Пан киллер

– Господи, какая вам разница? – бурчит сбитый с толку киллер. – Не забывайте, я наёмный убийца, а вы жертва. Ведите себя соответственно.

– А откуда у вас ключ от моей квартиры? Вам дал его Юзек?

– Я не знаю никаких Юзеков! Боюсь огорчить, но вашу квартиру можно открыть даже старым носком.

– Правда? А я, представляете, иногда по несколько минут вожусь с ключами! Чувствуется, что вы профессионал.

– В таком случае и вам спасибо за комплимент.

– Значит, вы вскрыли мою квартиру старым носком и пришли меня убить? Честно сказать, со мной такое впервые.

– Я вижу, что до меня вас ещё никто не убил.

– Но за что? Кто вас послал?

– Дослушайте до конца, не перебивайте! Вообще-то убивать вас не входило в мои планы, пани Дольская. Вы должны быть в отъезде с четвёртого по восьмое число, правильно?

– Вы следили за мной? – ахает Любиция. – Боже, за мною следили!

Пленница торопливо припоминает, что компрометирующего натворила за эти дни. Накануне гастролей она купила себе вот эти самые розовые трусики, которые сейчас на ней, новую комбинацию и интимное мыло. Пару раз заглядывала на эротический канал. Ругалась с соседом снизу из-за своих вечерних репетиций. В понедельник ночью Любиция вдруг заскучала, надела на себя наручники и слегка размялась с искусственным фаллосом. А в воскресенье ради Юзека сделала интимную стрижку лобка в салоне на Потоцкой, хотя он всё равно отменил свидание, черти бы его разодрали.

– Я снайпер, пани Дольская, – утомлённо говорит киллер. – А из вашего окна открывается изумительный вид на костел Младенца Иисуса и на деловой центр «Альперис», они-то мне и …

Арестантка опять не даёт ему договорить.

– Знаете, это неслыханная наглость! – кричит Любиция, напрягая в бессилии связанные руки. – Мало того, что только за вид из окна я переплачиваю десять евро в месяц, так теперь из-за него же меня скрутили и поставили в позу шлюхи?

– Издержки производства. Зря вы вернулись так рано.

– Тогда убивайте Катаржину, которая не способна переспать с мужиком без приключений. Без соло-саксофонистки половина нашего репертуара накрылась медным тазом. Но кого вы хотите убить из моего окна? Я его знаю?

– Вряд ли. Это очень влиятельный и богатый человек, контактирующий с восточноевропейской мафией. Да и не ваша это забота, пани Дольская.

– Не моя? – взрывается снизу коленопреклонённая Дольская. – Из-за этого мафиозного подонка я торчу привязанной за все места, с тугой верёвкой в жопе, и вы говорите – не моя забота?

– Право, не кипятитесь вы так, – опомнившись, строжает незнакомец. – Что-то вы разошлись. Не кричите, а то трусы в рот засуну.

– Всё-таки мне неудобно, – снижает тон Любиция. – Поверьте, неудобно стоять перед посторонним человеком в трусах и колготках. От меня несёт тухлыми яйцами. И ещё я хочу пи-пи.

– Ну-у, что теперь поделать? Обещаю, что пока пальцем вас не трону, если вас это утешит.

– Ага, а потом убьёте или как это называется у киллеров? Замочите? Ликвидируете? Вынете душу?

– Я вам искренне сочувствую, но у меня свои правила. По выполнении задачи мне надо быстро испариться, не оставляя свидетелей… даже таких симпатичных как вы.

***

– Но молодой человек, я же абсолютно слепа в этой повязке! Я стою на коленях и связанной, и ничего о вас не знаю, пан Збир. Я не дам полиции ни малейших улик.

– Отложим этот вопрос на потом, расслабьтесь.

– Трудно расслабиться, когда голова оттянута за волосы, а в трусы впивается верёвка! Похоже на ощущения от латексных стрингов, которые мне в начале знакомства дарил Юзек. Вы когда-нибудь носили стринги, пан киллер?

Судя по звуку, киллер едва не падает с подоконника.

– Я? Носил ли я женские стринги? Спятили вы, что ли?

– Не знаю, скажу по секрету: мой Юзек их очень любит. Сейчас в продаже есть мужские стринги. Но лучше не носите, они весь день жутко режут анус, вот как ваша верёвка мне сейчас…

– Хорошо, – почти стонет киллер Збир. – Я последую вашему совету, только заткнитесь. О есь-мась… только стрингов мне не хватало.

– У меня есть ещё одно предложение, пан киллер, – ласково и таинственно шепчет Любиция, чувствуя, что её пах скоро лопнет от прилива вязкой похоти и крови. – Развяжите меня на пять минут, чтобы я надела хотя бы тунику? У меня есть превосходная туника из атласа. Думаю, она вам понравится. Вы любите пастельные тона?

Болтовня Дольской явно начинает сердить незнакомца.

– Я не люблю пастельные тона и оставлю вас там, где вы, чёрт возьми, торчите!

– Но ведь вам придётся долго ждать, пан киллер? – юлит Любиция. – Может, вы быстренько отпустите меня, чтобы я приняла ванну? Я мигом.

– Чёрта лысого. Вы будете стоять здесь, где я вас поставил, и только попробуйте шелохнитесь.

– Моя туника мне очень идёт…

– Нет!

– Я скрашу ваше ожидание за чашкой чаю…

– Нет!

– Мы будем говорить… о чём вы хотите? О старой Варшаве? О Лестере Янге? О кино?

– Умоляю, не надо говорить со мной о джазе и кино, пани Любиция. У меня от вас уже голова трещит!

– Где-то у дивана валялся аспирин, выпейте его.

– Не к спеху, потерплю, – буркает киллер-разносчик.

– Головная боль – это серьёзно. Вдруг вы начнёте стрелять и промажете в самый ответственный момент?

– Не каркайте под руку! Кошмар какой-то! Я уже понял, что вас невозможно переговорить, пани Дольская. Вас можно только заткнуть огромным кляпом!

– Вы сказали, что убьёте меня, мистер Збир, – не унимается Любиция. – Кстати, почему вы не убили меня сразу, как я вернулась? Я бы отошла в мир иной в счастливом неведении и не мучилась сейчас с затёкшими коленками, привязанная к стулу за косу и влагалище…

– Дело в том, уважаемая пани, что ждать объект, возможно, придётся долго. И мне не улыбается несколько часов кряду делить комнату с вашим мёртвым телом. Это не гигиенично, потому вы и живы.

– Одобряю, молодой человек, похвальная чистоплотность. Но знаете, я только что с дороги, из командировки…

– И что? Иссякнет ли когда-нибудь фонтан вашего красноречия?

– Я чувствую, мои колготки и трусики немножко того… не отличаются свежестью.

– Господи Иисусе… началось.

– После отмены концерта мы отмахали двести восемьдесят километров в самом удручённом настроении, с одной-единственной остановкой в Домбровице, где я забегала в туалет и подкрепилась бигосом. Вы меня понимаете?

– Чем дальше, тем больше я не понимаю ваших намёков, пани Дольская. Я в ступоре от вашей болтовни! Кажется, перспектива делить комнату с мёртвым телом пугает меня всё меньше.

– Прекрасно, скажу прямым текстом: я жутко воняю, пан киллер. Думаю, я пахну немногим лучше мёртвых тел, которых вы боитесь.

– О, есь-мась… Я не боюсь мёртвых тел, пани Любиция, уяснили? Просто избегаю их, когда это возможно.

– Но ведь вы собрались кого-то убить из моего окна?

– И что, чёрт побери? – взрывается киллер. – Выстрелю и уйду. Мне же не сидеть с ним четыре-пять часов под одной крышей!

***

– Лучше бы вам отпустить меня в душ, – гнёт своё связанная женщина в чёрных колготках. – Ей-богу, я воняю как заброшенная котельная. Мои трусики только с виду милые, а находиться в них дольше двух-трёх часов – просто смерть. Спандекс, хлопок, пот и жировые выделения – там всё слиплось. Дайте мне помыться, что вам стоит?

– Нет! – в изнеможении бормочет киллер в куртке курьера.

– И колготки, слышите, как страшно пахнут мои колготки? Хотите, я их сменю? Я быстро…

– Нет, не отпущу и покончим с этим. Пани Любиция, я устал от вас, будто перестрелял два батальона кубинских повстанцев.

– О-о-о, да что вы говорите? – негодует пленница. – Это ещё неизвестно, кто от кого устал! Или вы, с комфортом развалившийся в моём кресле, или я, стоящая в капроновых колготках коленями на полу и привязанная косой к заднице?

– Я не в кресле, а на подоконнике, – машинально поправляет мужчина. – Слежу за улицей перед костелом и «Альперисом».

– Отпустите меня, я вымоюсь и вам будет гораздо приятнее ждать свою жертву.

– Свидетелей нельзя отпускать, это главная заповедь киллера! Вы или сбежите или поднимете крик.

Любиция шевелит онемевшими пальцами рук, неловко дёргает связанными икрами и, ничего не добившись, заходит с другой стороны:

– Я поняла! Признайтесь, пан Збир, в душе вы половой извращенец? Фетишист? Вам импонирует нюхать грязное бельё незнакомых женщин?

– Что вы мелете? – обижается киллер. – Я нормальный, традиционал!

– Чем докажете? Вы женаты, пан киллер?

– Уймитесь наконец, пани пленная! Моё терпение на исходе.

– Вы дождались, пока я начну раздеваться, затем оглушили и связали… Даже боюсь спросить… вы сексуальный маньяк?

– Нет!

– Но у вас была эрекция, когда вы вязали мне руки?

– Нет! Не ваше пёсье дело!

– Но недавно вы признались, что связывали меня с удовольствием. Врали?

– Нет!

– Тогда почему у вас не было эрекции? Вы импотент?

– Да что это такое?… – сжимая виски, киллер принимается прохаживаться по комнате. – Я ей слово, она десять! Пани Любиция! Замолчите, пока я не застрелил вас или не застрелился сам!

– Вы любили в детстве подглядывать в щёлку за голыми девочками?

– Нет, чёрт возьми!

– Но ведь вы шпионили за мной не одну неделю, пан Збир? Наверное, привыкли ко мне, восхищались мной? Вы видели, какие сырники я выбираю в «Одзе» и какие прокладки покупаю в дни месячных? И какое пиво предпочитаю после работы?

– Ох, мой рассудок… Чудо, если к вечеру меня не отправят в психушку. Ваши сырники меня не касаются, госпожа Дольская.

– А когда я ходила в салон на интимную стрижку, вы подсматривали за шторкой? А вы видели, как я переходила улицу Хозьюша на красный?

– Мадам! – предостерегающе стонет киллер, в сотый раз нервно протирая винтовку. – Чересчур много тупых вопросов. Отвечаю: мне плевать, какое пиво вы употребляете и на какой свет переходите улицу. Тем более мне глубоко плевать на ваши менструации и прокладки. Меня интересовало только время вашего отсутствия в доме. Точка! И какой ляд вас принёс раньше срока?

– Это всё из-за Катаржины с её ненормальным любовником, я же рассказывала. А когда я ссорилась с этим подонком Юзеком, вы не видели?

– Три дня назад, возле клуба на аллее Армии Крайовой?

– Верно, когда мы ждали такси. Юзек обозвал меня «вариаткой крук», а я его – засранцем. Хоть бы вы подошли и вступились за бедную женщину…

– Я вам кто, ангел-хранитель? Сами разбирайтесь со своим хахалем-офтальмологом! Хватит нести бред, пани Любиция. Своим занудством вы вынудите меня снова вставить вам кляп!

– Извините, я не хочу кляп, тем более мои алые трусики не очень вкусные. Не вы один на свете чистоплотный. Видите, я же смирно себя веду? Зачем затыкать мне рот?

– Потому что мне нужно успокоиться перед работой.

– Развяжите меня, я сварю вам кофе с мускатом, и ещё у меня есть говяжьи флячки.

– Я ненавижу ваши дурацкие польские флячки!

– Да, я уже по акценту определила, что вы не поляк. Ужас, куда катится страна. Кадровый голод! После вступления в Евросоюз даже киллеров приходится вызывать из-за рубежа… ум-муму-мууу…

Концовка речи Любиции превращается в бессвязное мычание – раздражённый киллер Збир действительно снова втыкает ей в рот кляп из алых трусиков, а сверху грубо залепляет скотчем мускулистые губы трубачки. Пленница протестующе повизгивает, хрустит лентами скотча на ляжках и запястьях, но ничего не может поделать – кляп вошёл в рот слишком глубоко и заклеен двумя лентами крест-накрест.

***

Наёмный убийца возвращается к пункту наблюдения и, чтобы успокоиться, закуривает в приоткрытое окно – маскировка потеряла всякий смысл. В криминальных кругах его знают как человека со стальными яйцами и нервами, однако эта зеленоглазая дуделка в розовых трусиках положительно выведет из себя кого угодно. Как можно жить с ней под одной крышей? Неудивительно, что к тридцати пяти годам пани Дольская до сих пор не замужем.

В углу комнаты-студии мычит Любиция, засунутая в спинку стула. Её обтянутый трусиками зад, связанные ноги, связанные руки – всё выражает смертельную обиду. Контрольная верёвка между ягодиц впилась в женщину до самых костей и вот-вот пропорет её насквозь. Киллер связал хозяйку по японской методике шибари, но, пожалуй, слишком сильно пережал ей половые органы. Как бы Дольская не напрудила под себя от боли и возбуждения, тогда придётся обонять не только запах её розовых трусов, но и мочи.

Киллер мрачно отпивает кофе из армейского термоса. Есь-мась, как она оглушила его своей трескотнёй… Почему он не ликвидировал её сразу? Затащил бы в ванну, чирк по шее лезвием – и наслаждайся тишиной. Кто и где хватится этой бестолковой бабёнки, кроме работодателя и коллег по «Румиане полички»? Ни семьи, ни детей, даже в квартире прибраться толку нет. Хватит сантиментов, пора с ней что-то решать, чтоб не мучилась.

Проверив почту в телефоне, мужчина в куртке разносчика вынимает спецназовский нож с семидюймовым лезвием, плавно обходит засунутую в стул женщину с завязанным ртом и глазами. Голова Дольской оттянута за волосы, полный двойной подбородок заманчиво приподнят, и вот тут, пониже уха с серебряной серьгой в форме крестика, беззащитно бьётся сонная артерия. Одно круговое движение ножом – и нет на свете трубачки Любиции Дольской с пышной грудью и двумя неоплаченными штрафами за неправильную парковку.

– Мму-муму… – скулит в кляп Любиция, словно соглашаясь с мыслями киллера.

Взгляд наёмного убийцы скользит по её ягодицам, объёмным как печатный станок, затянутый розовой кисеёй. От промежности пленницы несёт подкопчёнными колбасками, квашеной капустой, разваренными грушами и тропическими сладостями. От неё пахнет крепкой здоровой женщиной, не поменявшей вовремя колготки. Киллер зло выдыхает насыщенный гормонами воздух. Баста, пора кончать этот балаган.

Он взмахивает спецназовским ножом, но вместо сонной артерии почему-то перерезает те участки скотча, которые крепят Любицию к стулу за ляжки и локти. Рассекает бечёвку, грызущую ей пах, распутывает и ослабляет уздечку, обмотанную вокруг косы. Дольская тут же роняет голову на сиденье. Её руки и щиколотки киллер оставляет связанными. Презирая себя за мягкотелость, сдёргивает с талии пленницы стул, подхватывает и усаживает женщину как следует – задом на сиденье.

– Пани Любиция, так и быть, я выну вам кляп, если вы будете вести себя прилично, слышите?

– Хыху! – кивает Дольская, блаженно вытягивая ноги и встряхивая закостеневшей от пытки шеей. – Хыху, хыуумммы…

Мужчина в куртке разносчика снимает остатки ненужного скотча с капроновых бёдер женщины, помедлив, отдирает крестообразную ленту от губ, вынимает изо рта Любиции изжёванные алые трусики – лоскут кружев, шёлка и горячей слюны.

– Спасибо, я знала, что у вас доброе сердце! – проникновенно шепчет полуобнажённая Дольская. Она притопывает босыми ногами и крутит головой, восстанавливая кровообращение. – Надо отдать должное, вы очень изобретательно умеете связывать женщин, не то что мой тряпка Юзек!

– Ради всего святого, сидите тихо и не воображайте, будто я вас пожалел, – киллер поспешно отходит от раскинутого на стуле дамского тела в мокрых чёрных колготках. – Просто не хватало ещё, чтобы вы от боли наделали себе в трусики. Не хочу дежурить в одной комнате с обоссавшейся пленницей.

– Разумно и прагматично, – поддакивает осмелевшая Дольская, сверкая полными коленками. – Ой, до чего хорошо сидеть на стуле по-человечески. Я будто заново родилась!

– Но не вздумайте избавиться от повязки на глазах! – напоминает киллер. – Моё слово непреклонно, вам запрещено меня видеть.

– Я и не думаю от неё избавляться, к тому же мне нечем её снять – вы же оставили мои руки скрученными за спину.

– И правильно сделал.

***

Некоторое время киллер курит в окно, пока Любиция возится на стуле, устраивая свой зад то так, то эдак. Но долго молчать она не может. Киллер слышит её умоляющий голос:

– Уважаемый пан Збир?

– Езус-Мария, вы опять за своё? Что вам ещё?

– Вам ведь всё равно пока нечего делать?

– Ну допустим. Ожидание – часть моей работы. Только, умоляю, не просите меня заодно прибраться в вашем гадюшнике.

Сидящая связанная женщина протягивает к нему свои полные ноги в чёрных дымчатых колготках. Сквозь капрон просвечивает очаровательный сиреневый педикюр. Лакированные, тщательно отполированные ноготки похожи на виноградные леденцы. Дольская не соврала: она умеет следить за собой.

– Я как раз о вашей работе. Вы умеете профессионально резать, бить, связывать, стрелять из винтовки…

Нет, она неисправима! Мужчина в куртке курьера тушит окурок и отщёлкивает из окна шестого этажа далеко-далеко в направлении сада.

– Предположим, пани Любиция. И что дальше?

– Я хочу вас нанять. Пожалуйста, стегните меня линейкой по пяткам? Несколько раз?

– Да что за дьявольщина, пани Дольская? Вы в своём уме?

– А чего вам стоит? – обижается Любиция, удерживая икры на весу. – Я даже готова заплатить вам. Пятьдесят евро вас устроят? Линейка лежит у компьютера.

– Есь-мась, но зачем мне это?

– Стегните? – просит Любиция. – Вы сами виноваты. Полчаса мурыжили меня верёвкой в промежности, а теперь не хотите довести дело до конца?

– Зачем я буду хлестать вас линейкой?

– Чтобы я кончила, глупый пан Збир. Пятьдесят евро вы возьмёте в кармане моих джинсов, если, конечно, найдёте их в этом бардаке.

Збир разъярённо взъерошивает короткие волосы, огрызается и пытается игнорировать Дольскую, но необычная пленница упрашивает об одолжении так жалобно, что у киллера уже нет сил смеяться или сердиться. Вздохнув, он подставляет рядом второй стул, водружает на него толстые ножки пленницы, берёт длинную железную линейку и размахивается. Чак! Линейка ударяет женщину по обтянутой колготками ступне, под сводами студии раздаётся сочный шлепок.

– Да! Славно! Ещё!

Порка ступней вызывает у Дольской неподдельный восторг. Любиция корчится и стонет с распахнутым ртом, язык свешен набок, губы мелко трясутся. Руки за спиной отбивают свинг, розовые трусики трутся в разбухшей промежности, соски выпирают сквозь лифчик, словно в чашечки закатились две твёрдые снежные градины. Особо хлёсткие удары заставляют пленницу подпрыгивать на сиденье, она выгибается в путах, мотает русым хвостом как флагом, и Збир почти чувствует, как в колготки Любиции бежит волна колючего сладко-солёного огня.

– Ещё! Да! Ещё! Мой голубчик! Ещё немного!

На двадцатом или двадцать втором ударе Любиция совершенно растекается по стулу и без тени смущения объявляет, что испытала фантастический оргазм.

– Спасибо, милый пан Збир, – лепечут её искусанные в припадке губы. – Пятьдесят евро твои. Как давно я об этом мечтала, а то всё сама да сама… Восхитительно!

***

Отшвырнув линейку, киллер с размаху падает на диван и утрачивает всё напускное хладнокровие:

– Нет, это чёрт знает что! – обморочно говорит он. – Какой я идиот!

Любиция Дольская беззаботно разлеглась на стуле, впитывая телом отголоски сексуальной феерии. Она вся в поту, швы колготок сбиты, от  подмышек и паха несёт раскалённым сосновым лесом.

– А что такое, Збир? – заботливо спрашивает она. – Ты же потрясающе удовлетворил меня. Что случилось?

– Почему? – бурчит про себя наёмный убийца. – Почему я, недоумок, не выбрал квартиру на пятом этаже?

– Подо мной? – тут же ревниво осведомляется Любиция. – Ну-ка поподробнее! Ты хотел пойти в квартиру, где живёт Радослав Попуш?

– Да. За ней я тоже следил. Там точно такое же расположение окон, только угол выстрела был бы несколько другим.

– Зачем тебе пятый этаж? Чем плох мой шестой?

– Наверное, там было бы спокойнее.

– Ах ты изменник! Запал на этого паршивца Попуша, который вечно ругается со мной из-за моих репетиций? А то, что его проклятая собака воет по ночам, он не замечает?

– Вот собака меня и отпугнула. Кстати, насчёт репетиций я с ним солидарен. Я бы тоже ругался, если бы моя соседка сверху с утра до ночи пилила на трубе всякую ересь.

– Хам! Значит, я тебе не нравлюсь? – вспыляет Дольская, подбирая свои крепкие связанные ноги. – Тебе мужиков подавай?

– При чём тут мужики?

– При том! Нет, вы посмотрите, каков нахал! Повязал одинокую сексуальную красотку, всю перетрогал, замучил, выпорол и ещё недоволен?

– Но это не относится к моей работе.

– Интересно, что бы ты делал сейчас со связанным паном Попушем? Тоже хлестал бы его линейкой? Может, ты гей?

– Есь-мась, сколько можно повторять? Я на-ту-рал, только заткнись, пани Дольская!

– А я думала, я тебе понравилась… – расстроенно бормочет трубачка Любиция. – Эх ты, пан Головорез.

– Пани Дольская, без обмана, ты великолепная женщина, хоть и треплешь много лишнего.

– Я знаю, что невезучая! Плюхаюсь со своим офтальмологом, а на концертах все сливки снимает наша Катаржина. Мужики летят на её саксофон и фигуру как мухи на дерьмо. Вот и вчера её на ночь заарканил какой-то богатый папик, пока мы кисли в кавиарне и хлебали паршивое вино… Пан Збир?

– А?

– Ты когда-нибудь занимался сексом в хамаме?

– Матерь божья, это ещё к чему?

– Просто спросила, чего ты нервничаешь? Катаржина сказала, что поскользнулась со своим папиком у него в хамаме, когда они под утро решили попробовать что-то совсем из ряда вон выходящее. Ну и сбрякали оба на кафель… Всё равно завидно, мой унылый Юзек никогда такого не предложит.

Выпуская дым из ноздрей, киллер смотрит на фото «Румиане полички», отыскивает в центре ансамбля саксофонистку. Стройная беленькая женщина с длинной шеей и чувственными губами, расставив ноги в красных сапожках, эротично сосёт мундштук си-бемольного тенор-саксофона. Видимо, это и есть неудачливая солистка Катаржина, поломавшая руки-ноги со случайным любовником. Весь вид солирующей Катаржины говорит о том, что она знает себе цену, зато остальные участницы джаз-бэнда наверняка её тихо ненавидят.

– Знаешь, пан Збир? – задумчиво говорит связанная Любиция в розовом белье. – Кажется я созрела для большего.

***

– Чего?

– Ничего, дурак! Может, уже развяжешь мне ноги и отведёшь в постель? Всё равно мне осталось жить несколько часов, или сколько ты там отмерил? Надо успевать наслаждаться. Понял?

Остолбеневший киллер не знает, что на это ответить. Он перебегает глазами то на фото, то на пленницу, связанную чёрным скотчем и почему-то жалеет, что взялся за этот заказ и выбрал для стрельбы именно этот дом на улице Чарнецкого напротив костела Младенца Иисуса.

– Ну так что? – настаивает раскрасневшаяся Любиция. – Пойдём скоротать время? У меня есть презервативы и наручники. Ты можешь сделать со мной что угодно безо всяких биологических следов.

В кармане Збира тихо вибрирует телефон. Пришло уведомление от Влоцеха. Киллер не верит своим глазам. Координатор только что прислал ему шифр 000 – «отбой».

– Есь-мась, вот засада! – не сдерживается он.

– Что случилось?

Киллер подходит к окну и начинает стремительно разбирать «Ремингтон М700», укладывая детали в футляр.

– Мне просигналили отбой – три нуля. Значит, клиент сегодня не придёт.

– Бывает, – соглашается Любиция. – Требуй с них неустойку за ложный вызов.

– Не можешь ты без шуточек, пани Дольская.

– Но если хочешь замочить его завтра или послезавтра, моя квартира к твоим услугам, – безмятежно добавляет Любиция. – Я всё равно два дня свободна, если ты меня, конечно, не прикончишь.

Киллер застёгивает футляр с оружием, прячет его в сумку разносчика пиццы. Он не хочет себе признаваться, но кажется, за этот час или полтора наёмный убийца Збир немножко привык к этой несуразной, языкастой, связанной скотчем трубачке в чёрном капроне и розовом лифчике. Даже жаль её убивать.

– Почему он не пришёл, курва? – размышляет он вслух.

– Не судьба, – мгновенно отзывается Дольская. – Может, тоже внезапно что-нибудь сломал, как наша любвеобильная Катаржина со своим Вежи?

– Вежи? – будто очнувшись, переспрашивает киллер в куртке разносчика.

– Ну да, это её нового папика так зовут – Вжеслав, Вежи. Он же вчера нам представился. Сказал: «Называйте меня Вежи. Если есть какие-то проблемы насчёт налогов или транспорта – всегда с радостью услужу таким классным девочкам».

Киллер настораживается.

– Стой! Как выглядел этот папик? Полный, лысый?

– Ага, плешивый как сфинкс. В сером костюме, с охраной. В Познани у него загородный дом, он увёз туда Катаржину после концерта.

Странное совпадение. Поколебавшись, наёмный убийца открывает ориентировку на свой загулявший объект. Человека, подлежащего устранению, зовут Вжеслав Тшысяцкий – полный лысый мужчина, бывший депутат Сейма, член партии Труда, один из руководителей контрабандного авторынка и ключевая фигура в криминальных сферах региона Великая Польша.