Механический вальс

И также – на полставки – вирус,

Чтоб проги все зависли.

Бывает, мной болеет вся страна!

Когда культурное равно нулю,

Я даже критику стерплю,

Но обижаюсь:

Почему все гонят на?..

Часть 5. Регрессивное

Бессмертные души

Что мы, бессмертные души,

Хотим обрести на Земле?

Кого же продолжим не слушать

И пот вытирать на челе?

Кого проклинать и бояться,

Кого мечтать просто обнять?

С иными сквозь зубы смеяться,

С другими делить кровать.

И вспоминать о вечном,

Не понимая суть,

Тянуть на веревке Млечный

И так уж растянутый Путь.

И только потом, на миг

Увидев златую ширь,

Понять: провалили блицкриг,

Зря подняли тысячи гирь.

Кого мы, бессмертные души,

Опять обмануть хотим?

Пока еще учимся слушать,

Себе и другим вредим…

Когда я был пещерным человеком

Когда я был пещерным человеком,

То сутками на мамонтов охотился,

В жилище, плотно занесенном снегом,

Я об огне, как о дите, заботился.

В набег на питекантропов ходил,

Когда решали вдруг права качать,

И тигров саблезубых страшных рыл

Случайно не боялся повстречать.

Под шкурою секретничал с женой

И нежно гребнем спинку ей чесал,

Фигурою не зажимать стальной

Просил, когда долг мужа исполнял.

Детишки наши куклам костяным

Старались сажей приукрасить мины

И ей же рисовали в полстены

Вождя с всепобеждающей дубиной.

И целая пещерная династия

Среди коросты мрачных ледников

Спасала промерзающее счастье

Под взором безразличных облаков.

Во льдах застыли шерстяные мамонты,

В той мерзлоте проспали тьму веков,

Не видя развивающейся драмы,

Маразма несменяемых Богов.

Когда я был пещерным человеком,

Явленья мира глубже понимал,

И из него не мыслил я побега,

Как идола, кумира почитал.

Мы пылали в огне космическом

Мы пылали в огне космическом,

Как сверхновые озарялись.

Забывая о прошлом величии,

В пустоте на века оставались.

Мы сгорали в огне космическом

И опять на песке рождались.

И любили не платонически,

Но внезапно потом расставались.

Светлячками в огне космическом

Представлялись, встречаясь вновь

В этом поле неидиллическом,

Вспоминали былую любовь.

Становились мы старше, мудрей

И, запрыгнув на звезд карусель,

Не кричали: «Нас, Бог, пожалей!

Ведь истлеем однажды все…»

Прибрежные скалы омыты послушной волной

Прибрежные скалы омыты послушной волной.

По шелесту ветра понятна задумка природы.

Я вновь окунаюсь в манящий прохладой прибой,

Меня унесут в синеву океанские воды.

И, в них растворяясь, пойму:

Эта жизнь не уходит —

Однажды она

Вернется, как прежде, домой.

Меня не узнают, ведь время мое не пришло.

Слегка поиграет желанием плыть глубина.

И волны подарят искрящее пеной крыло —

Я словно в плену разноцветного вещего сна.

Но только не сплю.

И вокруг ни окна.

А гладь океана

Сверкает, как мегастекло.

Часть 6. О работе

На работе душа томится

На работе душа томится

В оболочке бренного тела.

Где бы ей сейчас проявиться

И заняться любимым делом?

Где бы крылышки ей расправить?

Воздух каждой почувствовать клеткой?

Все равно ведь продолжат плавить

Личность, ставшую марионеткой.

И, конечно, все объяснимо,

Все доказано философски.

Не бывает огня без дыма,

Вот и тело – костюмчик неноский…

На замки его запирают,

Тут ни прямо и ни в обход,

И душа внутри прогорает,

А фитиль кто-то жжет и жжет.

Кто-то вечно до одури умный,

Осознавший, как правильно жить,

Обитающий в центре шума,

Все желающий дыры закрыть.

А в итоге душа томится

В оболочке бренного тела,

Вот бы в небе сейчас порезвиться,

Пока до конца не сгорела.

Улучшенная версия меня

Улучшенная версия меня:

Где день тружусь, она – какой-то час!

Оставил бы попытки догонять,

Но гордость не дает в который раз.

Мне намекают: «Выйди покури,

Твои старанья – идеальный пшик».

Но мне хоть говори, не говори:

Коллеги, я – пока еще мужик.

Ее гора отчетов на столе

Мою давным-давно собой затмила,

Но сходятся морщины на челе,

Перед глазами все уже поплыло.

Я подвиг совершу и поднимусь

Над плоскостью, в которой обитаю,

И пусть немного медленно летаю,

Но никогда, поверьте, не свалюсь!

После работы маска сброшена

После работы маска сброшена,

Валяется, смеясь, на полке.

Лицо уже не перекошено,

Душа уходит в самоволку.

И краски яркими становятся,

Открыты к пониманью лица,

В шеренги длинные не строятся,

Чтоб обо всем договориться.

И настоящим себя чувствуешь,

А не страдающим за что-то,

Других казенно не напутствуешь,

Не бьешься в старые ворота.

Творишь и мысли излагаешь —

И набело, и через ретушь,

И в них себя не потеряешь

И не смахнешь, как в мусор ветошь.

И засыпать не хочешь долго,

Чтоб утро не лишило сказки,

Ведь никуда не делась полка,

Где ждет улыбчивая маска…

Я решил убежать

Я решил убежать

От таблиц, совещаний и вводных.

Все оковы сорвать,

Влиться с криком в когорту свободных.

Позабыть про дресс-код —

Сплошь костюмы, на шее удавки —

И представить курорт:

Легкий бриз, ласты, маску и плавки.

Я квартиру запру

И подставлю свою бледность ветру.

Выжгу сердцем искру —

Вверх взовьется на три километра.

Хочу ярко гореть,

А не тухнуть свечою оплывшей.

Не мечтать умереть,

Еще толком так и не поживши.

Часть 7. Наболело

Когда увяз

Когда увяз почти по грудь,

Как выбраться, вздохнуть?

Но всех сомнений между строк

Зыбучий не поймет песок.

Как свои страхи приструнить?

Мешают вольно жить,

Прильнут и душат по ночам:

«Куда собрался, кто ты там?»

Да, выбор делаю не тот:

Не щедро плюшки раздает.

И как во сне, и сам не свой

С готовой лопнуть головой.

Не слышу ни обидных слов,

Ни дребезга оков,

Но вдруг задышат за спиной,

За нити дернут, по одной.

Я не знахарь, но вижу, где больно

Я не знахарь, но вижу, где больно.

Мне не нужно ладонью водить.

Не могу дать команду «Вольно!»,

Когда начали рядом хандрить.

Только как их от боли избавить

И страдания чуть облегчить?

Без пилюль как здоровье исправить,

Дать возможность еще пожить?

Мысли вроде бы материальны,

Но, подумав лишь просто: «Живи!»,

Снова видишь глаза печальные,

Угасание буйной крови.

Что же, химия мысли сильнее?

И никак не наоборот?

Я молюсь, чтоб они не болели —

Те, кто встретил со мной этот год.

Замерев в сантиметре от пропасти

Замерев в сантиметре от пропасти,

Заглянув в ее жадную пасть,

Попросил вертолетные лопасти

У небес, чтоб на дне не пропасть.

Вспоминал: «Эту мглищу чернильную

Можно волей преодолеть».

Но вцепилось в затылок бессилие

И давай причитать да галдеть:

– Вдруг на той стороне нет решения

Очень сложных и важных задач?

Нет рецептов по избавлению

От преследующих неудач…

И опять ноги колют иголки,

Точно жала, зовут отступить,

Как судьбу не разбить на осколки,

Как же в пропасть не угодить?

Очень трудно на старт без скрипа,

Из тепла налегке на мороз!

Не зависеть от стереотипов,

Изменить свою жизнь всерьез.

И стряхнуть эти когти острые —

Рано списывать со счетов!

– Эй, вы, черные, серые, пестрые!

Кто там в пропасти? Я готов!

Я привыкаю чувствовать стекло

Я привыкаю чувствовать стекло

И, зубы стиснув, в муть его смотреть,

А, чтобы скулы не свело,

Их снегом докрасна тереть.

До тона ярких девичьих румян,

До скрипа грубо выделанной кожи,

Важнее вид тепло хранящих стран,

Из-за стекла кривящих свои рожи.

Не будет трещин к первому теплу

И мирных слов, улыбок, лобызаний,

Пока свое сполна не проживу,

Не выучу язык страданий.

Вручат однажды нужный молоток

И с пониманьем отойдут в сторонку,

Чтоб не поранили ни рук, ни ног

Летящие по сторонам осколки.

Привыкнув тонко чувствовать стекло,

Через него стучаться и смотреть,

Непросто осознать, когда назло

Всем холодам посмел не околеть.

Раз узелок, два узелок

Опять затянул на пальцах веревочку:

Раз узелок, два узелок,

Где-то внутри на тайную полочку

Вопрос нерешенный прилег.

Сотни веревочек крутятся, вяжутся

Узлы, и распутанных нет.

Скоро все полки забиты окажутся.

Когда же придет ответ?

Сколько еще вот так затянуть

Крошечных узелков?

Станет прямее извилистый путь?

Когда же я буду готов?

К новым историям, переживаниям,

Стройным прозрачным проекциям,

Но мир упрямо стирает старания

И чередует инъекции

С адреналином и вазелином:

Миру ничуть нас не жалко —

Ему бы списать биомашину

Да поскорее на свалку.

И не спасают бумажки хрустящие.

Как бы себя полюбить?

Ласки под вечер ненастоящие,

Лучше под утро забыть.

Раз узелок, два узелок.

Уже паутина-кокон.

А хочется выбраться. Кто бы помог?

Было бы вовсе неплохо.

Рифмы путаются, словно стропы

Рифмы путаются, словно стропы.

Эх, не пишется – почему?

С ежедневником парень потрепанным

Что-то знал, что, убей, не пойму.

Признаю, паренек из прошлого

Все спешил что-то всем рассказать,

Избегал, как черт ладана, пошлого,

О романтике за ночь – тетрадь…

Закружилось потом, завертелось,

Изнутри что-то вдруг утекло,

И одна лишь профессия въелась

Да по самое… ремесло.

Бюрократия творчество губит,

Результат – в голове пустота:

Дотла выжженные клоны-люди

От макушки до псевдохвоста.

То на камушки, то на машину.

А на дачный на дом не в облом?

Паренек превращался в мужчину

С потребительским длинным веслом.

А ведь раньше он верил в чистое,

Но чернила, увы, не берег,

И волшебные до неистовства

Он писал тогда, сколько мог.

Рифмы путаются, словно стропы.

Эх, не пишется – почему?

С ежедневником парень потрепанным

Что-то знал. Что?! Убей, не пойму.

Сны стали редкими

Сны стали редкими, а чернота

Вокруг разлилась необъятная.

В нее, как ни жмурься, – одна маета:

Тягучая, едкая, ватная.

Бессвязный текст, похожий на бред

Картонного сценариста,

Который лобзает свой милый портрет

И холст поливает игристым.

Чудит мимикрия морд.

Дробью стучат барабаны.

Финальный плетут аккорд,

Опустошив карманы.

Но как же выспаться? Душу продать

За клок от пиратской карты?

Крестик заветный (где рыть и искать)

Жирно отметить, скрыв точку старта?

Или в двенадцать по лбу

Стукнуть – морщинистому и родному,

Принять порошок, засыпанный в колбу,

Очи закрыть и… в цветную дрему?

Я Городом отравлен

Я Городом отравлен,

И кровь поет контральто,

Как битум неразбавленный,

Меня роднит с асфальтом.

И в камне дерева —

Грызут бетон корнями,

Природа не жива,

Но милым фоном с нами.

Подземка прессом потным

Расплющит по вагону,

Дыхание сиротно,

Нет права на полстона.

Накрашены витрины,

Под пластиком мечты,

На слезах Чиполлино,

Нигде нет доброты.

Под кожей засвербит,

Зачешется, заноет,

И, крикнув: «Без обид!»,

Заменит холод зноем.

Я к Городу привык.

Пусть дальше убивает?

На мне его ярлык —

На лбу числом пылает.

На поле умных дураков

На поле умных дураков

В земле до ночи рылся,

Копал не очень глубоко,

Но своего добился.

К веселью наугад пошел,

Маршрут по проводам.

На финише накрытый стол

И пара милых дам.

Не тех в вине смешали грез,

В пропорциях бардак,

И уловил тревогу нос

Быстрее всех собак.

И там, где стало горячо

И что-то пролилось,

Удачи выдернул клочок

И просвистело вкось…

Потом опять по проводам

В каморку, где покой,

Где пальцам можно по ладам

Пройтись, нарушив строй.

На час-другой унять жару,

Уйти на перекур,

Лекарство выпить поутру

Без привкуса микстур.

Озябшей тоненькой душе

Сказать: «В последний раз…»

Изобразить в карандаше,

Что было, без прикрас.

Не надо помнить, как их зовут

Не надо помнить, как их зовут,

Обычно такие в спину плюют.

Оборонять от них нужно свой дом,

А то придет хаос, а следом погром.

Не надо слезливо молить небеса,

Когда там сиеста – черна полоса,

Лучше задействовать скрытый резерв

И оголить каждый вырванный нерв.

Свернуться ежом в неудобном углу

На очень холодном бетонном полу,

Оскалиться, верить, что враг не пройдет:

Отравлены иглы. Какой же исход?

Не надо от страха зажмуривать глаз,

Когда режут сталью в профиль и фас!

Даже увидев себя под собой,

Можно в иной жизни выиграть бой.

Часть 8. О разных

Тролль

Шутил он неприятно, подтрунивал умело,

Словами, словно прессом, давил и обижал,

На спинах рисовал мишени белым мелом

И фразами, как пулями, их метко поражал.

И очень ему нравились предательские слезы

Мишеней пораженных, ментальная их боль,

Но он не изменял ораторскую позу:

Так органично вжился в худую тролля роль.

Он всех критиковал налево и направо

И в каждом разговоре на рану сыпал соль,

Для многих припасал прегорькую отраву,

Не замечал, как душу обгладывает, тролль.

Но сам случайно стал удобною мишенью:

И дырочки нашли, и даже кривизну,

И по тропе погнали подстреленным оленем,

И указали лунку, чтоб сразу утонул…

И вылили на голову цистерну липкой грязи,

И в перьях обваляли, учили понимать:

«Насколько для других теперь ты безобразен?

Настолько, что собрались всем миром навалять».

Сбежал тогда в избушку он посредине леса,

Но не у той хозяйки укрыться захотел.

Она ему добавила свои четыре песо

И ступой приложила, чтоб кубарем летел.

И долго он бродил, в итоге заблудился,

В болото вдруг забрел к жестоким упырям,

Просил у них сочувствия, ведь «малость оступился…»,

Они его прогнали: «Так захотел ты сам».

На свет не скоро выбравшись из-под нависшей тени,

Всем обществом отринутый, побитый и хромой,

Он тролля придушил в пропахшем летом сене,

На трупе разрыдавшись, твердил: «Я не изгой».

Обратно с дрожью плелся он с понурой головой

К обиженным когда-то – прощения просить,

Стрелка не сразу приняли в нарушенный им строй,

Пришлось на испытательном полгодика пожить,

Понять, что за мишенями есть чувства и страдания,

И Светлое, и Чистое, и Трепетно-Ранимое.

И что за все приходит однажды Наказание,

От выпущенных пуль никак не отделимое.

Клоун

Веселый клоун стирает грим,

Снимает нос накладной.

Улыбка отскочит вместе с ним

Пружиной незаводной.

Хлопали клоуну час тому как

И надрывали живот.

Клоун затмил слонов и макак,

Честной развлекая народ.

Теперь честно зеркало отразит

Гамму реальных чувств,

Покажет, как сильно душа болит

Слуги цирковых искусств.

Тьма прописалась под ямами глаз,

Влево скривила рот:

Клоуны часто радуют нас

Своему настроенью в обход.

Публика видит рот до ушей,

Брызги шуточных слез.

С каждой секундой все веселей,

Без черно-белых полос.

Когда же клоун грим сотрет,

То станет самим собой,

В ящик улыбку опять уберет,

А с нею нос накладной.

Адаптивный человек

Он выползает из росы

С пропахшим потом рюкзаком

За палкой псевдоколбасы

И переплавленным сырком.

Вставая в очередь за кашей,

Хранит он баночки с икрой

И, задирая юбки Глашам,

Пренебрегает год женой.

Он предает и снова дружит

Под Новый год, под коньячок,

Давно о совести не тужит

И не пускает на порог.

Молчит, не создавая мыслей,

Кричит, где кэш хотят поднять,

Как приспособленные крысы,

Обучен хвостиком вилять.

Вчера он – будничный прохожий

С худым морщинистым лицом,

Сегодня же с румяной кожей,

Чаек хлебает с чабрецом.

Он – адаптивный человек.

Он зад свой мучает иглой.

Одной рукой продляет век.

Другой накатит по одной…

Вождь и Жадность

Они появляются в дождь,

Приходят, обнявшись и радуясь.

Один, как и прежде, – Вождь,

Другая – до власти Жадность.

Беседу ведут о народах,

Противные капли не в счет.

Свободу тому Несвободу,

Другому – плохой звездочет.

Не видя сторонних глазами,

Себе предоставлена суть —

«Провидцы» нагреют задами

Грядущую мокрую жуть.

Поплавают в лужах глубоких,

Прочувствуют камушки дна…

Была бы песчаная отмель,

А так только в омут – сполна!

И, выбравшись снова на берег

Сухими и важными птицами,

Вождь с Жадностью шапку примерят:

Вдвоем под ней можно ужиться.

Было, тексты ему писал

Было, тексты ему писал,

Он с крылатой душою пел,

Звонко, четко, я не горевал,

А он рифм все новых хотел.

«Набубни что-нибудь, камрад, —

Предлагал он, гитару взяв. —

Ты же можешь стихи сплетать,

Да особенно и не устав.

Стежков десять всего подряд,

Чтоб за рифмой себя узнать».

«Тексты – это порыв души,

Она плачет, смеется, надеется,

Ты попробуй-ка сам напиши, —

Отвечал я. – Может, и склеится…»

Он попробовал: серые дни,

Непривычно пустая улица,

Незажженные кем-то огни,

И столетье никто не целуется…

«Что, камрад, набубнил чудно? —

Я певца своего спросил. —

Все промерзло твое окно,

Отогреть не осталось сил?

Под тяжелыми оборотами

И мелодия спуталась нотами?»

Было, тексты ему писал,

Он с крылатой душою пел,

Больше тексты сам не слагал,

Говорил: «Каждому свой удел…»

Шарлатан ты, колдунище!

Шарлатан ты, колдунище!

Морок наведи почище!

Или отлепись от шара

И заметь росчерк удара.

Наплывают небеса

Прямо в наглые глаза.

Шарлатан ты, колдунище!

Так сгори же на кострище!

Или подскочи от пара,

Если встал после удара…

Не находят корабли

Черные своей земли.

Душу Небо не берет?

Тело к матице припрет,

Или напоит водой

Кто-то глупый, молодой…

Но потом его разыщут

Черти-слуги колдунища.

Может, был не шарлатан?

На спине горит кафтан,

А под пятками угли

Подповерхностной земли.

Духи кружат хоровод —

Каждый танцевать зовет…

Духи шепчут, кто умрет,

Кто лечиться вдруг придет

Или скажет: «Все отдам

За тела прелестных дам…»

Станет многое немило —

В омут страшный закрутило.

Вы не бейте колдунов,

Не пускайте темну кровь.

Есть такое, что узнаем,

А потом в огне пылаем!

Белый свет вдруг стал не бел,

А кафтан с душой истлел.

Часть 9. Надо еще сказать…

Мы дошли до перевала

Мы дошли до перевала

И не встретили врага.

Нам сказали:

«Расходитесь, если жизнь вам дорога».

Вещмешки свои собрали,

По домам все разбрелись,

Позже выдадут медали,

Раз уж звезды не сошлись.

Где врагов себе накликать,

Сколько хмуро вдаль глядеть?

На каких небесных стыках

Успокоится медведь?

Когда шире размахнется

И загонит всех в кусты,

Меда досыта напьется,

Им же всем намажет рты.

Что за пазухой припрятать,

Если вдруг штанов лишают?

А затем в ночи по блату

С тумаками возвращают…

Как себя не потерять,

Находя одни страданья?

Поминая снова мать,

Позабыть про все желанья.

Сквозь штакетник напролом,

Из печи да без ухвата,

Представляя новый дом

Вместо запылавшей хаты.

Чтоб опять у перевала,

И не встретить вдруг врага?

И услышать:

«Расходитесь, если жизнь вам дорога»?

Нет уж, дудки, в этот год

Перегнем за перевал.

Вдруг он был там – вражий род?

Вдруг остался, подождал?

А спустились… Это что же?

Те же лица супротив,

Как две капли все похожи,

Тот же песенный мотив.

Сколько раз нас создавали

В тоннах глины и песка?

Штамповали, как медали,

Не жалели молока…

Уводили друг от друга

В свою темненькую ночь

И гоняли все по кругу

И не думали помочь.

Может, нет врагов и вовсе,

И не стоило искать?

А пора беречь нам кости,

Сообща Мир создавать.

И не ждать войны за злато,

Закопать свои мечи

Да узнать получше Брата,

Тоже слезшего с печи.

Такое утро замороченное

Такое утро замороченное!

Везде придуманные люди,

Немного с виду озабоченные,

По комнатам, раздевшись, блудят.

Стишки, как песни, напевают,

Не забывают вставить мат:

Чужим плевать, свои не знают,

Так можно много раз подряд…

На стенку гордо помочиться

И выбросить в окно сапог,

Опасно не остановиться,

Когда себе почти что бог…

Когда дудишь с довольной рожей

В иерихонскую дуделку,

Но стены крепки, страх прохожих

Напрасен – выдали подделку…

Для них шальной тромбон играет,

Труба – она и есть труба…

На крыше тело замирает.

Кого же – бога иль раба?

На редкость утро замороченное,

Придумали везде все люди,

Немного с виду озабоченные.

От беззаботных толк ли будет?

Кто грешил на свою прочность?

Кто грешил на свою прочность,

Получая в нос с ноги?

Проклинал ударов точность,

Но сберег от пуль мозги.

Кто в кровавой пене бился,

Защищая близких честь?

Слева пропустил – открылся:

Полная, поверьте, жесть.

Кто рекорд спортивный ставил,

Убегая от врагов?

Их по одному разбавил,

Обломал шесть пар рогов.

Кто притягивал колючих

Взглядов мертвые глаза?

А потом счастливый случай

От ножа его спасал.

Если жизнь – бои без правил,

А спокойствие – мечта,

Значит, звезды переставил

Страж Небесного моста.

Значит, лишь вперед дорога,

Раз в затылок жала рой.

Значит, стать почти что богом,

Выиграв у смерти бой.

Говорят, что нельзя распыляться

Говорят, что нельзя распыляться —

Сразу многих пытаться любить.

С нездоровьем рюмашкой справляться

И без цели столетие жить.

Говорят, что нельзя обижаться

На скупых, недалеких и серых.

Что везде следует оставаться

Человеком, наполненным верой.

Говорят, и молвой убивают —