Смертельный рейс

Они пили чай с бутербродами, ели ложкой старое бабушкино варенье и вспоминали свою операцию на Черном море, когда они искали затопленную секретную торпеду. Михаил с сожалением сказал, что не додумался припасти водки, чтобы помянуть всех погибших.

– Нет, – возразила Маша, – мы не на поминки собрались с тобой. У нас другой повод, правда?

Сосновский посмотрел в глаза девушки и кивнул. Да, они сейчас должны думать о жизни, о будущей жизни, а не о смерти, не о погибших. Он и она. И завтра они будут друг от друга на расстоянии тысячу километров, но сегодня они вместе, и это нужно сохранить в сердце как можно глубже и дольше.

Он положил руку на пальцы Марии и чуть сжал их. Маша ответила ему сильным пожатием. Это было как пароль, как согласие. И он, не вставая со стула, потянул девушку к себе. Она поднялась и пересела Михаилу на колени. Обхватив его голову, она прижалась к мужским губам своими горячими, сладкими от варенья губами и замерла. Селиверстова совершенно не умела целоваться. «Да и целовалась ли она вообще когда-нибудь в своей жизни», – подумал Сосновский. Он гладил ее по волосам. Плечам. Целовал ее руки, лицо, шею, зарывался пальцами в ее короткие волосы и чувствовал, что Маша все плотнее прижимается к нему, ощущал, как ее бьет легкая дрожь. И тогда он подхватил девушку на руки и, глядя с нежностью в ее влажные глаза, понес к кровати.

Все наркомы и ответственные сотрудники наркоматов привыкли к тому, что Сталин спит очень мало и любит работать по ночам. Едва ли не половину всех совещаний он проводил на Ближней даче.

Платов ждал Берию на Лубянке, то и дело посматривая на часы. Сегодня совещание затянулось.

Была уже половина четвертого утра, когда Платов отложил бумаги и подошел к раковине в маленькой комнате отдыха, совмещенной с его кабинетом. Открыв кран, он несколько раз ополоснул лицо холодной водой. Сонливая усталость отступила. Мысли снова послушно выстроились в голове.

Сведения, поступавшие из-за границы, были противоречивыми. И это не настораживало. Так и должно быть. Каждый из источников по-своему оценивал ситуацию. Пропускал ее через свое понимание событий, через свою схему причинно-следственных связей. Анализ сообщений от агентов влияния всегда требовал неспешного и вдумчивого анализа. Выводы порой оказывались совершенно неожиданными.

– Товарищ старший майор, – послышался из кабинета голос посыльного, худощавого сержанта госбезопасности, в новой, еще не обмятой гимнастерке, затянутой в талии ремнем. – Нарком ждет вас.

Торопливо вытерев лицо полотенцем и глянув на себя в зеркало, Платов удовлетворенно кивнул. Нормально: бодрое лицо, никаких сонных глаз, которые так не мог терпеть Берия. Папку с бумагами Платов сунул в сейф. Берия мало когда пользовался записками. Он обладал феноменальной памятью и того же требовал от своих сотрудников. Всю информацию по работе ты должен держать в голове, иначе не сможешь анализировать постоянные изменения ситуации и делать правильные выводы. Забыть можно детали, свериться можно по каким-то незначительным цифрам, но основное ты должен знать и помнить без бумаг.

Шаги глушились толстыми ковровыми дорожками. И от этого казалось, что ты идешь не пустынным коридором наркомата, а передвигаешься в каком-то ином мире, в заброшенном пустом здании, где уже давно, десятки и сотни лет, нет людей. Платов знал за собой эту манеру фантазировать. Творческое ассоциативное мышление помогало в агентурной работе, в анализе конкретной ситуации.

Дверь приемной Берии была раскрыта настежь. Лаврентий Павлович стоял возле своего стола и подписывал какие-то бумаги, которые ему подкладывал помощник. Подумалось, что совещание у Сталина было напряженным. Редко можно было видеть Берию таким, как сейчас, – похожим на сжатую пружину, сдерживающим кипучую энергию. Чаще всесильный нарком выглядел вальяжным вдумчивым руководителем, неспешно излагающим свои мысли. Но только близкие сотрудники знали, сколько энергии в этом человеке, сколько идей ищут выхода одновременно.

– Заходи, – коротко, не поднимая головы, приказал Берия. Он не мог видеть Платова, но каким-то чутьем догадался о его присутствии.

Наконец, помощник собрал подписанные листы в папку и ушел, плотно закрыв за собой дверь. Берия все еще стоял перед рабочим столом, опершись на свои сжатые кулаки.

– Было много вопросов? – осторожно спросил Платов. – Хозяин был не в духе?

– Черт бы побрал доброхотов! – резко бросил Берия. – Даже я не могу понять, кто ему докладывает и откуда он все знает.

– Значит, вопросы были по линии контрразведки, – кивнул Платов.

– Понимаешь, – усмехнулся Берия и, вынув из кармана носовой платок, стал промакивать испарину на лбу. – Иначе зачем бы я тебя вызвал.

– Я слушаю, Лаврентий Павлович! – с готовностью ответил Платов.

– Какие у нас есть сведения по Русскому общевоинскому союзу? Меня интересует аналитика и тенденции. В двадцатые и тридцатые годы мы рассматривали РОВС как едва ли не ключевого противника на международной арене. Что изменилось в этой организации с началом войны в Европе, а особенно после нападения Гитлера на Советский Союз?

– Многое изменилось, Лаврентий Павлович, – ответил Платов, удовлетворенно подумав, что угадал сферу интересов Берии. Только сегодня он просматривал последние донесения закордонников по РОВСу. – Союз перестал быть однородной организацией под единым сильным и авторитетным руководством. РОВС продолжает оставаться чисто военной организацией, подчиненной военному командованию. Я бы сказал, что идеи борьбы с коммунизмом у них переродились в объективную необходимость выживания на чужбине. Оставаясь военной организацией, они в тех странах, где имеются отделы РОВСа, демонстрируют лояльность правительству, пытаются показать себя силой, ответственной перед гражданским долгом той или иной страны.

– Ну-ка поясни. – Берия наконец подвинул стул и сел, откинувшись на спинку. Он внимательно смотрел на Платова, казалось, стараясь не пропустить ни одного слова.

– В сентябре 1939 года французский отдел РОВСа объявил мобилизацию в свои ряды в связи с началом войны. Причем правительство не настаивало на этом. Инициатива принадлежала командованию РОВСа. Вскоре в Париже был организован Комитет помощи русским мобилизованным при РОВСе во Франции. Почти аналогичная ситуация была в Югославии в апреле 1941 года, когда германские войска вторглись на ее территорию. Тогда сам начальник Югославского отдела генерал-лейтенант И. Г. Барбович, начальник Кубанской дивизии генерал-майор В. Э. Зборовский и командир Гвардейского казачьего дивизиона полковник А. И. Рогожин предоставили себя и возглавляемые ими части РОВСа в распоряжение Югославского королевского военного командования. Тогда еще по просьбе Барбовича и по директиве начальника РОВСа генерала Архангельского выпускники Военно-училищных курсов при IV Отделе РОВСа были досрочно произведены в подпоручики.

– Это когда немецкие оккупационные власти в Югославии запретили деятельность РОВСа? – вспомнил Берия.

– Совершенно верно, – кивнул Платов. – Тогда же нацисты закрыли самое сильное печатное издание союза – журнал «Часовой».

– Нет, не вижу я, что Русский общевоинский союз деградирует и сдает антикоммунистические позиции. – Берия решительно хлопнул ладонью по крышке стола. – То еще змеиное гнездо!

– Гитлеровская система не доверяет РОВСу, Лаврентий Павлович, это очевидно. Еще в мае 1941 года начальник объединения Русских воинских союзов генерал фон Лампе обратился к главнокомандующему Германской армии (ОКХ) генерал-фельдмаршалу Браухичу с просьбой в случае начала боевых действий против СССР предоставить членам РОВСа возможность принять участие в вооруженной борьбе с коммунистической властью в России. Уже в первые месяцы войны, по нашим сведениям, отдельные члены Союза по собственной инициативе пытаются отправляться на Восточный фронт, чтобы принять участие в борьбе с большевиками на Родине и оказывать помощь русскому населению. И вот эта вторая часть их видения борьбы с коммунизмом в советской стране немцам не понравилась. Гитлеровцы согласились допускать членов РОВСа в районы боевых действий с Красной армией и на оккупированные территории, но только в качестве переводчиков. Но потом их стали возвращать. Причина до абсурдности проста – русские белогвардейцы слишком благоволили к местному русскому населению и военнопленным.

– У меня есть сведения, что партизаны Броз Тито сталкивались с русскими белогвардейцами, – вставил Берия.

– Ну это скорее демонстрация, нежели система. Члены РОВСа вступали добровольно во вновь организованный Русский корпус якобы для защиты русских эмигрантов от террора партизан Броз Тито. Хотя сам генерал Борбович от сотрудничества с немцами отказался. По крайней мере, на публике. В марте этого года шло формирование Русского корпуса и в Югославии, и в Болгарии. Но опять же, Лаврентий Павлович, я оговорюсь, что реальной военной силой это подразделение не является. Это скорее обозначение своей политической позиции. У нас имеется достаточно сведений о том, что бывшие царские офицеры из РОВСа пытаются сотрудничать с подпольем и партизанами. Есть случаи перехода линии фронта на нашу сторону с целью вступления в Красную армию. Но, увы, есть и активная антисоветская прослойка в руководстве РОВСа.

Глава вторая

Шелестов шел по коридору, стараясь не поддаваться настроению. Да, воспоминания не очень приятные, но ведь он не только посидел в здешних подвалах, он ведь работал в этой системе и бывал в здании по служебным делам, являясь частью этого организма. Оставался он ей и сейчас, правда, в непривычном для себя качестве, но в разведке и не такое бывает. Разведка не терпит шаблонов.

– Разрешите, товарищ старший майор? – Шелестов по-военному вытянулся, хотя на нем был обычный гражданский костюм.

Платов поднял голову и посмотрел на вошедшего. Отношения не складывались, несмотря на то что группа уже не первый год успешно выполняла очень сложные задания. Ни одного провала, ни одного срыва. Но трудно было переступить через себя, через обиду, незаслуженное недоверие, о котором хоть и знали немногие, но от себя свой стыд не скрыть. Шелестов с большим уважением относился к профессионализму Платова, к его уму и таланту чекиста, но все же не мог простить тех слов, с которыми освободили из-под стражи его самого, Буторина, Когана и Сосновского. «Помните, что обвинения с вас не сняты и что в любой момент вы можете вернуться в камеру».

– Прошу, Максим Андреевич. – Платов сделал рукой приглашающий жест, указывая на стул у приставного столика.

Но сесть Шелестов не успел – в кабинет быстрыми шагами вошел Берия. Окинув колючим взглядом фигуру Шелестова, нарком прошел в угол и уселся на диван под плафоном настенного светильника. Побарабанив пальцами по подлокотнику кресла, он спросил:

– Как Буторин? Выздоравливает?

– Так точно, – ответил Шелестов, продолжая стоять. – Рана зажила, но для полного восстановления нужно, чтобы рассосались рубцы и спайки в мышечной ткани. Он усиленно разрабатывает ногу, много ходит под присмотром врачей.

– Под присмотром, значит, – задумчиво повторил Берия, потом сделал жест рукой. – Садитесь. Ну, я думаю, теперь ему придется разрабатывать ногу под вашим присмотром. Платов еще не пояснил вам суть нового задания? Начинай!

Платов опустился на стул, сложил руки на столе, предварительно отодвинув в сторону бумаги. Немного помедлил, потом поднял глаза на Шелестова:

– Вы знаете, Максим Андреевич, что по договору ленд-лиза наша страна получает большую помощь от Соединенных Штатов Америки. Существует несколько каналов поставки: северным путем, через южную границу. Но некоторые виды вооружения и боевой техники таким длинным путем поставлять нецелесообразно. И мы совместно с учеными, прежде всего летчиками-полярниками и метеорологами, нашли иную возможность. Создан авиационный маршрут от Аляски до Красноярска с несколькими промежуточными пунктами. По этому маршруту поставляются боевые самолеты, запасные части, точные приборы, медикаменты. Разумеется, новый маршрут, для которого восстанавливались и приводились в порядок старые аэродромы, строились новые, создавалась инфраструктура обеспечения полетов, использовать только так, однобоко, было бы расточительством. Данная воздушная магистраль используется также для переправки наших и американских дипломатов, для перевозки дипломатической почты, стратегических ресурсов, прежде всего, золота и слюды.

– Такое мероприятие скрытно не проведешь, – кивнул Шелестов. – Северная магистраль активно бомбится и торпедируется немцами. Южная, несмотря на то что Иран перестал быть профашистским, является очень длинной. Да и там тоже не все спокойно. А тут весь маршрут по родной земле. Заманчиво!

– Вот именно! – резко бросил Берия. – Вражеская разведка дорого даст за информацию по Алсибу и за возможность сорвать поставки через Сибирь. Разумеется, там активно будет работать и особый отдел 1-й перегонной авиадивизии, и местные территориальные органы НКВД. Но нам нужны там свои оперативные силы, свои незашоренные глаза.

– Ваша задача на месте – вскрыть вражескую резидентуру, – спокойно продолжил Платов, – пресечь работу вражеской разведки на линии. Сроки весьма сжатые, перегоны уже начались, и мы уже теряем самолеты и экипажи. Особенность вашего нового задания в том, что ваш противник не только и не столько немецкая разведка, сколько гитлеровские пособники из эмигрантов.

– Русский общевоинский союз? – сразу насторожился Шелестов.

– Возможно, – кивнул Платов. – Япония тоже заинтересована, хотя активной враждебности не проявляет. Провокации на границах минимальные и носят скорее психологический характер. А вот использовать чужие руки для «загребания жара», как говорится, – прием удобный.

– Значит, еще и Российский фашистский союз?

– Лидер русских фашистов Родзаевский – не военный, – ответил Берия. – Он теоретик и фантазер, но в 1936 году несколько групп все же пытались проникнуть с территории Китая с целью проведения диверсий. Все они были ликвидированы нашими пограничниками. Японцы активно помогали и помогают Родзаевскому, но не поощряют военные акции. Побаиваются развязывания конфликта раньше времени.

– Его штаб базируется все там же, в Харбине?

– Да, в Харбине и в Маньчжоу-го[1], – подтвердил Платов. – Возможно, вы столкнетесь там и с выкормышами Родзаевского, но его активность в настоящее время лишь на бумаге и на словах. Мы оценивали его силы. Заявленная перед японцами двадцатитысячная организация на деле, как мы полагаем, насчитывает не более четырех тысяч сторонников. Активных, прежде всего.

– Значит, – кивнул Шелестов, – в любом случае это русская колония в Маньчжурии. Расходный материал из числа эмигрантов. Из тех, кто еще остался озлобленным на Советский Союз. Ясно.

– Ты вот что усвой, Шелестов, – строго приказал Берия. – Свой враг, он во много раз страшнее и кровожаднее, чем чужой. Чужой идет твое забрать, он сразу рот раззявил, а эти считают, что идут возвращать свое, то, что ты у них когда-то отнял. Правыми они себя считают, вот что страшно.

– Я понял, товарищ нарком, – сухо кивнул Шелестов.

Сейчас его больно кольнуло в сердце сравнение, которое неожиданно показалось ему подходящим. Враги считают себя вправе возвращать свое. Что бы ни говорили, а они считают себя правыми и отстаивают это. Вот и я, вот и мои ребята – так же. И каждый за свою правоту умереть готов. Только разница есть, и весьма существенная. Наша правота разрешает нам идти с открытым лицом и доказывать свою правоту, а они лезут тихо, крадутся и бьют ножом в спину. Да еще тогда, когда твоя Родина в опасности. Они ведь считают эту землю своей Родиной. Так что же они идут ее освобождать с вурдалаками и убийцами, что же они смотрят спокойно, как гитлеровцы убивают женщин и детей, жгут города? Города твоей Родины! Твою землю жгут!

Охотники шли с самого рассвета, а шаг старика Тулуя, идущего первым, не становился короче, не чувствовалось, что он устал. Октябрьское солнце висело в холодной дымке над тайгой и равнодушно смотрело на бессмысленно копошащихся внизу людей. И от этого холодного взгляда светила на душе становилось тоже холодно и тревожно. Может быть, порадовал бы первый снег, но снегопады в этом году тоже задерживались. Это было и хорошо, и плохо. Плохо для земли, для растений, для грызунов, которые уже должны были спать в своих теплых норах под снегом. Но было хорошо для охотников, которым легче ходить по твердой земле, а не передвигаться на лыжах по глубоким сугробам.

Охотники обогнули большую сопку. Скоро начнутся оленьи места – редколесье и распадки, где животным еще можно найти подножный корм.

Тулуй резко остановился и поднял голову.

– Ах, как нехорошо. Какая беда. Я говорю: незачем человеку иметь крылья, незачем лететь к солнцу. Ноги даны ему, ногами ходить должен.

Алгыр подошел и остановился рядом с другом. На склоне сопки, разметав деревья и развалившись на части, висел на покореженных стволах серебристый самолет. Да, вот и новый повод поворчать старому другу. Некрасиво, когда человек вот так уродует природу. Но человек – владыка ее, и иногда, как большое неразумное дитя, он совершает ошибки. Иногда просто нельзя иначе, ведь мы рубим деревья, когда нам нужен дом, когда нужен огонь. И так бывает, что человек попадает в беду и гибнет. Человек смертен, так устроен мир.

– Никому не ведома наша судьба. Не нами она пишется, – укоризненно изрек Тулуй, подняв руку.

– Спорить о судьбе можно всю жизнь, но так и не постичь истину, – вздохнул Алгыр. – Но есть истины, которые нет нужды постигать. Они даны нам предками. Негоже, когда тело умершего терзают хищники. Тело должно обрести покой.

– Ты хочешь, чтобы мы его похоронили? – нахмурился старый охотник. – Чем мы будем копать землю? Топором? Или потратим день пути до зимовья и вернемся с лопатой? Нельзя трогать, нельзя вмешиваться. Зло должно оставаться здесь.

– Нет тут зла, есть только горе, Тулуй. У этого человека есть мать, есть жена, дети. Ты как хочешь, можешь возвращаться или продолжай охотиться, если тебе так спокойней. Мне будет лучше, если я доставлю тело к людям. И люди его похоронят по тем обычаям, которыми они живут.

Алгыр решительно направился к самолету. Сбросив на высохшую траву свой рюкзак, прислонив к дереву ружье, он полез вверх по склону, цепляясь еще крепкими руками за кустарник и тонкие стволы осинок. Когда охотник добрался до самолета, перед ним предстало ужасное зрелище. От удара самолет буквально разорвало на части. Кабину, в которой находился пилот, вывернуло наружу. Потемневшие от крови останки летчика были зажаты между дюралевыми рваными листами фюзеляжа и острыми расщепленными обломками деревьев.

Разглядеть лица было невозможно – молод он или мужчина средних лет? Охотник не разбирался в значках, которые носили военные на петлицах. Похоже, молодой парень. Эх, жить бы ему да детишек рожать. Война, видишь! Говорят, один народ на другой пошел. Такое в чукотских сказаниях тоже упоминалось. Но всегда свою землю народ отстаивал. Благодаря могучим сынам своей земли.

Весь день охотники пытались выломать куски обшивки, чтобы освободить тело погибшего летчика. Хорошо, что погода стояла подходящая: сухая и еще не морозная. Тело начало портиться, появился запах. Летом было бы еще хуже, а зимой, когда все укроет снегом, сюда будет не подняться. Запах крови все же привлек лисиц, но животные не смогли забраться в самолет.

Когда тело извлекли и спустили по склону вниз, охотники развернули парашют и положили на него летчика. Аккуратно собрали вывалившиеся внутренности и туда же положили оторванную ногу. Кровь свернулась, оставалась надежда, что запах не так быстро привлечет хищников.

Пока Алгыр занимался телом, шепча заупокойные слова и хвалы павшему воину, Тулуй развел костер, набросав в него много дров. Он приготовил еду в котелке и оставил догорать угли. Пепел и мелкие угли пригодятся, чтобы ими обильно посыпать тело, прежде чем его завернут в парашют. Запах горелого дерева отобьет запах и отпугнет хищников.

Из двух гибких ветвей лиственницы охотники сделали волокушу, затесав полозья топором.

Утром печальная процессия двинулась к дому. Путь был неблизкий, да еще с таким грузом. До озера Тюнгюлю, в 50 километрах от Якутска, где строилась запасная ледовая взлетно-посадочная площадка, охотники добрались лишь через три дня.

То, что в далеком от цивилизации поселке нашлась почта, Буторина удивило. Он не видел здесь ни телефонных проводов, ни тем более электрических. Не было и столбов. «Ну не кабель же проложили к этому поселку», – подумал Виктор.

Он шел по пыльной улице, разбитой колесами и гусеницами строительной техники. На краю поселка стояли тракторы, скреперы, пятитонные грузовики. Здесь же ютились вагончики для рабочих да несколько маленьких бревенчатых избушек, наскоро построенных, судя по всему, еще весной.

Инженер Николаев из Якутского управления дорожного строительства шел рядом деловым размашистым шагом и покрикивал на рабочих, требуя то убрать с дороги технику, то ускорить погрузку горючего. Какой-то парень подбежал с бумагами, но Николаев отослал его, сказав, что сейчас подписывать некогда.

– Еще вчера колонна должна была уйти, а какие-то разгильдяи сорвали отправку. Завтра утром в восемь часов должны начать работы, а мы еще здесь. Эх, не сносить кому-то головы! – Инженер вдруг спохватился: – Вы есть хотите, Виктор Алексеевич? Я замотался сразу, а вы ведь с пересадками сюда летели, погреться и поесть негде было. Хорошо, что нелетная погода нас задержала, а то бы пришлось думать, как вас отправлять сюда. У меня на ваш счет был строгий приказ: начальника геологоразведчиков доставить непременно!

– Ну я не начальник геологоразведки, – улыбнулся Буторин. – Просто начальник группы. Проведем здесь кое-какие изыскания вам в помощь. А поесть было бы неплохо!

Суета понемногу улеглась. Буторину показалось, что с прибытием Николаева в поселке воцарились деловой порядок и рабочий ритм. Ведь не зря же именно такого человека прислали из Якутска, чтобы исправить положение. Приказ Москвы – дело серьезное. Тут не только в переносном, но и в прямом смысле могут полететь головы за нарушение сроков и планов.

Через полчаса Николаев удовлетворенно посмотрел на наручные часы, отдал еще несколько распоряжений, а потом буквально за рукав потащил Буторина к строительному вагончику, на котором красовалась фанерная табличка с надписью «Столовая». Здесь начальство, видимо, уже ждали. Отдельный столик у окна был накрыт чистой скатертью, в граненом стакане посередине стола красовались три бумажных самодельных цветочка. «Как на могилку», – невольно подумалось Виктору, но он постарался отогнать эту нелепую неожиданную мысль.

Женщина в белом переднике поставила на стол две тарелки с дымящимся наваристым борщом. Судя по запаху, мясо было не говяжье и не свиное.

Пока торопливо ели горячий борщ, Николаев продолжал рассказывать:

– Приказ есть приказ. Нам дали конкретные точки для оборудования недостающих посадочных полос на маршруте. На имеющихся аэродромах, которые включили в список маршрута, пришлось приводить в порядок полосы: где-то удлинять, строить дополнительные рулежные дорожки. Объемы работ колоссальные, сроки самые сжатые. Я бы сказал, сжатые до нереальности. Делаем все, что можем.

– Не хватает людей и техники? – понимающе спросил Буторин.

– Не хватает, – хмуро кивнул инженер. – У нас тут свой фронт! Местным властям разрешили привлекать жителей близлежащих населенных пунктов, работников сибирских и дальневосточных отделений Гражданского воздушного флота и заключенных лагерей ГУЛАГа на Чукотке и Колыме, работавших в системе «Дальстроя». Были случаи, когда мы даже просили выделить нам школьников – случались такие критические моменты – вплоть до 12-летнего возраста. А еще нужно суметь вовремя доставить материалы и оборудование, чтобы люди не простаивали. Задействовали гидросамолеты, приходилось возить и на оленьих упряжках.

Буторин все это знал. Знал он и то, что за весь 1942 год на маршруте длиной в шесть тысяч километров было вновь построено полтора десятка основных и резервных взлетных площадок. И что работы продолжаются. И что строятся зимние полосы, которые надо обслуживать. Ведь пилотам надо куда-то садиться, если подведет машина или погода. А под крылом только тайга и горы. Захочешь дотянуть, да некуда. И искать не станут. Потому что не найти, бесполезно – нет времени и ресурсов. Поэтому пилоты и получают жалованье на уровне командира батальона на передовой.

– А как у вас тут телеграф работает? – наконец спросил Буторин. – Телефонных проводов не вижу.

– Ну это скорее экстренная связь, хотя можно и телеграмму отправить. Радио, Виктор Алексеевич, просто радиостанция. А вы хотите что-то отправить?

– Да, по службе нужно телеграфировать начальству, – кивнул Буторин.

В старой бревенчатой избе, собранной, видимо, из двух или трех срубов, было накурено. Две женщины в синих спецовках сортировали почту, попискивала в углу радиостанция. Двое рабочих разбирали газеты, полученные на бригаду. Высокий мужчина в круглых очках заполнял какой-то бланк, сидя на стуле, держа между ног карабин, тут же покуривал охотник-якут.