Голос моего сердца

Заметив меня, он поставил стакан на стол и спросил:

– Что, мы ещё не всё выяснили?

Вместо ответа я бросил:

– Чтобы, когда я вернусь вечером – ни тебя, ни твоих вещей здесь не было.

– Что, прости? – лицо Итана вытянулось.

– Прощаю, – кивнул великодушно, – Кажется, мы оба забыли одну простую вещь. Это – моя квартира. Не наша. И я не хочу жить с человеком, который мне не нравится. Так что – вещи в зубы и шуруй.

– Но, куда я пойду?

Итан словно за секунду растерял всю свою спесь и казался жалким, как побитая собака, которую выкинули на улицу во время дождя. Вот только мне было плевать. Как показала практика, этот человек был прекрасным актёром. И покупать билеты на его концерты я больше не собирался.

– Мне всё равно, – пожал я плечами, – У нас есть родители, думаю, они всегда примут тебя, даже если ты ведёшь себя, как свинья. Но, знаешь, даже если тебе придётся жить на вокзале – меня это не заботит.

– И всё это из-за девчонки? Ты отказываешься от брата из-за юбки?

– Я отказываюсь из-за брата, потому что он ведёт себя не как мой брат, – процедил я сквозь зубы, – И Кайл – не просто девчонка. Она – мой друг. Человек, который был рядом с самого нашего детства. И с которым ты даже не нашёл в себе сил и совести по-человечески поговорить. Я всё сказал.

С этими словами я вышел из квартиры. До вечера я бесцельно шатался по городу. Потому что просто не мог поехать к Кайл. «Пользуйся, брат» – именно так я и сказал три года назад, отказываясь от милой хохотушки Кайл. Когда вернулся из колледжа и понял, что школьная влюблённость переросла в нечто более серьёзное. Но увидел, какими глазами Кайл смотрела на Итана и понял – нет, не моя это история.

Брат, который, разумеется, знал о моих чувствах, был готов отойти в сторону, но я в очередной раз поставил дорогих людей выше себя. И тогда прозвучала эта фраза. Наглая, брошенная с усмешкой, чтобы никто не понял, что на самом деле скрывалось за ней.

Я оберегал Кайл все эти годы, прикрывал, скучал, если долго не видел. Я испортил ей жизнь. Ведь, не поступи я так – возможно, всё сложилось бы иначе. Возможно, в Лондоне стало бы на два разбитых сердца меньше.

Возможно…

*****

Кайл

Всё. Мне нельзя разговаривать десять дней. И если до этого я говорила мало, то теперь мне было даже музыку слушать, чтобы не повредить связки. То есть полная творческая изоляция.

Накануне операции я не спала. Это было странное чувство. Как будто меня загнали в угол, и я больше ничего не могла сделать – или сдаться и пропасть, или драться насмерть и все равно пропасть. Какого-то страха не было, я старалась настроить себя только на удачное завершение дела. Рядом были Айзек и, как ни странно, Дани – новая знакомая старалась подбодрить меня в свойственной ей шутливой манере.

Саму операция я, понятное дело, не помнила. Меня усыпили, а проснулась я уже в палате. Пробуждение было похоже на то, как бывает, когда выныриваешь из толщи воды – приходится преодолевать неслабое такое сопротивление. Морфей упирался и не хотел выпускать меня из своих объятий. Как я потом узнала, врачи намеренно давали мне снотворное, чтобы я не вела себя неадекватно, отходя от наркоза. Так что все весёлые «приходы» я благополучно проспала.

Первое, что я почувствовала, проснувшись – боль. Горло болело и, хоть, дичь творить не хотелось, но тело после наркоза всё ещё было как ватой набито. Состояние было такое, будто меня два часа в центрифуге вращали. Хотелось просто забиться в уголок и сдохнуть. Но нельзя – от моих рук тянулись паутинки капельниц, так что сворачивание в клубочек отменялось.

Почему-то вспомнилось, как медсестра нахваливала мои вены, говоря, что они просто мечта наркомана. От сравнения захотелось захихикать. М-да, похоже, наркоз меня до конца не отпустил.

Когда я более-менее пришла в себя, в палату вошёл Айзек. Под дверью караулил, что ли? Друг выглядел…странно. Если бы я не знала его слишком хорошо – решила бы, что он плакал. Но тот факт, что его что-то сильно заботило, был неоспорим. Хоть Дэвис и пытался изо всех сил делать вид, что всё в порядке.

– Хей, – заметив, что я не сплю, Айзек присел рядом и чуть улыбнулся, – Ну, как ты?

Я приподняла бровь, как бы спрашивая – ты это сейчас серьёзно? По крайней мере, надеюсь, что приподняла – кажется, весь арсенал жестов и гримас ещё не полностью вернулся ко мне.

Верно истолковав мой жест, друг хмыкнул:

– Ну, ты хоть моргни, если всё в норме.

Чуть подумав, я опустила веки и через секунду снова подняла. Айзек удовлетворённо кивнул:

– Доктор сказал, что всё прошло хорошо. Я от твоего имени уже озвучил его заявление в прессе. Сообщаю – все твои поклонники поддерживают тебя и желают скорейшего выздоровления.

Резко захотелось плакать. Чёртов наркоз, это всё он! С другой стороны – как приятно было, что людям не плевать. Что они поддерживали меня в такой непростой период моей жизни. В такие минуты понимаешь, что всё что ты делаешь – всё не зря. Я здесь не зря.

– Завтра я заберу тебя домой, – продолжил Айзек, – Я уже побывал в твоей квартире и всё подготовил. Запасся дисками с твоими любимыми фильмами. Ну, теми, где много соплей и так мало смысла.

Вот гад! Пользовался тем, что я не могла ему ответить! По лицу Айзека было видно – да, так и есть. У него в запасе было десять дней, и он собирался пользоваться ими по полной.

– Ах, да, – словно вспомнив что-то, друг полез в сумку, – Совсем забыл. Это тебе.

С этими словами он протянул мне планшет. Новый, красивый, тонкий и очень лёгкий. Это за какие такие заслуги? В ответ на мой вопросительный взгляд друг пояснил:

– Это для коммуникации. Хоть я и знаю тебя много лет, но читать мысли пока так и не научился. Там есть программа – будешь писать мне всё, что захочешь сказать. Можешь там меня даже материть.

Айзек ткнул пальцем в одну из иконок, вывел на экран белый лист и протянул мне стилус. Аккуратно, чтобы не зацепить торчащие из рук трубки, я взяла палочку и, чуть подумав, вывела короткое:

– Спасибо.

Прочитав, Дэвис тонко улыбнулся:

– Не за что. Я же обещал всегда быть рядом.

Всегда… А что, звучит неплохо, верно?

Глава одиннадцатая

Кайл

Как и планировалось, в больнице мы пробыли недолго. Как только я отошла от наркоза полностью и начала вставать с кровати – тут же написала на планшете, что хочу домой. Добавила парочку восклицательных знаков – и Айзек понял, что я не шутила. Поэтому, пошёл оформлять выписку.

Моя новая знакомая с яркими рыжими волосами уже упорхнула из больницы. Перед этим она в очередной раз безапелляционно заявила, что я прилечу к ней в Ванкувер. Я не возражала – кто вообще в здравом уме откажется побывать в месте, где касатку можно встретить легче, чем собаку? Удивительно, но даже из такой ситуации удалось извлечь что-то хорошее. Кажется, я нашла себе подругу. На больничной койке. А я молодец.

Дома меня ждал сюрприз – Айзек привёз мою маму. Я и не надеялась, что она сможет вырваться – работа для неё была также важна, как и для меня. Но, оказалось, что единственный ребёнок всё же важнее. Она чуть ли не плакала, обнимая меня и прижимая к себе, приговаривая, что всё будет хорошо. И я, наконец, почувствовала, что расслабляюсь. Мама рядом. С мамой хорошо. Спокойно.

Они с Айзеком уложили меня в кровать, друг притащил ноутбук и кучу дисков, велев не вылезать из постели. Я на это только показала ему язык, но спорить не стала – всё же какая-то слабость в моём тельце осталась.

Весь день Айзек работал, а мама приготовила поесть. При этом она приговаривала, что Дэвис явно намеревался морить меня голодом и что никому не было дела до моего желудка.

– Никому нет дела до моей девочки, – проворчала она, обнимая меня, как маленькую.

И это ничего, что я уже давно не ребёнок. Всё равно так приятно, что хоть кто-то меня любит. Ужасно, когда ты чувствуешь себя беззащитной, слабой, ужасно, что рядом нет того, кто нужен больше всех на свете, в чьей поддержке ты нуждаешься больше всего. В паре слов, в прикосновении.

Но рядом был Айзек. Он просил не волноваться и ни о чём не думать. А я не могла не волноваться. Наркоз отпустил и нейроны в мозгу заработали втрое активнее, усиливая все эмоции. Мне было ужасно страшно. Моя жизнь изменилась. Десять дней страха и неизвестности. Как будет потом, что станет с голосом, что станет со мной? Я хотела и дальше оставаться в музыке, я ведь совсем ничего не умела. Действительно ничего!

Кажется, Айзек научился читать мои мысли. Или я думала слишком громко, потому что в какой-то момент он зашёл в спальню и, заметив, что я уставилась в одну точку, чуть ли не накричал на меня. В итоге, заметив мой пришибленный взгляд, просто вздохнул и попросил ни о чём не думать, чтобы не накручивать.

– У тебя постельный режим. Вот и соблюдай его, – добавил он.

Я, повинуясь его взгляду, отставила ноут в сторону и накрылась одеялом с головой, демонстрируя полную покорность. Постельный, значит постельный. В принципе, я действительно была мало на что способна – только лежать под одеялом и изображать из себя самого несчастного человека на свете.

Айзек уехал ночью. Я не слышала, как он ушёл. А утром проснулась от острого приступа одиночества. Квартира выглядела безжизненной и пустой. Мама вернётся только вечером. Холодильник забит едой. Но есть не хотелось.

Вчера, как и после операции, мне было жутко плохо. Горло болело, отходняк от наркоза был таким, что хотелось уже как-нибудь по быстренькому умереть. Я не психовала и не капризничала, просто соглашалась со всем. Но тогда разбитое физическое состояние гасило все мои страхи, а сегодня…

Мне казалось, что я больше никогда не выйду на сцену, что больше не смогу говорить. Мерещилось, что врачи сделали что-то неправильно, и я навсегда осталась немой. Хотелось закричать, чтобы проверить. Хотелось спеть хоть что-нибудь. Хотелось просто услышать собственный голос. Это ведь такая мелочь – просто произнести хотя бы один звук. Банальное «А» – и всё, я успокоюсь. Но нельзя…

Это было похоже на сумасшествие. Как будто я действительно спятила. Я металась по квартире, смотрела в зеркало, заглядывала в рот. Мой голос – это всё, что у меня было, это моё богатство, моя жизнь. А если он не вернется? Да, я могла ещё играть на гитаре и фортепиано, но этого мало. Я не могла представить, каково это – оставаться на сцене без возможности взять в руки микрофон. Всю жизнь смотреть на то, как другие поют и понимать, что этот путь для меня был закрыт. Как всё время ковырять пальцем рану, не давая ей возможности затянуться.

В какой-то момент я подумала – хорошо, что Итан ушёл. Именно тогда, до операции. Если бы он остался со мной из жалости, то в конце концов возненавидел бы. Проклинал бы каждый день и в конце концов я испортила ему жизнь. Может, стоило написать Айзеку, чтобы он тоже ушёл? Нашёл себе новую подопечную, которая не будет доставлять ему столько неприятностей. С которой не будет хлопот.

Когда Айзек приехал, он застал невероятную картину. Я сидела в гостиной на полу и плакала, ненавидя себя за то, что доставляю всем столько хлопот.

– Кайл! Что случилось? Что-то болит?

Айзек упал на пол рядом со мной, заглядывая мне в лицо и продолжая задавать вопросы, забыв, что я не могла на них ответить. Всё, на что меня хватило – это покачать головой, продолжая размазывать слёзы по щекам.

– Хей.

Айзек тихо позвал меня, заставляя поднять на него зарёванные глаза. Он смотрел на меня с тревогой и бесконечным терпением. И заботой. Кажется, в его взгляде было что-то ещё, но я так и не смогла понять, что именно. Потому что в ту секунду, как я, кажется, ухватилась за нужную эмоцию, Дэвис прижал меня к себе, позволяя спрятать лицо у него на груди.

– Всё хорошо. Всё будет хорошо, – приговаривал он едва слышно, прижимая меня к себе, – Мы со всем справимся вместе, обещаю. Дурочка, ну чего ты плачешь? Никто не умер, а остальное поправимо.

*****

Айзек

Я прижимал к себе Кайл и слушал, как она совершенно беззвучно – вот парадокс – плакала. В очередной раз захотелось найти Итана и ударить. Нет – избить, чтобы вытряхнуть из него всё то дерьмо, что, как оказалось, хранилось в его душе. Что-то мне подсказывало, что ревела Янг не только из-за страха перед потерей голоса. Она же была девчонкой, а они на первое место всегда ставили дела сердечные.

Вспомнился разговор с мамой. Она позвонила мне днём, когда я был в студии и улаживал дела с лейблом.

– Айзек, сынок, я тебя не отвлекаю? – спросила эта милая женщина, которая в своё время подарила мне жизнь.

– Работаю, мам, но для тебя, разумеется, минутку найду.

В трубке негромко рассмеялись:

– И на том спасибо. Айзек, что произошло у вас с Итаном?

Я вздохнул. Так и знал, что она звонила именно по этому поводу. Как бы – а для чего ещё? Какая ещё тема не могла подождать выходных и моего традиционного визита в родительский дом? Конечно, только мой младший брат.

– Скажем так – Итан поступил неправильно по отношению к нашей общей знакомой. Воспитывать его, конечно, уже поздно, но вдруг всё же получится.

– Айзек, отношения Кайл и Итана – не твоё дело. Они сами должны разобраться с этим.

– Кайл – моя подруга, – упрямо возразил я.

– Милый, у тебя подруг может быть ещё очень много, но брат у тебя один, – заметила мама.

– Я не понял, ты что, на его стороне? – кажется, я начал раздражаться.

Голос мамы звучал спокойно. Она, как маленькому, объяснила:

– Родной, я не встаю ни на чью сторону. Вы оба – мои сыновья, и я люблю вас. Кайл – дочь моей подруги и она мне небезразлична. Но вы сейчас все ведёте себя, как дети. А, как мне кажется, уже прошло то время, когда я должна была мирить вас, как малышей.

– Я об этом не прошу, – буркнул я недовольно.

– Знаю, но это не значит, что я не должна этого делать, – парировала мама, – Поговори с Итаном. Ты выгнал его из дома. Из-за того, что он расстался с девушкой?

– Мам, он не просто расстался с Кайл. Он бросил её в ту минуту, когда она в нём нуждалась. А уже через пару дней засветился в газетах с новой подружкой, и в итоге выяснилось, что он использовал Кайл для продвижения собственной персоны. И теперь скажи мне, что он не заслужил того, что получил?

– Милый, он совершил ошибку. Скажи ещё, что сам никогда не ошибался.

Ошибался, ещё как. Моей самой большой ошибкой было отдать Кайл Итану. Но вслух я этого не сказал, ограничившись лишь коротким:

– Я мириться с ним не намерен.

– И после этого ты будешь утверждать, что с вами нужно говорить, как с взрослыми? – кажется, матушка тоже начала сердиться.

– Мама, ты не видела Кайл после того, как Итан бросил её. Она постоянно плачет. При мне старается держаться, но я же вижу. И понимаю, что дело вовсе не в операции. И даже сделать ничего не могу. Меня это бесит больше всего. Итан ведь даже не поговорил с ней – он просто отправил ей сообщение, как трус. Так что пусть радуется, что я не сделал его нос чуть менее привлекательным.

– Айзек… ты любишь Кайл?

Вопрос меня огорошил. Я никогда не говорил матери о своих чувствах – всё же такие беседы были нам не свойственны. Мне всегда казалось, что я умело скрывал свои чувства. Что же, выходило, что не так уж и умело? И вот как поступить? Соврать матери?

Ну, нет. За такие дела я точно мог попасть в ад. Эдакое чистилище для нерадивых детей. Поэтому, чуть подумав, решил признаться:

– Да. Люблю.

– Что же, я всегда подозревала, что такой разговор нам рано или поздно предстоит. Но об одном прошу – пусть твои чувства не встают между тобой и братом. Они с Кайл рано или поздно разберутся сами, а ты не вмешивайся.

Сдержав очередное нелестное высказывание, которое так и норовило сорваться с моего языка, я покорно кивнул:

– Хорошо, мам. Я постараюсь. Но домой его не пущу. Пора бы ему уже начать жить самостоятельно.

– Ну, хоть на этом спасибо. И, милый, передай, пожалуйста, Кайл, что несмотря ни на что, я всегда ей рада. Не важно, с кем из моих сыновей она в итоге останется.

– Мам… – я понял, что ей удалось меня смутить, – Я… да, я передам ей.

Уточнять, что вторую часть её фразы я точно опущу, не стал. Вместо этого поспешил к Кайл. Чтобы обнаружить её, сидящей на полу, в слезах.

Успокоилась девушка не скоро. Мы минимум час просидели на полу, моя рубашка насквозь промокла, но мне было плевать. После, когда плечи Кайл перестали вздрагивать от бесшумных всхлипываний, я отвёл её в ванную, умыл, а затем уложил в постель. После таких истерик у Янг всегда начинала болеть голова и она засыпала, чтобы прийти в себя и окончательно успокоиться. Это был ещё один факт, о котором я знал и который Итану был неизвестен просто потому, что он никогда не видел Кайл плачущей. Для него она всегда была бодра и весела, и только я видел её любой. И любил тоже любой – даже такой, с распухшими глазами и лицом, которое из-за слёз пошло красноватыми пятнами.

Укрыв Кайл одеялом, я хотел было выйти из спальни, но маленькая девичья ладошка удержала меня. Кайл смотрела на меня своими огромными глазами, в которых я прочитал молчаливую просьбу.

«Останься».

Её мысль прозвучала так громко, как будто она произнесла её вслух. И я не смог воспротивиться. Поэтому, скинув обувь, лёг рядом, прижимая к себе хрупкое дрожащее тело.

Глава двенадцатая

Кайл

О моей истерике мы оба старались не вспоминать. Как и о том, что, вернувшись вечером, мама застала Айзека в моей постели. Полностью одетого, конечно, но приподнятых бровей и внимательного, цепкого взгляда избежать не удалось. Хорошо хоть, что мама не стала меня ни о чём расспрашивать – подозреваю, дело было лишь в том, что я не могла быть полноценным собеседником.

Я всё же списывала свой срыв на остаточный эффект от лекарств. Прошла пара дней и от того упадочного настроения не осталось и следа. Нет, я всё ещё волновалась, как это будет – каким станет мой голос. Но того панического страха не осталось. И уж точно я больше не думала, что Итану стоило бросать меня. Наоборот – мне самой хотелось бросить его. Желательно, с крыши высотки.

К постоянной тишине и молчанию я привыкла удивительно быстро. Как и к тому, что приходилось всегда таскать с собой планшет, чтобы кому-то что-то объяснить. Ко мне периодически приезжали Крис и парни из группы – все хотели, чтобы я как можно скорее пришла в норму и снова начала всех доставать. Это не мои домыслы – они сами так сказали. Мама бывала у меня с завидным постоянством, а Айзек вообще как будто поселился. Он предлагал перевезти меня и маму к нему – у него ведь была дополнительная спальня. Но я отказалась. Несмотря на то, что Итан там больше не жил, находиться в той квартире мне пока не хотелось.

Кстати, об этом. Узнав о том, что Айзек выгнал брата из дома, я была в шоке. Но также в моей душе расцвело огромное чувство благодарности. Дэвис не делал из этого какого-то события – он сказал об этом как бы между прочим, мимоходом, просто ставя меня в известность. Причин своего поступка друг не назвал, но я понимала, в чём было дело. Всё же не дура. И от этого я чувствовала к Айзеку какую-то просто небывалую нежность. Он действительно защищал меня. От всего.

Не хватало музыки. Первые дни у меня была полная звукоизоляция. Айзек даже писать песни запретил, аргументируя это тем, что я могла начать мурлыкать под нос мотив, пытаясь понять, как ляжет текст на музыку. А врач строго-настрого запретил напрягать связки.

Пугал он меня, конечно, зря – я и так слишком сильно волновалась за свой голос, чтобы подвергать его лишнему риску. В конце концов я взялась за голову и решила во что бы то ни стало бороться за то, что мне дорого.

Но через четыре дня Айзек сжалился и вернул мне мой ежедневник, куда я всегда записывала свои идеи. Он был смешным и почти детским – листы в нём были розовыми с нарисованными на них единорогами. На первом развороте также были прикреплены блоки с радужными стикерами. Сама не знаю, как у меня рука поднялась это купить, но свой ежедневник я любила, и он был уже почти полностью исписан стихами. Какие-то стали песнями, некоторые так и остались словами на бумаге.

Устроившись на кровати, я притянула к себе исписанный блокнот. В голове давно вертелась мысль, которую я никак не могла оформить во что-то более-менее связное. Но, думаю, пришло время.

Собрав ноги в кучку, погрызла ручку, упорядочивая мысли. Написать песню – это было вроде и просто, но в то же время сложно. Слишком много чувств и мыслей нужно было уложить в несколько строк. При этом желательно, чтобы это всё имело какой-то смысл. Судя по тому, что пели многие – условие было не обязательным, но всё же.

«Надоело-надоело, прости,

Я сотру тебя словно ластик».

Так, начало положено. За первой строчкой последовала вторая, за ней – третья, и так далее. Когда через час в комнату заглянул Айзек, у меня уже была исписана страница, а на руках и, возможно, щеке, красовались пятна от чернил. Да, я была не слишком аккуратной, когда впадала в раж.

– Давно не видел тебя за писаниной, – отметил Айзек, присаживаясь рядом.

Я пожала плечами. Он был прав. Я действительно долгое время не могла ничего из себя выдавить путного. Творческий кризис в двадцать четыре – звучало ужасно. Но, видимо, мне нужно было оказаться в максимально стрессовой ситуации, чтобы моё поэтическое «я» снова показалось.

– Дашь взглянуть? – спросил друг, кивая на ежедневник.

Чуть подумав, всё же передала ему книжицу. Ничего криминального я не сочинила, а раньше ведь всегда делилась с Айзеком своими идеями. Музыку мы подбирали всегда вместе – я уже говорила, что парень был гитаристом-виртуозом. Такой талант упаковал в костюмы и галстуки, аж грустно.

Прочитав написанное, Айзек хмыкнул. Интересная реакция. И что это, блин, значило? Пока я думала, взвешивая все варианты, друг поднялся на ноги и, подойдя к стене, снял с неё гитару. Их у меня было несколько, что было как бы неудивительно. В гостиной пылился синтезатор, а на кухне, при желании, в одном из ящиков можно было обнаружить маракасы. Да – в доме музыканта можно было увидеть и не такое.

Взяв инструмент, Айзек вернулся на кровать. Подкрутив колки, он ещё раз пробежался глазами по тексту, пару раз побренчал по струнам, прислушиваясь к себе, а после заиграл. Мелодия получилась простая и незатейливая, как, в принципе, и текст.

– «Ты моё злое чувство,

Мой постоянный ток.

Капелька летней грусти,

Дай мне один глоток.

Чтобы снова внутри было пусто,

На 220 вольт.

Капелька летней грусти,

Я на волне с тобой».

Я слушала, как мой друг негромко напевал текст, что я родила буквально за несколько минут до этого. Айзек редко пел, хотя у него и неплохо получалось. Сказывались годы в хоре и обучение в музыкальной школе. Но, тут вышло, как со мной, только наоборот – Дэвис был больше предан гитаре, а не вокалу, а я же, наоборот, больше любила петь, чем играть. Поэтому мы и были отличным дуэтом. Как две половинки одного творческого целого.

Когда последний перелив гитары стих, я негромко зааплодировала. Дэвис шутливо склонил голову, польщённый моей оценкой, после чего спросил:

– Это ведь Итан тебя подтолкнул к написанию текста? – заметив, как я напряглась, он тут же добавил, – Можешь не отвечать, если не хочешь.

Дотянувшись до планшета, я быстро на нём написала:

«Возможно. И от нашего расставания тоже может быть польза».

Прочитав мои слова, брюнет хмыкнул:

– Ты, я смотрю, научилась во всём видеть хорошее. Интересный подход, мне нравится.

«Ну, так ведь и есть. Если бы я не пыталась найти плюсы – просто сошла бы с ума. А так, смотри – я за пару дней лишилась голоса, парня, но нашла подругу в лице Дани и даже получила приглашение в Ванкувер. Жизнь просто бьёт ключом. И надо радоваться, что не гаечным и не по голове».

Айзек на это только улыбнулся. Никогда не устану повторять, насколько мне нравилось, когда он был таким. Расслабленным, с лёгкой улыбкой на лице. Он редко показывал эту свою сторону окружающим – для посторонних он всегда был собранным и серьёзным молодым мужчиной. Я же видела его мальчишкой, несмотря на заросшие щёки. Особенно, когда Айзек вылезал из своих костюмов и сидел передо мной в простых джинсах и белой футболке. Такой близкий, домашний, уютный.

Парень продолжал перебирать пальцами струны гитары. Было видно, что он скучал по этому – по музыке, по игре. Айзеку нравилось заниматься музыкой – как он сам говорил, это был способ общаться с миром без слов. Интересно, а почему он на самом деле бросил?