Странное исчезновение Доры

Альбина Пату-Чебыкина

Странное исчезновение Доры

Майкл Кроул уже несколько недель спал урывками. Он просыпался среди ночи – всегда около двух – и долго вслушивался в окружавшие его городские и домашние звуки: шум запоздавшего автомобиля, рычание проснувшийся у соседа собаки, гудок очень далекого поезда, журчание воды в посудомоечной машине, поскрипывание кровати в соседней спальне, шёпот листвы.

Городом Санта-Марию, штат Калифорния, конечно, назвать было нельзя. Может городком, городишкой. Сам Майкл относился к нему спокойно, без фанатизма и без презрения. Ну живет и живет. Они могли бы также жить во Фресно, Санта-Кларе, Саннивэйл, Сакраменто или в Сан-Рамоне, но вот – так случилось поселилиться им в тихой Санта-Марие – поближе к работе Майкла и к любимому им с детства озеру Тахо, где можно было кататься на лыжах зимой и дышать сосновым воздухом летом. Жена же Майкла – Дора – городок так и не смогла полюбить. Она называла его не иначе как «деревня», скучала по культурной жизни, интересным разнообразным людям, которых было полным-полно в Бостоне, где они начали свою совместную жизнь двадцать лет назад. Хотя, справедливости ради, Дора была не такой уж несчастной женщиной: у нее были подруги, много подруг, двое детей, муж неплохо зарабатывал, был свой собственный большой дом, сад, прекрасный калифорнийский климат, яркое солнце каждый день улыбалось через окно. Было еще много чего, что можно было бы без конца перечислять. Иногда Майкл от бессонницы занимался этим.

Дора спала сейчас в соседней комнате. Это ее кровать грустно поскрипывала в ночи. Майкл спал в кабинете с лета. Может ещё поэтому сон не шел. Диванчик в кабинете был удобен днем, когда Майкл после обеда заваливался на него со своим телефоном и чашкой горячего кофе. «Дора, дорогуша, будь любезна. Еще кофейку налей?» И Дора, его Дора, подходила, красиво виляя бедрами, брала его чашку из рук и медленно шла на кухню за новой порцией бодрящего черного кофе, который так любил Майкл.

Но летом все радикально изменилось.

Утром Дора стремительно выбегала из своей комнаты непричесанная, с разметавшимися по плечам волосами, с проглядывающей в них первыми седыми волосами.

«Что стало с ее белокурыми кудрями?» думал Майкл, но никогда, конечно, не произносил вслух. Он боялся дориной реакции, которая могла обрушиться на него за любую мелочь, такую как оставленные им на диване носки, или журнал. Да и вообще последнее время – за одно лишь присутствие его за столом летним утром. День начинался не с той ноги, когда Дора просыпалась в плохом настроении. А было это теперь почти ежедневно. Дора кричала на слишком сильно подгоревший бекон и на детей, которым этот бекон предназначался. «Ну, когда же это уже…» – бормотал Майкл и уходил в ванную. Ему надо было идти на работу. Он целовал детей перед школой, и они уходили с Дорой. «Зачем ты снова надел эти кроссовки? Я же тебе говорила…» – слышал Майкл, когда дети уже спускались по лестнице. «Столько крика, ну сколько уже можно…”– думал Майкл. Он старался уйти пораньше, не дожидаясь прихода Доры и ее ежедневного ритуала накладывания макияжа. Один раз он замешкался, отвечая на звонок, и случайно заглянул в комнату, думая, что она еще не вернулась.

Она сидела перед трюмо, громко дыша. Это было какое-то надрывное, страшное дыхание, дыхание злобы, кипевшей в ней. Дыхание больного человека на аппарате ИВЛ. Майкл отскочил от двери как ошпаренный и быстрыми шагами двинулся в коридор, на выход. Он никогда не хотел видеть больше эти сжатые губы, будто потерявшие свежесть просроченные красные колбаски, и эти холодные голубые глаза, злобно-бездонные, под веками кричащих неуместных ярких цветов.

Так думал Майкл о Доре и удивлялся, как сильно они изменились. Он стал бояться Доры, но вместе с тем, его все еще тянуло к ней. Он все еще любил ее.

Да, диван был отличным местом днем. Но ночью, ночью он любил свою кровать, теплое Дорино тело и ее посапывавшее дыхание рядом. Она тоже, наверное, не спит, кровать скрипит. Думает. О чем? В последнее время он не узнавал ее, не узнавал свою жизнь. Дети подрастали. Деньги есть. Казалось бы, живи-радуйся. Майкл работал инженером-программистом в небольшом стартапе, в который пришел вовремя – стартап продали, и он получил хорошую сумму на жизнь. Он продолжал работать. Но мог бы, в принципе и на пенсию уже выходить. При мысли о пенсии Майкл усмехнулся. Компанию продали два года назад. Уже тогда что-то началось с Дорой. Она стала странной. То накрасится, как проститутка и уйдет куда-то с подругами. То неделями сидит дома, в какой-то бесформенной одежде, смотрит чушь на ютюбе, постит хрень на своем фарсбуке и инстахламе. Брюки себе купила уродские в клеточку и выкрасила несколько прядей в рыжий цвет. Клоун-клоуном. Майкл так любил, когда Дора одевалась сексуально: брючки в обтяжку, короткая юбочка, чтобы, можно было проходя мимо, поласкать по попке. А тут эти клоунские штаны. И в какой-то момент – бах – no sex: днем она занята, ночью устала, утром надо спешить собирать детей в школу. Не дождешься. Только в определенные часы, определенным образом, по расписанию, никакой спонтанности. А однажды, вообще башку сносит – он ее будит в ночи, хочет ласкать, а она вырвалась, дышит тяжело и говорит: «Отпусти, меня тошнит». Ну он тогда ушел на диван.

На мгновение Майкл погрузился в сон. В нем была Дора. Она звала. Дора бежала по направлению к лесу и махала ему рукой. Ее счастливая улыбка говорила ему что-то одними губами, его губами. Он смотрел на еe рот, но никак не мог разобрать, что она ему говорит. Рот шевелился. Рука продолжала махать. Но Дора исчезла. Ее нет. Майкл резко проснулся от громкого хлопка и шума как будто бы отъезжающей машины. Привиделось. Надо что-то делать со сном.

Кровать в соседней комнате больше не попискивала. Дора заснула, должно быть. Майкл хотел было туда рвануть. Открою дверь, лягу с ней, сорву одежду. Ей будет приятно. Любой женщине приятно чувствовать себя желанной. Но нет, дверь в ее комнату заперта. Они всегда так делали, чтобы дети не врывались рано утром, а теперь вот и ему не войти.

Майкл посмотрел на часы. Уже четыре утра, черт, а сна ни в одном глазу. Он встал. Вышел из кабинета в коридор. Из коридора, через заднюю дверь в сад. Вот тебе раз. Дверь открыта. Я забыл или Дора, когда выносила мусор? Слава богу, здесь частная собственность – высшая ценность, да и в нашем городишке люди приличные, не голодранцы. Никто к тебе не сунется. Можно хоть все двери открывать. Все-таки есть и у нашей деревни достоинства. То ли в Бостоне, где они с Дорой жили двадцать лет назад, еще студентами, снимая вместе вонючий недорогой угол. Помнится, Дора однажды оставила доллары на покупки в облезшей тумбочке их прихожей. Там же – на тумбочке – лежал и их фотоаппарат. Дора тогда занималась фотографией и купила себе дорогой Никон. Однажды утром, поднявшись, Дора и Майкл не обнаружили ни Никона на тумбочке, ни денег в тумбочке. Дверь оказалась незапертой. Дора забыла ее закрыть. Ох и рассердился тогда на нее Майкл. Пощечина прозвучала очень звонко. Ну а как иначе? А если бы они спали также чутко, как сейчас, двадцать лет спустя, и проснулись бы среди ночи, когда воры их обчищали. Вероятно, воры бы тогда прирезали их как неоперившихся цыплят. Именно так кричал Майкл, в той маленькой тесной квартирке двадцать лет назад, А Дора стояла и плакала, вытирая красную щеку, все повторяя “Я не хотела, я не хотела, я не хотела”. Вспоминая это, Майкл медленно натягивал резиновые сапоги, чтобы выйти в сад. Было ещё темно, хоть глаз выколи.

Майкл щелкнул выключателем. Загорелся свет в саду. Он вышел на крыльцо, спустился, взял лопату и пошел на самый край сада выкапывать дерево. Точнее, дерево было уже спилено. Но огромный пень остался в земле, и Майкл уже два дня возился с этим пнем пытаясь выкопать его. Яму он вырыл уже огромную, но пень все еще держался всеми своими корневыми силами за землю и не хотел оставлять насиженного места. Комья земли глухо падали рядом. Мерные движения лопаты, казалось, успокаивали Майкла. Яма росла.

***

Мира открыла глаза. В комнате ещё было совсем темно. Хотя сегодня была суббота и можно было бы поваляться в кровати, Мира одним рывком выскочила из теплой постели и опустила босые ноги на холодный пол. Девочка привыкла вставать около 7-ми каждый день, как в школу. Мира включила светильник и начала одеваться. Родители, наверняка еще спали. Они всегда просыпались позже Миры. Мама то уж точно проснется в это субботнее утро не раньше 8:30. Она соня, как и Дэйв. Папа – может пораньше. Мире было тринадцать. Одевшись и наспех пройдясь расческой по длинным волосам, Мира открыла свою заветную коробку с коллекцией охотничьих ножей. Их было уже целых четыре. Последний – ее любимый – она получила на свой день рождения три месяца назад от папы. Это был старинный складной нож из стали с двумя лезвиями – одним основным, длиной в целых 4,3 дюйма и вторым вспомогательным поменьше. Папа приобрел нож на ибей. Девочка сама его выбрала. А папа только принял участие в аукционе и вовремя предложил цену, которую никто не перебил. Нож удалось отхватить за 90 долларов. Рукоятка ножа была берестяной, теплой и совсем не скользила во влажной мириной руке. Мира погладила долговечный материал рукоятки и потом крепко сжала ее в своей холодной ладони. Нож будто откликнулся ей своим теплом. Мира пристально посмотрела на лезвие: в стальном свечении отразились глаза девочки темными неясными впадинами.

Мама совсем не поддерживала хобби Миры, даже была против: «Ну что это за занятие для девочки? Ножи? Коллекционировать? С ума сойти! Неужели нет других занятий?»

Папа защищал: «Ой да ладно тебе, разошлась. Может она хирургом будет»

«Ага или поваром» -, парировала мама, -«ловить на дворе собак и тут же их готовить еще тепленькими» – голос мамы смеялся, а глаза – нет. Они горели каким-то испуганным огоньком, который вроде готов был вырваться, но потом затихал перед очередной вспышкой.

Мечта Миры была теперь одна – получить в свою коллекцию мачете, а уж конечно, не стать врачом, или тем более каким-то там поваром. Профессия для глупых девчонок. Но об этом Мира молчала. Не хотелось делиться ни с папой, ни уж тем более с мамой, ни с глупышкой Дэйвом.

Папа, наверно, может и понял бы. Он и сам любил оружие. Правда не холодное, а настоящее. Дома у него хранился большая полуавтоматическая винтовка AR-15. Папа иногда ее вынимал и показывал детям. Мама всегда была против. И смотрела на папу так, будто он был киллером. В какой-то момент они даже очень сильно поссорились из-за этого. Они так кричали, что Дэйв начал плакать, и Мире пришлось его увести, закрыть ему уши и сидеть с ним в комнате, продолжая слушать крики родителей. Потом она услышала странный хлопок и сразу после этого плач мамы и грохот закрывающейся двери. К ссорам родителей Мира уже привыкла. Но последнее время это было совсем чересчур. Родители поселились в разных комнатах.

После очередной перестрелки в одной из школ страны мама укорительно посмотрела на папу, сказав что-то типа «И поэтому я тоже не приветствую любовь к оружию в этом доме». Папа что-то невнятно пробурчал про охоту. И они снова оба замолкли. Правда, после этого папа куда-то унес винтовку, и Мира больше ее никогда не видела. Возможно, он ее запер в чулане, куда Мире и Дэйву доступ был запрещен. Возможно, он ее продал. Мира не знала. Она знала только, что папа больше не возьмет еe- Миру- на охоту, а может быть больше никогда не поедет сам. Что-то безвозвратно поменялось в их доме. Мира не понимала, что именно, но так чувствовала.

Родители теперь все больше молчали. Маму как будто подменили, и она стала сильно раздражать Миру. В маме раздражало многое, если не все: ее утренние поцелуи и невнятные лепетания, восторженные всхлипывания по поводу редких успехов Миры в школе, замечания за столом, поглаживание по голове, когда мама проходила мимо нее, натянутая улыбка, когда кто-то что-то говорил за ужином. Все было совсем не к месту, ненатурально, натужно, глупо. Вообще, эти семейные ужины уже давно пора было отменить к чертям. За столом в основном слышалось чавканье Дэйва, мамины редкие вопросы, на которые никто не отвечал, папины покрикивания. Папа хоть и кричал иногда и на Дэйва, и на Миру, и на маму, Миру он особо не раздражал. Он просто существовал рядом, кричащий ли, молчащий, но не мешал ей. Мама же была какой-то странной, как тот огонёк, что горел в ее глазах: то полный энтузиазма и готовый вырваться наружу, чтобы целовать до посинения, громко говорить, бежать без оглядки; то полный безразличия, тихий как шуршание травы, какой-то во всем невнятный, размытый, как картинка за стеклом во время дождя.

Короче, жизнь, была не ахти. В какой-то момент на очередном бестолковом ужине Мира прямо спросила родителей, в лоб: «А когда вы разведетесь?»

Мама закашлялась, глупо улыбнулась, сказав невпопад «Об этом лучше спросить папу». Папа посмотрел на свой кусок пиццы и сказал: «Это пока не в планах». Дэйв продолжал тихо чавкать, ничего не понимая.

«А ну ка закрывай рот» – вдруг крикнул папа. Дэйв расплакался и упал со стула. А мама с воплем «Ну чтооо, такое», ушла из кухни в свою комнату, громко хлопнув при этом дверью. Мире опять пришлось успокаивать Дэйва, пообещав дать ему маршмэллоу, как только он прекратит рыдания.

***

Дэйв лежал в своей постели и смотрел на потолок. Сквозь ставни уже продирался в его комнату скудный осенний солнечный цвет, но на его потолке еще горели звездочки. Их налепила мама, чтобы Дэйву не было так страшно по ночам. Дэйв любил на них смотреть.

Ему не хотелось подниматься, хотя он слышал уже крики папы «Дора, Дора». «Опять они ссорятся. Ну чтоо такое» – подумал мальчик и снова закрыл глаза. Свет теперь пробивался не только через ставни, но и огромным световым пятном через дверь. Папа заглянул к нему минуту назад, крикнув «Ну вставай уже, Дэйв», и оставил дверь открытой. Дэйв же лежал, не двигаясь, закрыв глаза. «Папа не заметит и подумает, что я сплю». Папа редко замечал Дэйва, а когда замечал – то скорее, чтобы сделать ему замечание.

«Дэйв, не чавкай, Дэйв, не бегай, Дэйв, не говори глупостей, Дэйв, молчи, Дэйв, говори, Дэйв, вставай, Дэйв, Дэйв, Дэйв…. »

Вот также, несколько месяцев назад, Дэйв лежал в своей кровати с головной болью и температурой. Ему было холодно и жарко одновременно. Мама то и дело подбегала к нему, проводя своей гибкой красивой рукой по лбу. «Ну как ты, мой малыш?». Дэйв ничего не отвечал. Он хотел, чтобы мамина ладонь всегда лежала на его голове. В этот вечер Дэйву стало совсем плохо, температура не спадала, его начало рвать. То и дело проваливаясь в какое-то небытие, в котором он бежал куда-то вдаль по зеленой траве, он слышал взволнованный голос мамы, говорящий по телефону с медсестрой вперемежку с карканьем вороны. «Откуда у нас в доме появилась ворона?» – думал Дэйв, проваливаясь снова в зеленую пустоту. Через мгновение в комнату Дэйва вошли двое больших людей. Это были пожарные. Их вызвала мама для Дэйва. Дэйв слабо улыбнулся. Он любил пожарных.

После двух дней, проведённых в детской реанимации и продолжительной болезни дома, Дэйв оставался еще очень слабым и в школу не ходил. Время от времени он слышал тихий и грустный мамин голос по телефону и обрывочные слова «воспаление, мозг, вирус, оболочка» долетали до него. Наверное, она говорила со своей подругой Сандрин, или Рамьей, или Мишель, или Татьяной. У мамы была целая куча подруг с разными красивыми именами и Дэйву приходилось их все запоминать, потому что мама всегда настаивала, чтобы Дэйв при встрече говорил всем этим тетям «Добрый день, Татьяна», «Добрый день Сандрин», «Добрый день, Мишель», как будто сказать «Добрый день» или «Всем добрый день» было недостаточно. Два месяца назад он наконец пошел в школу, но стало еще хуже. На уроке он сидел тихо и объяснения учительницы были похожи на обрывистые фраза мамы по телефону «сложение, штата Коннектикут, наш герой пытается спастись, деление, прочитайте стихотворение». В какой-то момент Дэйву казалось, что он делает первый шаг голой стопой прямо на зеленую траву. «Дэйв, ты что заснул? Уже перемена». Это Мисс Лидия подошла к нему и тронула за плечо. Дэйв вздрогнул. Он не любил, когда его трогали. Он вышел на улицу перед школой. Его одноклассники бегали как заводные. Он сел на траву. Она была такой же как во сне. Ах да, вспомнил: во сне он видел маму, она махала ему и звала куда-то вдаль. А вдали виднелся лес. Такой темный и большой. Мама что-то говорила ему одними губами, но он не мог разобрать. «Ай. Аййаййййайй. Ауууч». Дэйв закричал. Какой-то кретин бросил мяч и попал ему прямо в голову. Кто? Снова этот придурок Лео? Получи! Он схватил камень с земли и кинул в Лео. Или это ты, урод? Он схватил другой камень и запулил его прямо в лицо Мартина.

«Дэйв, что ты делаешь? Остановись!» Мисс Лидия бежала к нему по лужайке, спотыкаясь и теряя по дороге свой зеленый шарф.

«Мама, мама» – закричал Дэйв. Он проснулся. Надо же. Хотел притвориться перед папой, а заснул ведь не понарошку.

«Вставай Дэйв. Надо найти маму. Ее нет в комнате. Куда она ушла? Она ничего тебе не говорила?»

Дэйв вскочил и побежал на кухню. Мама часто оставляла ему записочки на холодильнике. Когда он еще только учился читать, мама вешала на холодильник слова и фразы и просила его их прочитать. Он это терпеть не мог. «Представь, Дэйв, ты потерялся. Я тебе звоню и говорю, что мы встречаемся у ресторана «У Шарлотты». А как же ты найдешь этот ресторан, если не будешь уметь читать»?

Записка висела под магнитиком. Конечно, папа ее не обнаружил. Он не писал маме записок. И она ему тоже – нет. Он не мог знать об этом секретном месте.

Дэйв медленно прочитал.

«Мне надо подумать и отдохнуть. Беру выходной. Целую детей. Я вас люблю. Мама Дора».

Мира стояла за спиной Дэйва.

«Пап, что это еще за выходной? Вы снова поссорились? Что вообще происходит? Мама должна была отвезти меня к Маргарет на день рождения». Мира недовольно фыркнула носом и ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.

«Эй потише там» – прикрикнул папа. «Выходной. А мне кто даст выходной?»

Дэйв подошел к папе сзади и тихо сказал: «Пап, а мама вернется?»

***

Она не вернулась ни в субботу, ни в воскресенье. Все выходные он звонил ей. Сначала были гудки, которые заканчивались автоответчиком. Трубку никто не брал. В субботу ближе к вечеру, он получил текст от Доры: «Мне надо подумать. Извини, что так ушла. Я приеду в воскресенье, ближе к ночи. Пока мне больше не звони. Я тебя люблю. Все обсудим на неделе». Текст был странным, но Майкл уже привык к странностям Доры. Он продолжал звонить, но теперь сразу стал попадать на автоответчик, как будто телефон совсем отключили. Майкл оставил Доре двадцать голосовых сообщений и более тридцати смс. Сначала его послания были гневные, потом спокойные, затем беспокойные, в воскресенье утром он позвонил в очередной раз и сказал, что все прощает, потом просто дышал в трубку, пока автоответчик не остановился. В воскресенье он получил еще одно сообщение, говорившее: «Мне уже лучше. Я прихожу в себя. Это было важно для меня. Пожалуйста, позволь мне еще побыть сама с собой до понедельника»

Начиная с субботы от также обзвонил всех ее подруг, точнее тех подруг, номера телефонов которых у нее были. А у него их было три. Сначала Сандрин – возможно самая близкая подруга Доры. Француженка, говорящая по-английски с тяжелым французским акцентом. Сандрин каталась на лыжах на озере Тахо и обещала перезвонить, как приедет. Она ничего не знала об исчезновении Доры. Затем он позвонил Татьяне. Татьяна была мамой девочки, когда-то учившийся с Мирой. Несмотря на странное имя, Татьяна была обычной американкой. Татьяна тоже ничего не знала. Она виделась с Дорой последний раз в прошлый выходной на дне рождения у Рамьи. У Доры были другие подруги с полурусскими-полускандинавскими именами – какая-то Зветлана и Ольга. Майкл не знал этих дам. Знал только, что они существовали и дружили с его женой. Номеров их у него не нашлось.

Третий звонок он сделал Рамье. Рамья была хорошей подругой Доры. Она жила неподалеку. Они вместе с Дорой ходили на йогу. Рамья была уже многие годы в разводе с мужем. Детей у Рамьи не было.

Причина того, что Майкл так тянул со звонком Рамье заключалась в очень простом и вместе с тем очень непростом объяснении – в один из дней 5 лет назад, после первых сложных лет с малышом Дэйвом, отношения Доры и Майкла расклеились. Тогда Майкл пошел искать утешения на стороне, по дороге встретив Рамию. Рамия была красивой женщиной – полной противоположностью Доры. Дора – тонкая голубоглазая блондинка, веселая, смешливая, открытая. Рамья – жгучая брюнетка, черноокая, таинственная и молчаливая.

Рамья сказала, что виделась с Дорой последний раз на своем дне рождения. Она была в поездке в Монтерее, на побережье. Она пообещала обзвонить других подруг Доры и сказала, что если Доры не будет и в понедельник, то она сможет помочь с детьми, когда приедет с океана. Под конец, Рамья уверила, что все образумится, и Дора скоро вернется.

Но она не вернулась.

В понедельник утром, отправив детей в школу и позвонив в офис, чтобы взять выходной, Майкл, прихватив с собой фотографию Доры и ее записку, свой телефон с текстовыми сообщениями и отправился в полицейский участок.

Там он написал заявление о пропажи Доры.

***

Дору нашли на следующий день, во вторник. В лесном массиве большого городского парка «Семи морей», куда она по субботам любила приходить с сыном.

Работники парка обнаружили кусок пластика, зарытого в землю, и хотели его вытащить. Когда они потащили пластик наружу, из него высунулась мёртвая женская рука. Полицейская бригада прибыла на место сразу. Зону отцепили. Рядом с обнаженным телом Доры обнаружили ее водительские права, и сомнений в ее личности не было.

Уже через час к Майклу пришли полицейские. Он только что отвез детей в школу и собирался на работу. Вместо этого, он поехал в морг.

***

Она лежала на металлическом столе, тело было завернуто в белую простыню, холодное и твердое. Ее кожа – пурпурно-серого оттенка, говорила о том, что разложение уже начались.

Лицо Доры было совсем не такое как при жизни, веселое, смеющееся, а какое-то…. совсем не ее, чужое. Это была чужая женщина.

«Это не она. Не она. Дора всегда улыбалась» – плечи Майкла затряслись, как при землетрясении, он рухнул на пол всем телом.

«Почему? За что?»

***

Детектив Карл Линч только заканчивал свой ранний завтрак и собирался выехать на работу, как ему позвонили. В лесопарковой зоне “Семи морей” найден труп женщины. Дежурный полицейский Рэй Бертон и криминалист Эмили Мариани уже выехали на место преступления.

Последний глоток горячего кофе. Лязг ключа от входной двери. Вой мотора. Через 10 минут Линч будет в парке. Его охватило радостное возбуждение. За 4 года в полиции Санта-Марии число интересных криминальных кэйсов можно было пересчитать по пальцам одной руки. В основном передозировки. Правда, за предыдущие 15 лет работы в Лос-Анжелесе было и вещи поинтереснее: нередко перестрелки и разные кровавые семейные истории. Но никогда еще -тело молодой женщины, завернутое в пластиковый пакет, брошенное в парке.

Город пока только просыпался. Соседка, старушка миссис Корэл, в одной ночной рубашке и наброшенной поверх черной куртке, вывозила с внутреннего двора свой мусорный бак. Стая ворон с громким карканьем пролетела прямо перед лобовым стеклом Карла.

«Ну что за твари? Двадцать лет назад их не было так много. Вот бы взять карабин и отстрелить с десяток». Вдалеке уже начали виднеться игровые детские сооружения парка «Семи морей».

***

Он сразу узнал ее. Ee светлые локоны в беспорядке падали на ее мертвое красивое лицо. Глаза непрерывно смотрели в одну точку. Пластик был развернут. Она была обнажена.

Эмили Мариани подвела его к трупу и начала рассказывать о том, что уже удалось узнать.

«Дора Кроул, в девичестве Богрофф. 42 года. Проживала в Санта-Марие вместе с мужем и двумя детьми. Муж сообщил о ее исчезновении в понедельник утром. Она ушла в субботу утром, оставив записку. Он думал, что просто взяла выходной. Получил от жены 2 сообщения в субботу и воскресенье. Поэтому и заявил лишь в понедельник. Труп найден во вторник утром работниками парка при уборке. Предположительно смерть наступила в субботу в вечером. Жертве было нанесено 7 ножевых ударов в область сердца и живота. Орудие убийства не найдена. Недалеко была обнаружена лопата. Труп пытались закопать. Но яму вырыли неглубокую. Лопату уже отправили в лабораторию. Дальнейшие детали, точное время смерти удастся узнать после вскрытия. Вероятно, сообщения, которые получил муж написал уже убийца, когда жертва была мертва»