Прозрение Эль

В споре Высшего присутствовали и ещё какие-то мнения, но они терялась на фоне главного предмета раздора.

Уже в самом этом понимании Рафаэль чувствовал что-то беспредельно ужасное: разлад Высшего. Никогда на памяти фенира он не делился, раздираемый противоречиями.

– Стихиаль в значении плазма-эфир, – наконец Высший обратился к нему, оперируя знакомыми значениями. – Ты принимаешь вред, который нанёс движению всего сущего разрушением низшей локи?

Рафаэль принимал. Он даже искренне каялся, когда понял, что совершил непоправимое. Сама лока, которую они с акватоном ненароком задели, не была особенной ценной, из-за неё он как-то и не переживал. Но преждевременная гибель любой из них влечёт непредвиденные изменения во всех остальных. И в глубь, и в высь, и во все стороны. Колебания, вызванные разрушением, достигнут даже самые дальние. Пусть не сразу и не с такой интенсивностью, но волна непременно накроет и локу стихиалей.

– Да, – согласился с его покаянием Высший. Кажется, он пришёл к согласию с самим собой, потому что звучал сейчас слаженно и ясно. – Что ж, учитывая общелокальный характер последствий инцидента и отягощающие обстоятельства, вынужден признать, что возникла необходимость крайнего вмешательства.

Что он имеет в виду? Какое вмешательство? На Рафаэля надвинулось что-то жуткое в своей неизбежности.

– Твоя непомерная гордость, стихиаль, – добавил Высший, словно это и было самым главным обвинением. – Ты до конца так и не понял, что натворил. Каждая даже самая мелкая сущность, уничтоженная тобой в Ойкумене, – полноценная сфера. Не бывает особенно ценных или менее ценных лок. Это всё – твоя непомерная гордость…

Он померцал немного, чтобы фенир увидел его и понял всю серьёзность момента.

– Разлом с последующим отправлением в низшую локу.

Как разлом?! Это единственное, что фенир выхватил из приговора. Вот так… просто… и разлом? Разве он не применяется только в точке высшего пика кипения? И стихиали осуществляют его добровольно, когда приходит время. Но Рафаэль ещё не дошёл до самосжигающей точки. Он просто… Он просто хотел пламенный цветок, что изрыгнула из себя Хтонь.

– С особой поправкой, – Высший звучал печально, насколько фенир мог это определить. – Назад по временному кольцу.

Он просто хотел цветок, а этот ревнивый акватон Винсент отдыхал на золотой катальпе недалеко от нужного места. Это всего-навсего случайность. И теперь… Вот это вот всё? Рафаэль никогда не слышал, чтобы стихиалей в разломе отправляли по замкнутому кругу. Почему же его по временному кольцу?

И… Он понял временной отрезок. Это же… Зачем так долго от точки невозврата?

– Всё кончено, – подтвердил Высший. – Надеюсь, это пойдёт тебе на пользу, Рафаэль. Исправить события в локе. А, кроме того, ты узнаешь, что не бывает мелкого или крупного страдания. Каким бы мелким не было существо, боль, которую оно испытывает, огромна для него. Да, теперь тебе будет больно, и не один раз. Начиная с этого момента.

Фенир даже не успел удивиться, что Высший назвал его по имени. Так как тут же понял, что такое эта самая боль, о которой стихиали никогда не говорили между собой.

Сначала – немного неприятно, когда лезвие Высшего вошло в верхние слои. Но вполне терпимо: там было густо от постоянного соприкосновения с внешним, достаточно плотно, чтобы поддаться нажиму.

– Я вполне смогу это вытерпеть, – с удовольствием, и даже некоторой гордостью решил Рафаэль.

Но сразу же… Лезвие прошло дальше, стремясь в самую его суть, и тут… Резкий спазм по всему телу, и фенир впервые вдруг почувствовал. Что оно, это тело, у него есть, и понял через эту боль, что такое – это самое тело. Остриё коснулось какого-то тут же запульсировавшего узла, застыло на мгновение, словно в последний раз решая: а стоит ли?

«Стоит!», – всё-таки решило лезвие. И опустилось, перерубая узел с хрустом. Рафаэль, уже сам не понимая, что делает, забился ставшим реальным телом в прозрачных путах. С отключённым напрочь разумом, с потерей ориентации пространства, с полной глухотой ко всему происходящему вне. Он весь стал сейчас ощутимой точкой, убегающей от беспощадного лезвия, а оно уже нащупало другой узел, хрустнуло, и устремилось к следующему.

Его тело качалось теперь взад-вперёд, и фенир слышал только треск внутри себя. Сводящий с ума треск, до которого замирающему миру не было никакого дела, разрывал его сущность. Выхватывал что-то настолько важное, настолько необходимое, что без него Раф становился неполноценным уродом.

Она… Невероятно красива. Раф увидел свою пламенную со стороны в первый раз. И даже забыл на мгновение о безжалостном лезвии, всё настойчивее углубляющемся в его внутреннюю сущность – слой за слоем. Голубой огонь, лишённый ветра, оказался жгуче красным, и она… Маленькая, невозможно яркая… Эль.

Новый щелчок пронзил его, и уже почти разделённый фенир понял, что отсечённая от воздушной прохлады, его пламенная сгорала сейчас сама в себе, корчилась лепестком прекрасного яркого цветка. Эль хотела этот цветок, всего лишь цветок, но сейчас сжигала сама себя, не в силах совладать с нарастающим жаром. И Раф понял, что у неё, обугленной, не хватит сил, чтобы выйти в той точке закольцованного времени, которое им назначил Высший.

– Эль! – закричало всё его существо, – не отпускай меня! Держись!

В её ладонях вспыхнул последним даром Высшего пламенный цветок, который она так хотела…

Глава четвёртая. То, что вызвано из недр

Когда Раф понял, что наконец-то вытащил из густого тумана невнятных кошмаров свой самый жуткий сон, сначала испугался, а потом даже обрадовался. Прозрачный мальчик-ветер терпеть не мог тёмных углов и поджидающих за ними неопределённостей. Теперь скрытое проявилось, а значит, оставалось только понять, какими методами бороться с врагом. Некто забрал у Рафа важную часть его души, так понял наследный принц нависшую над ним тень. И если хорошенько подумать…

Конечно, это невыясненные отношения с отцом, вот что! Они тревожили Рафа, запирали его в четырёх стенах под домашним арестом, выжимали досуха, калечили крылья. И сны начались с того самого момента, как Сент отказался от встреч с сыном. Прав был Дарс! Раф в очередной раз поразился мудрости старого дворецкого. Поговорить с отцом – вот что нужно было сделать для начала.

Он отогнал навязчивую тоску, связанную с именем, которое он помнил, как наяву, так и чётко услышал во сне. Эль. Девушка, которую он встретил совсем ещё ребёнком в храме Ниберу. Она приходила к нему и во время похода на Тумалу, тоже во сне, как сейчас, и просила спасти. Они летали тогда – высоко и свободно. А потом Раф потерял её на берегу Айу, когда взбесившийся от густого запаха крови альфин напал на наследного принца. Наверное, Эль сейчас опять нужна помощь.

Поговорить с отцом, получить свободу, найти Эль. Всё стало на свои места.

Утро ожидалось туманным, но вопреки прогнозам, наступило радостно ярким. Схватившийся за ночь лёгкий снежок покрыл низину холма, на котором был разбит лагерь, и перед охотниками во всей красе распахнулась чудесная долина, словно выбеленная до хруста скатерть, обшитая золотой бахромой окружившего её края бора.

Императорский жеребец нетерпеливо переминался на самой высокой точке, откуда открывался прекрасный обзор. Вокруг него толпились вельможи, пользуясь случаем попасть на глаза Сенту, к которому в замке приблизиться было совершенно невозможно. Там же ошивался и странный вчерашний Ван, особая броня сингов выделялась в общей массе всадников и коней. Раф смотрел на эту скрытую ярмарку тщеславия со стороны, понимая, что сейчас для разговора с отцом совсем неподходящее время. А вот позже…

Но свежесть морозного утра, прекрасный вид и всеобщее волнение перед предстоящим событием, постепенно захватили и наследного принца. Это его первая охота, и предчувствие скорости, азарта, погони, заполнило Рафа радостью. Всё сейчас приобретало какое-то высшее значение. И непривычные высокие сапоги до колен, которые смастерили по специальному заказу для выездки: из каждого голенища виднелось по рукояти ножа-никера для добивания дичи. И кожаная кольчуга – плотная и прекрасного качества, в отличие от тяжёлой, военной, что уже была известная Рафу, – вся в сложном переплетении ремней, держащих за спиной серебряными бляшками и лёгкий, но дальнобойный лук с колчаном, и ещё два узких меча в ножнах. Более длинный – под правую руку, и более короткий – под левую. Всё это, непривычное, но такое удобное, давало ощущение свободы, свежести и перемен. То, чего больше хотел уже забродивший нереальными снами наследный принц.

Доезжачий, почтительно перегнувшись почти до самой земли в поклоне, доложил императору, что егеря сообщили: затемно приметили барга на лёжке, и зверь ещё не выходил из круга. Выжлецы, особо вязкие в погоне, выведены в поле, и все ждут только сигнала от его величества.

– Самец? – на обычно недовольном лице императора появилось непривычное нетерпение. Даже издалека чувствовалось, как загорелись его глаза, и в голосе прорезался азарт.

– По следу – да, и очень крупный, – радостно подтвердил доезжачий. Он приосанился от удовольствия, которое его слова доставили императору, и выглядел сейчас невозможно счастливым.

– Спускайте, – махнул Сент рукой, и, резко пришпорив жеребца, рванул вниз в белоснежную долину.

Кавалькада, звеня по подмёрзшему за ночь насту, рванула за ним. Раф вдарил шенкелями по пегому боку своего коня, и свежий ветер тут же бросился ему в лицо, колючий от крупинок вдруг повалившего снега.

Когда охотники пересекли большую часть долины, и Золотой бор уже вовсю слепил глаза своим чахоточным, умирающим сиянием, спустили со смычка первую стаю. Двадцать вылежцев бросились по следу зверя, распутывая его сложную вязь. Поднятый барг, очевидно, петлял, прыгал в свою же пяту, чтобы сбросить собак, которых учуял издалека.

Императорская охота, горя азартом, весёлым вихрем неслась к нагромождению больших камней, которые опоясывали долину справа от Золотого бора. Судя по следам, барг рванул к припорошённым снегом курумникам и глыбам, по которым передвигаться мог только он.

Собачий лай взметнулся новой оглушительной волной, по кавалькаде пронёсся общий победный вопль, и Раф увидел барга. Удлинённое тело, покрытое короткой мягко-коричневой шерстью, тонкие ноги с твёрдыми копытцами, безрогая вытянутая голова с огромными круглыми глазами, на спине и боках – ряды светлых пятен. Он был очень красив. С узкой морды зверя, начинаясь в пасти, свешивались два невероятно длинных и острых клыка, отстающих от подбородка ещё на две ладони. Это точно самец, и он не успел спрятаться.

«Барг не знает», – подумал Раф, – «что у него изначально не оставалось ни единого шанса».

Привезённый накануне для императорской охоты зверь плохо ориентировался в незнакомой местности, но он был молод, здоров и ещё полон сил. Стая вылежцев, оглушительно лая, неслась наискосок, отрезая барга от спасительной гряды, и тогда он внезапно изменил траекторию: рванул напрямик, и буквально в пятидесяти шагах от императора перебежал ему дорогу. Мёртвый лес пугал зверя, но у него не оставалось выбора, и барг бежал уже по самой его кромке, всё ещё не решаясь углубиться в чащу.

Сент протрубил в рог, развернулся и сейчас же поскакал за ним.

Некоторое время кавалькада охотников мчалась следом, но конь императора был, без сомнения, самым выносливым из всех, и, кроме того, Сент словно намеренно, чтобы сбить сопровождающих, направлял своего скакуна по таким непроходимым буеракам, что все вскоре были вынуждены отстать от него. Только с младенчества привыкший к дикой скачке глава Вансинг, хоть и на почтительном расстоянии, но чётко шёл в хвост императорскому жеребцу, ловя небольшой вихрь лёгкого снега, стелющийся из-под копыт.

Раф, оставив позади выбившуюся из сил процессию, следовал за этими двумя, стараясь не терять из вида. Погоня длилась уже довольно долго, и, хотя быстрое движение радовало принца, азарт уже несколько поблёк. Он любил саму скорость, находиться в состоянии этой скорости, но вот убивать барга расхотелось. Теперь Раф надеялся поговорить с отцом, оставшись наедине, и просто старался не прозевать благоприятный момент.

Но его новый, так и оставшийся безымянным оруженосец тоже не отставал.

– Иди в зад зверя! – закричал Раф юноше. – Увижу рядом – переверну тень!

Для большей убедительности наследный принц спустил стелу, которая просвистела прямо у уха преследователя. Больше Раф не оборачивался, но по звуку остающихся далеко позади копыт он понял, что парень внял его угрозе. По крайней мере, сейчас его высочество слышал только ход своего коня.

Но… Раф только на мгновение отвлёкся на навязчивого лакея, как потерял из виду того, с кем так жаждал наконец-то встретиться. Отец точно намеренно отрывался от кавалькады своих сопровождающих. Две фигуры, что маячили всё время впереди, скрылись за деревьями, которые стали гораздо гуще в этой части бора. И вообще, всё вокруг стало мрачнее, хотя и светилось обильнее золотой хвоей, но отблеск этот, словно идущий с другой стороны мира, не радовал душу, а переполнял тоскливой тревогой. И барг… Принц уже давно не видел его.

Несмотря на непонятное предчувствие, сжавшее сердце, Раф последовал туда, куда, по его догадкам, могли направиться отец с Вансингом, и вскоре выехал к небольшому свободному от деревьев пятачку, засыпанному редким пушистым снежком поверх золотого настила опавшей хвои. После треска множества копыт, истошного собачьего лая и подбадривающих криков, Рафу на мгновение показалось, что он оглох. Здесь царила поразительная тишина.

Он сначала услышал, как переговариваются двое. Голоса ясно доносились из-за тесного частокола шершавых старых стволов. Принц увидел совсем рядом белого жеребца отца и приземистого, но выносливого каурого, принадлежащего сингу. Раф спешился, но решил пока не появляться перед Сентом, чтобы не вызвать гнева, а сначала прислушаться к настроению императора.

Принц приблизился настолько, чтобы оставаться незамеченным, но в то же время хорошо видеть и слышать всё, что происходило на мрачной поляне, окружённой умирающими деревьями. Теперь с его позиции просматривалось всё просто великолепно.

Раф сразу понял, что обычно суровый синг нервничает. И что самое удивительное: даже не старается скрыть этого.

– Вы обещали, ваше величество, – сказал Вансинг, облизывая пересохшие от скачки и ветра губы.

– Я выполнил всё, что обещал, не так ли? – хмуро ответил Сент.

Он встал на колени, разгребая гниющую листву, из золота переходящую в ржавую коричневую рыж. Рафу видна была его худая спина с торчащими сквозь мягкую кожу охотничьего камзола острыми лопатками. Император, не привыкший к такого рода положению, выглядел нелепо, но даже неестественно перегибаясь в нескольких точках, устрашающе.

– Не всё, – тихо, но упрямо произнёс синг. – Если не принять меры, он погубит… Мне нужна его голова. Законные основания.

– Знаешь, мне всё-таки Торсинг не был чужим. Я закрыл глаза на некоторые обстоятельства странных потерь в клане сингов, но…Как я объявлю твоего младшего брата государственным преступником? Какие у меня основания?

– Он исчез, – всё так твёрдо прошептал Вансинг. – Вполне вероятно, что Рин сейчас ищет убежища в Тумале. Перебежчик на сторону врага. Предатель. Государственный преступник. Чем не основания?

– Доказательства? – Сент кидал фразы, не оборачиваясь.

Он уже разгрёб наст хвои, и даже до Рафа дошёл тошнотворный запах разложения, таившийся под её верхним слоем. Вансинг закашлялся, а император даже не дрогнул. Он снял измазанную в ржавеющем золоте перчатку, и с трудом несколько раз повернул огромный перстень, плотно обхвативший его тощий палец.

– Но… – прокашлявшись, хотел продолжить синг, только император резко прервал его:

– Заткнись. Сейчас твоя очередь выполнить обещание. И ты сделаешь это!

Сент замолчал, продолжая крутить перстнем над очищенным участком земли, а Раф увидел, как резко побледнел обычно бронзово-смуглый синг. Сейчас лицо Вана казалось не темнее того самого снега, что накануне укрыл сказочным ковром долину.

– Это здесь, – голос отца стал довольным. Раздражение ушло из него, появилось сладкое удовлетворение, словно Сент вдруг получил нечто, к чему стремился добрую часть своей жизни. – Я не ошибся, и это точно – здесь.

Отец опять повернулся к Рафу спиной, и принц не понял, что именно случилось. Только золотой пятачок вдруг озарился серебряным светом, это сияние внезапно и стремительно вспыхнуло от фигуры Сента и растянулось холодным узким клинком, пронзающим землю. Раф скорее почувствовал, чем понял, что каким-то образом перстень на руке императора вдруг приобрёл эту форму. Он не поверил в случившееся, но где-то в глубине души твёрдо знал, что именно так оно и было.

– Самое близкое, невероятно подходящее место, – с ещё большим удовольствием кивнул император. Он говорил уже не со своим наймастом, а с кем-то иным и невидимым. – Коготь вошёл, как в масло…

Раздался сухой треск, и земля поползла крупными трещинами, расходясь кругами от вонзившегося в неё призрачного меча. Раф услышал, как коротко и тоскливо вскрикнул Вансинг. Паутина разломов подползла почти к ногам Рафа, мельчая на ходу. Это были уже едва заметные под слоем иголок и снега штрихи на теле земли, но принц всё равно брезгливо отпрянул.

Вансинг вскрикнул второй раз, но поперхнулся, как будто кто-то сжал его горло. Земля под призрачным клинком взорвалась, обдавая императора и его наймаста мелкими острыми осколками, похожими на крошечные льдинки. «Откуда тут столько льда?», – пронеслось в голове у Рафа, но он тут же забыл обо всём, застыл, не в силах ни прийти на помощь (хотя не понимал – кому и зачем?), ни даже шевельнуться. Он видел, как незащищённые руки и лицо Вана в одно мгновение покрылись мелкими и глубокими порезами, из которых тут же засочилась кровь.

Сент давил на рукоять меча уже двумя руками и изо всех сил. Лицо его, и так всегда угрюмое и покрытое сетью морщин, скорчилось в приплюснутую маску, словно кто-то сжал голову императора с такой же силой, с которой он сам сейчас вдавливал порождение жуткого перстня в треснувшую твердь.

Холод пришёл снизу: резко и ощутимо упала температура, под носом у Рафа моментально образовалось облачко инея, а мочки ушей защипало так, что принц чуть не взвыл. Но звенящее осколками молчание разбил вовсе не он.

– Брат мой! – закричал вдруг Сент в этом нереальном безумии. – Тот, что вознёс меня даром своим, явись!

Раф никогда не слышал, чтобы отец произносил что-то подобное: пафосное и на грани истерики. Впрочем, и перстней, превращающихся в мечи, он тоже никогда не видел. «Я упал во время охоты с лошади и ударился головой», – успокоил себя принц. – «И сейчас просто, потеряв сознание, переживаю всякие видения в бреду».

В этом бреду принца что-то заворочалось, сотрясая землю, явно пыталось выбраться на белый свет с той стороны тени. Расшатывало и расшатывало расщелину, проделанную перстнем-мечом. Из-под скрытого в почве кончика клинка заструились клочки ледяного пара. Словно кто-то задышал уже совсем близко к поверхности, прорывая звенящую стужу.

Пара становилось всё больше, он заклубился только что прозрачными, а теперь стремительно темнеющими по краям облаками.

– Он, – шевельнул меч в расселине император, – вот он. Бери.

Вансинг с трудом скрывал ужас перед неизбежным. Он знал. Ещё накануне знал о том кошмарном, что ему предстояло сделать, и, как понимал уже Раф, заранее согласился на это. Тень синга сморщилась, прижалась к ногам хозяина, как бы прося защиты. Завиваясь в ясные спирали, просочившийся из инотеневой бездны, не обращая внимания на её дрожь, подполз к ногам синга, догоняя тёмное отражение. А потом… Стал поглощать её. Раф готов был поклясться, что делал он это со вкусом и удовольствием. Смаковал, как гурман, добравшийся до изысканного стола.

Принцу, который не мог оторвать взгляд от этого зрелища, казалось, что он слышит даже причмокивания. Сент, всё ещё не выпускающий из рук свой меч, из-под которого выходили всё новые и новые струйки пара, вливающиеся в пиршество, смотрел на происходящее с незнакомым Рафу умилением. Как… Как бабушка, пичкающая внука пирожками. «Внучок» Сента, насыщаясь, становился всё плотнее, приобретал упругость и гибкость.

Когда сгустившийся пар змеиными кольцами полностью перекрыл ноги синга, Ван молча и тяжело рухнул на землю, словно из-под него выбили опору.

– Да, – сказал Сент. – Я тебя таким и представлял.

Раф, зажав ладонью рот, уставился на то, во что превратился гость из инотени, который только что сожрал тень отцовского наймаста. Он шёл от самой земли гладкими тугими кольцами, точь-в-точь как хвост водяного дракона, только гораздо крупнее, к поясу покрывался рыбьими чешуйками, которые плавно переходили в почти реальную кожу. Землистого цвета, покрытую странной бронёй, как если можно было сшить броню из каменной глыбы. Руки у существа оказались мускулистые, с короткими плоскими ладонями, затянутыми чем-то вроде мозолей, основательная толстая шея венчалась вырубленной из куска известняка головой. Лицо же, хоть и как бы припорошённое пылью, неожиданно показалось принцу удивительно красивым: тонкое, с мягкими чертами, выразительными грустными глазами и немного припухшим ртом.

Принц ясно ощутил, как он его ненавидит.

– А я тебя – нет, – вдруг голосом Вансинга ухмыльнулся гость из бездны. – Ты так слаб и беспомощен в этой вонючей материи…

Раф уже выхватил из-за спины большой охотничий нож, чтобы ринуться на ненавистное исчадие, когда на долю секунды замешкался, пронзённый ужасным пониманием. Сент вовсе не нуждался в защите. Более того, он хотел, чтобы чудовище появилось тут. И… Раф судорожно проглотил слюну. Отец САМ вызвал этот кошмар.

Принц промедлил всего одно мгновение, но этого хватило, чтобы его остановить. Что-то резко и оглушающе опустилось Рафу сзади на голову, в ушах раздался треск, от которого полопались все связи с окружающим миром, и наступила полная темнота.

Глава пятая. Зеркала источают яд

Пышную кавалькаду Большой Императорской охоты Тинар и Улия проводили взглядом издалека. Вернее, увидели только её край – мелких пеших пажей, отставших от конницы, обслугу на телегах и несколько крытых повозок, украшенных императорскими вензелями. Но даже это «остаточное явление» от процессии впечатляло. Очевидно, в обозе ехала кухня – так предположил Тинар, руководствуясь своим неизменным «носом чую». Кухню он всегда «чуял» безошибочно, поэтому Улия сразу же поверила.

Про охоту они догадались сами – по всей округе в воздухе висели последние новости, распространявшиеся совершенно непонятным путём. Как некая заразная болезнь – разносчика, вроде, уже и след простыл, а мор остался.

Кстати, ощущения праздника, которое должно вызывать это торжественное мероприятие, совершенно не было. Больше и в самом деле напоминало болезненную лихорадку. Чувствительная к окружающей среде Улия передёрнулась:

– Странно всё это…

– Наш император вообще странный, – согласился Тинар. – Но вот это… Только что перевернулся с тенью его ближайший друг, а он даже минимальный траур не выдержал. И вообще – в Таифе творится непонятно что, а Сенту – хоть бы хны.

Стараясь поскорее удалиться от Храма Первозверя, они сделали лишний крюк, о чём теперь жалели. Места здесь были незнакомые, по крайней мере, Тинар, хорошо знавший окрестности столицы, совершенно потерял ориентацию. Но возвращаться не хотелось, и грум принял решение: просто двигаться на юг. В любом случае, если идти в этом направлении, выйдешь к границе с Тумалой.

– Пойдём, – сказал он аликорну. – Честно говоря, мне хочется как можно быстрее оказаться в каком-нибудь другом месте. Уже всё равно где, лишь бы подальше отсюда.

Улия подозревала, что они немного заблудились, но спорить не стала: какой в этом сейчас прок?

Большая дорога осталась где-то в стороне, и они тащились мимо унылых, пожухших кустов, торчавших острыми голыми ветвями из подмёрзшей земли. По пути им попалась пара деревушек, даже не деревушек, а так – хуторов в пару-тройку домиков, которые даже издалека казались заброшенными. Её аликорн не чувствовал признаки живого тепла, но и без него было понятно, что от селений не тянет печным дымом, хотя в такую погоду он должен клубиться из каждой трубы.

Пришло время подумать о ночлеге, так как в чистом поле оставаться в темноте было бы полным безрассудством, но Улия с Тинаром молча убыстряли шаг, когда проходили мимо этих странных хуторов. Даже говорить о ночлеге в одном из них не хотелось.

– Так как ты помирился с этим сингом? – спросила Улия, когда напряжённое молчание между ними стало уже невыносимым. – Ты его простил?

Тинар вдруг ехидно цыкнул зубом.

– А кто сказал, что я простил? Это временное перемирие. Убивать его, конечно, смысла нет, но как только Эль вернётся в Таиф и закончится вся эта байда с выворотниками, я найду способ испортить ему жизнь.