Несколько коротких историй

– Но ведь вы же поправитесь! А к весеннему празднику всегда хочется сделать подарки своим любимым дочкам, сестрам или подругам. Да и себя обязательно нужно порадовать! А что может быть приятнее для каждой женщины, чем хорошие импортные духи?

И продолжая щебетать на все стороны, мигом скинула с плеча пухлую сумку. Ловким коробейником вынула из нее несколько заманчивых флаконов и стояла, безмятежно улыбаясь и как будто зная наверняка, чем закончится эта реприза. Девушка несомненно работала по призванию. Сначала в недоверчивой тишине осторожно скрипнула металлическая сетка чьей-то кровати. Потом другая – жалобнее и громче… Кто-то, тихонько кряхтя, тяжело повернулся на бок, чтобы получше разглядеть. Оживились унылые бледные лица, зашаркали по полу тапочки… Прижимая руку к шву на животе, нерешительно подошла поближе Людмила. Ее оперировали неделю назад, она уже понемногу вставала и теперь ждала, когда переведут в другой корпус на облучение.

– Девушка… А как эти духи называются?

И вдруг – чудо! – все восемь женщин разом оживились, приподнялись на подушках, потянули к флакончикам руки, исколотые в сгибе локтя.

– А сколько они стоят?

– И мне тоже покажите!

– И еще туалетную воду, вот эту – розовую!

– Сейчас, сейчас! Не спешите – я ко всем подойду! Что Вам показать? Эти?

– Дорого, наверно? Семьсот…

– Как приятно пахнут! Я своей Свете обязательно возьму!

– Девчата, кто может тысячу одолжить? Мои послезавтра приедут.

– И мне для невестки надо. А самой так понравились – впору себе оставить, ха-ха…

– Скажите, чье это производство?

Ах, Франция! Любая женщина при этом слове непроизвольно чуть выпрямляет спину и на мгновение мечтательно светлеет лицом… Медсестра, заглянувшая проверить капельницу, понимающе и одобрительно улыбнулась – видимо, эта волшебная сценка повторялась в каждой палате отделения. Потом удивительная девушка ушла, сложив оставшиеся флаконы в свою санта-клаусную сумку, еще раз поздравив с наступающим весенним праздником и пожелав всем скорейшего выздоровления. А женщины в палате, сразу примолкнув, еще долго лежали в хрупкой тишине, нежно разглядывая коробочки и флаконы… Бережно приоткрывали колпачки и с наслаждением вдыхали незатейливые ароматы, сейчас казавшиеся восхитительными. Непостижимым образом залетевшие сюда из их прежней, невозвратимой жизни. Легкий, неуловимый шлейф промелькнувшей обманчивой надежды… А за больничными окнами голубело небо, уже набирающее звонкий весенний цвет. Таяли последние дни февраля… Совсем скоро на солнечной стороне начнется веселая песенка капели – март… март… март!

"Но ведь вы же поправитесь! "

Модные тенденции

Снизу раздалось мультяшное "тяв!", и мы с мамой от неожиданности ойкнули.  Из-под розового банта доверчиво и любопытно глядели блестящие пуговичные глазки. Крошечный йоркширский терьер нетерпеливо пританцовывал у наших ног, переливался шелковой шерсткой и задорно вилял хвостиком, приглашая поиграть. Пожилая хозяйка, отставшая на всю длину поводка, явно не могла составить ему компанию.

– Какие приятные стали собачки! – заметила мама, когда мы пошли дальше по аллее, – а помнишь, были эти страшные, белесые, очень похожие на поросят, но с пастью от уха до уха?

 Конечно, помню! Эти монстры появились в "лихие девяностые", когда граждане защищались от жизни, кто как может: забаррикадировались металлическими дверями и решетками на окнах, завели бультерьеров и хрипловато запели вслед за группой "Любэ" – "Комбат, батяня…" Мужчины побрились наголо и стали ходить враскачку, изображая полу-бандитскую крутизну.

А женщины подложили в одежду мужские плечики и запахнулись в длинные юбки, подсознательно стараясь изолироваться от окружающего мира. И в помине не было элегантности моды, например, подобной началу 60-х годов. Сдержанная эротика облегающих платьев, манящая женственность до кончиков туфель-лодочек. А тогда, в 90-е годы предпочитали добыть массивную кожаную куртку… И собачьи челюсти тогда казались всем неплохой защитой. Потом народ массово огнестрельно вооружился, и зловещие бультерьеры исчезли за ненадобностью.

 Некоторое время в собачьей среде наблюдалась полнейшая эклектика: еще доживали свой век неторопливые колли в богатых шубах, бывшие в поздне-советские времена символом благосостояния, как добытая всеми правдами-неправдами болгарская дубленка или песцовая шапка. Меланхолически прогуливались длинноногие и весьма надменные доги, также возвышавшие своих хозяев над прочими и словно помнящие лучшие времена…

Когда эти доги еще были неуклюжими щенками, народ расслабленно пел – "А я еду за туманом…" и "А я лягу-прилягу…" Мужчины носили приталенные рубашки в цветочек и длинные волосы, а легкомысленные девушки, провоцируя их – короткие юбки и туфли-платформы. Но это была не соблазнительная сексуальность, а безвкусный вызов подростков, по сути, не спешащих взрослеть. Когда открыто настолько выше коленок и с дурацкой обувью, про женственность можно забыть даже при красивых ногах. А старшее поколение в те годы было озабочено совсем другим и непременно записано в какую-нибудь очередь – за стенкой, холодильником, продуктовым набором или толстым журналом.

Теперь же, в 90 годы, непрактичных собак застойной эпохи заметно потеснили усатые ризеншнауцеры, суровые ротвейлеры и даже "баскервильские" мастифы. Только дружелюбные кудрявые фокстерьеры и забавные пудели радовали женский взгляд.

Потом появились символы нефтяной стабильности – собаки экзотические и затратные: утонченные афганские борзые, уютные медвежата чау-чау, невозмутимые ньюфаундленды, бархатно-задрапированные мастино, очаровательные волнистые кокер-спаниели, виляющие хвостиком со скоростью 25-го кадра, и сопящие пекинесы, метущие асфальт роскошным мехом и глядящие на мир с вековой печалью. Конечно, их место на шелковых подушках во дворцах китайских императоров, а не в пыли под ногами прохожих… Может быть поэтому их теперь не встретишь.

А когда экономический кризис заставил пересмотреть семейные бюджеты, крупногабаритные собаки стали исчезать. Чаще замелькали упругие таксы и дрожащие пинчеры, а новая повальная мода – живые игрушки йорки – казалось, затмила всех! Но нет предела совершенству и фантазии, появилось еще одно увлечение – шпицы, необычайной пушистости рыжие, кремовые и даже белые шарики. Что и говорить – эпоха гламура до кончика хвоста!

 А может, это примета очередных перемен, общей нарастающей агрессивности, когда хочется прижать к груди милую пушистую собачку и на время забыться в ее ласковой и безоговорочной любви…

С весны 2013г. мне уже несколько раз встречались бойцовые собаки. К чему бы это явление?

А сейчас, в 2021 году, когда я перечитываю этот очерк, мне остается только сожалеть, что не могу ничем его продолжить. Единственное наблюдение – собак на улицах стало несравнимо меньше, и в основном мелкие, без явных тенденций. Вероятно, все, стоящие внимания, живут в загородных домах, и в городе их просто не встретишь.

Сопричастность памяти

Несколько лет назад, в поисках работы, я зашла в одну московскую организацию. Начальник отдела кадров довольно скептически начал разглядывать мой паспорт и вдруг посветлел лицом: "Так Вы из Электростали? Я ведь тоже там родился и жил в юности. А Вы знаете, как раньше город назывался?" – "Конечно, знаю – станция Затишье, мне мама рассказывала."

Тут начальник совершенно умилился, расцвел улыбкой и, взявшись за телефон, стал звонить главбуху. К сожалению, на месте ее не оказалось, он позвонил еще по двум или трем номерам, но безрезультатно. Тогда начальник велел мне подождать в предбаннике, а сам надел пальто (дело было в начале декабря) и через переулок и еще почти квартал (!) пошел в основной корпус разыскивать главбуха.

А я сидела и думала – вот чудеса! Кто я ему, чтобы так расчувствоваться? Совершенно чужой человек. Мы никогда не встречались, да и не могли – судя по возрасту, когда он уехал из Электростали, я еще не родилась, а в три года меня уже оттуда увезли, о чем я ему сказала. Но я знала о станции Затишье – о его милой родине! Я неожиданно оказалась для него СВОЕЙ.

И сейчас, почему-то вспомнив тот эпизод, не перестаю удивляться – чем так важна эта общность памяти? Что в ней необыкновенного, даже сакрального, если хотите? Священность памяти о предках – как сохранение и утверждения себя, своего пребывания в мире, вместе со своим родом и своей землей? (О земле разговор особый!) Если мы храним память, значит и нас кто-то вспомнит, и мы не бесследно канем… Мы тоже БЫЛИ.

Выходит, что любовь к своим, всему родственному – просто страх одиночества, забвения и смерти, в конце концов? Хотя для верующих это вообще не должно бы иметь значения, их вечное Отечество – Царство Небесное (вне зависимости от религии, по сути). А здесь, на земле мы тешимся иллюзией, что дороги своим родным. И что Родине мы зачем-то необходимы, и она нас тоже любит… И думать иначе – предательство. Это как наивная уверенность в любви: "Я его или ее так люблю – не могут же они поступить со мной подло!"

И если со своими более-менее понятно, то чем так пугают чужие? Потому что мы их не понимаем, а вдруг они что-то против нас замышляют? Или, возможно,

насмехаются над нами на своем непонятном языке? И святыни у них не такие как у нас, а это, конечно, неправильно. И в памяти народа сохраняется что-то неведомое нам. Так неужели любовь к своим – это просто неизбывное отторжение чужих? Перевертыш в кривом зеркале подсознания… Возможно, люди со знанием нескольких языков, легче и спокойнее воспринимают других и изменения вообще? А чем необразованней народ, тем сильнее он отторгает новое и других людей, в частности. Зато гораздо патриотичнее, наверное…

Художник и Христина

Художник Худокормов, вроде хаотично, но хитроумно хороводил хризантемами в хрустале вокруг худенькой, как хворостинка, Христины…

"А худющая… вон хребет-то! Зато я храню хладнокровие. Может, в хитон ее, в хламиду какую? Но не хилая, не хлипкая, и холмики хорошенькие…Не зря хвалил Хазарцев: если ее холить – хороша! Хуже, если хомячка или хрюшка, как холодец. Хотя у той хохотушки такие "хурджины", ха-ха! – художник хмыкнул – Но зато характерец… А уж храпела! С такой хавроньей – только от хандры… и хвастать нечем."

– Холоднёхонько! – хныкнула Христина – А хворать не хочется…

– Да, холодновато… Ну, хорошо, хватит. Хватай там халат! И хозяйничай – вон херес, хала в хлебнице, халва. Или хамсы? – Худокормов, хищно хмурясь, все хлопотал за холстом…

Христина, уже в хлопчатом халате и хлопанцах, храбро хлебнула хересу и хрумкала хрустящую халу с халвой.

"Хоть он из худородных, а не хамеет, даже хлебосольный. Мне и хлебушек хорошо, а тут – халва! А уж хожено-перехожено по художникам… – Христина хихикнула, хмелея – И не хапает, как тот хрипатый, вот хорек-то! Или хлюст хромой, которого я хрястнула. Или хохмач, что хвостом ходит. А этот не хорохорится. К такому хахалю я бы хаживала…"

А художник все хлестко химичил что-то на холсте… "Как хрусталь без нее холодеет и хамелеонничает! Сразу в хром-кобальт… Да, хорошее тут хитросплетение с хризантемами! И хрупкость у нее художественная, даже хореографическая."

"Не хоромы тут, но и не хибарка… И без хлама. Значит, он не холостяк, хотя… Ходики у него хорошие – с херувимами. Такие херувимчики были в храме в Хамовниках, где я в хоре тогда… Эхе-хе… Нет, Хранителя не хулю, но и себя что ж хаять? После хозяйской-то хитрости. Хваткий был хрыч, тут уж хочешь – не хочешь… Как в хлеву хрюкал. Хоть бы холера его! Или хлыстом по харе – до хрипа! Ох, хватит, хватит, а то хуже… Да, и ходатайствовать некому… и хоронить. Вот хороший хлопчик Харитоша, да хворый, худосочный. Такому из холопов ходу нет…"

"Химеры ходульные, конечно, у того хваленого хироманта. Хотя, если хронологически… Но я и что-то христианское? Правда, характерно, что она Христина, значит – Христова… худышка эта. А если без ханжества? Она не хабалка и холопства нет, не христарадничает. Хохлится вот, хлюпает… холодно ей что ль? Или от хереса… А мне уже и хомут на холку хочется? Вот хохоту было бы!"

"Да, он холостяк… но хренушки мне. Ведь хозяюшкой всяк хотел бы хвалиться, это не хухры-мухры… А халатик хорош! Так бы и ходила…"

Занималась заря

Занялась, заалела над землей заря-зорюшка, золотя зеркальную заводь, заречные заросли и зеленя… Звонко заливались зяблики и зорянки, и уже звонили к заутрене. Зарумянилось Загорье, зазвучало… Закукарекало, зачирикало под застрехами… Заскрипело, замычало, зажурчало и закудахтало…

* * *

Заспанный Захар Зозулин заворочался в своем запечье, зычно зевнул и заскреб зачесавшийся загорбок. Звякнули чем-то в закуте, заблеяли… Залаяла Злючка у забора. Зот заругался затейливо, и она заскулила… Вот здоровкается Зот с кем-то, захохотал зычно… А за застиранной занавеской захныкал Зинкин золотушный заморыш.

"Знобко чтой-то! И зуб заныл…"– Захар злобно зыркнул на заполошную Зинаиду, загремевшую заслонкой.

– Зинка, запарь-ка зверобою!

"Забери тебя зараза! Как зенки зальет зельем, завалится – так заутро завсегда закидывается. Ишь запух-то, заплыл… зверюга! При Зосимовне-зануде он так не закладывал. Она зазудит да запилит – не забалуешь!"

Зинаида закивала ему, а сама забежала за занавеску – "Ой, заплакал, мой зайка, заголодал!.." – и загулила, засююкала… Затихло.

* * *

Зело завидовала Зинаида своей золовке – заводной, здоровой, загорелой, с задорными завитками на затылке.

"Все она за забор к Закудыкиным засматривает да зубоскалит – завлекает, значит. Только зряшная затея! Закудыкин-то на золовку заглядывается, а в зятья к ним – заартачился. Знает, Зозулины все – забавники и захребетники, зараз его запрягут. Если залетный кто… Замуж золовке засвербило, а золу загрести не заставишь! Запачкается, мол… Тоже мне золото! Не злопыхательствую, но на закате ее не зазовешь – а засветло все зевает… Заголить бы, да задать этой забавнице!

А сама Зинаида с зари до зари – замороченная, в затрапезном, как заморашка захудалая… Злополучное ее замужество, и Зот уж не замечает – хоть зашибись! А затемно, знамо, ему занадоблюсь, замотает всю…Ох, закваску не забыть на завтра завести!"

Зинаида заварила не загнетке Захару зверобой и теперь замешивала затируху. «Замутило что-то… Не затяжелила ль заново? Ох, Заступница! Знать, зимой… заодно с Зорькой. Аль к Заговению?»

– Зинка! Заснула что ль? Забодай тебя!

Захар заглотнул зверобою, забулькал. Уф-ф, задохся…Засопел, забормотал… Закрылся с заплешиной заскорузлым, заплатанным зипуном и захрапел звучно…

Над землей занялась заря.

Матильда и моряк

Мизансцена с мысленными монологами – в мажорном мае, у маслянисто мерцающего моря. Магнолии и мимозы, миндаль и мороженое. Муслиновые "маркизы" в мансардах. Мадера и марципаны, мандолины и мелодекламация…

Молодцеватые моряки и местные модницы в маркизете, и матроны с моськами. Мечтательные мадемуазели при маменьках и манкие, как майский мед, милашки. И маневрирующие между ними месье с моноклями, мурлычущие модные мотивчики.

Миниатюрная миловидная модистка, в муаровой мантильке и митенках, медлила и маняще молчала… Молодой моряк, может – мичман, мальчишески млел и мялся…

"Этот малодушный мореплаватель мнительнее, чем монашка. Даже мой мизинец мужественнее!"

"А марсельские мамзели все ж мармеладнее… И много милостивей!"

Меланхолически они мерили мощеную мостовую – мимо мэрии, магазинов, музея майолики и мозаики. Миновали музыкальную мастерскую и меблерашки мадам Мишель…

"Уже милю мотаемся… Малахольный мазохист! Он муторней многодетного маклера! Или мнит меня мезальянсом?"

"А ведь мудрует маленькая максималистка… Может, она меркантильна?"

– Мадемуазель Матильда! Молю, не мучьте меня миражами… – мямлил моряк.

"Вот милая метода – так мяться! Ведь не мальчишка, не молокосос…" И молвила мелодично:

– Минутку, месье! Но можно ли мучить мучителя?

– Мадемуазель Матильда, я тут мало не месяц маюсь! Маятником все мгновения меряю – миллион мгновений моих мытарств! Не маман ли мешает?

– Ах, месье, не морочьте меня! Что маман? Это мужчины – мастера марьяжных мистификаций. Мчитесь мухами на мед, а мы-то…

"Марьяжных? Момент… Медовый месяц и… мелюзга мал-мала меньше? Да еще матильдова мамаша? Мрак!"

"Ишь, морщится, как от микстуры! Маневрирует ведь мошенник, мечтает на мякине…

– Матильда, я – моряк, а море для молодого мужчины, как мощный магнит!

"Вроде мурлычет мюзикхольный мотивчик, мерзавец? Да, мужем мне может быть лишь мастеровой… Тот малообщительный мельник или медноволосый мебельщик."

– Вот и магнитьтесь морем, милейший! А я не марионетка, мной манипулировать и не мечтайте!

"Маскарад! Махровая мелодрама…" – мрачная мысль молнией мелькнула в мозгу моряка:

– Вы манерная моралистка!

– Что?! Макиавелли! Мерси за мадригал!

– И местечковая мадам Ментенон!

– Мизерабль! – не моргнув, мяукнула модистка.

– Малеванный манекен! – мстительно метнул моряк.

– Монстр, мазурик, мужлан! – мельтешила Матильда.

– Мелочная медуза! – мычал моряк.

– Мерзкий моллюск!

– Мегера!

– Мра…

И мистика! Уже мелко моросило над морем… И в млечном мареве у мола, медленно меркли Матильда, моряк и майские мимолетные мечты…

Откровенности

Я совсем недавно в Фейсбуке, но кажется, затонула безвозвратно и без всякого желания вынырнуть. Не знаю, как здесь было раньше, но в эти дни меня взволновал уровень искренней открытости, даже исповедальности. Чем-то схожий с безоглядной больничной откровенностью, особенно в тяжелых отделениях, где все рАвно "под Богом ходят". Когда дает трещину скорлупка обычной сдержанности и невольно вырывается – люди, запомните меня такой! Пишу в женском роде, поскольку в основном публичная задушевность свойственна нашей сестре. Сейчас уже и близко нет сетевого хохмачества – "Ося и Киса были тут". Скорей обнаженный драматизм, вплоть до цветаевской трагичности – "еще меня любите за то, что я умру". Просто за одно это… Вы же не будете придираться и укорять, что от меня толком ничего не осталось? Ведь вы не забудете, вспомните, что я была на свете? Да, неудачливая по судьбе, непутевая в своей безропотности – но живая, зачем-то созданная душа. И даже нечто рифмовала, мало кому нужное. Но другой такой на земле вовеки не будет. Неужели совсем напрасное творение? Сколько сегодня подобных вздохов в Небеса… Сколько отчаянных молений о высшем милосердии – "Спаси и сохрани!" И вдруг взыграет ирония, представишь, как отодвинется тучка и строгий глас спросит с высоты: "А зачем собственно тебя спасать? Чем ты порадуешь мир, какую принесешь пользу?" И смущенно почешешь репу, и пойдешь… пылесосить что ли… а может, чайку заварить. Но потом украдкой включишь ноут и опять занырнешь в ФБ. И очумело, до одури будешь бродить со страницы на страницу, с непонятной надеждой приникая к чужим разговорам и умиляясь чьим-то дружбам, сочувствуя и мысленно споря, восхищаясь талантом, и цепенея от общей растерянности, страхов и ожиданий худшего… Но вроде не одна на свете. И размышляешь, размышляешь…

Например, о яйце – как зеркале нашей действительности. Нет, я не о христианском символе, когда Мария-Магдалина принесла кому-то из властителей яйцо в качестве загадки – что оно олицетворяет? Вечную жизнь… До таких метафизических высот мне не подняться, поэтому размышляю о будничном, житейском. Пока дома от упаковки яиц осталось хотя бы три штуки, жизнь в карантине почти не отличается от прежней. Молоко, муку и сахар я обычно заказываю целыми упаковками, как раз для непредвиденных случаев, чтобы испечь хлеб. Но яиц много не запасешь. И когда они закончатся, придется перейти на новый, вернее старинный способ существования. Включить дремлющий ген выживания наших предков. И явственно почуять носом горьковатый дымок костра, непривычно ощутить в руке тяжелый камень для растирания зерен, и жесткую первобытную лепешку на зубах. Хорошо еще, что у нас в отличие от доисторических времен, есть дрожжи – хоть зубы уцелеют. И все-таки куражно представляешь себя немного Робинзоном (счастье, что не Эдмоном Дантесом!)

Вот такое оно, яйцо – замкнутый внутри загадочный мирок, в котором несомненно есть мистическое начало. Недаром при помощи яйца знахари проверяют человека на сглаз, и вроде, им же его снимают. Оно пугающе хрупкое, и дарящее будущую жизнь. Безропотно катящееся – куда толкнут, и непредсказуемо капризное в своей траектории. Не рукотворная капсула или батискаф, но изначально совершенная вещь в себе. Почти самодостаточность планеты… И путеводный идеал для всех, тоскливо сидящих в самоизоляции. Ах, если б добавить еще немного тепла! Но большинству его хватает лишь на внутренний обогрев, семейный человек обособился среди родных. И сейчас к ним лучше не соваться, чтобы не тюкнуться нечаянно лбом в скорлупу здорового эгоизма, которая покрепче любого кальция. Но очень хочется верить, что разбив однажды эту скорлупу, в после-вирусную жизнь выпорхнут не узники птицефабрик, а крылатые лебедята.))

Или такое… Вдруг вспомнилась когда-то крылатая фраза "положение хуже губернаторского", и по одной версии, означает она следующее. Перед тем, как случить кобылу с племенным жеребцом, коне-заводчики сначала выпускали к ней жеребца попроще, который должен был возбудить ее чувства. А когда видели, что дама готова уступить, выпускали жеребца-производителя, не растратившего силы на ухаживания. Так вот первый невезучий бедолага и назывался "губернатором." Это я к чему? К тому, что человек присвоил себе роль вершителя судеб животных. Много веков, по своим потребностям и просто прихотям, он решал – кому и где жить, а кому – сразу под нож. Кому-то позволял любить, а кому-то категорически нет, или заставлял размножаться в принудпорядке. А то и начисто лишал личной жизни или отбирал у матерей детенышей ради еды и нежной шкурки. А сколько натерпелись лошади, особенно в войны, до которых так охоч "венец творенья". А в мирное время человек любит поразвлечься творчеством. Например, создать породу несчастных коротконогих бассет-хаундов, кто даже интимный процесс не может совершить без помощи человека. Или абсолютно голых кошек-сфинксов, на которых без слез не взглянешь.

И пришел на Землю ковид… Скажете – абсурд, никакой связи? Минутку. Насчет абсурда – о, да! Начиная с того, в каком фантике преподнесли нам эту конфетку. Через летучую мышь, которая вовсе не мышь. Поражает избирательность вируса – она капризней рулетки в казино. Уму непостижимо, как при одной и той же заразе одни люди вообще не догадываются, что переболели, а других не могут спасти даже в больнице. Курильщики, которых всю жизнь стращают быстрой смертью от никотина, заражаются и болеют намного реже других. Видимо, благодаря тому же никотину, который расширяет капилляры и уменьшает риск тромбоза – а это чуть ли не главная опасность при ковиде. Всегда хлопотали об укреплении иммунитета, а сейчас оказалось, что вирус настолько мощно активизирует иммунитет, что возникает "цитокиновый шторм", способный убить человека. Когда организм уничтожает собственные защитные клетки, приняв их за врагов. Происходит сильнейшее нейро-воспаление, сходное с энцефалитом, а белок, в который внедряется вирус, находится в основном в кишечнике. И наверняка, есть еще удивительные особенности воздействия вируса, о которых я не знаю.

Но возвращаюсь к главной мысли. Недавно прочитала, что ковид способен нарушить репродуктивные функции и мужчин, и женщин. Представляете? Вот так, дешево и сердито, без ядерной войны, голода и природных катаклизмов Земля может избавиться от наглого человечества. И неважно, рукотворно создан вирус или спущен прямиком из Космоса, результат один… Говорят, что нынешние дети сильно отличаются от нас, из прошлого века. Возможно, потому, что наверху КТО-ТО вспомнил, что давненько не занимался селекцией этих двуногих. А мы, внизу, вспомним бассет-хаундов…