Осколки разбитой кружки

– Я был прав, – все еще рассматривая ее лицо, проговорил Аран. – Если бы я тебя встретил на улице, я бы тебя не узнал.

– Н-да? – ответила Кристин и села за столик напротив него. – Тогда откуда знаешь, что я – это я.

– И действительно, – усмехнулся он и протянул ей руку. – Аран Рудберг. Приятно познакомиться.

Она ответила рукопожатием:

– Кристин Сковрон. Взаимно.

Они некоторое время молчали, смотря друг на друга. К ним подошел официант, и Кристин заказала себе кофе, расстегнула пальто и снова с улыбкой посмотрела на Арана:

– Ну и? Оправдала ожидания?

Все еще разглядывая ее лицо, он в легкой отрешенности ответил:

– А я не ждал ничего. Просто хотел тебя увидеть, реальную тебя.

После короткой паузы он добавил:

– Но мне полегчало.

– Рада, что помогла, – она рассмеялась. – А вот ты такой, каким я тебя и видела. Но у меня уже зрение адаптировалось к темному помещению. Я уже знаю, как именно смотрятся разные цвета или формы по-настоящему, при свете.

– Хм, здорово.

Больше он не знал, что сказать. Увидев Кристин Сковрон, он получил, что хотел, но понял, что до этого не задумывался, что нужно говорить или делать после этого. Она не растерялась в отличие от него, чем заставила Арана думать, что ей любое общение дается легко и непринужденно.

– Выглядишь уставшим. Не выспался?

– Я? Да нет. Спал вроде. А ты хорошо выглядишь.

– Я не говорила, что ты выглядишь плохо, – улыбнулась она и снова стала серьезнее. – Но ты выглядишь таким же уставшим, как и когда я тебя в баре увидела.

Аран немного растерялся. Ей принесли кофе, и на минуту она отвлеклась, добавляя в свой американо сахара.

– Знаешь, в психологии есть такое понятие… хотя нет, не буду тебя терминами мучить, так просто объясню. Когда люди долгое время ни с кем не говорят о своих проблемах, то все их переживания копятся и копятся внутри них, человек сначала сон теряет, может часами лежать ночью и не уснет, хотя и при этом чувствовать усталость – полная бессонница. Потом пропадает аппетит, потом происходит уже отторжение еды. И однажды человек просто раз! – и ломается. Не выдерживает. Легко отделывается, если обычным нервным срывом обходится, – поучительно она возвестила, а затем ее лицо просияло озарением. – Ты знаешь, что по статистике одинокие люди живут меньше пар? А все потому, что им не с кем говорить. Человек – существо социальное, ему по его природе необходимо разговаривать. Очень важно иногда выговариваться, – она немного помолчала. – А ты, похоже, всегда любишь проводить время в баре в одиночестве.

Аран просто слушал девушку, но его привычный цинизм к любого рода разговорам сейчас почему-то отсутствовал. Его брови слегка нахмурились в грусти и серьезности. Он пытался вспомнить, когда в последний раз с кем-то говорил о своих проблемах.

– Не хочется, конечно, читать тебе лекции в первый день знакомства при дневном свете, – снова заговорила Кристин после нескольких глотков кофе, – но изредка нужно давать выход своим чувствам. Подумай об этом, Аран.

Он невольно среагировал на свое собственное имя. Оно звучало немного странно, непривычно ее голосом. Или все дело было не столько в голосе, сколько в тоне. Обычно он слышал свое имя в требовательном обращении, чтобы привлечь внимание Арана, либо в вопросе, когда начальник интересовался о проделанной работе. Чаще он слышал просто свою фамилию. Но тут, в этом кафе, его собственное имя в звуке вдруг издало незнакомые нотки человеческой обеспокоенности и бескорыстия. Так мог произнести его имя лишь мало знакомый ему человек, который просто дает хороший совет, потому что действительно чувствует за него тревогу.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он.

– Я же на психолога учусь, – с легким смущением пояснила она. – На последнем курсе. Скоро диплом буду писать.

– Ты на год старше меня?

– Не знаю. Если ты так говоришь, – она пожала плечами и снова улыбнулась. – Вот отучусь, получу диплом и пойду работать в больницу в отделение реабилитаций, чтобы помогать людям восстанавливать свой душевный баланс после тяжелых болезней. Обычно больницы держат штатного психолога на все случаи, когда надо, например, поговорить о смерти с родными или с пациентом о его тяжелом диагнозе. Но на практике это сами врачи делают, не психологи. А вот психологическим восстановлением в самих больницах не занимаются, пациентов выписывают и направляют к специализированным службам психологии, в какие-нибудь частные клиники. А у кого нет такой возможности, тем что делать? Вот я и считаю, что во всех больницах должен быть такой психолог, для всех.

Как и в баре Аран чувствовал комфорт рядом с ней. Она не допытывалась до его личной жизни, не устраивала интервью, как делают люди часто при первой встрече, и от ее непринужденной улыбки ему становилось хорошо. Ему нравилось видеть улыбку другого человека, обращенную непосредственно к нему. Такое он мог видеть тоже нечасто.

Он вновь задумался над тем, когда ему в последний раз улыбались. Он вспомнил Сима. С ним… было просто весело.

– У меня такое ощущение, что ты куда-то все время уходишь.

– Прости, что? – поднял на нее глаза Аран. Он воспроизвел в уме ее последние слова. – Ухожу?

– Да. Все время уходишь в свои мысли и даже пять минут не в состоянии поговорить с живым человеком.

– О…, – он снова над этим задумался, но успел пробормотать невнятное «прости». Но затем ему захотелось все объяснить. – Да просто… Прости, просто в последнее время я сам не свой. Могу запросто нагрубить человеку, хотя и буду потом об этом жалеть, конечно, но это уже неважно. Я очень быстро становлюсь раздражительным. А я бы не хотел тебе хамить в первую встречу. То есть… я вообще бы не хотел тебе хамить.

– Почему раздражительным? – пропустила она последнюю часть его словесного извержения.

– Ну. Не знаю, меня постоянно все раздражает. Например, когда люди все прекрасно видят, но все равно задают глупые вопросы, или когда они понимают, что мне что-то не нравится, но продолжают заставлять меня этим заниматься. Да и вообще. Кажется, я просто раздражаюсь от того, что постоянно чувствую себя уставшим.

Они помолчали, и Аран чувствовал: Кристин ждет от него новых мыслей. И что она действительно их ждет, а не просто ожидает услышать.

– У меня с семьей разлад, – признался он. – И с самим собой не все в порядке.

Он снова опустил глаза на чашку, из которой так почти и не пил кофе, и немного времени спустя добавил:

– Пару дней назад в простом разговоре с братом я швырнул в стену кружку. И так теперь все время происходит, я все время раздражаюсь и спокойно поговорить с семьей не могу. С родителями, с сестрой.

Кристин внимательно и с интересом смотрела на него и не перебивала.

– И самое главное сказать не могу, с чего все началось. Вроде не припомню ни одной особо грандиозной ссоры. Вернее, ссор было очень много, но, будто, ни одна из них не была по-настоящему началом.

Он замолчал, о чем-то задумавшись, и Кристин воспользовалась случаем высказаться:

– А знаешь, иногда отношения портятся как раз не из-за ссор, а из-за молчания. К акая-то недоговоренность – и все рушится. И кто-то не объяснился, а другой надумал свое, обиделся и так пошло и пошло, как снежный ком. А вроде и не ссорились толком.

– Недоговоренность? – тихо повторил Аран, снова вслушиваясь только частью сознания. Его вновь затягивали размышления о прошлом. Где такое могло быть – недоговоренность? Вместе с тем Кристин все еще рассуждала:

– Или по-другому. Иногда катастрофа может начаться с маленькой незначительности. Слышал, наверное, про эффект бабочки? Вот что-то типа такого. Например, ты в детстве съел бутерброд брата и даже не подумал, что он проходил весь день голодный и из-за этого заработал язву желудка, и потом его не взяли на какую-нибудь работу, где физический труд требуется, или… не знаю, варианты закончились. Но я к тому, что про бутерброд-то никто и не вспомнил. Даже и не подумал бы, что началось-то все с него.

Он встретился с этой девушкой практически впервые, а говорил с ней о том, о чем не говорил ни с одним другим человеком. Возможно, как раз потому, что он совершенно ее не знал, ему было легко делиться с ней своими переживаниями. У него был выбор: если он только пожелает, он просто перестанет ходить в джаз-бар и никогда в жизни больше ее не увидит. Осознание такого выбора давало ему свободу и раскрепощение в разговоре, а другими словами, ему было все равно, что она подумает о нем и его жизни. Они были друг другу никто.

Аран больше не мог сопротивляться искушению провалиться в свои воспоминания и свои размышления. Он слушал Кристин, но при этом в его сознании мелькали с молниеносной скоростью разные события из прошлого, в которых он, нехотя, совершал мелкие проступки, которыми обижал родных или которыми только мог их обидеть. И тут в совокупности со своими сознательными поисками нужного воспоминания, подкрепленными подсказками Кристин, Аран услышал свой ответ из ее уст:

– …или вот как ты швырнул кружку, когда с братом говорил. Из-за этой кружки, возможно, завтра или…

Аран поднял на нее широко открытые глаза. Она замолчала, заметив, что его чем-то только что осенило.

– Это из-за той кружки, – проговорил он и ей, и самому себе, глядя в никуда. Его пошатнуло на стуле, и он слегка тряхнул головой. – Я все вспомнил. Это из-за нее. Я вспомнил. Да…

Он водил взглядом по столу, пытаясь сообразить, что делать. Так долго он искал ответ, пытаясь понять, с чего все началось, что именно привело его к такой жизни, откуда в его семье такой разлад. И так неожиданно, в какой-то семейной кофейне с девушкой, которую толком не знает, ответ настиг его, застав врасплох.

Аран, наконец, сфокусировал свой взгляд на Кристин. Она слегка улыбалась, но ни о чем не спрашивала. Он сморгнул.

– Слушай, мне тут нужно подумать кое о чем, пока оно еще в моей голове. Ничего, если я вдруг сейчас денусь ни с того, ни с сего?

– Ты знаешь, где меня найти, – она улыбнулась еще шире.

Аран резко встал со стула:

– Спасибо тебе, удивительное ты создание!

И он выскочил из кофейни, забыв заплатить за свой кофе.

Начало.

Двенадцатилетнему Арану казалось, что ничего хуже с ним произойти в жизни не может. И все случилось на одной неделе! Сначала наказание, потом пропущенный матч, теперь вот Сим не разговаривает с ним уже несколько дней, а сегодня Хэлди снова отдала ему назад это пресловутое сочинение с жирной красной двойкой в конце. Сколько она еще будет его мучить?

– Тебе все-таки придется помириться с сестрой, – подвел итог их долгому разговору Овид.

– Почему я должен с ней мириться?

– Потому что ты ее обидел.

Аран упрямо вздернул голову:

– Я ничего не сделал. И вообще мне надоело, что все обижаются на меня несправедливо. Я никому ничего не сделал. Сим теперь не разговаривает со мной, а почему? Это же не моя вина, что старуха…

– Аран, – укоризненно покачал головой старший брат.

– Она специально только до меня докапывается!

– Это ты из-за нее не хочешь возвращаться в школу?

– Скажу тебе через три дня. Прочтешь в моем списке.

Овид немного помолчал, сплетя пальцы рук и уткнувшись в них подбородком. Сейчас он очень сильно напоминал отца.

– Только пиши все объективно. Я ведь тоже там учусь, сразу пойму, если ты преувеличиваешь.

Аран по-детски надул губы и из-за этого же сам и нахмурился. Ему не нравились его детские привычки, но тягаться с братом во взрослых жестах он бы даже и пробовать не стал. Овид хлопнул себя по коленям:

– Мне идти надо. Я обещал отцу помочь на его второй работе. Там мама обед тебе оставила. На плите. Сам разогреешь?

Аран остался в комнате один. Он решил, что ни за что не будет мириться с Симом или Руви первым. Это не его вина, что он пропустил матч, и Руви получила за дело, потому что нельзя без разрешения ходить по комнате других. А когда не чувствуешь себя виноватым, то и просить прощения не нужно. Папа всегда повторяет, что поступать нужно по совести, а она у Арана точно чиста.

Однако все, о чем он только что рассуждал, вдруг исчезло, потому что Аран увидел из окна свою маму на заднем дворе дома. Он все понял. Резко вскочив с кровати, он бросился на улицу, обегая дом к заднему двору.

– Мама, не надо! Не делай этого! Стой, не надо!

Его мама трясла курткой Арана, вытряхивая из карманов сухие листья, которые каждый день «спускались» к нему по дороге в школу.

– Таскаешь вечно с собой всякий мусор, – посетовала мать. – Я не успеваю твои вещи перестирывать, Аран.

– Нет! – снова выкрикнул он и расширенными глазами с ужасом посмотрел на кучку сломанных желтых друзей. Мама молча вернулась в дом с курткой в руке, а Аран медленно подошел к листьям и сел перед ними на колени. По непонятной причине ему было очень обидно и больно видеть простые листья деревьев, изорванные в мелкие лоскутки. Он бережно взял их в свои ладони, боясь поломать еще больше, и с ними направился домой. Он вошел в кухню. Здесь никого не было. Из чайника все еще шел пар, а в воздухе стоял запах куриного супа. Аран прошел до умывальника и аккуратно положил листья в раковину.

– Это не вы меня бросаете, – отрешенно, но твердо сказал он, не сводя шокированного и изумленного взгляда с листьев, – это я вас сам бросаю. Вас унесет Большой Рекой в страну листьев. Вы больше не мои друзья. Ко мне придут завтра другие, но их я тоже смою в реку, потому что они – не вы. Они – другие, чужие.

Он открыл воду, неумело смывая частички листьев в трубу раковины. Несколько из них упало с его ладоней на пол и на разделочный стол, но Аран уже отвлекся. Он увидел себя в отражении отцовской кружки. Это была особенная кружка папы, его любимая. Ее подарила ему мама на годовщину их свадьбы. Отец всегда пил чай только из нее, и тщательно ее берег, даже ставя отдельно от других кружек в шкафу, которые все вечно в семье хватали, не глядя.

Аран завороженно провел по своему отражению испачканным землей пальцем.

– Я в кружке. Или я – кружка. Такой же стеклянный, – он слегка толкнул ее пальцем. Блеск его глаз отозвался блеском в отражении в стекле, – …такой же хрупкий.

Он снова вспомнил, как мама ломала пальцами его живых друзей, назвав их мусором, истирая их своими движениями в порошок, лишая их жизни. Почему-то он очень переживал. Странная это вещь, привязанность. Назло маме, назло всем он сильнее толкнул отцовскую кружку со своим отражением в ней, и она, пролетев полутораметровую высоту, со звоном разбилась на крупные осколки, смешавшиеся с частичками сухих листьев.

Аран услышал зов друзей во дворе и радостно бросился к ним на улицу.

Забыв пообедать и пробегав весь день на свежем воздухе, играя в футбол, Аран совсем не чувствовал усталости. В восторженном от игры настроении, забыв все плохое, он возвращался домой, громко переговариваясь с Симом, вспоминая самые лучшие моменты матча, не думая, что еще вчера они были врагами, и что он обещал самому себе не разговаривать с ним в ответ никогда в жизни. Солнце уже почти село, и окна в доме горели теплым уютом.

Аран заскочил в дом, сбросив при входе кроссовки, которые сегодня успел порвать сбоку, зацепившись за металлические прутья сетки ограждения, и вбежал на кухню. Но он ту же замер на пороге, предчувствуя бурю. За столом молча сидели родители, а на полу рядом все еще лежали осколки. Что-то неожиданно провалилось внутри Арана. Такое ощущение, что он оступился и пролетел целый метр, заставляя все свои внутренности подкатить к горлу.

– Аран, это ты разбил кружку? – спросил его отец.

Мальчик почувствовал сухость во рту. Он сглотнул:

– Нет.

Родители смотрели прямо ему в глаза.

– Тогда кто это сделал?

– Не знаю. Это не я, – он отвел глаза. Он сам не понял, почему сказал неправду. Эта разбитая кружка, да и еще оставленная на полу в виде нескольких осколков напоказ отцу, вызывала в нем чувство какого-то крайне низкого поступка, что Аран не хотел признаваться даже самому себе, что все это – его рук дело. Таким ужасным ему всё это казалось.

Отец поднялся со стула:

– Кто тебя учил врать, сын?

– Я не вру.

– Посмотри мне в глаза. Я воспитываю своих детей честными людьми и хочу, чтобы мой сын вырос достойным человеком. Мой ребенок никогда не будет врать своим родителям. Сын, глядя мне в глаза, скажи правду.

Аран поднял глаза на отца. В его голове гудело, ему так сильно хотелось оказаться где угодно, только не здесь. Он никогда не врал родителям. Но то, что он увидел сейчас во взгляде отца, лишало его голоса. Незаслуженная обида, которую он нанес папе, сковывала его детскую совесть, о которой он раньше не имел понятия и которую так ощутимо чувствовал сейчас, и все это рождало в мальчике чувство вины невероятных размеров. Он не хотел признаваться самому себе, что поступил так подло. Глядя отцу в самые глаза, он твердо сказал:

– Это не я разбил кружку.

Тень разочарования мелькнула во взгляде отца, он сморгнул, будто не веря тому, что услышал. Немного нахмурившись, он лишь кивнул самому себе и молча вышел из кухни.

Аран лег спать раньше, не желая разговаривать даже с братом. Но он не спал почти всю ночь. Ужасное чувство переполняло его, но смягчить незнакомое сковывающее оцепенение не получалось.

Завтрак был напряженным. Никто ни с кем особо не разговаривал, и даже Руви, чуя в воздухе неладное, вела сегодня себя тише. Аран не ожидал таких последствий. Постоянно смеющиеся или ссорящиеся по пустякам, Рудберги всегда начинали шумный день все вместе, единой семьей. Мир в доме, шалом-байт, считавшийся нормой и основой в этой семье, дал трещину, и неизвестно, кто первым отважится вернуть дому прежнее доверие и семейное единство. Аран не мог даже осилить свой завтрак и поспешил уйти в школу. Схватив в комнате свой рюкзак, он уже в коридоре в дверях заметил дыру в кроссовке и понял, что забыл – не решился – сказать про нее отцу. Мальчик надел рваную обувь и, боясь порвать ее еще больше, уже осторожнее направился к школе.

Чувство вины глодало его весь день. На уроках он ничего не слышал и после школы отказался идти с ребятами к полю. Он признался только Симу, что разбил отцовскую кружку, и все из-за этого поссорились. Друг лишь пожал плечами и успокоил Арана, что в его собственной семье подобное случается часто, но все как-то потом мирятся, так что нужно лишь немного подождать. Это не очень успокоило Арана. Он слишком хорошо знал своих родителей. Их отношения всегда строились на основе баланса ревности. Будучи средним ребенком, сам Аран часто чувствовал, что не знает своего места в семье. Однако родители находили в младшем сыне и среднем ребенке связующую нить, посредника между двумя большими радостями: рождением первенца, Овида, и младшего ребенка, Руви. Ревностные требования избалованности маленькой Руви и ревностные заявления Овида на право главенства невольно сглаживались присутствием Арана, усложняя взаимосвязь старшинства. Когда дети в спорах начинали путаться, кто старше, кто младше, кто «любимее» и кто главнее, они просто забывали об этом и становились одной целой семьей. Но сейчас, когда сам хранитель этого баланса нарушает привычный порядок, то на скорую реабилитацию семейных отношений надеяться не приходилось.

При непрекращающемся чувстве вины Аран в угнетенном настроении плелся домой по Магистральной улице. С чувством неуверенности, в поиске помощи и в бессилии от собственных гнетущих мыслей он остановился на перекрестке Озаровской, застыв перед Сумасшедшим Иоанном.

– Я разбил кружку папы, – тихо сказал он, глядя в землю.

Иоанн принял это признание, как важную исповедь: серьезно и внимательно, слушая мальчика.

– Разбил нечаянно?

– Не знаю. Нет, нарочно.

Иоанн одобряюще кивнул.

– Это хорошо, что ты это знаешь. Хорошо, что ты честен с собой.

– Но я был нечестен с родителями. Я сказал, что не делал этого.

– О. Понятно, – Сумасшедший Иоанн приподнялся и сел на колени. Его голубые глаза смотрели прямо в глаза Арану. – Знаешь, что говорят: с появлением закона появляется грех. Можешь ли ты подумать над этими словами, мой мальчик? Давай-ка сюда, вот так.

Он оторвал кусочек от края газеты, которую расстелил на коробки, где сидел, и огрызком карандаша записал эти слова на бумажку.

– Держи. Прочти-ка.

– «С появлением закона появляется грех», – как на уроке продиктовал Аран.

– Верно. Ты сейчас переживаешь, потому что знаешь, что соврать – это плохо. Если бы ложь не была одним из грехов, то и переживать было бы не из-за чего, да? Уверен, твои родители любят тебя, и, конечно, простили тебе этот поступок. Только вот ты сам продолжаешь себя винить. Когда чувствуешь вину, когда знаешь, что поступил плохо, очень сложно попросить прощения, верно? Потому что сложно признаться в том, из-за чего стыдно. Пока ты сам себя не простишь, вина всегда будет с тобой, потому что ты ее сам не отпускаешь. Постарайся сначала простить самого себя, а потом пойди и признайся родителям. Это очень сложно – по-настоящему простить себя, но нужно попытаться. Скажи родителям, что любишь их и что тебе очень плохо из-за того, что ты сделал. Скажи им правду. И все станет хорошо.

Аран молча кивнул. Две проходящие мимо женщины сказали старику, чтобы он отстал от ребенка, но ни Иоанн, ни Аран не обратили на них внимания.

– Ступай и постарайся больше не поступать нечестно.

Но, вернувшись домой, Аран так и не смог ничего сказать родителям. А на следующее утро, когда он увидел свои кроссовки заклеенными и прошитыми, чувство вины в Аране только выросло.

Кристин не видела Арана уже несколько дней. Он выбежал тогда из кофейни и действительно пропал. Она гадала, к каким выводам пришел Аран и сумел ли он что-то исправить в своих прошлых ошибках, и даже подумала, что, возможно, он больше не вернется. Однако он пришел, к двенадцати часам ночи, слегка небритый, взлохмаченный и с покрасневшими глазами – насколько было видно при тусклом свете. И сразу с порога – к ней.

– Прости, прости, прости. Я забыл тогда заплатить в кафе. Держи.

Аран протянул ей деньги, на что девушка обиженно вздернула голову.

– Еще чего! Для начала – здравствуй.

– Здравствуй. Почему нет?

– Потому что я в состоянии угостить друга чашечкой кофе.

– Спасибо. Пожалуйста, возьми деньги.

– Ты мне мешаешь работать.

– Ты уже закончила.

– Еще десять минут.

У Арана больше не находилось слов, чтобы переболтать ее. Он перевел отчаянный взгляд на Яна, на что тот лишь отрицательно покачал головой, чтобы его не вмешивали в свои разборки.

– Тогда я приглашаю тебя еще на кофе. Только теперь я угощаю.

– Ну, сейчас уже все закрыто.

– Ну… когда что-нибудь откроется…

– Ну… одно местечко еще открыто.

Она повернулась к стойке и заискивающе улыбнулась бармену:

– Ян, угостишь нас кофе?

Бармен скривил рот и закатил глаза: «И платить за него придется, видимо, мне», но все же стянул две чашки с кофе-машины.

Они сидели за единственным освещенным в зале столиком, с двумя эспрессо, и Аран пытался сбивчиво, путанно, но детально рассказать о прошлом поступке с кружкой.

– …мне теперь думается, что я до того момента вообще никогда чувства вины как такового не испытывал. Собственно, я и не врал никогда до этого. После – не помню, а до этого – точно нет. У меня из-за одного того случая все отношения с семьей испортились. Во мне теперь столько вины, что я даже новую рубашку не могу надеть без укола совести. Или поесть не могу то, что хочу, потому что чувствую себя виноватым.

– Ты хочешь сказать, что за все эти годы так себя и не простил, как тебе сказал, этот…

– Иоанн. Нет, не простил, – Аран хмуро задумался. – Знаешь, подсознательно я все это знал. Каждый раз, когда смотрел на какую-нибудь кружку, я всегда чувствовал, что что-то за ней стоит еще. Не просто так я то дно выискиваю в кофе, то еще что. Все эти годы тот случай с разбитой кружкой папы не дает мне покоя.

– Господи, Аран, ты серьезно?

Он ударился лбом о стол и проговорил приглушенным голосом:

– Надо ж мне было так сделать! И я ведь помню теперь, почему. Свое отражение увидел, – он поднял голову и посмотрел в стоящую перед ним чашку кофе. – Сравнить хотел, насколько хрупкая моя жизнь. А, черт побери, что ж это я разбил тогда? Кружку отца или собственную жизнь? И все из-за какой-то чертовой чашки! А, черт!

Он снова разгорячился, и слегка напуганная Кристин притянула к себе его чашку кофе, бегло проговаривая:

– На эту не смотри, она ни в чем не виновата.

Он сделал успокаивающий вздох и даже выдавил усмешку. Девушка снова придвинула ему кофе и, подперев щеку кулаком, задумчиво сказала:

– Мне кажется, ты должен довести дело до конца. Иначе так и будешь мучиться.

Аран, закусив нижнюю губу, согласно кивнул.

– Только приведи себя сперва в порядок, – добавила она.