Как взрыв сверхновой

– Я такой же смертный, как и ты Марцелл! Да, Всевышний помог нам. Мы сумели вырваться из горящей Самарии. Он помог нам в наших скитаниях по земле, когда шли мы от народа к народу. Он привел нас сюда. Но имя нашего бога не Меркурий. У него другое имя, но я не смею назвать его. Обращаясь к богу нашему, мы говорим Ему: «Адонай!». Но это не имя Его. Это обращение.

Центурион медленно приходил в себя.

– Так ты не бог Меркурий? – наконец переспросил он; в голосе латинянина звучало недоверие.

– Нет, Марцелл.

– Но если ты не бог, то почему читаешь мои мысли? Как можешь ты ответы свои вкладывать в мой мозг?

– Мой бог, Марцелл, милостив ко мне. Ни я и никто из предков моих не поклонялся идолам. Ни Ашторет, ни Ваалу, ни Мардуку. Я и предки мои поклонялись только Ему. Единому. Единственному. Я и предки мои свято блюли Его заповеди. И Он послал мне дар – читать мысли людские; и Он послал мне дар открывать мысли мои другим людям без языка… Ответь мне, Марцелл, может быть, в земле вашей Единого и Единственного зовут Меркурием? Может быть, таково Его имя на вашем языке?

– Квинт! – Центурион все никак не мог в себя придти. – Квинт! Разрази меня Юпитер, если я понимаю что-нибудь!

Тут предворитель израильтян снова подал голос:

– Марцелл! Не бойся меня. Ни я, ни мой народ не сделают твоему народу ничего плохого. Марцелл! Нам надоело скитаться от страны к стране, от народа к народу. Проводи меня к царю Вашему. Я хочу поговорить с ним. Чует сердце мое, он даст нам постоянное пристанище, и твой народ воссоединится с остатками моего народа. Провижу я, высоко вознесется этот город, – внук жреца указал рукою в сторону города на горизонте. – Возвысятся потомки наши и править будут половиною мира. Марцелл! Отведи меня к царю Вашему.

Центурион принял наконец решение.

– Слушай, Квинт! – сказал он своему заместителю. – Я выполню просьбу чернобородого и отведу его к Ромулу. А ты с отрядом останешься здесь на дороге и будешь ждать решения властелина нашего. Не спускай глаз с вновь прибывших. Юпитер меня разрази, если я понимаю что-нибудь! Пошли, чернобородый!

Марцелл и израильтянин направились по пыльной дороге в сторону города, видневшегося на горизонте. Солнце склонялось к закату, духота, похоже, спала, оживились птицы; их пение и щебет усилились. Предводитель израильтян шагал впереди, центурион шел следом. Внук жреца после нескольких минут ходьбы пальцами левой руки тронул рубин перстня и зашептал молитву:

– Адонай! Господин мой! Пошли пристанище остаткам народа моего, укрепи его веру в Тебя, не дай поклоняться идолам – Ваалу, Ашторет, Мардуку…

Над головами пешеходов пролетели, щебеча, две каких-то птахи. Израильтянин на несколько мгновений прервал молитву, поднял голову и проводил птиц взглядом.

– Эй, чернобородый! – окликнул своего спутника центурион. – Может, ты и язык птиц понимаешь?

Израильтянин повернул голову к центуриону и серьезно ответил:

– Понимаю, Марцелл!

– Тогда ответь, что прощебетали птицы, пролетая над нами?

– Марцелл! Они говорили про наступающую осень. Про надвигающиеся осенние холода, про отлет в теплые южные края… Обычные птичьи разговоры в конце лета.

В этот момент очередной сеанс воспроизведения биозаписи закончился, и пространственное голографическое изображение померкло. Лаборанты в очередной раз принялись снимать с Александра Михайловича Лифшица провода и датчики; все, присутствующие в экспериментальном зале, принялись обсуждать только что увиденное. Молодежь яростно спорила – в основном по вопросу о принадлежности перстня с рубином израильскому царю Соломону. Ведь согласно преданиям, библейский мудрец понимал язык птиц, животных и гадов. Таким же даром обладал и последний владелец кольца – история с мышью и кошкой успела облететь чуть ли не полмира. Были и другие примеры аналогичных контактов с меньшими братьями у А.М.Лифшица. Сходились в одном – остатки жителей сожженной Самарии после долгих скитаний и мытарств дошли наконец до недавно основанного города, имя которому Рим и правил в котором легендарный его основатель – Ромул.

5

Дверь отворилась, и в убогую лачугу вошел предводитель израильтян. Судя по всему, прошло немало лет с того времени, как он привел остатки своего народа в Рим; в голове и бороде левия обильно серебрилась седина, лицо избороздили морщины. В лачуге было темно, и присутствующие на эксперименте не сразу разглядели в ней девушку лет пятнадцати. Она сидела на старой, брошенной на пол циновке; рядом с девушкой стояли тарелка и кувшин, покрытые белыми, чистыми лоскутами материи.

Глаза двух людей встретились; мужчина горестно покачал головою и тоном пророка возгласил:

– Да падет проклятие на их головы! Да падет проклятие на головы потомков их вплоть до седьмого колена! Плачь, Мириам, плачь! Господь карает нас за грехи наши. Он послал в наказание нам ассирийцев, он послал нас в изгнание, он повелел нам жить среди чужого народа. И они не выдержали справедливой кары, не смогли перенести наказания…

Левий подошел к погасшему очагу, зачерпнул ладонью горсть холодного пепла и посыпал им сначала голову девушки, а потом и свою. Девушка зашептала молитву. Левий встал на колени рядом с нею на циновку и тоже погрузился в молитвы.

Тут с голографическим изображением произошло нечто аналогичное киноизображению, когда немалая часть киноленты по какой-то причине вырезана – двое молящихся, не завершив своего обращения к Богу, перешли к беседе. Вероятно, запись оказалась поврежденной на воспроизводимом участке.

– Отец! – воскликнула девушка. – Что они сказали тебе?

Лицо Левия искривилось.

– Мириам! Они ответили мне пословицей неверных. Хочешь жить в Риме, будь римлянином! Они отреклись от Бога своего, они решили поклоняться идолам. Юпитеру, Юноне, Фебу. Чем идолы эти лучше Ашторет, Ваала, Мардука? Ничем! За отказ от веры своих предков им обещали кое-какие права. Ты знаешь, как неверные зовут их?

– Как отец?

– Они зовут их плебеями, – произнося слово «плебеями» левий презрительно скривил губы…

Африкантов наклонился к Константинову и восторженно зашептал:

– С римскими плебеями теперь все ясно. Пришельцы. Вот так, Павка! Вот так Голицын-князь! Вот так Лифшиц! Еще одна суперсенсация…

– Они зовут их плебеями, – повторил внук жреца. – Исав за чечевичную похлебку отдал свое первородство, а они отдали за нее свою веру, веру предков своих.

– Отец! Что же нам теперь делать?

– Мириам, дочь! Нам надо вернуться.

– Куда, отец?

– В Ханаан. В землю нашу обетованную.

– Отец! Но ассирийцы захватили ее. Разрушили Самарию.

– Да, Мириам, пало государство Израильское. Господь покарал его народ за тяжкие грехи. Но стоит государство Иуды, стоит Иршалаим и храм царя Соломона… Я подслушал сегодня разговор двух птиц. Они готовились к отлету. И одна птица сказала другой, что будет зимовать в городе, где есть чудесный храм с золотой крышей. А это значит, ассирийцы не смогли покорить Иуду, не смогли взять штурмом Иршалаим, не разрушили храм Соломона сына Давидова.

– Отец! – спросила Мириам. – Это правда, что кольцо твое принадлежало великому царю?

– Не знаю, дочь. Но оно обладает чудесным свойством – владельцы его… не все, конечно,.. способны понимать язык птиц, зверей и гадов. А великий царь наш понимал их речи… Сам Бог управляет этим перстнем. Мириам! Отступники для нас теперь все равно, что покойники. По обычаю нашему семь дней будем сидеть на полу с головою, посыпанной пеплом и читать кадеш – заупокойную молитву. А потом мы уйдем из этого города и из этой страны. Мириам! Слушай. Мне явился прошлой ночью сам Всевышний и повелел он начать писать книгу.

Левий показал рукою на пергаментные свитки в углу лачуги. Рубин на его руке загорелся ярко и радостно в лучах светильника, зажженного в память о как бы умерших соплеменников…

– С кольцом пока что одни неясности, – зашептал Африкантов на ухо Константинову. Предположений тьма. Одно другого фантастичней. Но одно несомненно – камень прошел спецобработку. Отдельные группы атомов в нем имеют необычное расположение друг относительно друга. Они как бы образуют своего рода биоэлектронную схему. Предполагают, что именно эта схема дает возможность понимать язык птиц, животных и пресмыкающихся.

– Кто же создал этот необычный переводчик? – шепотом спросил профессор Константинов, ошарашенный в очередной раз.

– Скорее всего кто-то из других вселенных…

Левий, между тем, продолжил свой монолог:

– Мой дед, прадед твой, уходя из Самарии, бросил почти все свое имущество, но свитки эти он не бросил. Это величайшая святыня народа нашего. Если Господь пожелает, они вернутся вместе с нами в Ханаан, и я начну писать книгу. И начну я с сотворения мира Господом нашим.

Глаза Левия загорелись. Он высоко поднял голову и начал декламировать:

– В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною, и дух Божий носился над водою…

– Иван Петрович! – тихо ахнул Константинов. – Но это же автор библии… Ее первый автор!..

Нулевые годы 1-го века третьего тысячелетия

Клон

1

Моя двоюродная сестра Алевтина терпеть меня не могла. Я прекрасно чувствовал это, чувствую и сейчас. До сих пор не могу понять причину ее неприязни ко мне. Ничего плохого я ей не сделал, скорее наоборот, помогал, как мог; правда, не столько ей, сколько ее матери, моей тетке Александре. Тетя Саша очень меня любила, и я отвечал ей полной взаимностью.

Алевтина (Алевтина 1) была старше меня почти на пятнадцать лет, а это накладывало определенный отпечаток на мое к ней отношение – достаточно почтительное в детстве и юные годы и весьма сдержанное в годы зрелые, когда я понял, что сестра откровенно глупа и самое лучшее это поменьше с ней разговаривать и спорить. Все равно ей ничего не докажешь, если твое мнение противоречит ее взглядам. Ну а консенсуса, выражаясь по-современному, у нас почти никогда не наблюдалось.

Наши жизненные обстоятельства сложились, однако, таким образом, что мы оказались крепко привязанными друг к другу. Но разрешите сначала несколько слов о себе самом.

Я биолог, доктор наук, в прошлом сотрудник одного из московских академических институтов. Наука вообще и академическая наука в частности, переживают сейчас в России тяжелые времена. Наш институт исключением не являлся. Но лаборатория, которой я руководил, была на плаву – благодаря жирному иностранному гранту, присужденному нам при условии: в разрешении проблемы должны участвовать американские исследователя, направленные на работу в Россию на время осуществление проекта. Вы, вероятно, удивляетесь – американцы? В Россию? Они что, у себя не могли исследования провести? Да, не могли. Дело в том, что мы занимались клонированием, а в США с некоторых пор эксперименты по клонированию запрещены законом. По крайней мере клонирование людей. В России же и тогда и теперь можно если не все, то очень многое. Иными словами, не запрещено, стало быть, разрешено. Закона, запрещающего клонировать людей, насколько я знаю, в самом конце прошлого века не было. А как сегодня обстоят дела с подобного рода законом, мне не известно.

Проблем, конечно, оказалось навалом. Ну, во-первых, кто согласится стать донором? Ведь мало кому захочется увидеть своего двойника. В конце концов, человек-то не овца. Понимает, что к чему. Но не это главное. Главное в другом – каковы окажутся последствия для донора после рождения существа полностью генетически ему подобного? Во-вторых, кто согласится вынашивать этот самый клон?

Игорь Кац, сотрудник моей лаборатории, (снс и кбн), остряк неугомонный, как-то, еле сдерживая смех, предложил нашей лаборантке Наде Овечкиной, сто процентной девице двадцати девяти лет, взять на себя роль инкубатора. Но это, так сказать, первая половина предложения, была еще и вторая. Похлеще. На вопрос разъяренной девицы, уже не его ли иудейский клон она будет вынашивать, Игорек, нимало не смутившись, ответил:

– Саму себя вынашивать будешь, а девочку назовем Долли.

Улавливаете параллели: мама Овечкина, а дочка Долли – в честь первой овцы, рожденной на свет в Англии путем клонирования.

С Надюшей случилась истерика, наши дамы отпаивали ее чем-то, а с Кацем потом два месяца не здоровались. Впрочем, Игорю на это было глубоко наплевать… Сейчас он профессорствует в Америке. Большая знаменитость.

Ну так вот: кого клонировать? И кто вынашивать станет? В России, конечно, многое дозволяется, да только надо еще и согласного найти, даже за деньги. Кстати, много предложить мы не могли. Заплатишь больше, останется меньше на собственную зарплату, на оборудование, препараты и прочее, и прочее. Грант-то не резиновый, хоть и от дяди Сэма. Хочется побольше себе оставить и поменьше другому заплатить. А вообще-то он, как говорилось выше, жирный. По нашим российским понятиям.

Итак, надо было найти донора и, так сказать, подходящий инкубатор. Об инкубаторе я расскажу потом, а вот донором решила стать… моя двоюродная сестра Алевтина. Случилось все так.

Однажды она позвонила мне на работу и попросила заехать к ней вечером. Собственно, тон у сестры был такой, что просьба больше смахивала на приказание.

– Михаил! – сказала она. – Мне надо белье в прачечную отнести. Зайдешь сегодня вечером.

Алевтина замолчала, но чувствовалось, сказано не все. Я не ошибся.

– Сможешь?

Это «сможешь» прозвучало не столько просительно, сколько раздраженно – дескать, пока тебя допросишься о чем-нибудь, так и надобность отпадет в помощи твоей.

Услышав подобную просьбу-приказ, я поморщился, выдержал небольшую паузу и, сдерживая раздражение, спросил:

– Обязательно сегодня?

– А тебе что, тяжело? – последовал ответ.

– Было бы удобней завтра или послезавтра.

Новый ответ был вполне в духе моей сестрицы:

– Если не хочешь, так и скажи!

Я, конечно, был не совсем в восторге от перспективы тащить грязное белье в приемный пункт прачечной, но человеку надо было помочь, тем более, что я обещал тете Александре не бросать Алевтину, если она окажется вдруг в затруднительном, а то и вообще в беспомощном состоянии. Так что хочешь-не хочешь, а нести надо. Но на этот вечер у меня имелись другие планы, и менять их не хотелось. Пришлось, однако.

Прямо с работы я приехал к двоюродной сестре. Отнес грязное белье в приемный пункт прачечной, после чего принес назад пустую сумку и отдал Алевтине квитанцию.

– Когда готово будет? – спросила кузина.

– Через две недели.

– Долго канителятся. Ты что, не мог им сказать, чтобы поскорей сделали?

– Разговаривать с ними бесполезно.

– Такому, как ты, конечно. Непробивной ты, Михаил! Удивляюсь, как кандидатскую с докторской защитил! Удивляюсь!

В последние годы своей московской жизни Алевтина всему удивлялась. Оно и понятно. Уже несколько лет она почти не покидала своей квартиры из-за сильного ослабления зрения – глаукома обоих глаз, – а потому представление о жизни в России складывались у нее преимущественно из радиопередач. Но ведь одно дело информация, полученная по радио и по телевидению, и совсем другое дело текущая, ежедневная информация, почерпнутая из самой жизни.

Между тем, Алевтина принялась дальше развивать свою мысль относительно диссертаций:

– … Хотя чему тут удивляться. Вот моя подруга, Пушкина Ирина, ну ты знаешь ее, врач…

Я, конечно, знал.

– Так кáк она свою диссертацию сделала? Переписала несколько десятков историй болезни, вот тебе и научный труд.

– Как это переписала? – сказал я, стараясь не выдать своего раздражения. – Надо ведь материал проанализировать, обобщить его, выводы сделать.

Сестра с ходу завелась:

– Да какие там выводы и обобщения! Я что не знаю, как диссертации пишутся!?

Она, разумеется, знала, поскольку сама являлась кандидатом наук… педагогических. Одна моя знакомая, кандидат филологических наук, желая подчеркнуть некую значимость своей ученой степени, говаривала: «Есть еще и педагогические с политическими в придачу!». Науки, разумеется. Тем самым давалось понять – уровень «диссертаций», представленных на соискания ученой степени кандидата филологических наук, еще не самый низкий, не самый халтурный. Так вот, Алевтина была кандидатом педагогических наук. Не знаю, может быть, в сей дисциплине и вполне достаточно описать десять трудных детей и методы воздействия на них, хотя. полагаю, и тут бы анализ, обобщение и выводы не повредили бы делу.

«Да какие там выводы и обобщения!»

Да уж…

Я сидел и слушал разглагольствования моей родственницы, готовый задать вопрос, который традиционно задавал ей перед свои уходом:

– Тебе что-нибудь надо еще сделать?

И тут вдруг последовала просьба, услышать которую я уж никак не ожидал:

– Михаил! – сказала она. – Я тут намедни передачу по радио слушала… Про клонирование. Да как-то не очень поняла. Ты биолог вроде бы («вроде бы!» Как это вам понравится?!), не объяснишь ли, что к чему.

Услышав эту просьбу, я внутренне передернулся. И было от чего. Начну рассказывать, объяснять, а Алевтина станет перебивать меня своими дополнительными вопросами, доставать своими соображениями и, что самое неприятное, своими дурацкими гипотезами. Да-да, гипотезами из области клонирования. Моя сестричка весьма педагогично считала себя компетентной во всех областях человеческих знаний, по крайней мере в тех, о которых когда-то читала или же узнала из радиопередач. Но делать было нечего. Я принялся в популярной форме объяснять Алевтине суть клонирования, постепенно увлекся несмотря на бесконечные реплики кузины и сам не заметил, как начал рассказывать о собственной работе. И тут повествование мое было прервано вопросом, которого уж я никак не ждал:

– Михаил! – перебила меня Алевтина. – А почему бы тебе не клонировать меня?!

Вопрос двоюродной сестры поверг меня в тихое изумление.

– Чего молчишь? Слышал, что я сказала?

– Слышал, – подал я голос.

Алевтина между тем принялась развивать свою мысль:

– Ты же сам сказал: нужен донор и человек, согласный выносить и родить этого самого клона. Так или не так?

– Так.

– Да о чем ты думаешь?

Наверное, вид у меня был довольно отсутствующий, раз она задала мне подобный вопрос. А размышлял я вот о чем.

Конечно, донор нам очень был нужен, впрочем, и так называемый «инкубатор». Но в качестве донора моя двоюродная сестра?!… И так-то не ясны последствия нашего эксперимента, но неясность эта не носит никакого избирательного характера. Тут же неясные последствия касаются лично меня. Как прикажете относиться к Алевтине-прим, или как там еще ее называть? И потом, появится она на свет, и мне могут заявить: она же твоя родственница, вот и возись с нею. Возиться с нею будет мне малоприятно, поскольку любить меня она скорей всего не будет. Но с другой стороны «донорство» Алевтины имело и свои положительные стороны. Любит она меня, не любит, но я свою кузиночку знаю, как облупленную, а, стало быть, сравнение характеров «донора» и его клона представляло колоссальный научный интерес. И не только сравнение характера, но и сопоставление судеб. Последнее особенно завораживало меня, очень склонного к разного рода мистике и оккультным дисциплинам. Ну посудите, с одной стороны, у Алевтины-старшей (на древнеримский манер я именовал ее Алевтина-мажор) и у клона, Алевтины-младшей (Алевтины-минор), должны быть полностью идентичны так называемые линии рук, то есть линии на ладонях. С другой же стороны, сестра моя родилась «под одними звездами», а ее дубль должен появиться на свет совсем под другими светилами. Получается, согласно линиям рук у человека должна быть одна судьба, а по натальной карте (гороскопу) – совсем другая. Словом, было, о чем подумать…

Фраза сестры «Да о чем ты думаешь?» прервала мои размышления относительно житейских и научных перспектив клонирования родственницы, позволившей ей снова овладеть моим вниманием.

– Да о чем ты думаешь? – повторила Алевтина.

– О твоем предложении клонироваться, – ответил я.

– Ну и что надумала твоя умная головушка? – последовал новый вопрос, причем слово «умная», судя по тону сестрицы, прозвучало как бы в кавычках.

И тут, наверное, сам черт дернул меня за язык:

– Кажется, я согласен…

2

С «инкубатором» проблем у нас тоже не оказалось. Им согласилась стать… Надя Овечкина. Да-да, та самая девица-перестарок, которой наш лабораторный остряк Кац и порекомендовал выносить клона. Случилось все так.

На очередном рабочем совещании в лаборатории я поставил сотрудников в известность относительно желания моей двоюродной сестры клонироваться. Никто не возражал против ее кандидатуры. Закончив вопрос с донором, мы приступили к вопросу, связанному с так называемым инкубатором. Перед сотрудниками была поставлена мной генеральная задача: как можно скорей и во что бы то ни стало подобрать человека, согласного и способного выносить клон. Проблема вынашивания вроде б существенно упрощалась, так как фонд Кларка присудил нашему проекту дополнительный грант при условии, что бòльшая часть его пойдет на денежное вознаграждение рецепиенту. После совещания в мой кабинет зашла Надя Овечкина и сказала, что хочет поговорить. Я попросил ее присесть и вопросительно посмотрел на девицу, дескать, слушаю Вас.

В ответ на мой немой вопрос Надя разрыдалась.

Я с досадой подумал про себя:

«Наверное, снова этот Кац что-нибудь брякнул ей!».

Но на этот раз я ошибся – наш остряк был тут совершенно ни при чем.

Проплакав минуты три, Овечкина неожиданно выплеснула мне в лицо:

– Михаил Арсентьевич! Я согласна выносить клон!

Помнится, я хотел задать Овечкиной какой-то вопрос, да не успел: она снова разрыдалась, а между всхлипами объяснила мне генеральные причины своего решения:

– Я некрасивая… Никто не глядит на меня… Никому я не нужна… А так у меня ребеночек будет… Дочка… И деньги будут… А то порой на хлеб не хватает… И одеться хочется… Жизнь-то проходит… Я крепкая, сильная…

Надя с собачьей надеждой глядела на меня.

«А почему бы и нет, – подумалось мне. – Сбита девица действительно крепко, а, главное, этот самый клон, если он, конечно, появится на свет, не свалится на меня одного».

– Хорошо, Надежда Ивановна, – сказал я. – Над вашим предложением стоит подумать. И серьезно.

Лицо Овечкиной осветилось радостью:

– Михаил Арсентьевич! Да что тут думать? Я крепкая, сильная. Буду любить ребенка всей душою. Честное слово! А то я давно хотела из детдома взять… Девочку… На воспитание… Да боязно немного: Бог его знает, кто у нее родители. Может, пьянь какая. А тут все ясней ясного. Да и вы ребенку не посторонним будете.

Это уж точно. Посторонним ему я никак быть не мог. То ли двоюродный брат, то ли… что-то вроде двоюродного дяди. Пойди разберись. Может, и не кисель, но уж никак не седьмая вода.

– Хорошо, Надя, – ответствовал я. – Подумаем.

Впрочем, чего тут думать было – вариант казался идеальным. Или почти таковым. О доноре известно все. Рецепиент физически вполне подходящий, более того, согласна взять будущего ребенка на воспитание, а главное – сотрудница нашей лаборатории. Стало быть, и в семье ребенок будет, и научные исследования, с ним связанные, получат режим наибольшего благоприятствовавния. Короче, я недолго думал. Сотрудники, включая американских коллег, Надину идею приняли на ура. С каждым из членов нашей лаборатории относительно предложения Овечкиной я переговорил. В подробности вдаваться не стану, скажу лишь, что самым серьезным образом предупредил нашего остряка Каца – отныне никаких шуточек в Надин адрес: как-никак речь идет не только об удаче или неудаче всего научного эксперимента (и какого!), но и о здоровье будущего ребенка и его… Господи! Как же Надю величать по отношению к Алевтининому клону? И мать и не мать! Не инкубатором же! Буду звать матерью – ведь если Овечкина удочерит ребенка, значит, она ему мать… Словом, Игорь был серьезно предупрежден:

– Кац! – сказал я. – Чтоб никаких шуточек ни в адрес Овечкиной, ни в адрес будущего ребенка!

– Дочери полка, или, точнее, лаборатории, – не удержался Игорь.

– Вот именно, – сказал я в ответ. – И пусть это будет твоя последняя шуточка по данному поводу. Это приказ!

– Слушаюсь, шеф!

Кац щелкнул каблуками, взял под козырек некой воображаемой фуражки и, повернувшись кругом, покинул мой кабинет…

Надо дать ему должное – Игорь честно выполнил мой приказ, вернее, настоятельное пожелание…

3

События далее развивались с одной стороны в полном соответствии с законами природы (во всяком случае, как мы их понимаем), с другой же стороны… если и логично, то исключительно с точки зрения эзотерического буддизма и оккультных дисциплин.

Когда Надя Овечкина была где-то на конце второго месяца, внезапно ушла из жизни Алевтина-мажор. Ее ухода ничто вроде бы не предвещало… Да, тут я должен оговориться. Учитывая чрезвычайную важность эксперимента, нами были поставлены под особый медицинский контроль как Надя Овечкмна, так и моя двоюродная сестра. Наша лаборатория пополнилась еще двумя американскими специалистами – врачами. Они-то и контролировали состояние здоровья будущей матери и донора. Из Соединенных Штатов были доставлены все необходимое медицинское оборудование и все нужные лекарстственные препараты, включая самые дорогие. Учитывая ситуацию в России, было решено: рожать Надежда будет в Америке…