Новому человеку – новая смерть? Похоронная культура раннего СССР

Таким образом, накануне 1917 года основные противоречия в вопросе о похоронном деле были связаны с противостоянием гражданских и церковных властей. Церковные власти стремились сохранить монополию как на само кладбищенское пространство, так и на символическое и юридическое оформление практик обращения с мертвыми телами. Светские власти, в свою очередь, стремились получить контроль над санитарным состоянием кладбищ, что должно было разрешить проблему их плачевного состояния. Проект нового положения был представлен на рассмотрение Государственной думы в 1914 году, но также был блокирован Синодом[77]. Дальнейшее рассмотрение этого вопроса было отложено в связи с начавшейся Первой мировой войной.

Нельзя сказать, что Церковь просто закрывала глаза на существующие проблемы. Церковь осознавала, что она играет важную институциональную роль в социальной работе по утилизации мертвых тел. Однако механизм церковной бюрократии был готов к реформам не более, чем неповоротливая машина всего государства. Церковь ограничивалась тем, что подробно прописывала права различных действующих сторон внутри похоронной сферы. Так, в «Настольной книге для священно-церковнослужителей» очерчивался тот спектр услуг, которые могла предоставлять «контора по устройству похорон», и те сферы, в которые она вторгаться не имела права. К первым относилась доставка гробов и принадлежностей к ним (подушки, саваны, одежды для умерших, катафалки, подушечки для знаков отличия), услуги носильщиков, прислуги, организация присутствия полиции в случае такой необходимости, транспортировка тела на кладбище, обустройство могил на кладбище. К действиям, которые не могли входить в сферу деятельности контор, относились «поручения по постановке покровов на усопших, свечей, подсвечников, как для панихид, так и для отпеваний, ‹…› венчиков и разрешительных молитв»[78]. Церковь также старалась всеми возможными способами сдержать выход похоронной культуры за пределы обрядовой сферы, особенно противясь использованию похорон как политической площадки, в частности запрещая наносить надписи на траурные венки[79].

Определенная потребность в изменении похоронных практик ощущалась до революции и внутри самой Церкви. Об этом свидетельствуют, в частности, документы Поместного собора Православной церкви 1917–1918 годов. Одним из важных вопросов, обсуждавшихся на заседаниях Подотдела Поместного собора о погребении и поминовении, был вопрос о кремации. Традиционное отрицание нового вида погребения перемежалось здесь с утверждениями, что «отношение к сожжению не должно быть безусловно отрицательным и слишком категорическим»[80]. Разногласия в данном вопросе были столь сильны, что Подотдел решил воздержаться от принятия самостоятельного решения, отложив его до будущего (но так и не состоявшегося) обсуждения на общем заседании Отдела о церковной дисциплине, в который входил Подотдел о погребении и поминовении.

Таким образом, к началу второго десятилетия XX века городские власти и частные предприниматели сходились в мнении, что церковное доминирование в похоронном деле необходимо ограничить. Более того, и сама Церковь ощущала необходимость изменений в похоронной сфере. Однако Первая мировая война, общенациональный кризис и последовавший коллапс государства не дали развиться секулярным тенденциям похоронного администрирования. Между тем большевики и создаваемое ими новое идеологизированное государство, хотя и использовали радикально отличную риторику, фактически этим продолжили проводить в жизнь политику секуляризации похоронного дела. Как мы увидим ниже, инициативы советской власти в области похорон лишь внешне выглядели «революционно», в действительности же многие положения нового похоронного законодательства отсылают к дискуссиям и инициативам дореволюционной поры.

Последствия похоронных реформ и советский микрокосм

В отношении похоронного дела ни методы реформ большевиков, ни их конкретное содержание не были уникальны. Фактически основные положения реформы 1918 года уже содержались в проекте «Постановления об устройстве кладбищ и крематориев» 1913 года и лежали в русле тех изменений, которые происходили во всех странах Европы в этот период. Однако если методы и идеи большевиков и не были уникальны, то результаты оказались поистине невиданными. Если осенью 1917 года в российских городах существовала хотя и имевшая изъяны, но в целом работавшая похоронная система, то уже к весне 1918 года в главных городах страны похоронное дело и кладбищенское администрирование пришло в абсолютный упадок и негодность. Морги и больницы были переполнены трупами, непогребенные тела лежали на кладбищах, могильщики саботировали работу, на кладбищах селились люди и пасся скот, получить документы на погребение было крайне сложно. Распад затронул абсолютно все сферы, ставшие объектом утопического реформирования 1917–1918 годов[81], и похоронное дело здесь стало не исключением, а, наоборот, – одним из наиболее ярких примеров стремительной деградации муниципальной сферы. Но если последовавший в первой половине 1920‐х годов переход к НЭПу и позволил восстановить многие сегменты муниципальной сферы, то попытка восстановить старые порядки в кладбищенском хозяйстве и при этом воспроизвести модернизированные дореволюционные схемы в новых реалиях, которая была предпринята в 1923 году, не привела к существенному улучшению ситуации. Кладбища продолжали находиться в упадке. Истории похоронного кризиса 1919 года, путям выхода из него, а также подчас парадоксальным результатам этих усилий посвящена глава 4 этой книги.

Вопрос о том, почему предпринятая в 1920‐е годы попытка утилитаристской реформы похоронного администрирования не улучшила, а еще больше усугубила тяжелое положение этой важной сферы жизни, не имеет однозначного ответа. С одной стороны, поставив в центр всей реформы задачу удалить Церковь из похоронного обеспечения, большевики игнорировали внутреннюю логику похоронной культуры и ту инфраструктурную роль, которую в ней играла Церковь. Идеологи реформ в соответствии с общим направлением своих мыслей полагали, что похоронное дело является лишь инструментом обогащения Церкви, которая манипулирует родными умерших для извлечения сверхприбылей. При этом в восприятии большевиков отношения между Церковью и родственниками умерших находились в плоскости веры и обрядов. Деление похорон на разряды представлялось им проявлением социального неравенства, свойственного сословному обществу Российской империи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 11. Л. 22–25. Здесь и далее при цитировании источников сохранены оригинальная орфография и пунктуация.

2

Там же. Любопытно, что, призывая священников возобновить богослужения, советская власть не использует новый советский язык (Kotkin S. Magnetic mountain: Stalinism as a civilization. Berkeley; Los Angeles; Oxford: University of California Press, 1997. P. 198–238), а прибегает к языку Священного Писания – «кто не трудится, тот да не ест» – ср.: 2 Фес. 3: 10. Использование библейской цитаты в революционной резолюции было очевидно современникам и обнаруживало хорошее знание авторами резолюции церковнославянского текста. Всё это еще раз свидетельствует о том, какое значение имела традиционная и религиозная культура в России этого времени.

3

Арьес Ф. Человек перед лицом смерти / Пер. с фр.; под общ. ред. С. В. Оболенской; предисл. А. Я. Гуревича. М.: Прогресс-Академия, 1992. С. 455.

4

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. и вступ. ст. С. Н. Зенкина. М.: Добросвет, 2000. С. 234.

5

Утопический советский проект стал предметом анализа многих исследователей. См., например: Stites R. Revolutionary dreams: Utopian vision and experimental life in the Russian revolution. New York: Oxford University Press, 1989; Слёзкин Ю. Дом правительства. Сага о русской революции. М.: АСТ: Corpus, 2019; Wood E. A. Wood. The baba and the comrade: gender and politics in revolutionary Russia. Bloomington: Indiana University Press, 1997.

6

Геннеп А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М.: Восточная литература РАН, 1999. С. 134–150.

7

Герц Р. Смерть и правая рука / Пер. с фр. Ивана Куликова. М.: ARS PRESS, 2019. С. 165.

8

Там же. С. 155.

9

Там же. С. 157.

10

Там же. С. 169.

11

Герц Р. Смерть и правая рука. С. 177.

12

Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. С. 18–20.

13

Герц Р. Смерть и правая рука. С. 159.

14

Там же. С. 155–177.

15

Laqueur T. W. The work of the dead: a cultural history of mortal remains. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 2015. P. 10. Здесь и далее при цитировании иностранных источников перевод мой.

16

Ibid. P. 8–9.

17

Ibid. P. 1.

18

Ibid. P. 80.

19

Ibid. P. 93–94.

20

Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 30 т. 2‐е изд. Т. 20. М.: Госполитиздат, 1961. С. 610–611.

21

Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых: (к художественному оформлению быта). М.: Новая Москва, 1926. С. 6.

22

Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых. С. 9–11.

23

Подробнее об этом см.: Clark K. The Soviet novel: history as ritual. Chicago: The University of Chicago Press, 1981.

24

Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых. С. 10–11.

25

Эткинд А. Кривое горе = Warped mourning: память о непогребенных / Авторизованный пер. с англ. В. Макарова. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 32.

26

Дэвис Д. Дж. Роберт Герц: социальное торжество над смертью // Герц Р. Смерть и правая рука. С. 225–237.

27

Алымов С. С. Понятие «пережиток» и советские социальные науки в 1950–1960‐е гг. // Антропологический форум. 2012. № 16. С. 261–287.

28

Погребальная обрядность в традиционной культуре – давно исследуемая и хорошо изученная тема. О погребально-поминальных традициях у восточных славян см., например: Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре: структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993. С. 100–122; Похоронно-поминальные обычаи и обряды / Институт этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. М.: ИЭА РАН, 1993; Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М.: Индрик, 2004.

29

Как отмечает А. К. Байбурин, именно информация о вероисповедании, наряду с указанием родного языка, заносилась в паспортные данные до революции, что существенно отличалось от советской системы, в которой важнейшей социальной характеристикой стала национальность, а соответствующая графа в паспорте – «пятый пункт» – стала метафорой обозначения национальности. См.: Байбурин А. К. Советский паспорт: история – структура – практики. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2017. С. 55–56, 216–219.

30

Walter T. Three ways to arrange a funeral: mortuary variation in the modern West // Mortality. 2005. № 10 (3). P. 173–192; Idem. Why different countries manage death differently: a comparative analysis of modern urban societies // The British Journal of Sociology. 2012. № 63 (1). P. 123–145.

31

Под гражданским браком здесь Бонч-Бруевич понимает отношения, зарегистрированные не в Церкви (церковный брак), а в гражданском институте, таком как ЗАГС.

32

Бонч-Бруевич В. Д. Отделение церкви от государства // Деятели Октября о религии и церкви (Статьи. Речи. Беседы. Воспоминания). М.: Мысль, 1968. С. 13.

33

Декрет СНК о гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния // Декреты Советской власти. М.: Государственное издательство политической литературы, 1957. Т. 1: 25 октября 1917 г. – 16 марта 1918 г. / Подгот. к печати д-р ист. наук проф. С. Н. Валк и др. С. 249.

34

Декрет СНК о свободе совести, церковных и религиозных обществах // Декреты Советской власти. Т. 1: 25 октября 1917 г. – 16 марта 1918 г. / Подгот. к печати д-р ист. наук проф. С. Н. Валк и др. М.: Государственное издательство политической литературы, 1957. С. 372. Интересно, что в оригинале декрета, подписанном членами СНК, в статье 8 органы, регистрирующие гражданское состояние, обозначены как «отделы записи рождений, браков и смерти», но последнее слово вычеркнуто. Опубликован документ был с учетом данного исправления – без слова «смерти». Впрочем, на практику применения декрета это не оказало влияния, и регистрацией смертей занимались соответствующие гражданские органы. См. факсимильную копию декрета: Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах // 100(0) ключевых документов по российской и советской истории. URL: http://www.1000dokumente.de/index.html?c=dokument_ru&dokument=0010_kir&object=facsimile&st=&l=ru.

35

В этот момент на территории РСФСР не было ни одного крематория.

36

Декрет СНК о кладбищах и похоронах // Декреты Советской власти. М.: Государственное издательство политической литературы, 1968. Т. 4: 10 ноября 1918 г. – 31 марта 1919 г. С. 163–164.

37

Об уравнительном характере декрета см. также: Паперный В. Культура Два / Предисл. Вяч. Вс. Иванова. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 116.

38

Белякова Е. В. Церковный суд и проблемы церковной жизни. М.: Культурный центр «Духовная библиотека», 2004. С. 537.

39

Laqueur T. W. The work of the dead. P. 151.

40

Мохов C. Рождение и смерть похоронной индустрии. От средневековых погостов до цифрового бессмертия. М.: Common place, 2018. С. 45.

41

Там же. С. 81.

42

Там же. С. 50.

43

Laqueur T. W. The work of the dead. P. 153, 234.

44

Trompette P. The politics of value in French funeral arrangements. Three types of moral calculation // Journal of Cultural Economy. 2013. Vol. 6 (4). P. 373–374; Ozouf M. Festivals and the French Revolution / Transl. by A. Sheridan. Cambridge, Massachusetts; London: Harvard University Press, 1988; Jupp P. C. From dust to ashes: cremation and the British way of death. Houndmills, Basingstoke, Hampshire, UK; New York: Palgrave Macmillan, 2005. P. 19–45; Блэк М. Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии / Пер. с англ. В. А. Третьякова. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 37.

45

Laqueur T. W. The work of the dead. P. 93.

46

Всё о проводах в последний путь…: Справочник-энциклопедия / Сост. и ред. Александр Сазанов. СПб.: Издательство Александра Сазанова, 2012. С. 17.

47

Там же. С. 18–19.

48

Там же. С. 17–19.

49

Там же. С. 20–21. В конце XIX века валы и рвы вокруг кладбищ были ликвидированы и заменены коваными оградами или заборами.

50

Всё о проводах в последний путь… С. 20–21; Филиппова С. В. Кладбище как символическое пространство социальной стратификации // Журнал социологии и социальной антропологии. 2009. Т. 12. № 4. С. 81–82.

51

Всё о проводах в последний путь… С. 20–21.

52

Богаделки – жительницы богаделен, приютов для нищих, больных, оставшихся без средств к существованию. В богадельнях, располагавшихся на кладбищах, часто жили пожилые представители духовенства и их родственники и родственницы, которые участвовали в уходе за кладбищами.

53

Всё о проводах в последний путь… С. 20–21.

54

Всё о проводах в последний путь… С. 20–21.

55

Устав медицинской полиции // Свод законов Российской империи. СПб.: В типографии Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1857. Т. 13: Уставы о народном продовольствии, общественном призрении, и врачебные. С. 158–162. URL: https://runivers.ru/bookreader/book388226/#page/3/mode/1up (дата обращения: 09.03.2021).

56

Устав Врачебный изд. 1905 г. и по прод.[олжениям] 1912 и 1913 г. г., и узаконения по врачебно-санитарной части, дополненные постатейными разъяснениями Сената и правительственных установлений, правилами и инструкциями / Сост. Л. А. Колычев. Пг.: Издание юридического книжного магазина В. П. Анисимова, 1915. С. 272–281.

57

Всё о проводах в последний путь… С. 17–18.

58

Под абсолютной смертностью понимают общее число умерших за определенное время, под относительной – число умерших относительно общего числа жителей; как правило, показатель относительной смертности рассчитывается на 1000 жителей.

59

Мохов C. Рождение и смерть похоронной индустрии. С. 200.

60

Запись в дневнике М. Л. Казем-Бек 28 апреля 1892 года: Казем-Бек М. Л. Дневники. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2016. С. 165–166. Здесь и далее при цитировании дневников все даты даны в соответствии с источником, без унификации по новому стилю.

61

Мохов C. Рождение и смерть похоронной индустрии. С. 203.

62

Канализация г. Москвы, очистка, водостоки, бани и кладбища: [Краткая история и современное состояние с описанием экспонатов 5‐го отдела Музея] / Под ред. П. В. Сытина. М.: Московское коммунальное хозяйство, 1925. С. 71–72.

63

Там же. С. 73.

64

Мохов C. Рождение и смерть похоронной индустрии. С. 206.

65

Там же. С. 210.

66

ГАРФ. Ф. 579. Оп. 1. Д. 302. Л. 1.

67

Там же. Л. 2.

68

Там же. Л. 3.

69

Там же. Л. 2.

70

ГАРФ. Ф. 579. Оп. 1. Д. 302. Л. 3.

71

Там же. Л. 2.

72

Там же. Л. 3 об.

73

Там же. Л. 4.

74

Белякова Е. В. Церковный суд и проблемы церковной жизни. С. 537.

75

ГАРФ. Ф. 539. Оп. 1. Д. 443. Л. 10.

76

Там же. Л. 10–40.

77

Белякова Е. В. Церковный суд и проблемы церковной жизни. С. 537; ГАРФ. Ф. 539. Оп. 1. Д. 443. Л. 10–40.

78

Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковнослужителей: В 2 ч. Ч. 2. М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1993. С. 1293. Прим. 1068.

79

Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковнослужителей. Ч. 2. С. 1330. Прим. 1148.

80

Белякова Е. В. Церковный суд и проблемы церковной жизни. С. 538.

81

Смирнова Т. М. Советский режим и человеческий фактор на примере функционирования системы детских домов. 1917–1930‐е годы // The Soviet and Post-Soviet review. 2016. № 43 (1). P. 36–66; Кириллова Е. А. Советская жилищная политика в годы нэпа: квартирный вопрос и домовое самоуправление в Петрограде-Ленинграде // The Soviet and Post-Soviet review. 2016. № 43 (1). P. 5–35; Matsui Y. Housing partnerships, ZhAKTy, or Housing trusts? A study of Moscow’s housing management system, 1917–1937 // Acta Slavica Iaponica. 2009. Vol. 26. P. 109–139; Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30‐е годы: город / Пер. с англ. Л. Ю. Пантина. М.: РОССПЭН: Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. С. 64–67.