Ночная прогулка

– Я не выполнил одно обещание. Умершему другу обещал.

– Нехорошо. Как его звали?

– Гриша.

– Вот он сейчас смотрит на нас. Ну, оттуда. – Лизин пальчик устремился в небо. – Со звезд. И что интересно о Вас думает?

– Я забыл.

– Я тоже часто забываю. Забываю прибирать комнату после игр. Или почистить зубы перед сном. А однажды учудила – забыла пописать и описалась в кроватки. Ох, как мне было стыдно.

Лиза прикоснулась холодными пальчиками к руке Виктора, а потом сжала его указательный палец.

– Не волнуйтесь вы так. Какое вы дали обещание?

– Я обещал другу завести собаку.

– Так это проще простого!

Удивительная девочка, подумал Виктор и захотел прижаться к ней, обнять, но сдержал эмоциональный порыв, чтобы не подорвать доверия посланного со звезд маленького ангела с чистой душой.

– Я предлагаю следующее: завтра мы должны снова встретиться и купить щенка на рынке. Только после сна. Мне надо спать, чтобы вырасти большой и здоровой.

– А сейчас что будем делать?

– Маму ждать, что же ещё?

– Я замерз.

– Я тоже, если честно.

– Хочу предложить тебе теплое одеяло и кружку горячего чаю. Или какао.

– Какао – это вкуснятина. Ммм!

– Согласна?

– А далеко идти?

– Минут пятнадцать.

– А если мама придет?

– Если мама придет… Мы ждали ее целую ночь. Неужели она не подождет часок–другой нас?

– Но она испугается. Заплачет. А я не хочу, чтобы мамочка плакала.

– Если мы останемся здесь, мы замерзнем и заболеем.

– О! Мама не любит, когда болею я. Вся на нервах. Кричит.

– Тем более. Я обещаю тебе, что мы ненадолго. Погреемся – и обратно.

– Ты плохо выполняешь обещания, помнишь?

– Я исправлюсь.

– Выпью одну, нет, две кружки горячего какао – и сразу обратно.

Лиза оценила скромные владения Виктора. Тесная однокомнатная квартира на третьем этаже построенного в прошлом веке панельного дома, была отремонтирована и обустроена под строгим контролем и непосредственным участием бывшей женой Виктора.

«Гармонично и просто, без лишних деталей и хлама» – любила говорить Евгения и часто корила мужа за нежелание избавляться от ненужного.

Чтобы скрыть обшарпанный скрипучий паркет, Евгения уговорила мужа расстелить линолеум, стены оклеили однотонными, сдержанность в отделке разбавили мебелью и цветными занавесками на окнах, потолок побелили и повесили причудливые люстры.

И все получилось, по мнению Виктора, идеально. Особенно когда молодожены стали обставлять гнездышко техникой, мебелью и прочей домашней утварью.

В тесном коридоре нашлось место для миниатюрной открытой вешалки для одежды, подставки для обуви, настенного квадратного зеркала, обрамленного позолоченной рамкой и обитого тканью в викторианском стиле пуфика.

В комнате выделялся украшенный желтыми подушками пепельно-серый угловой диван с деревянными ножками. Над диваном, по центру, нарисованный карандашом портрет Евгении. Напротив – белая гостиная стенка с множеством ящиков и шкафов для хранения верхней одежды. Единственный свободный угол у окна занимало кресло, рядом – высокий торшер с белым абажуром и журнальный столик. В центре комнаты – прямоугольный белый ковер.

– Вы живете один? – спросила Лиза, когда помыла руки и уселась на кресло, спрятав босые ноги в тапочки не по размеру.

Дома было тепло и уютно.

– Сейчас, да, – ответил Виктор, готовя шоколадный напиток на кухне.

– А кто эта красивая тетя?

– Ты говоришь про портрет?

– Ага.

– Моя жена.

– Как её зовут?

– Евгения.

– Как мальчиков. Она красивая. Очень. Такие длинные волосы. А кого они цвета?

– Цвета солнца.

– Ого. Где она?

– Э…

– Умерла? Только не говорите, что она умерла! Ненавижу смерть!

– Нет, Лиза, она не умерла. Дай ей Бог здоровья.

– А у меня папа умер. Вот. Я правда, его ни разу не видела. Поэтому и не скучаю, как по маме. Но решила: что смерть буду ненавидеть. Надо же какая бяка эта смерть, взяла и забрала моего папу. Так ведь нечестно. Я играла бы с ним. Честно скажу: любила. А она забрала его. Эгоистка. Так меня мама часто называет. – Молчание. И вопрос. – Тогда почему ваша жена не здесь? Уехала и скоро вернется? Я угадала?

– Все очень сложно. Не просто объяснить.

– Вы попытайтесь, а то я совсем запуталась. И я не из глупых.

Виктор вышел из кухни, держа в руках две кружки с горячим шоколадным напитком, и поставил их на журнальный столик.

– Что будешь кушать? Что любишь?

– А конфеты у вас есть?

– Сейчас принесу.

Набив рот шоколадными конфетами «Ромашка», Лиза с шумом отхлебывала какао:

– Так где ваша жена?

– Уехала в другой город. Живет с другим дядей. Она рада переезду.

– А с вами ей было невесело?

– Наверное, нет, раз ушла.

– Вы любите её?

– Да, – без раздумий ответил Виктор, несмотря на два года прожитых в разводе.

– А она – не любила, да–да. Я знаю. Поэтому у вас такие грустные глаза.

– Откуда ты все знаешь, маленькая леди?

– Как откуда? Вы знаете, сколько мне лет?

– Пять.

– Ну уж пять, тоже мне нашли малышку. Мне уже почти шесть! – гордо объявила Елизавета. – Исполнится двадцать третьего августа. Запомните эту дату. Я буду ждать подарка от друга.

– Я запомнил.

– Большого подарка. Я люблю большие подарки. А вы любите?

– Каждый любит подарки.

– Когда у вас день рождение?

– День рождение…

– Когда? Я хочу знать, чтобы и вам чего-нибудь подарить.

– А если скажу – сегодня, ты поверишь?

– Нет.

– Это правда.

– У вас сегодня день рождения? – Ее глаза изумились и смешно округлились.

– Да.

– В день рождение без гостей, подарков и праздничного торта? Что это за такое день рождения, ничегошеньки не понимаю? Вы взрослые такие странные.

– И так бывает, Лиза. Особенно, когда начинаешь работать.

– Не надо мне про работу! Не хочу слышать! Моя мама целыми днями работает, круглые сутки.

Лиза поднялась с кресла и посмотрела прямо в глаза Виктора.

– Завтра вы встанете пораньше, чтобы купить щенка. Это первое. Хорошо?

– Хорошо.

– Потом приготовите чего-нибудь вкусненького. Купите торт. Это второе. А третье – позовете гостей для празднования вашего рождения. И меня тоже. И мою маму пригласите.

– Хорошо.

– Классно я придумала?

– Классно.

– А сейчас я буду петь песню.

И Лиза спела. А потом начала дергать Виктора за уши. Она кричала и смеялись.

Это было лучшее день рождение за последние годы.

Что–то внутри Виктора ожило.

Это его оледенелое сердце вновь забилось.

***

После шумного ужина с криками, воплями, смехом – не обошлось и без приключений, Кирюша умудрился порезать палец под дикий гогот Арсения – наступило затишье, мальчики пошли смотреть очередное нелепое ток–шоу по телевизору и заснули.

– Ох, лучше бы вы не спали, сорванцы, – шептала Анастасия, – вас ночью не уложить.

Она поцеловала детей, заботливо укрыв легкой простыней.

После прибралась на кухне, взглянула на часы.

18:30.

Опаздывает «верный» муж, подумала она и включила ноутбук, чтобы посмотреть время начала репетиции творческого коллектива «Куролесица». Пьеса называлась – «Мой мальчик». Настя написала её год назад.

Закончив с красным дипломом Высший Театральный Институт имени Свердлова, Анастасия устроилась в городской Дворец Культуры руководителем театрального юношеского коллектива «Лето белого коня». Временное название Анастасия позаимствовала из классического рассказа о свободе юности американского писателя армянского происхождения Уильяма Сарояна, но после успеха первой пьесы, которую она сочинила за две недели на седьмом месяце беременности, взяв за основу этот именитый рассказ, больше не было сомнения в названии коллектива.

В этом году коллективу «Лето белого коня» исполнилось бы десять лет.

Годы бурлящего карнавала жизни.

Казалось, еще вчера она просила у администрации города дополнительных денег на костюмы, декорации для второй пьесы «Ведьмы», которая провалилась особенно шумно после первого успеха. Один из местных критиков, Шаляпин Эдуард Хакиевич, назвал пьесу – «никчемной пустышкой, не смешной и не страшной». Но неудача не сломила, а как показала история, еще больше закалила Анастасию, ее стальной характер. Анастасия любила повторять, неудача с «Ведьмой» помогла ей отделить хорошее от посредственного.

Искала спонсоров, не жалея сил, а порой и забывая о собственной семье, чтобы свозить коллектив на Всероссийский Большой Детский фестиваль, проходивший в северной столице, где они произвели заслуженный фурор с пьесой «Опавшие листья», повествующей о больных СПИДом детях.

Просиживала ночи напролет за версткой собственных пьес для будущих спектаклей, которые по истечению времени приносили заслуженные награды, а для неё – творческое удовлетворение.

Заставляла мальчиков и девочек полностью отдаваться на сцене, приглашая именитых актеров из Екатеринбурга для уроков актерского мастерства. И не зря. Её сплоченный коллектив на всевозможных фестивалях трижды получал «Диплом лауреата 1 степени за лучший актерский ансамбль», не говоря уже о дюжине личных достижений маленьких, но самых искренних и настоящих.

Она организовывала поездки на природу, в турпоходы, на спортивные мероприятия, на самые значимые, по ее мнению, спектакли, которые создали именитые коллективы в стране. И неважно, если спектакль прокатывали в Москве, Анастасия умела находить деньги, причем, не прибегая к родительской финансовой помощи, которую вряд ли получила бы, многие дети были не из благополучных семей, убегали в театр, чтобы забыть о повседневных тяготах и сложностях.

Жила театром. Грезила театром.

Всё в прошлом.

Сейчас она занималась написанием пьес.

Анастасия посвящала сочинительству не более двух–трех часов в день, когда она оставалось совершенно одна, и не было никаких домашних дел. Не все пьесы получались (она откладывала их в ящик стола, чтобы доработать, переписать), многие отклоняли, и лишь некоторые самородки удавалось протолкнуть на сцену.

Те пьесы, которые у неё покупали, она ставила условия при подписании контрактов, что будет приходить на репетиции и контролировать творческий процесс. В основном, режиссеры были благодарны за сотрудничество, но были и те, кто выгонял со сцены или закатывал скандалы. Обычно если Анастасия находила контакт с режиссером спектакля, все получалось лучше, чем просто хорошо. Волшебно. А когда «волшебно», считала Настя, тогда у пьесы впереди много сезонов.

Звонок в дверь. Муж пришел.

18:55.

Мальчишки зашевелились, сейчас проснуться и начнут проситься на улицу, а мы останемся одни. Замолчим, как немые. И я буду задыхаться. Перестану быть собой. Стану рыбой, выброшенной на берег разбитой вдребезги семейной жизни. Что мне делать? Как вернуться в прежнее русло? Как начать жить, плыть, дышать, любить и быть любимой?

– Ты сегодня поздно, – начала диалог Анастасия, поставив перед мужем тарелку жаркого с говядиной. – соус добавить?

– Конечно, – ответил муж и в задумчивости уставился на блюдо. – Работы много.

– Понятно. Чего смотришь? Ешь.

– Ем. Как твоя пьеса?

– Спасибо, что спросил. Чай, кофе?

– Кофе.

– Из вон рук плохо. – Анастасия налила кофе и отрезала кусочек его любимого черничного пирога, приготовленного по рецепту бабушки Таси. Выставила на стол. Села напротив мужа. – Тема неподъемная и провокационная. Не знаю, как подступиться.

– У тебя получится.

Он ел медленно, все тщательно пережевывал. Часто втягивал воздух между щелкой передней зубов, издавая противные свистящие звуки. Убирал частички застревающей пищи. Это раздражало Анастасию. Но она молчала.

– У меня такой уверенности нет, – сказала Настя.

– Всегда так.

– В смысле?

– Когда ты только начинаешь писать новую вещь. Пьесу. Ты дико сомневаешься.

– Я всегда сомневаюсь. От первого слова до последней точки.

– Может быть. Может быть. Позвони брату. Как тебе такая идея?

– Шаблонная.

Анастасия пожалела, что села за стол. Сегодня он раздражал ее больше, чем обычно. При виде его она начинала представлять то, как все это случилось на корпоративе, его, ее, проститутку, раздвинувшую ноги. И возможно сегодня она раздвинула свои худые без варикозных вен ноги. Они же все еще работают в одном отделе.

Как просто. Пойдем, развлечемся в уборной? Хорошая идея. Нешаблонная. Самое главное в тему, потому что моя жена после тридцати и двух беременностей уже не такая сексуальная и желанная.

– Уже звонила, – ответила Анастасия.

– Не ответил?

– Угадал.

– Почему он так себя ведет?

– Сказал, что, когда разберется в себе – позвонит.

– И долго он будет разбираться?

– Переживаешь?

– Нет, но это не по-людски.

– Разве? Человек хочет разобраться в себе. Побыть в одиночестве. Пусть. Я ценю его личное пространство.

– Не боишься последствий?

– Каких?

– Ну…

– Говори, раз заикнулся.

– Не нападай.

– Буду.

– У него есть проблемы со здоровьем.

– Нет у него проблем.

– Есть. Ты понимаешь меня.

– Не совсем.

Молчание. Жевание. В тарелке все меньше жаркого, кофе остыло.

– Вдруг наложит на себя руки.

Анастасия засмеялась.

– Что смешного?

– Ты доел? Убираю?

– Да.

– С чего ты взял, что мой брат наложит на себя руки?

Она взяла в руки грязную тарелку и положила ее в раковину. Начала мыть посуду. Вода шумно побежала по трубам. Не хватало музыки.

– Не знаю.

– Вот именно, что ты ничего не знаешь. Помолчи лучше. И пей кофе.

– Дай ложку, пожалуйста.

– Встань и возьми.

– Спасибо. – Он встал, взял ложку и обратно сел за стол.

– Не за что.

– Так и будешь?

– Что тебя не устраивает?

Она выключила воду и посмотрела в его лживые глубоко посаженные карие глаза, которые обступали сеточки мимических морщин. Правда, они не старили его. Придавали шарму его внешнему статному виду: густые волосы цвета вороного крыла, зачесанные слева направо, высокий лоб с морщинами, длинный мужественный нос, расплющенный на конце, тонкая линия губ.

– Что ни разговор, то междоусобная перепалка, которая ясно, чем закончится.

– Хоть что–то ты знаешь.

– Настя? – Почти без эмоций. Спокоен, как удав.

– Может, лучше любимая?

– Любимая.

– Ты говоришь, что мои отношения с братом странные …

– Я не это имел…

– Не перебивай.

– Не буду. – Он жадно откусил кусок черничного пирога. – Вкусно.

– Спасибо. – У Анастасии было острое желание разбить фарфоровую кружку об его эгоистичную физиономию. – Странно, другое. Ты пришел. Снова. Снова домой, как ни в чем не бывало. Пришел. Ешь ужин. Говоришь. Обсуждаешь и осуждаешь моего брата.

– Я не… – ЕЕ взгляд – разгневанной кошки. – Прости, продолжай.

– Пытаешься спорить со мной. Бла. Бла. А ты помнишь, что изменил? Уже забыл?

– Я не забыл.

– Хорошо, не забыл. Наверное, было приятно.

– О, Боже!

– Бог тут не причем, кобель.

– Чего ты добиваешься?

– Ты правда такой тупой, что не понимаешь?

Ответа не последовало.

– Раз молчишь, муженек, значит задела за живое. Обидела, мальчика.

– Мне это надоело, – злобно ответил он, вставая из-за стола.

– Сядь! – прикрикнула Анастасия. – Сядь. – Уже спокойно, потому что подчинился. – Я не закончила. Свой член воткнул какой–то шлюхе и еще на меня злишься? Как по–мужски.

Молчание.

– Потом пришел с повинной в дом, где спят твои дети, и вывалил все на жену. Извини, мол, любимая. Я так больше не буду. В первый и последний раз. Ты же знаешь, я не из этих, кто бегает за каждой юбкой. Я примерный семьянин и ты должна простить меня.

– Если бы я мог, я вернул бы время вспять.

– Изобрети машину времени. Или сотри мне память. Потому что ты не представляешь себе, что я чувствую. Как мне больно смотреть. Я смотрю на тебя и вижу, что ты делаешь с ней. – Анастасия не в силах сдержать слезы. – Как она кричит. Стонет. А ты продолжаешь ублажать ее, потому что дома некому ублажить. Все высохло и давно не встает. Так?

– Прости меня.

– Что мне твое прости!?

– Дорогая.

Он хотел обнять ее, но рыдающая Анастасия только вздрогнула как от электрического разряда и зарычала:

– Не трогай меня!

– Что мне сделать? Ты только скажи.

– Почему я всегда должна думать? За тебя? Не хочу. Я не знаю, как это исправить. Я просто не понимаю. Как снова посмотреть на тебя и полюбить. И твое «извини», «я не хотел», только унижают меня.

– Я..

– А теперь замолкни. Оставь меня в покое.

И он ушёл.

***

После собеседования Антон зашел в магазин за хлебом. Прикупил еще две бутылки пива.

Дома в тесной кухоньке гремел пришедший после ночной смены отец – Геннадий Петрович. Невысокий, метр шестьдесят семь, с покатыми плечами и пивным животиком. Суетливый. На широком беззлобном лице в уголках карих глаз выпячивались уродливые шрамы, густая поседевшая бородка скрывала другие увечья, полученные после несчастного случая на производстве. Но не шрамы портили впечатления, а покрасневшие щеки от злоупотребления алкоголем. Но надо отдать должное Геннадию Петровичу, когда Антон вышел из тюрьмы, он взял себя в руки, перестал напиваться до потери сознания. Появился смысл, отцовская забота, долг помочь сыну приспособиться в новом мире.

– Привет.

– Привет.

Отец и сын пожали друг другу руки.

– Что готовишь? И почему не спишь?

– Не спится. Два часа подремал – а потом голодный котяра хороводы заводил, епта. Потом любимая соседка активизировалась и давай расхаживать по паркету, сам знаешь, как у нее пол скрипит. Обычная история. Убил бы её! – Геннадий Петрович посмотрел на брошенный сыном пакет. – Не рано для пива? Час дня!

– Всего по одной, пап.

– И мне купил?

– Что б ни ворчал.

– Ладно, не буду. Но сын… не злоупотребляй.

– Ты тоже.

– Обнаглел.

– Что готовишь? Вкусно пахнет.

– Конечно, вкусно. Доставай вилки, тарелки, кружки. И садись. Ща попробуешь. Пальчики оближешь, епта.

– Другого я и не жду, па.

Суп с квашеной капустой, тушеная в сметане куриная печень с отварным рисом, жареный хлеб на сковороде под хмельное пиво – удовольствие для гурмана. Антон уплетал за обе щеки. Геннадий Петрович был не только кудесником в сталеплавильном деле, но и еще и поваренном. По сути, только он и готовил дома, работа по железнодорожному графику обязывала. Мама Антона, Антонина Игоревна, при жизни работала педиатром на две ставки, с понедельника по пятницу, приходила домой поздним вечером, уставшая, с красными от напряжения глазами, валилась с ног. Она вставала за плиту только в двух случаях, когда отец болел (что редкость) или был в затяжном запое (что было не редкостью).

– Вкусно. – Антон добивал себе кипяточку. Отец закурил. За столом. После смерти матери он устанавливал правила. – Спасибо, я нажрался.

– Свиньи жрут.

– Я специально так сказать, если что.

– Знаю, паршивец.

– Спасибо, па.

– На здоровье. Как собеседование? Заявление написал?

– Да.

Геннадий Петрович просиял в улыбке. По–отечески похлопал по плечу.

– Начальник визу поставил?

– Я уже отнес заявление в заводоуправление.

– Тогда можешь расслабиться.

– А служба безопасности?

– Не думай об этих козлах. У меня в бригаде каждый второй с синевой на теле. Ничего. Пропускают. Работают. И ты будешь работать.

– Нет у меня такой уверенности, па, после стольких отказов.

– Тебе не отказывали.

– Мне недавно предложили работать уборщиком производственных помещений. За копейки. Это равносильно отказу.

– Я говорил тебе, можно три месяца и уборщиком поработать. Главное залезть. А там – разберешься. Не послушал.

– Мне хватило за других убирать дерьмо.

– Выражения выбирай, – осадил Геннадий Петрович сына, – я тебе не друг.

– Извини.

– Когда позвонят?

– В течение трех дней.

– Ясно. Хорошая новость. Хорошая. Я посуду мыть, у тебя какие планы?

– В гараж к дядьке. Потом хочу в кино сходить.

– С Вовкой?

– Нет. Один.

– А куда Вовка пропал?

– Был у него две недели назад. Попили чаю на кухне. Шепотом. Семья. Работа, ипотека. Матриархат, короче.

– Епта, мужики пошли. Ну, молодежь. Сколько детей?

– Один ребенок. Девочка. Его копия. Глаза такие же голубые, как магниты. Красивая. Но мне не дали поводиться. Его жена была не рада мне. Глаза выдали ее.

– Ничего, успокоится.

– Наверное. Хочешь, пойдем со мной?

Отец засмеялся.

– Не шути так. Никогда не ходил туда. И не пойду. А вот если бы мама была сейчас жива–здорова, она попросилась бы с тобой. Она любила кино.

– Надела бы лучшее платье. Вообще, выглядела бы сногсшибательно.

– Ох, и не говори, сынок.

На этом разговор был закончен. Отец и сын погрузились в дорогие и в тоже время раздирающие сердца воспоминания.

Антон ушел в свою комнату.

Он пропустил мамины похороны. Ни спасибо не сказал, не простился, не стал тем, кем она хотела его видеть. Антонина Игоревна не раз заикалась во время семейных застолий на тему будущего её Антошки:

– Механик цеха, а то и завода, – на полном серьезе говорила она.

Не оправдал маминых надежд. Продавал наркоту малолеткам в клубе, чтобы жить на широкую ногу. Чтобы не ждать больших честных денег. Жить – сейчас. И покупать, и покупать, и покупать. Ни в чем себе не отказывать. Мечта…

Антон лег на диван и представил маму: вьющиеся волосы до плеч, утонченная шея, тонкие черты лица, красивая скромная улыбка и проницательные глаза, от которых ничего не скроешь.

– Как тебя не хватает, мам, – не открывая глаз, шептал Антон, лежа на кровати. – Без тебя все по–другому. Не объяснить.

– Сходи на кладбище.

– Что? – Антон открыл глаза и гневно посмотрел на отца. – Тебя что, стучать не научили?

– Дверь была открыта.

– Ты испугал меня.

– Принес тебе яблоко. Будешь? – Геннадий Петрович протянул сыну зеленое яблоко.

– Спасибо.

Яблоко оказалось безвкусным, отдавало травой.

– Я тоже скучаю. Схожу на могилу. Посижу. Выговорюсь. Легче. Сходи, давно прошу.

– Не могу.

– Через «не могу». Надо попрощаться. Месяц прошел после твоего возвращения, а ты так и не соизволил сходить на кладбище. Она ждет.

– Мама уже никого не ждет.

– Ты уже мужчина, не могу тебе указывать. Я просто хотел, как лучше. А ты не слушаешься.

– Папа, я разберусь.

– Ладно, намек понял.

Отец вышел из комнаты.

В автосервисе работы было мало, Антон за четыре часа заменил передние стойки стабилизатора и выполнил две диагностики ходовой части. Он получил свои честные двадцать пять процентов от прибыли, и перед тем, как уйти, спросил:

– Завтра во сколько подойти?

– Надо подумать. – Сергей Васильевич открыл журнал регистрации заказов. – Так. Завтра. С утра. Так, так. Есть диагностика ходовой, ага. Полное ТО. Замена передних колодок на Шеви Орландо. Короче, Антоша, есть работа. Приходи.

– Приду.

– Какие планы на вечер, сынок?

– Сходить в кино.

– Сто лет не ходил в кино. Как женился, так и не ходил. – Улыбнулся. – С подружкой?

– Один.

– Значит тебе задание, Антоша.

– Какое?

– Пойдешь в кино и познакомишься там с девчонкой. Понято?

– Понято.

– Я серьезно у нас, у мужиков, мозги плавятся без баб. Завтра расскажешь. – Зазвонил телефон. Еще один клиент. – Ало, мастерская «Восход».

– До свидания.

Сергей Васильевич махнул рукой, а Антон вышел на освещенную солнцем улицу. Было хорошо, тепло, по–летнему уютно.

До кинотеатра – пятнадцать минут неспешной ходьбы. Антон и не торопился, начало сеанса через полчаса, а погода благоговела озираться по сторонам и наслаждаться свободой, красотой мироздания. Только надо открыть глаза.

Что проще?

Пышные кроны тополей в свете вечернего солнца, облака, напоминающие кудрявых барашков, пестрая зелень под ногами, клумбы с цветами, шумные шмели, кружащие вокруг ароматных цветов, и конечно услада для всех мужских глаз – красивые, летние, словно солнцем озаренные, сияющие девушки в платьях самых разных оттенков, в шортиках, обнажающих стройные загорелые ножки. А их смех – звонкий, невинный, озорной – был подобно чуду.

И почему он не надел чистую белую майку и шорты. Черные штаны, серая футболка и поношенные кроссовки – однозначно не вписывались в этот летний, наполненный буйством красок вечер.

Антон не унывал. Зашел в продуктовый магазин. Сам себе удивился, что не купил пива, а взял шоколадное мороженное в вафельном стаканчике.

Что может быть лучше?