Настенька. Повести

– А куда тогда девался кленовый лист, который лежал у меня в машине на заднем сидении? – Задавался я вопросом. – Его, что забрала Арина? А может незнакомка, когда я сидел в лимузине?

Я опять подошел к монитору и спросил:

– А был ли лимузин?

Запись с видеорегистратора не давала такой информации, хотя, перегородивший мне дорогу автомобиль, был в поле зрения объектива. Я видел шумную компанию молодых людей, видел Арину среди них, видел, как она, прощаясь, помахала мне рукой. Потом экран вдруг наполнился желтым светом и только через полчаса появилась картинка и я увидел приближающуюся фигуру Петровича.

– Что опять лист упал на лобовое стекло? И снова закрыл обзор объективу? Странно все получается! – Заключил я и подошел к окну.

За мокрым стеклом я увидел двор, освещенный неоновыми светильниками и фонарями. Тут же на небольшой стоянке я заметил и свой автомобиль, стоящий в ровном ряду припаркованных машин. Уже была глубокая ночь и в домах давно погасили освещение, от этого верхние этажи зданий растворялись в темноте черного неба.

– Пора спать! – Заключил я и вернулся в постель.

На стене ровно тикали часы, отсчитывая минуты, по подоконнику громко стучали капли дождя, а я плавно проваливался в дрему.

Засыпая я прошептал:

– Как же все любопытно и интересно в этом мире!..

Глава 5.

Я гулял по осеннему скверу и наблюдал, как быстро природа меняла свой облик. Совсем недавно зеленый и раскидистый клен, уже стоял желтым, хотя и не спешил сбрасывать с себя красивое убранство, осина и тополь, наоборот, как-то быстро оголялись, забрасывая аллеи сквера еще не пожелтевшей листвой. Береза стояла зеленой, но ее ветки уже не казались такими гибкими, как летом, они как-то осторожно раскачивались под напором ветра, стараясь удержать свое хрупкое убранство. Вечнозеленые ели замерли в ожидании холодов, а рябина, не замечая непогоды, выставляла свои алые грозди на показ. Трава и кусты сникли и потемнели, придавая своей листве необычно мрачные цвета, будто маскируясь под осенние холода и сырость. Кое -где на клумбах еще попадались запоздалые цветы; белые и розовые астры, яркие бархатцы и даже некрупные хризантемы пытались украсить осенний пейзаж. Но они уже не давали былого аромата, и без бабочек, пчел и насекомых, они только напоминали о прошедшем лете.

Когда из-за туч выглянуло солнце, мокрый асфальт заблестел под его лучами, а капельки влаги засверкали на мокрых ветках растений. Я окинул взглядом посвежевший сквер и заметил, как на противоположной стороне аллеи, у большого дуба, расположился раскидистый куст с красной листвой. На солнце он переливался перламутром, меняя свой цвет от алого до темно-бордового. Я удивился его необычной окраске и подошел к нему ближе. Растение, будто почувствовав мое любопытство, еще сильней закачало ветвями и оросила меня ароматной влагой. Откуда-то издалека донеслись легкие звуки музыки, а за моей спиной вдруг раздался голос ребенка. Я оглянулся и заметил, как маленькая девочка лет пяти, пыталась выловить кленовый лист из большой лужи. Она трогала его веточкой, а он, поднимая свои края, как парус, продвигался дальше на середину дождевого озера.

– Ну, куда ты плывешь? – Возмущался ребенок своей неудачи.

– Тебе помочь? – Спросил я у девочки, и она кивнула головой.

Я аккуратно вошел в лужу и, вытащив лист, протянул его ей.

Не поблагодарив меня, ребенок принялся внимательно рассматривать желтый лист, очищая его поверхность от влаги.

– Как тебя зовут, девочка, и где твои родители? Или ты одна гуляешь? – Спросил я, не находя рядом никого из взрослых.

– Я Арина, я с папой! – Не отрываясь от дела, ответила она.

– А, где же он есть?

Арина посмотрела на меня своим чистым взглядом и улыбнулась.

– Ты мой папа! Ты, что не узнал меня?

Девочка подошла ко мне ближе и посмотрела мне в лицо.

– Вот видишь у меня нос курносый и родинка, как у тебя.

Я присел к ней и по-свойски поправил бантик на ее косичке.

– Прости меня, пожалуйста, я тебя сразу и не узнал, – пошутил я. – У тебя курточка новая и сапожки модные, как у большой девочки.

Арина довольно улыбнулась и чмокнула меня в щеку.

Я прижал ее к себе, а она по-взрослому предложила:

– Давай, прогуляемся…

Мы бродили по аллеям сада и собирали красивые листья осени. Арина задавала мне вопросы, а я с удовольствием на них отвечал. Но не все ее вопросы мне были под силу, и я лукавил, придумывая всякие отговорки, ссылаясь на великих ученых и философов. Арина соглашалась с научными авторитетами, но тут же задавала следующий вопрос.

Потом мы мечтали о теплом море и дальних странах, говорили о собаках и кошках, о птицах, которые улетают на Юг, о сливочном мороженном, которого много есть нельзя и которое очень хочется.

Я понял ее намек и пообещал купить ей лакомство по окончанию прогулки. Но она вдруг развернулась и потянула меня обратно в сквер. Тема беседы не поменялась, но только на развилке главных аллей Арина вдруг остановилась и, посмотрев на меня, протянула руки.

– Ты устала? – Спросил я и поднял ребенка с мокрого асфальта.

Арина трогала мое лицо своим пальчиком и приговаривала:

– Вот родинка, вот карие глазки, а вот и нос курносый…

Она залилась звонким смехом, когда я губами поймал ее палец. Немного подурачившись у меня на руках, Арина попросилась на землю, и я, прокрутив ее по воздуху, плавно опустил на асфальт.

Подбоченившись, она прошлась по аллее и спросила:

– А ты меня любишь?

– Я тебя сильно люблю! – Не задумываясь ответил я.

– По-взрослому, как маму? – Не успокаивалась Арина.

Здесь я запнулся от неожиданного вопроса, а она заявила:

– А я тебе люблю по-настоящему!..

– А по-настоящему, это как?

Арина крутанулась на носочках и подпрыгнув на месте ответила:

– А так! Я просто люблю и все!..

– Убедительно, – согласился я.

Я открыл рот, чтобы продолжить тему, но Арина взяла меня за руку и повела по аллее, напевая какую-то веселую песенку. Вскоре мы вернулись к тому месту, где совсем недавно встретились. В большой луже опять плавал кленовый лист. Он был гораздо меньше предыдущего, но его желтые края были круто изогнуты к верху и от этого он быстро передвигался по водяной глади под напором ветра.

– Какой шустрый листочек?! – Подметила Арина.

Я согласился с ней, а она продолжила:

– Он ребенок, ему весело. Не надо его доставать – пусть плавает…

С минуту мы наблюдали за действиями листа, а потом обошли лужу и почему-то вместе посмотрели на красный куст у ствола старого дуба. Он тоже нас заметил и радостно закачал своими ветвями, сбрасывая с листьев серебристую влагу. Мы подошли ближе, а он встретил нас весенним пением птиц. Опять откуда-то взялась музыка и Арина, оставив мою руку, молча вошла в его заросли.

Я вдруг замер в оцепенении и не смог проронить ни звука. Голова моя слегка закружилась, а сам я только смотрел на красные ветки кустарника, которые переливались под яркими лучами солнца.

Потом откуда не возьмись налетела туча, и пошел дождь. Куст потемнел и жалко опустил свои ветки к земле. Шум дождя заглушал звуки музыки и я, подняв воротник, поспешил покинуть сквер. Еще не осознав, что со мной произошло, я брел по мокрым аллеям сада.

У выхода, под декоративной аркой, что являлась достопримечательностью городского сада, я встретил человека, который шлепая ногами по лужам, подбежал к маленькому строению заброшенного кафе. Он как-то неуклюже и смешно стал прятаться от дождя под его небольшим и дырявым навесом. Дождь вымочил его насквозь, а он продолжал ходить у дверей строения, не решаясь войти внутрь.

Я ухмыльнулся нерасторопности мужчины, а он вдруг произнес:

– Она там!..

– Кто? – Спросил я и в промокшем мужчине узнал Петровича.

– Она там, Витя, – продолжал он, заглядывая в мутное окно кафе.

– Да, кто она? И откуда ты здесь взялся, Петрович?

– Та самая незнакомка, это она, Витя!

Он подозвал меня к себе, и я заглянул в окно.

– Видишь? Ты видишь ее? – Спрашивал Петрович.

– Ничего я не вижу, – раздраженно ответил я и подошел к двери.

Я толкнул дверь, а из темноты донесся громкий звонок. Когда сигнал повторился, я открыл глаза и заметил, как совсем рядом, на тумбочке звонил старый стационарный телефон. Разрезая тишину своим металлическим звуком, он выдавал чье-то большое нетерпение.

Недовольный я взял трубку, а знакомый голос спросил:

– Я, что тебя разбудил?

– Да, нет, Петрович. Я только из библиотеки пришел…

– Я, Виктор Иванович, чего звоню-то. Я сейчас видел нашу незнакомку, ту самую, ну, ты меня понимаешь, – рассказывал мне товарищ дрожащим голосом, – так знай, она поехала к тебе.

Я вытер пот со лба и, тяжело вздохнув, спросил:

– Петрович, с тобой все в порядке?

– Ты, Витя, не ругайся, а лучше подойди к окну и посмотри.

Я громко зевнул, а Петрович почему-то положил трубку.

В комнате стало тихо, а я ухмыльнулся:

– Надо же такому присниться. Все, как наяву…

Я припомнил свидание с дочерью журналиста и произнес:

– Если Он это Я, а Я – Он, то получается, что Арина моя дочка.

Я недолго мучал себя размышлениями и уже вскоре поймал себя на мысли, что я просто хочу быть ее отцом.

– А почему бы нет? – Произнес я и встал с кровати. – Только где она теперь, эта милая девочка? Сейчас-то она вон какая?.. Гордая, красивая и неприступная. Семнадцать лет, она уже девушка, Витя!..

Я закурил сигарету и подошел к окну.

На небе, в темных дождевых облаках купалась луна, и время от времени освещала округлые края тяжелых туч. Ночной двор был чистым и пустынным. Город еще спал.

– Ну, и где же твоя незнакомка, Петрович? – Упрекнул я товарища, а за моей спиной тихо ответили:

– Я здесь!..

Глава 6.

Я лежал в постели и не открывая глаз, замечал, как утро осторожно пробиралась ко мне в комнату. Закрытые веки не давали полной картины происходящего, но передо мной, как цветной калейдоскоп менялись разноцветные геометрические фигурки. То я увижу яркую картину из многоугольников, то замысловатый ажурный узор, а то он вдруг оживал и расплывался, превращаясь в пеструю цветную плазму. Я догадывался, что это были лучи солнца. Проникая через тонкую оконную занавеску, они выдавали мне это цветное шоу.

Когда на кухне старые часы с кукушкой прокуковали десять раз, я открыл глаза и осмотрел комнату. Я не ошибся, утро было солнечным и яркие лучи, без труда пробивая гардину, гуляли по стенам комнаты и отражались солнечными зайчиками на ее предметах.

Я улыбнулся утру и встал с постели. Настроение было хорошим, да и голова, на удивление, была легкой и светлой, хотя ночь для меня выдалась не совсем обычной. Я еще не успел разобраться, что со мной произошло, был ли это сон, видение или еще что, но главным для меня оставалась информация, полученная в эти ночные часы.

На столе лежала раскрытая рукопись и я не мог пройти мимо.

Я перелистал последние страницы, а в двери кто-то постучал.

Для меня это показалось удивительным. Ну, во-первых, я никого не ждал, а, во-вторых, для оповещения у входа находился звонок.

Я накинул халат и на всякий случай заглянул в дверной глазок.

– Петрович! – Воскликнул я, когда увидел своего товарища.

– Тут такое дело, Виктор Иванович, – интригующе начал он, – вчера я видел нашу незнакомку. Ну, ту самую красавицу…

– Я тоже ее видел, – перебил я Петровича, и он спросил:

– Ну, и как?

– Что как? В двух словах не расскажешь, – ответил я и предложил:

– Кофе будешь?

– С коньяком?

– Петрович, побойся Бога! Утро на дворе – с молоком хочешь?

Мы прошли на кухню, и я спросил:

– А в котором часу ты ее видел?

Петрович задумался, а я продолжил:

– Ты позвонил мне сегодня ночью, около трех часов. Но самое интересное, что позвонил ты почему-то на стационарный телефон.

– Я тебе не звонил, а городского номера я даже не знаю.

– Понятно, – ответил я и, развивая мысль, продолжил, – значит и у старого кафе, что перед входом в городской сквер, тебя тоже не было.

– Как же не было, – возмутился Петрович, – там я ее и встретил.

– Это уже интересно, – заключил я и подошел к холодильнику.

Я достал начатую бутылку коньяка и поставил ее на стол.

– Что, серьезный разговор предстоит? – Спросил Петрович.

Я молча разлил спиртное по стопкам и предложил выпить.

Через пару минут я закурил и сказал:

– Мы, Паша, с тобой давно серьезные люди, чтобы болтать о всякой чепухе. Может быть даже слишком серьезные. От этого, наверное, мы и не можем до сих пор разобраться во всем этом деле…

Петрович молча согласился, а я продолжил:

– Слишком много мистики крутиться возле нас, много невероятных приключений и событий происходит с нами. Ты не находишь?

– Не слепой, – коротко ответил Петрович.

– Так вот, – продолжал я, – прежде чем я перейду к нашей главной теме, я хотел бы задать тебе несколько вопросов.

Петрович, как мне показалось, нисколько не удивился моему предложению, а, наоборот, поудобней расположившись на стуле, приготовился отвечать на мои вопросы.

Заметив его напущенную важность, я улыбнулся и сказал:

– Да, ладно тебе, Петрович, не на допросе – расслабься.

Я наполнил стопки коньяком и предложил товарищу. Он не отказался, и мы уже скоро закусывали спиртное дольками лимона. По нам было заметно, что мы оба оттягивали этот непростой разговор, который, как нам казалось, должен был расставить все на свои места.

– Скажи мне, Паша, – начал я после небольшой паузы, – почему ты, будучи хорошим и преуспевающим специалистом в области психологии, вдруг бросил практику и оставил службу? Как можно совместить твои знания и научные труды с крематорием?..

Петрович промолчал, а я продолжал задавать вопросы:

– Скажи мне, пожалуйста, каким боком мистика, эзотерика и всякое в этом роде, можно отнести к психологии человека? Я читал твои работы и мне было интересно и любопытно, но одного я понять не могу, какое отношение крематорий имеет к твоему увлечению?

– Ты, Виктор Иванович, задал уже много вопросов, – вдруг прервал меня Петрович и, встав из-за стола, продолжил, – и каждый из них заслуживает достойного ответа. Но это, согласись, не та тема, о которой мы сейчас должны с тобой говорить. Но чтобы тебя не обидеть, я тебе все же кое-что расскажу о своем поступке…

Петрович потянулся к бутылке и вдруг спросил:

– Виктор Иванович, а твоя мама давно умерла?

– Давно, когда я был еще ребенком, а что?

– Значит ты детдомовский – сирота?

– Почему? – Возразил я, – меня бабушка вырастила.

– Ты, Витя, сейчас о себе рассказываешь или о журналисте?

Я задумался, а Петрович продолжил:

– Вот видишь, то что было не с тобой ты помнишь…

– Ты, Виктор Иванович, большой феномен – исключительная личность. И для нас смертных твое уникальное воскрешение – это просто чудо или мистическое явление. Но мы с тобой отвлеклись, – продолжал Петрович, – ты вот лучше послушай небольшую историю из моего детства, которая и повлияла на всю мою дальнейшую жизнь.

Мне тогда было лет пять – шесть, когда из деревни к нам в гости приехал мамин брат. За столом они долго вспоминали свое тяжелое детство и своих родителей. Потом они пели песни о Сибири и о ее больших реках. Вдруг дядя Федор взял гитару и, ударив пальцами по струнам, запел грустную песню о маленьком мальчике у которого умерла мама. Малыш, не понимая случившегося, трогал ее руками и всячески пытался разбудить. Но мать его не слышала, она умерла.

Петрович уронил слезу и вдруг тихо запел:

«Мертвая в доме, лежит у иконы,

Тяжкую долю не смогла пережить,

А маленький мальчик к ней тянет ручонки,

И хочет он маму свою разбудить».

Мы помолчали и Петрович продолжил:

– Так вот. Этот жизненный сюжет сильно запал мне в душу. Я стал сильно бояться, что моя мама умрет и я потеряю ее навсегда. С годами страх ушел, но пришла тревога за ее здоровье. После того, как мы похоронили отца, мама сильно заболела. Она, замечая мои переживания, часто успокаивала меня и обещала держаться. Но вскоре, после очередного приступа, ее разбил паралич, и она умерла.

К тому времени я уже был юношей и заканчивал школу. У гроба матери я поклялся, что непременно стану врачом и буду спасать людей. Все так и получилось, я закончил институт и стал врачом – терапевтом. Но поскольку я серьезно увлекался психологией, учебу я не оставил и получил квалификацию психотерапевта. Потом была практика в Афганистане, на Кавказе и в спецподразделении ФСБ.

Много передо мной прошло людей с психологическими травмами, много я слышал историй, леденящих душу, я не один раз беседовал с уникальными и удивительными людьми, которые могли уходить в астрал и которые побывали в других мирах и измерениях. Да, что там говорить, много всего познавательного и интересного я узнал за время своей практики. Поэтому меня и заинтересовала эзотерика. Я стал много читать об истории ее происхождения и мечтать об астрале.

– Эзотерика это вера в потусторонние силы? – Спросил я, умышленно перебивая Петровича, чтобы вернуть его к главной теме.

– Это не только силы, Виктор Иванович, – поправил меня Петрович, – это потусторонняя жизнь, параллельные миры. Все, что мы здесь называем мистикой, там это нормальное явление. И я тебе скажу, что только избранные могут попасть туда, только люди, обладающие уникальными способностями, впадая в транс, уходят в астрал.

– А, как же Бог? – Перебил я Петровича, – церковь не признает такого учения, это противоречит ее каноном. Или ты в Бога не веришь?

– А, кто придумал эти законы? – Раздраженно спросил Петрович, – кто – Бог? Я верую в Бога и знаю все десять Его заповедей и там ничего не сказано о том, в чем нас заверяет церковь.

Петрович соскочил с места и стал ходить по периметру кухни.

– Эзотерика, мистика – это только название догадок и выдумок человека, это заключения людей, которые только подозревают о существовании других миров, других существ в облике человека.

Петрович возбужденно стал рассказывать о людях, которые только прикоснулись к этим тайнам. Было заметно насколько важна для него была эта тема и уже скоро мне было совсем нетрудно догадаться почему он бросил свою практику в медицине.

Успокоившись, Петрович присел на стул и спокойно заявил:

– Душа человека – истинная тайна всей жизни. И спасать, Витя, надо не тело, спасать надо душу, именно она живет во всех мирах.

– Поэтому ты и оставил медицину? – Спросил я.

Петрович как-то непонятно кивнул головой, а я продолжил:

– Но причем здесь крематорий?

– О-о, это совсем другая история, – ответил он, а я вдруг заявил:

– А я, кажется, знаю. Ты общаешься с душами умерших?..

– Нет, Витя, я их только слышу.

– А крематорий – то место где ты пытаешься с ними наладить контакт? – Продолжал я удивлять Петровича своей проницательностью.

– Здесь ты угадал, – согласился Петрович, – это самое лучшее место, где я могу не только замечать, но слышать их голоса. Прежде чем попасть сюда, я пробовал это делать и на кладбище, и в морге, и даже на войне после боя, но более благоприятного места я не нашел.

– И все-таки, как-то странно, – ухмыльнулся я, – в крематории, где огонь превращает людей в пыль? Что здесь можно услышать?..

– Не скажи, Виктор Иванович. Тут бывает такое услышишь, что ни то что мурашки выскакивают, мозги вылезают наружу…

Я опять ухмыльнулся, а Петрович меня упрекнул:

– Ты же в своем романе хорошо описываешь, как души умерших прощаются со своим телом. В его первой части или ты забыл? А здесь, Виктор Иванович, не кладбище, ни могила, а крематорий наш, как ты успел заметить, далеко не элитный, тут контингент разнообразный и бомжи, и бандиты, и всякие, которых приговорили к забвению…

Я приятно удивился упреку Петровича и сказал:

– А ты хорошо запомнил главы из романа, наверное, интересно?

– Не скромничай, Виктор Иванович, роман у тебя получился интересным и познавательный. Есть над чем задуматься, о чем поспорить и над чем поплакать… И вообще, Витя, мне кажется, что мы сейчас с тобой спорим ни о чем. Ты же сам в романе рассказываешь нам о том, что будет после жизни. Ты утверждаешь, что смерти нет, что она только фаза перехода из одной жизни в другую. А не кажется тебе, Виктор Иванович, что об этом самом говорит и эзотерика, в увлечении которой, ты меня упрекаешь. И если хочешь знать, то твой роман для читателя – мистическое произведение и в книжном магазине он будет стоять на полке, в разделе мистика, а не философия. Так что давай не будем терять попусту время и вернемся к нашей незнакомке.

Я выслушал бурную речь Петровича и предложил выпить.

Он согласился и разлив остатки коньяка по стопкам, спросил:

– Ну, и что она тебе сказала?

– А ты знаешь, Паша, а разговора, как такового, и не было.

– Это как же? – Удивился Петрович.

– А так… Я вдруг понял без слов, что она дочь журналиста. Подтверждением тому стала татуировка на ее на руке, такую же я видел и у Арины. «Out side» было написано у ее на предплечье.

– «Out side»? – Спросил Петрович и стал переводить.

– Снаружи, вовне, извне, за…

– За пределами, – помог я и мой товарищ соскочил с места.

– Правильно! За пределами! – Воскликнул он. – За пределами возможного… Все сходится, она из будущего, она из другого мира.

– А чему ты радуешься, Петрович? А как же твоя любовь?

– Ты, Виктор Иванович, сейчас нехорошо пошутил. Со своей любовью я опоздал на целую жизнь, и я об этом знал и догадывался.

После недолгих размышлений мы перебрались в мою рабочую комнату и Петрович, подойдя к раскрытой рукописи, спросил:

– Она роман смотрела?

– С него собственно все и началось…

– Что началось, Витя?

Я не ответил ему на вопрос, а только задумчиво произнес:

– А может этот роман и есть вход в параллельный мир?..

– Чего? – Удивился Петрович и подскочил на кресле.

– Может это проводник, способ связи с потусторонним миром, – продолжал я, еще больше интригуя Петровича. – Ведь не зря я написал этот роман, не зря здесь журналист и эта загадочная незнакомка.

– Может ты мне все-таки расскажешь, что у тебя здесь произошло? – Возбужденно заговорил Петрович.

– Конечно, все расскажу, ты не переживай, Паша, – ответил я и, похлопав товарища по плечу, усадил его обратно в кресло.

Я не обманул Петровича и начал рассказывать ему свои ночные видения с самого начала. Как я встретился с маленькой Ариной в сквере, о том, как долго мы гуляли с ней по его осенним аллеям и про то, как она вдруг оставила меня, войдя в красный куст. Я не утаил от него и то, как необычное растение с красной листвой, раскачивая своими ветвями, издавала звуки небесной музыки. Напомнил я ему и о встречи с ним, у заброшенного здания кафе.

Петрович меня слушал внимательно и не перебивал, а я напомнил ему о его ночном звонке на стационарный телефон.

– Да, не звонил я тебе! – Возразил он, а я продолжил:

– Как же так, Петрович? Ты же мне сообщил, что встречался с незнакомкой, а мне посоветовал дожидаться ее дома.

– Не звонил я, ей Богу! – Оправдывался Петрович.

– Это теперь не важно, – ответил я и продолжил, – важно то, что она вскоре появилась у меня в комнате. И пришла она ниоткуда…

Петрович замер в ожидании рассказа, а я подошел к столу, где лежала рукопись и, указывая на стул у компьютера, заявил:

– Вот здесь она сидела и смотрела рукопись романа. Мы долго молчали. Я не решался нарушить паузу, а она, повернувшись ко мне, сказала, что там, где речь идет о переживаниях журналиста, желательно включить его стихотворение, адресованное его дочке.

– Что за стихотворение? – Осторожно спросил Петрович, будто боялся сбить меня с темы, – это то четверостишие, что ты мне читал?

– Нет, это другое, – ответил я и продолжил, – есть у него небольшое стихотворение, посвященное Арине. Конечно, это далеко не Лермонтов и не Блок, но за душу берет. Да, я тебе его сейчас прочитаю.

Я стал рыться в бумагах на столе, а Петрович спросил:

– А, что тебя толкнуло написать роман? Ты же не писатель?

– Большое желание рассказать людям, о том, что я узнал за время пребывания в другом мире. И это, Петрович, даже не совсем моя воля, это скорее наказ, пожелания сверху… А писателем я уже был, был и поэтом, я даже помню некоторые свои произведения, правда это было давно. Тогда, когда я страстно любил одну женщину.

– Ты любил? А ну, расскажи.

– В другой раз, а сейчас лучше послушай стихотворение.

Я взял листок и стал читать:

«Еще дышу и все мечтаю,

Что ты придешь и надо мной,