Струны души

– Хорошо. Только поторопись. Я уже отправил всех собираться, да по машинам, – Скрипнули ботинки, и холодные пальцы прижались к моему пульсу, – На кой черт ты поперся к ней, прекрасно зная, что и так ситуация не простая? Что творится в твоей голове? – склонился ко мне оставшийся человек.

– Миша, ты где? – Я услышал голос Амалии, прежде чем начал биться в борьбе за воздух, – Что с ним?

– Выйди, и никому пока ничего не говори! – последнее, что я разобрал, прежде чем полностью отключился.

Мне кажется, я все же изредка возвращался в сознание, иначе я не мог объяснить бьющий в глаза свет, чьи-то суматошные выкрики, боль в груди и пикающие звуки. Потом все стихло, и я очнулся в мирно покачивающейся машине в обнимку с продолговатым ящиком. Именно так представлялся на ощупь жесткий прохладный предмет, на который опирался я. Он разделял меня и человека сбоку, что вынес знакомым голосом краткий вердикт:

– Очнулся.

– Пить, – Я попробовал подчинить себе непослушные губы и поведать ему о мучительной жажде воды, преодолевая головокружение и жжение от нахлынувшего в легкие воздуха, но, кажется, меня не услышали.

– Тогда обойдемся без дополнительных инъекций, – ответили спереди, – Хорошо хоть в печенье добавила. Это сыграло нам на руку.

– Пить, – повторил я, прилагая еще больше усилий.

– Кажется ему что-то нужно, – нагнулся ко мне сосед по сиденью.

– Воды, скорее всего, – угадал мое желание незнакомец спереди. Я попытался кивнуть. – Но лучше пока ему не давать, – добавил он, ударив разом по больным местам.

– Пусть хотя бы промочит горло. На, дай ему сделать глоток, но не больше, – протянул к нам бутылочку с живительной влагой Михаил. Я поднял руку, но тут же уронил.

– Салон будешь мыть сам, – проворчали спереди.

Мои руки упорно отказывались подчиняться, поэтому бутылку удерживали тонкие чуть смуглые пальцы человека справа. Не успел сделать полноценный глоток, как бутылку забрали. Я потянулся вслед за ней и ударился скулой о футляр.

– Пока достаточно, – прозвучало со стороны Михаила.

Я считал жестокость по отношению ко мне оправданной, но всеми силами желал молить о пощаде вслух, стать услышанным и прощенным. Мне хотелось пить! Я чувствовал себя немощным, находясь в полулежащем положении, поэтому опираясь непослушными, то и дело соскальзывающими руками о сиденье постарался сесть ровно, прежде чем снова попытаться выклянчить живительную влагу, и…слава богу, мне не дали напиться.

– Я же говорил! – прокомментировали спереди.

– Салон остался чист. Нужно только его привести в порядок, – произнес человек справа от меня и взял протянутую пачку влажных салфеток.

– Мне от этого не легче, – донеслось до меня ворчание человека, сидящего спереди.

– Мы приехали, – неожиданно объявил Михаил, после чего машина затормозила, – Что будем делать? – обернулся он к нам и взглянул на своего соседа.

– Я иду с вами, – прозвучало сбоку от меня.

– Нет, – твердо ответил человек спереди, и повернулся к нам. Это был мужчина, которого я встретил у входа с сигаретой, – Ты и ты, – указал он на нас пальцем, – Сидите на месте и не двигаетесь.

– Но я должен быть там! – поддался вперед мой сосед, которым оказался Кенджи.

– Кто будет присматривать за Романом? – повернулся к нему Михаил.

– Хорошо я…, – откинулся назад Кенджи и крепко сжал побелевшие губы, оставив в воздухе висеть недоговоренность.

– Сразу спрошу: есть то, о чем мы не знаем? – с кривой усмешкой поинтересовался мужчина спереди, взглянув сначала на него потом на меня.

– Нет, – наконец проговорил Кенджи, – Но я хотел бы увидеть его в числе первых. Все-таки я виноват, – прошептал он в конце.

– Виноват, не виноват. Я – обменная валюта, – указал на себя Михаил, – Виктор меня прикрывает, – указал он на неизвестного мне человека, – Амалия с товарищами где-то затерялась в руинах. Она – поддержка Виктора. Никто из нас остаться не может, но Романа оставлять одного нельзя. Никогда не знаешь, что от нее ожидать, – пробормотал он, отстегивая ремень безопасности, – Остаешься только ты. Если мы все умрем, ты будешь тем, кто донесет миру истину, – поднял он вверх руку с расслабленными пальцами, так и не сложившимися указательный жест, и тут же уронил.

Первым покинул машину Михаил, следом вышел Виктор. Последний открыл дверцу с моей стороны. Я почти выпал наружу и завис над мощными ботинками, мявшими серый снег.

– Так-так-так, не падай, – поддержал он меня за плечо одной рукой, другой отодвигая полы белого плаща, накинутого поверх одежды – Кенджи, передайте мне, пожалуйста, – указал он на футляр.

– Может вам стоит обойти с моей стороны? – спросил Кенджи, после двух неудачных попыток развернуть его в горизонтальное положение.

– Есть риск быть обнаруженным. Передайте по низу, я буду помогать, – Дмитрий подтолкнул меня к Кенджи и нагнулся, чтобы подхватить черный ящик снизу.

Наконец дверь захлопнулась, и я вновь обрел устойчивую опору. Впереди через постепенно запотевающее стекло была видна постепенно удаляющаяся понурая спина Михаила. В то время как Дмитрий растворился, будто его и не было.

– Где мы? – прохрипел я.

– На заброшенной фабрике, – задумчиво произнес Кенджи и протер рукой стекло.

– Мы покинули Милан? – спросил я, наблюдая в окно за подозрительным типом, издали разглядывающим нашу машину.

– Нет, мы все еще в Милане. Просто это темная сторона Луны, – прозвучал тихий спокойный ответ.

– Мне жаль, – произнес я после долгого молчания.

– Мы все совершаем ошибки. Думаю, тут сложно винить кого-то одного, – повернулся он ко мне, улыбнувшись одними уголками губ.

Устав наблюдать издали, подозрительный тип двинулся к нашей машине. Я попытался сесть ровно, но получилась возня беззащитного котенка. Спокойствие Кенджи удивляло, но не вдохновляло.

Человек снаружи обошел машину и заглянул внутрь. Боковые стекла прятала тонировка, поэтому вряд ли он видел нас. Человек дернул за ручку – дверь не поддалась. Не понимаю, зачем ему надо было повторять первую безуспешную попытку, но прозвучал щелчок, и дверца в переднюю часть салона автомобиля оказалась открытой. Я вцепился в чехол переднего сидения и прижался к двери.

Восторженно вскрикнув, человек взобрался внутрь и принялся шуршать по бардачкам. В какой-то момент он поправил стекло заднего вида и резко обернулся. Бледное исхудалое лицо больше подходило покойнику, нежели живому человеку. Я сильней вцепился в сиденье, но на лице Кенджи не дрогнул ни один мускул, даже когда в абсолютной тишине прозвучал звон лезвия.

Непрошенный гость сжал рукоятку ножа до белизны в костяшках, взглянул на меня, на Кенджи, поддался вперед и…уткнулся лбом в ствол глушителя. Не знаю, что напугало меня больше, но я вздрогнул и ударился о стекло. Человек с переднего сидения бросился на нас. Я услышал звук рвущейся ткани. Нож прошел через рукав пальто Кенджи и, судя по паническим рывкам воинственно настроенного чужака, застрял в сидении по центру.

Что-то щелкнуло, и все стихло. Я повернулся, чтобы понять, в чем дело – человек, нападавший на нас, рассматривал свою ладонь, красную влажную, блестящую. Он, так же как и я, не осознавал суть произошедшего, переводил взгляд с ладони на Кенджи и обратно. Когда Кенджи толкнул его обратно на переднее сидение, он схватился за боковое сидение, оставив багровый след на светло-коричневой ткани, всхлипнул, поспешно открыл дверь и вывалился на снег. Кенджи, как ни в чем не бывало, спустил затвор и спрятал пистолет куда-то за пазуху.

– Что ты…? Откуда…? – прохрипел я через некоторое время и раскашлялся взахлеб.

– Я не убил, просто прострелил плечо, – Кенджи достал закатившуюся в процессе борьбы под сидение бутылку, открутил крышку и протянул мне. – А пистолет я всегда ношу с собой. Никогда не знаешь, что тебя ждет, – распахнул он пальто, показав кобуру, пришитую к обратной стороне кармана.

– Откуда? – кивнул я, сделав осторожный глоток. Кенджи забрал воду прежде, чем она расплескалась по салону из-за дрожащих рук.

– На работе выдали, – коротко ответил он, закрутил крышку и положил бутылку между нами. Я выглянул в окно – редкие красные капли вели прочь от машины к развалинам.

Человек, залезший в нашу машину, бежал прочь ухватившись за раненое плечо.

– А что если он кого-то позовет? – повернулся я к Кенджи, так же смотрящему вслед врагу, скрывшемуся за прохудившейся стеной.

– Вряд ли кто-то придет мстить. Новости среди жителей это местности разлетаются быстро, но кому хочется множить собственные проблемы и влезать в чужие разборки? – взглянул он меня, поправил пальто, откинулся назад и, прижав к губам согнутый указательный палец, мой сосед мысленно покинул салон авто, в котором пару минут назад разыгралась трагедия.

– Почему вы так спокойно на это реагируете? – не удержался я от мучавшего меня вопроса. Кенджи с неохотой оставил свой мысленный приют. Некоторое время он сидел, молча глядя в потолок и потирая кожу меж указательным и большим пальцем. Потом повернулся ко мне, и некоторое время изучал мое лицо.

– Потому что я никого не убил и ни на кого не нападал, – наконец соизволил он ответить, – А может быть потому что мне не в первой сталкиваться с подобным, – Кенджи взглянул на сиденье спереди него. – Лучше давай поговорим о чем-нибудь хорошем. К примеру, никто из вас так и не рассказал о результатах последнего вашего исследования. К чему вы пришли и на чем остановились? – сосед повернулся ко мне с явным желанием прекратить дальнейшие расспросы, и я подчинился.

Струна 3

С трудом собирая слова в предложения, я поведал ему о своих мучениях с сопоставлением невм и фигур людей, о некомпетентности в области музыки и нежелании оставлять музыкальное произведение нерасшифрованным.

– А почему именно невмы? – поинтересовался Кенджи, когда я истощенный откинулся назад.

– Поискал в интернете, что раньше использовали вместо современных нот.

– В каком году была написана «Весна»? – мой сосед достал смартфон.

– В тысяча пятьсот каком-то, – поднапряг я память, но безуспешно.

– В 1482 году. Здесь пишут, что в те времена использовалась мензуральная нотация. Вот, – повернул он ко мне смартфон с открытой страницей, – Классическая нотация, которую используют по сей день, появилась в 17- 18 веке. Может стоит оставить невмы и перейти к мензуральной нотации?

– Я почему-то не учел этот момент. А когда появились сами ноты «до», «ре», «ми»? – заинтересовано потянулся я к его смартфону.

– Так. «Современная музыкальная нотация восходит к трудам Гвидо д’Ареццо первой половины 11 века…», – прочел Кенджи вслух, – Видимо звук сохранился. Только письменный вид другой. Хотя… как выглядит мензуральная нотация? – пробормотал мой сосед и ушел с головой в поиски ответов. Я постарался пододвинуться поближе, чтобы не упустить ничего интересного.

Мензуральная нотация выглядела как ромбики с палочками. Некоторые ромбики были закрашены, некоторые – оставались белыми. Как оказалось, изначально мензуральная нотация состояла из черных значков, а к концу 15 века черный цвет заменили белым.

Совершенные мензуры, несовершенные – термины проносились перед глазами, и я испытывал досаду, что не изучал музыку, никогда не интересовался тем, как ее пишут, только слушал, и на слух не отличал одну ноту от другой.

– Окей, давай попробуем сопоставить людей на картине с мензурами, – опустил телефон Кенджи и взглянул на меня после того как собрал целую папку изображений с образцами нот мензуральной нотации, – Любое музыкальное произведение начинается с ключа. Нам нужен ключ. Ты говоришь, картину стоит отразить по горизонтали? Давай сделаем это.

Я сидел и смотрел, как герои картины меняют свое положение, как картина Боттичелли меняется на изображение со столбиками обозначенными как tempus, prolatio, sign. Я уже знал, что tempus – это время. В столбце prolatio чередовались значения major и minor.

В sign были значки в виде пустого целого круга, полукруга и круга, полукруга с точкой по центру – так отличался minor от major. Был еще один столбик. В нем находились сами мензуральные ноты – мензуры. Не считая ромба и отсутствия хвостов, в отличие от невм они действительно походили на ноты, которые привык видеть современный человек.

– Допустим, Зефир и Хлорида – это ключ, – выдал он после длительного размышления, – Даже нет! Только Зефир – ключ. Он не выделяется на фоне, но он связан с Хлоридой по сюжету. А кто следом? Флора? Она повязана с этой парой единым сюжетом. Зефир поймал Хлориду, Хлорида забеременела и превратилась во Флору. Ключ ли тогда Зефир? Допустим Хлорида из-за положения рук – это prolatio minor imperfectum, несовершенная минорная мензура. Тогда Флора – это prolatio major perfectum, совершенная мажорная мензура. Потому что она обозначается полным кругом с точкой. Что вообще значит совершенная или несовершенная мензура? Или тут речь не о ноте, а о чем-то другом?

Термин «prolatio» оказался не прост для нашего понимания. Однако мы нашли, что perfecta – это было трехдольное деление, imperfecta – двухдольное.

«Для мензур каждой длительности существовали особые названия. Так, мензура longa называлась modus, мензура brevis называлась tempus, мензура semibrevis – prolatio. Позднее счетным временем стала нота brevis, отвечающая современной целой ноте. Виды ее мензур, т.е. tempus perfectum (деление на три semibrevis) и tempus imperfectum (деление на два semibrevis)…», – выловили мы отрывок из середины статьи сайта, открытого наугад. Пришлось пролистать в начало.

«К концу 13 века для обозначения длительности звуков и пауз в мензуральной нотации применялись следующие знаки: duplex longa (двойная длинная), longa (длинная), brevis (короткая), semibrevis (полукороткая)».

К абзацу прилагалось изображение с видом каждой ноты и паузой, оставшейся непонятой нами. Оказалось, что не все ноты обозначались ромбиками, только semibrevis.

«В 14 веке вошли в употребление еще более мелкие длительности – minima (самая малая) и semiminima (полуминима)».

В 14 веке начался Ренессанс. Поэтому я был не удивлен, прочитав, что в том же веке еще поменялась единица исчисления длительностей. Ею стала нота semibrevis.

«Ее подразделение на три доли minima обозначалось термином prolatio major (perfecta), на две – термином prolatio minor (imperfecta). В качестве отличительного знака употреблялась точка в знаке tempus’а».

– Ну что ж, более или менее понятно, – вздохнул Кенджи, – Тогда переходим к следующему персонажу. Венера. И Амур. Если продолжать придерживаться символики жеста рук, то Венера imperfectum. Амур ее сын. На картине он уже появился на свет. Тогда она prolatio minor imperfectum. Амур стреляет в трех харит, точнее он целится в ту, что посередине. Допустим Хариты – это три связанные между собой ноты. Опираясь на статью можно сказать, что три – это perfectum. Они девственны, их руки сцеплены. Prolatio perfectum minor? Тогда кем является Меркурий?

– Меня больше интересует, почему Венера по уровню находящаяся выше Хлориды – минорная тональность, – наконец решил я подать голос.

– Потому что, если следовать логике, она уже родила ребенка. Она подходит под символ пустого круга. Я же это объяснял, – поднял на меня взгляд Кенджи.

– А что если это полукруг с точкой? Сын-то у нее есть и рядом с ней, – указал я на фигурку пухлого младенца с луком.

– Хорошая версия, – кивнул мой сосед после некоторого раздумья, – Тогда давай присвоим Венере prolatio major imperfecta. Хориты образуют хоровод. Они круг целый пустой…да, ты прав. Это больше подходит. И все-таки как обозначить Меркурия?

– Одна его рука упирается в бок – закрытый жест, другая поднята вверх. В глаза бросается ремешок, на котором висит меч. Он, по сути, образует пустой круг. Может, стоит присвоить ему prolatio perfectum minor? – предложил я.

– Допустим. Но вот я читаю, что бог Меркурий «является воплощением обмена, передачи и перехода из одного состояния или положения в другое». Не зря ж его в конце поставили. Что нам известно о «Весне» Боттичелли? – Кенджи потер подбородок.

– Что картина висела вместе с другим произведением Боттичелли, «Рождение Венеры», – вспомнил я факт из статьи в Википедии.

– Давай посмотрим, – открыл он новую вкладку и отправился на поиски другого шедевра.

На этот раз я смотрел на вторую приевшуюся (после Моны Лизы) картину другими глазами, и, действительно, она открылась для меня с другой стороны. На заднем фоне плыли темные тучи, прогнанные Меркурием с картины «Весна». В воздухе вместе с ветром Зефира летели цветы, что цвели под ногами Хлориды, когда та бежала от своего преследователя. Это было настолько странно и волнительно, что я притянул смартфон поближе к себе.

– Что думаешь об этих фигурах? – спросил меня Кенджи, когда я отпустил его руку.

– Думаю, это будет сложнее. Тут жесты рук направлены в другую сторону, но Зефир с Хлоридой находятся на своем месте – на западе. Хотя деревья тут с другой стороны – справа, а они могут быть продолжением сада на первой картине. Или наоборот началом и «Весну» не нужно отражать? – спросил он скорее себя, – Давай попробуем объединить две картины, – протянул он свой смартфон с «Рождением Венеры». Я открыл «Весну».

– Для начала попробуем без отражения по горизонтали, – протянул я Кенджи свой смартфон.

Два куска леса на первый взгляд дополняли друг друга, но логика рушила все единство.

– Тучи гонит ветер. Значит ли это, что Меркурий противостоит Зефиру и гонит его ветер с тучами прочь? И получается, что ткань в руках Грации развевается не в ту сторону, – ткнул я в угол, где бог с крылатыми сандалиями противостоял непогоде.

– Ты прав, но другими частями они не состыковываются. Если отразить «Венеру», то сад резко переходит в море, но зато теперь Меркурий направляет Зефира. И в целом это выглядит более гармонично, только почему мы взяли за начало погоню Зефира за Хлоридой? – сдвинул брови Кенджи.

– Давайте сравним даты написания, – пожал я плечами. Не прошло минуты, как он объявил год:

– «Весна» была написана в 1482 году. «Венера» – в период с 1485 по 1486 годы. Значит все верно.

– А как быть с цветами, что летят со стороны Зефира в «Рождении Венеры»? И почему сначала написана взрослая Венера, а затем ее Рождение? – потер я складку меж бровями.

– Понятия не имею. Думаю, стоит оставить картину «Весна» без изменений и отразить только «Рождение Венеры», – Кенджи забрал из рук мой смартфон и повернул ко мне состыкованные телефоны, – Что думаешь?

– «Весна» должна быть справа, «Венера» – слева, – после того как он последовал моему совету, я продолжил, – Так возвращаемся к тому, что Меркурий направляет Зефира к заново родившейся Венере.

– Больше похоже на правду, – Кенджи кивнул и отложил смартфон.

***

За окном светало. Полтора часа, проведенные в машине, пронеслись, словно ветер. Я чувствовал себя немного лучше, и теперь с интересом рассматривал окружавшие нас ландшафты. Пару раз в развалинах промелькнули чьи-то тени, но нас беспокоить не спешили. Вокруг царил мир и покой, только издали доносился раскатывающийся эхом грохот.

– Ты слышишь или мне кажется? – Кенджи приоткрыл дверь и прислушался к усилившемуся шуму.

– Что именно?

– Выстрелы, – Он повис на скрипящей дверной ручке, словно борясь с желанием выйти наружу, но повернулся ко мне со сжатыми до белизны губами и медленно закрыл дверь. – Лучше посижу в машине, – произнес Кенджи, прежде чем он вылетел из машины, а на его место села Александра.