хотя тут, возможно, присутствует доля правды, если на небесах, конечно, есть суд. Впрочем, все это издержки производства, потому что в итоге: фиктивный брак, московская прописка и квартира. Что ни говори, а овчинка выделки стоила».

– Наталья Витальевна, идемте. Поезд нас ждать не будет. Где ваш чемодан?

Глава 5

Поколение, к которому принадлежала молодежь тридцатых годов, видело романтику в огненных всполохах гражданской войны, глядя на прошедшие события через рассказы своих отцов, через газеты, книги и фильмы, такие как «Красные дьяволята» или «Чапаев». Кожаные комиссарские куртки, маузеры и всепобеждающие конные лавы армии Буденного – вот что тревожило мальчишеские души, заставляя втайне желать повторения подвигов их отцов. Когда началась война, их мечты вдруг стали реальностью. К тому же большинство из них считало, что война займет от силы несколько месяцев, поэтому было необходимо успеть принять участие в смертельной схватке с фашизмом, причем непременно приехать с войны непобедимым героем, с полной грудью орденов и медалей. По этой самой причине мои однокурсники чуть ли не бегом устремились в военкомат, а вместе с ними я, чтобы не выделяться из общей массы, но там нас быстренько развернул пожилой капитан с буденовскими усами, на прощание сказав:

– Без вызова больше не появляться! Понадобитесь, вызовем повестками!

Народ, возмущенный несправедливым отказом, выйдя из военкомата, тут же стал решать, кому писать гневное письмо на произвол военкома, который мешает молодым строителям коммунизма отправиться на борьбу с фашистской гадиной. После долгих споров наконец решили пойти в партком института. Там нас обязательно поймут и направят на войну, но в парткоме было не до нас, и нас направили в райком комсомола, а так как время было уже позднее, дружно постановили пойти туда завтра с утра.

В райкоме нам сказали: это просто здорово, что мы пришли, а после того как узнали, что среди нас есть будущие журналисты и писатели, предложили участвовать в оформлении, написании и распространении агитационной литературы. Так как это устроило далеко не всех, то предложили прийти через несколько дней и осторожно, словно открывали нам военную тайну, сказали, что, возможно, скоро начнется формирование боевых дружин из комсомольцев и партийной молодежи. Студенты вышли, воспрянув духом. Боевая дружина – это звучит гордо!

Большая часть студентов сразу разбежались по своим делам, а некоторые присоединились к группе людей, стоявших у стенда с газетами и громко обсуждавших свежую «Сводку главного командования Красной Армии за 23 июня 1941 года».

Из прошлой жизни у меня были только самые общие понятия о Великой Отечественной войне, но кое-какие цифры остались в памяти, как и то, что только за 1941 год Красная Армия потеряла около двух миллионов человек. Эта сводка напомнило мне бессовестное вранье, которое приходилось слышать от черномазых генералов в их речах или военных сводках, будучи наемником. Когда я слышал подобное, то точно знал, что где-то мятежники опять поставили раком правительственные войска.

– «…На Шауляйском и Рава-Русском направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу; при этом на Шауляйском направлении нашим артогнем уничтожено до трехсот танков противника». Вы слышите, товарищи! До трехсот гитлеровских танков! Представляете…

– Не отвлекайся, сынок! – прервал восторженные восклицания парня, читавшего вслух сводку с газетного листа, крепкий, поджарый старик с седыми усами. – Давай читай дальше!

– «…В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии в течение дня на нашей территории сбит пятьдесят один самолет противника; один самолет нашими истребителями посажен на аэродром в районе Минска. За двадцать второе и двадцать третье июня нами взято в плен около пяти тысяч германских солдат и офицеров…» Ура, товарищи!

– Ура-а!!

«Интересно, до какого времени здесь народ подобным враньем пичкали? Впрочем, мне какая разница!»

– Да не грусти, Костя! Мы успеем еще попасть на войну и надрать немцам задницу! – крикнул мне сокурсник Ваня Сушкин, неправильно истолковав выражение моего лица. Он все это время стоял недалеко от меня.

– Успеем, Ваня! Еще как успеем! – И я быстренько изобразил восторг на своем лице. – Кто, как не мы!

Трусом я никогда не был и от опасности не прятался, но бежать на войну сломя голову не собирался. Мой боевой опыт не разовый товар, поэтому в окопе ему делать нечего, решил я для себя, но при этом предпринял некоторые меры предосторожности, чтобы избежать возможных обвинений в трусости со стороны товарищей. Записался в пожарную дружину. Нахожусь на виду, занимаюсь общественно полезной деятельностью, а в военкоматы бегать перестал, потому что на все нет времени.

Мне хорошо запомнилось мое первое ночное дежурство на крыше, наверное, потому, что я снова почувствовал себя почти как на войне. На бульваре, напротив дома, между деревьев и скамеечек, расположилась зенитная батарея, а на углу крыши рядом стоящего дома были оборудованы зенитчиками две счетверенные пулеметные установки. Дальше, в некотором отдалении от зенитчиков, через каждые сто пятьдесят метров стояли лебедки, при помощи которых днем стальными канатами притягивались к земле, а ночью отпускались и поднимались на большую высоту похожие на китов заградительные аэростаты.

Когда сквозь кольцо зенитной обороны города прорывались немецкие бомбардировщики, по сигналу «Тревога!», под завывание сирен, гудков заводов, пожарных машин, одни из нас бегали по этажам, звонили в квартиры, будили жильцов, другие поднимались на крышу. В ту ночь, видимо, прорвалось несколько немецких самолетов, один из которых летел в мою сторону. Сотни прожекторов ловят его на мгновение, выхватывая его из черноты ночи, а затем сотни разноцветных трассирующих пулеметных очередей разрывающихся снарядов бьют в окружающее его пространство, пытаясь нащупать и уничтожить самолет. Вот забила зенитная установка в скверике, ей вторят пулеметные установки. Грохот такой, что даже под сводами черепа отдавался эхом, а в глазах шла рябь от мелькания прожекторов и разноцветных трасс пулеметных очередей. Неожиданно раздались вперемешку мужские и женские крики: