Инстинкт Убийцы. Книга 3. Остров Черной вдовы

И всё же она сидела здесь, загнанная в рамки своим же сознанием, и от этого ей самой было тошно. Но сейчас она хотя бы не пыталась подавить или отрицать это чувство, у нее уже был опыт, и он говорил, что это пустая затея. Бог – есть любовь, вспомнила она, так говорила ее мама и добавляла: «Ты можешь в него верить или нет, ему всё равно. Придет день, Он призовет тебя, и, независимо от твоих убеждений, ты предстанешь перед Ним, упадешь на колени и будешь молить». И сейчас Фатима начала понимать, насколько ее мать была права. Не смотря на всё ее отношение к людям и любви, это странное чувство пришло к ней, и уже не имело никакого смысла верить или не верить, отрицать или бороться. Можно было только повиноваться и лететь навстречу неизвестному. И всё же, она пыталась, она сбежала тогда в Праге, и, наверное, сбежала бы снова… но не сейчас, не в 3 часа ночи, когда в тишине под звездами волшебство правит бал.

– Где же ты? – прошептала Фатима, подходя к окну и осторожно выглядывая на улицу, – ты где-то рядом, я чувствую. Но почему?

Она и сама толком не знала, о чём спрашивает, наверное, обо всём происходящем, почему всё так странно и почему это вообще происходит? Улица была пуста, как она и ожидала, даже в самое сказочное время сказки всё равно остаются всего лишь красивой выдумкой, картинкой идеального мира, придуманной уставшими, израненными душами. Сказка, вера, мечта, всё это – наркотик, дурман, затуманивающий сознание, и не зря люди спят по ночам, когда сказки оживают.

Фатима села на подоконник – а они в этом доме были очень широкими, и это ей нравилось – и посмотрела на звезды. Фонари уже не горели, так что она видела их, крошечные бриллианты, рассыпанные чьей-то божественной рукой. Во всём этом так легко запутаться, но всё же кое-что реальное и незыблемое во этом было: он был реальным, это раз. И она любила его, и всё еще любит, это два. А большего мне и не надо, подумала она, чувствуя, как огненная роза в груди расцветает, расправляет лепестки. Бог – есть любовь, и если Он призовет меня, тогда я упаду на колени и буду молить.

А пока она просто сидела, подтянув колени к груди, и мечтательно смотрела в звездное летнее небо.

4

«Когда она спит рядом со мной, я слышу ее дыхание, я вижу, как опускается и поднимается ее грудь. И я понимаю, что люблю ее. Просто потому, что она дышит». Эта фраза, прочитанная в сети месяц назад, так и крутилась в его голове, как будто кто-то бесконечно прокручивал пленку с записью или нажимал на «реплей». С недавних пор он стал коллекционировать такие вот небольшие словесные зарисовки о любви, это стало его маленьким хобби. И очень приятным хобби, потому что под каждую такую фразу он мог подставить ее лицо. Он уже даже не пытался сопротивляться или задумываться о том, что дальше или почему всё так, он просто жил, каждый день начиная с ее образом в голове и заканчивая мыслями о ней. И это не было паранойей или наваждением, он был на удивление спокоен, он даже мог спать с другими женщинами, но она всегда была с ним, в его сердце, в его мыслях, в его душе. Она – самая прекрасная женщина на земле, Фатима.

– Любовь – как воздух, – пробормотал Пророк, сидя на берегу под звездами и глядя на дом, в котором она сейчас, наверное, спала, – каждый вдох не вызывает бурю эмоций. Но не дышать мы не можем, всё так.

Никогда еще он не встречал более полного и точно описания настоящей любви. Да, она как воздух, она не кружит голову, но без нее не прожить. Темные волны накатывали на берег, ветер свистел в ушах, он был один на пляже, и это его очень радовало. Он чувствовал себя виноватым, он шпионил за ней, и пусть никто этого не знал, от этого лучше не становилось – он знал, и этого ему всегда было достаточно. Как глупо, смешно и просто нереально, подумал Пророк, на секунду отрываясь от дома на холме и глядя в небо. Я влюбился в своего самого лучшего клиента, черт, влюбился в Фатиму! И этим всё сказано.

И как же раньше он не замечал, что Диана и его виртуальная подруга так похожи? А может, они и не были похожи, Диана – выдуманная личность, созданная ими двумя: он сделал ее существующей гражданкой с паспортом и именем, Фатима вдохнула в нее жизнь. И всё прошло бы незамеченным, если бы тогда за этой маской он не увидел те черты, которые его зацепили. Диана смотрела взглядом Фатимы, имела тело Фатимы, и, наверное, он единственный, кто мог различить настоящее за поддельным. А может, она никому больше и не позволяла увидеть так много. Что это было, Судьба, или Случай, или может, вообще ничего, просто обычная жизнь со всеми ее причудами, он не знал, но это что-то пробежало между ними, ударив обоих. Да, ее тоже зацепила сущность, которую она увидела под маской Яна, он видел это в ее глазах тогда в гостинице, видел и в тот сумасшедший вечер на набережной в Праге. Это что-то никуда не исчезло, время шло, но оба они чувствовали одно и то же. Мы встретились под масками и сумели заглянуть за них, подумал Пророк, одно это уже можно назвать чудом, и вот время проходит, но мы по-прежнему чувствуем что-то, может, это любовь? Настоящее проверяется временем, и если это она, то она – настоящая.

Удивительно крупные южные звезды мерцали прямо над ним, так же, как и над ней, и осознание этого наполняло нежностью его отбившееся от разума сердце. Большую часть времени он был далеко, он изо всех сил старался держаться подальше от нее, понимая, что с ее инстинктами она учует его, и что будет тогда, одному богу известно. И находясь в другом часовом поясе, на другом континенте или просто в другой стране, он всегда смотрел на небо и думал о ней. Мы оба под одним небом, думал он, нам светит одно солнце и одна луна, и от мысли, что у них есть хоть что-то общее, одно на двоих, ему становилось лучше.

Она всегда была с ним, он мог общаться с ней каждый день, ведь она даже не подозревала, кто ее виртуальный помощник. Зато он знал о ней всё, он делал ей документы, он проверял ее почту, он боялся за нее, он уже стал частью ее жизни, хотя она даже не подозревала об этом. И иногда, когда потребность увидеть ее становилась настолько сильной, что он бросал всё и летел туда, где она, ему становилось стыдно. Он шпионил за ней, следил за каждым шагом, чувствуя себя предателем, ведь он нарушил свою же клятву и вторгся в жизнь человека, которого уважал, как никого и никогда. А она даже не знала, что Пророк и Ян – один и тот же человек. И если она чувствует то же, что и я, думал он, тогда ей гораздо труднее, я-то в более выгодном положении. Но она и сильнее меня, это он прекрасно осознавал, она как стихия, как богиня. И эта сила влекла его и пугала. Отчасти поэтому он предпочитал держаться на расстоянии, столкновение со штормом еще никому не приносило ничего хорошего, а вот любоваться бурей издалека, с безопасного расстояния – совсем другое дело.

– Я конченый человек, – прошептал он, не сводя глаз с темных окон ее дома, – предал себя, свои принципы. А хуже всего, я предал ее.

И хотя его открытие никак не изменило ее жизнь, Пророк все равно не мог избавиться от гнилого привкуса, как ни крути, а он нарушил слово, поступился принципами, а таких людей он сам никогда не уважал. Если это любовь, подумал он, то она еще и подлая, она толкает нас на то, чего мы никогда бы не сделали, не попади под ее власть, она заставляет говорить то, что мы никогда бы не сказали, думать о том, о чем мы думать не могли. И он не хотел прикрываться любовью, как оправданием своего бесчестия, это было бы слишком грязно, всё равно, что плюнуть в лицо всему светлому и прекрасному просто потому, что слюна во рту скопилась.

Я такой, какой есть, подумал Пророк, опуская голову, с такими мыслями он не мог и не хотел смотреть в ее сторону, и случилось всё, как случилось, мне с этим жить, мне это расхлёбывать. Любовь, чувство вины и тоска, его сердце, пребывающее в покое многие годы, вдруг начало работать на износ, и пока это было приятно. В каком-то смысле он был инвалидом почти всю свою жизнь, самая главная мышца в его теле не работала, и вдруг случилось чудо, и она ожила, и теперь никакие нагрузки на нее не казались чрезмерными. И если порой он и чувствовал усталость, то она была приятной, такой, какую, наверное, ощущает человек, много лет прикованный к посели и вдруг снова начавший ходить.

– Фатима, – прошептал он, поднимая глаза и глядя на темные волны, медленно и сонно катящиеся к берегу, – ты слышишь меня, Фатима?

Он не знал, какое имя ей дали при рождении, этого он не знал, но сейчас она звала себя так, и это имя было для него самым прекрасным на свете. Он будто чувствовал сладкий вкус, когда произносил его. И он чувствовал ее. Каждый раз, когда он называл ее имя, как будто какая-то невидимая антенна в его голове настраивалась на ее частоту, и тогда он мог чувствовать, ощущать ее. И теперь, по прошествии лет, это уже не казалось безумием. Он часто произносил ее имя, но никогда не мог сказать «моя Фатима», потому что она не была его или еще чьей-то, эта женщина никогда не принадлежала никому и не будет, он знал это, непонятно откуда, но знал. И всё равно любил, без надежды, или веры, или планов на будущее, он просто любил, и такую любовь его верующая мать называла абсолютной.

Ветер, развевающий его всё еще не тронутые сединой и всё такие же длинные волосы, пах мечтами, в мире было абсолютно тихо, кроме шума волн он ничего не слышал, а над ним кружились миллиарды неведомых миров. Может, там тоже происходит что-то подобное, подумал Пророк, может, там живут существа, умеющие любить. Сам он ощущал себя призраком в этом спящем мире, как будто он был совсем один на этой планете, невидимый и почти несуществующий, наблюдающий за жизнью людей, даже не подозревающих, что за ними наблюдают. Зато в этой тишине хорошо слышен голос сердце или души, или чего-то, что заложено в нас тем, в кого так верила моя матушка, подумал Пророк, а днем шум от всей этой пустой человеческой возни заглушает этот тихий робкий и такой прекрасный голос. А его стоит послушать, потому что если он говорит, то только истину.

Я изменился, осознал он, задумчиво глядя на красоту ночи, как же я изменился. И когда это произошло? Он не знал. Как будто кто-то просто щелкнул выключателем у него внутри, превратив его в совершенно другого человека. Более совершенного человека, более счастливого.

– И более безумного, – пробормотал он и рассмеялся, – сижу на пляже в самый разгар ночи и пялюсь на дом, как какой-нибудь школьник. Вот уж чистое безумие.

Самый разгар ночи, это точно, а они сейчас такие короткие, подумал Пророк, и сколько же темноты мне осталось? Спрятав часы под ладонью правой руки, он нажал на кнопку подсветки, часы показывали 3:07. Ну да, время влюбленных и безумных. Спит ли она сейчас, задался вопросом он, и что видит во сне? Он снова перевел взгляд на темный дом на холме, и вдруг тоска ледяной иглой пронзила его сердце. Такое бывало с ним иногда с тех пор, как он увидел ее на мосту в Праге, неожиданно его сердце сжималось и начинало стонать от неизвестной тоски. Как будто он что-то потерял, что-то ценное, что-то, без чего уже не мог жить, на мгновение он вдруг ощущал такую пустоту, такую острую нехватку чего-то, что ему хотелось выть и кататься по земле, как раненый зверь. А еще больше в такие моменты ему хотелось увидеть ее, заговорить с ней, прижать ее к груди, почувствовать, как она дышит, увидеть, как она смотрит ему в глаза. В такие секунды ничто в мире не могло заменить ее, ничто не приносило утешения. Но, к счастью, это длилось недолго, всего несколько минут, и эта острая ледяная стрела, пронзив его ожившее сердце, вылетала и улетала прочь… но никогда надолго, как бумеранг, она всегда возвращалась, снова и снова превращая мир в вакуум на несколько секунд.

Я отравлен, подумал Пророк, мечтательно глядя на стены дома и видя за ними ее, она ужалила меня в самое сердце, отравила своим горько-сладким ядом. И мне никогда не станет лучше, этот яд противоядия не имеет. Единственное, что приносит хотя бы временное улучшение – это максимальная приближенность к источнику этого волшебного яда. И вот он здесь, сидит под покровом ночи и смотрит на ее дом, он в городе всего несколько часов, ему бы отдохнуть, выспаться, прогуляться, в конце концов, но нет, он заражен, и поиски противоядия приводят его сюда, к источнику. Я стал психом, подумал Пророк, так что ночь – время безумных и влюбленных, всё так. Он должен был ее увидеть, или хотя бы что-то, что связано с ней, он должен был подойти ближе, она звала его, эта жажда, неутолимая жажда, знакомая всем влюбленным – чем больше видишь объект своей любви, тем больше хочется. И хотя он прекрасно понимал, что сегодня уже вряд ли увидит ее, уже поздно, и она скорее всего спит… но понимал это ум, а сердце никогда его не слушало.

Но у меня есть еще два дня, подумал Пророк, не сводя глаз с темного дома на холме, завтра я увижу ее и послезавтра, а потом… Потом она уедет, он знал это, он знал всё о ее новом деле, опасном деле, но такова ее природа, он ведь всегда это знал. Ее не остановить, тех, кого ведет Судьба, люди тронуть не могут, так что ему опять остается только ждать, волноваться и надеяться, что судьба, которая стоит над ней, не отвернется, не отойдет в сторону в самый важный момент. И было еще кое-что, еще одна цель его приезда в Такас – пока ее не будет, он присмотрит за ее сыном. Он делала так всегда, с тех пор как нарушил слово и открыл истину. С того дня, когда она уезжала, следовала зову своей природы или судьбы, он оставался, чтобы быть рядом с мальчиком, которого она назвала его именем. Да, у сына Евгения Ситко появилась новая жизнь, новая семья и новое имя, и это имя стало самым верным и твердым доказательством того, что он тоже оставил след в ее сердце. А иначе зачем бы она назвала сына Яном?

Странно всё это, подумал Пророк, какая-то безумная история, и самое верное решение – не копать глубже, не пытаться распутать этот клубок, иначе сам запутаешься и, чего доброго, задушишься в этих нитях человеческих чувств и отношений. Но одно лежало на поверхности, и он понял это в самый первый раз, когда остался в Такасе присматривать за маленьким Яном – если любишь человека, любишь всё, что с ним связано. Она любила этого пацана, так непохожего на нее, и Пророк его полюбил. Иногда он даже говорил с ним, ничего серьезного или запоминающегося, он не хотел, чтобы мальчик заметил его и рассказал своей опасной маме про странного дядю. Но всё же, преодолеть искушение он не мог, ему хотелось узнать ее сына, услышать его голос, заглянуть в его глаза, это ведь была ее частичка, а для него даже самая крошечная мелочь, связанная с ней, приобретала огромное значение.

Один раз он спросил, как пройти на самый лучший общественный пляж, второй раз поинтересовался, где ближайший банкомат. Оба раза в центре города, чтобы мальчик не запомнил его, пацан был с няней и охранником, но всегда отвечал сам, брал инициативу на себя и вел себя очень вежливо и как-то по-взрослому. Ещё бы, с такой-то мамочкой, думал Пророк всякий раз, отходя в сторону и пряча улыбку. Он и сам не знал, зачем именно он остается, но он был наготове, каждый день наблюдая за жизнью маленького Яна и точно зная, что если что-то пойдет не так, он ринется на помощь. И в эти дни он чувствовал себя не таким подлецом, то, что он страховал ее, приносило хоть какое-то облегчение, так он частично искупал свою вину за то, что нарушил слово и открыл Фатиму. И если всё пойдет хорошо, она никогда не узнает о его пребывании в городе в дни ее отсутствия, а если что-то случится, и ему придется открыть себя… что ж, он готов пойти на этот риск, по-другому он уже не мог.

Я опять здесь, подумал Пророк, а она опять уезжает, она выбрала себе цель и готовится добыть очередной трофей. Ее не изменить, по крайней мере, людям. Тех, кого ведет Судьба, она же и меняет, это он знал. Он мог бы поехать за ней, но в ее делах он скорее будет помехой, нежели помощником. Да и потом, с ее инстинктами она быстро вычислит его, и что тогда? Она опасна, очень опасна, как дикий зверь в своих охотничьих владениях, и когда она голодна, ей лучше не попадаться. Нет, гораздо лучше остаться здесь, рядом с ее сыном и ждать вместе с ним, волноваться, думать о ней и ждать, что на этот раз она не промахнется, что охота будет удачной. Что она наконец насытит свой проклятый аппетит и больше никогда не оставит дом ради чьей-то смерти.

Она такая, какая есть, подумал Пророк, и я люблю ее такую. И мне, как и любому человеку, жизнь предлагает всего два варианта: принимай или уходи. Третьего не дано, таков закон жизни. Самая большая ошибка – считать, что ты можешь что-то изменить, сделать не тем, чем создал до тебя Кто-То великий. И уж точно самая горькая ошибка – пытаться менять людей, он понял это, еще будучи совсем молодым, и до сих пор жизнь не опровергла, а только подтвердила его правоту. Времена всегда одни и те же, люди всегда одни и те же, ничего не меняется под этими вечными звездами, только день сменяет ночь, а зима – лето. И всегда, испокон веков тебе дается весьма ограниченный выбор – либо принимай правила, либо уходи. Может, для того, чтобы найти место, где примут твои правила. Революции, войны, открытия, в основе всего лежат эти скромные два пути: принимай или не принимай, уходи от того, что не приемлешь. И даже меняя всё, люди так ничего и не меняют, вот чему его научила жизнь, вот что он узнал, годами наблюдая за обществом, как настоящий призрак.

И сейчас, став старше и мудрее, Пророк понял, что на самом деле даже Бог, в которого так верила его мать, живет по этим простым законам, принимая людское несовершенство, но не принимая свое. Да, выходит, и Он не такой уж идеальный, если имеет врага и периодически, ужаснувшись уродством своего творения, уничтожает его. Но есть и прекрасное, почти совершенное, подумал Пророк, Бог есть – Любовь. И она почти совершенна.

5

Большая вода всегда поражала ее своей силой, была в ней какая-то особенная мощь, какая-то совсем другая энергия. Это было совсем другое море, хотя разница в общем-то не видна, подумала Фатима, с удовольствием подставляя лицо ветру, наполненному брызгами, с берега всё равно видно только горизонт и бескрайнюю массу воды, но всё же каждое скопление воды – другое, и это нельзя увидеть, только почувствовать. Уже три дня она пробыла в маленьком городе-поселке на самом берегу залива Петра Великого в Японском море, его еще называли Восточным, что нравилось ей гораздо больше. Поселок располагался на одном из целой цепочки островов, связанных с Русским островом вполне приличными мостами. Она ничем не выделялась, здесь было много туристов, они снимали летние домики, бродили по пляжу и собирали ракушки, а по вечерам жгли костры и горланили песни. Тут было скучно, грязно и людно, но она терпела всё это ради одного самого важного достоинства – отсюда было прекрасно видно остров, на котором уже 5 лет затворницей жила Ада Терер, больше известная в народе как Паучиха. Да, в ясную погоду прямо с берега можно было видеть, как кружат возле острова лодки с охраной, или подлетает вертолет. Фатима даже как-то попросила бинокль у одного из туристов и попыталась рассмотреть крепость, которую ей предстояло штурмовать, всё шло как-то слишком гладко и легко, она чувствовала подвох и оказалась права.

– Я, конечно, могу вам дать бинокль, – улыбнулся мужчина. От него несло перегаром, впрочем, как и от 90% населения Ухтинска, – но если вы хотите поглазеть на тот остров, так толку от бинокля не будет никакого.

– Это почему? – удивилась Фатима.

– Да потому, что там стоят какие-то приборы, невооруженным глазом их излучение не видно, а вот в бинокль или еще как, вы уже ни черта не увидите. Вот так-то. Круто эта богатенькая сучка придумала.

– Откуда вы знаете? – поинтересовалась Фатима, чувствуя, что натолкнулась на первый из тысячи подводных камней.

– А мне местные сказали, – ответил мужчина, – у них тут все только и спрашивают про этот остров. Можете, конечно, сама попробовать, но я уже убедился – ни хрена этот остров не видно, только так, с берега.

– Я всё же хочу убедиться сама. – Ответила Фатима, мужчина возражать не стал.

Минус иногда компенсируется плюсом, подумала Фатима, взяв бинокль и отправившись с ним туда, где потише, может, остров и не видно, зато местные жители – такое же море информации, и никто не удивится, если я начну задавать вопросы. Она пошла на скалы, там почти всегда было безлюдно, купаться было невозможно, рыбачить тоже, слишком высоко над водой поднимался скалистый берег. Это место напоминало ей Такас, почти на таком же берегу стоял их с Яном дом, отчасти поэтому ей так здесь понравилось. Да и вид на остров был просто отличный. Она облюбовала одну скалу, выделяющуюся среди неприступной каменной гряды, на нее, в отличие от ее соседок, можно было забраться. Странно, думала она, всякий раз приходя на это место, почему здесь никогда никого нет, ведь здесь так красиво. Отличный вид открывался не только на остров, из воды торчали громадные валуны, и волны пенились и ревели, разбиваясь о них, поселок лежал внизу, как разбросанный ребенком конструктор, а прямо пред глазами расстилалась бескрайняя синяя гладь. Особенно красиво было, когда ветер приносил облака, иногда они медленно плыли над этим синим зеркалом, как воздушные замки, иногда неслись, тревожно и как будто испуганно. Фатима могла весь день провести здесь, на этой скале, но понимала, что это будет выглядеть странно.

На третий день она с отвращением – и радостью, ведь польза для нее была налицо – поняла, что людям совершенно неинтересно это сказочное место, они хотели только жрать, напиваться и валяться в шезлонгах или кроватях. Всё. И никакая красота их не интересовала, они просто не видели ее, как сказал бы Ян: «Процессор слишком слабый, ма, не тянет». А местные, наверное, уже насмотрелись, да и потом, в самый разгар сезона им явно было не до созерцания родных красот. А вот она просто влюбилась в эту скалу, хотя тропинка, ведущая на маленький пятачок ровной поверхности, была очень крутая, это служило еще одной защитой от всех этих примитивных лентяев.

С биноклем, висящем на шее, Фатима легко забралась наверх, ничуть не сбив дыхание, даже сердце не стало биться чаще – она была в форме, ведь она всё еще была в деле. Здесь, как будто специально принесенный кем-то, лежал большой круглый камень, когда солнце палило весь день, он становился горячим, как печка, но сегодня тонкие облака как дымка заволокли небо, не пропуская обжигающие лучи, так что камень просто нагрелся до приятной теплоты. Фатима с удовольствием уселась на него, чувствуя себя королевой на троне Мира, ветер свистел в ушах, пытался выдернуть пряди ее тщательно собранных волос, а прямо под ней ревел прибой, осыпая белоснежной пеной камни и скалистый берег. Только здесь она могла почувствовать пьянящее и волшебное чувство полной свободы. Сила, живущая в ней, была такой же дикой и неукротимой, как этот ветер, как море, как скала, которая тысячи лет выдерживает натиск водной стихии, выдерживает ее гнев, противостоит ей. Да, эта скала была местом силы, местом слияния 4 стихий, и ей здесь было хорошо, как, наверное, нигде в мире. Разум очищался, приходили удивительный покой и легкость, так что это действительно было местом силы, которую можно было черпать… при условии, что «процессор потянет».

Полюбовавшись и зарядившись силой, Фатима подняла бинокль, она ничего не ожидала, это был простой интерес, и она всегда привыкла сама во всем убеждаться. Отсюда, со своего камня, она видела остров, его окутывала прозрачная дымка брызг, и он был далеко, отметила Фатима, просто так туда не доплыть. Она запомнила картинку и поднесла бинокль к глазам. Сразу она их не открыла, немного боялась, а вдруг это странное излучение повредит глаза, но потом рассудила, что местные, неоднократно таращившиеся на остров, на зрение не жаловались, и медленно открыла глаза. Ничего, кроме белой молочной плены, она не увидела, Фатима опустила бинокль и проверила, сняла ли пластиковые накладки для защиты линз. Но ответ она итак знала, конечно, сняла, и конечно, люди были правы, Ада позаботилась о том, чтобы ее частную жизнь не разглядывали как под микроскопом. Умно, ничего не скажешь.

И это только начало, подумала Фатима, иметь дело с женщиной всегда сложнее и опаснее, женщины видят дальше и копают глубже, плюс фантазия и интуиция и всё – если она твой враг, берегись, легко не будет. Женщина – гораздо более сложное, а потому опасное существо, а если она еще и кровожадна… В общем, скучать мне не придется, со вздохом поняла Фатима и снова подняла бинокль. Как будто она смотрела в плотный туман или в стакан с молоком, разбавленным водой, и в этой мутной белизне иногда вспыхивали искорки всех цветов радуги. Была в этом даже какая-то красота, и Фатима подумала, что местные детишки, должно быть, часами глядят на это чудо.

– И правда, выглядит как колдовство, – пробормотала она, опуская бинокль и снова глядя на остров в прозрачной дымке. – Вот он есть, а вот его нет. Прямо фильм про Гарри Поттера.