Маленький мальчик спешил. Провинциальный городок в среднем течении Кубани потихоньку уталкивался. Опустели улицы, замер покойно воздух, и фонари поймали матовыми колпаками кисею осеннего туманца. Поздний сентябрь на юге России еще тёпел, но прохлада по вечерам уже пробирает. Поношенное пальтишко из тонкого серого драпа, купленное, как и все детские вещи в те времена на вырост, было всё ещё великовато. И хотя носил его мальчик три сезона безвылазно, худенькая шейка никак не достигала нужного размера по воротнику.

Маленький мальчик спешил. Не потому, что боялся ходить по ночным улицам. Случившееся раз на его памяти в городе преступление несколько недель кряду было предметом пересудов обывателей, пока, наконец, не кануло в Лету безо всякого негативного следа в сознании мальчика. Недавно пошедший в первый класс и не имевший понятия о теории относительности, он подсознательно уже умел, не упуская из виду частного, судить о мире все же по общему.

Маленький мальчик спешил. Два важнейших события ближайшего будущего занимали всё его существо и заставляли его душонку лететь домой буквально на крыльях. Вернее, не совсем домой…

Воспитывался мальчик дедом с бабкой. Еще до Войны деда подставили под недостачу мелкой суммы в железнодорожной кассе, где он работал билетным кассиром, кажется в Минеральных Водах, и он сел где-то под Владиком. Бабка, если и знавшая о декабристах, то понаслышке, поехала за ним с грудной дочкой на руках. В Перми её сняли с поезда. В горячке и без сознания, с туберкулезом легких. Из всего того, что составляло до болезни её быт, по выписке из тубдиспансера нашлась только девочка, повзрослевшая на полгода в одном из областных детских домов. К деду на Дальний Восток бабка приехала в казенном больничном халате, в больничных тапочках и поношенном, но без прорех плащике (спасибо добрым людям). Но, слава богу, со здоровой, хоть и не крепенькой, дочерью. Деду, как дисциплинированному лагерному итээровцу, позволили бесконвойно жить с семьей на «вольном поселении» в полувагоне-теплушке. С отдельным входом!

Дальше много чего было, что могло бы составить канву отдельного повествования. Первые отчетливые детские впечатления мальчика начались с затрапезного городка в Казахстане, где семье было позволено осесть после дедовой отсидки. Одно из самых веселых впечатлений – продажа целой бочки вкусной квашеной капусты бабкиного засола перед тем, как переехать жить под Армавир. На ещё более захолустный железнодорожный разъезд, но зато в родных южно-российских местах.

Мать мальчика, выучившись на фельдшера и успешно в должности поработав, поступила в Ставрополе в медицинский институт, почему и оставила сына-пятилетку на попечение своих родителей.

Деду, с его пунктиком в биографии, должность путевого обходчика до поры была чуть ли не милостью божьей. Но настал год, когда детей положено отдавать в школу, и деда перевели на работу в маленький городишко вокруг крупной узловом станции. Однако жить там им было негде. Повышенному аж до кондуктора товарных поездов, служебной площади ему не полагалось. Втроем они крутились на одну его зарплату и снимали крохотный домик из двух комнат на частном подворье одной скаредной старухи.

Мальчику было уже семь лет, свою мать он видел всего несколько раз в году, когда она приезжала на каникулы. Но он был дедушкиным и бабушкиным любимым внуком и не чувствовал неполноты мира, хотя и стал в последнее время с возрастающим нетерпением ждать приездов матери. Отца у мальчика не было по причине банальной и нередкой: он теперь жил в другом далёком городе и любил другую женщину и другого маленького мальчика.

Итак, пацанчик спешил. Потому что весь прошедший день тянулся под знаком счастливого ожидания завтрашнего утра, когда он проснётся от поцелуя мамы, приехавшей на очередные каникулы, и после весёлой сумятицы встречи зароется в немудрящие гостинцы. Он миновал улицу Карла Лнбкнехта и его сметливый умишко вновь озадачился попыткой понять мир. Ну, с Карлом всё ясно: «Карл у Клары украл кораллы». Что до Либкнехта, тут сбоили даже взрослые. А следующей была улица Розы Люксембург. Здесь всё обстояло более ли менее. Роз на городских клумбах цвело достаточно, а Люксембург, оказывается, и это взрослые твёрдо уже знали, такое государство на земном шаре. Объяснение было принято. Ведь если фамилией дяденьки можно назвать город, в котором они сейчас жили, то почему бы в честь какой-нибудь тётеньки не назвать целое государство…

Нырнув в конус молочного света под фонарём, он быстро и смело шагнул из него в темноту и вышел уже на перекрёстке с улицей Песчаной. Улица вела к песчаным карьерам и десятилетиями возившие по ней песок машины просыпали его столько, что назвать её по-другому было немыслимо. Могут же взрослые, когда захотят, делать вещи понятными и красивыми!

По этой улице предстояло пройти квартал и свернуть на Комсомольскую, где в съёмной халупе ждут мальчика любимые бабушка и дедушка. Ждут, впрочем, нисколечко не тревожась. Знают, что внук в гостях у школьного друга. Пусть семья Щербаковых и живёт чуть ли не на окраине, зато принимают его в ней как родного. Он не останется голодным. Обязательно будет накормлен бесхитростным, но сытным обедом, а если отец семейства затеет со своими сорвиголовами поход, непременно захватит и щупленького вежливого мальчишку. Будь то прогулка в песчаные карьеры, на стадион, или в пойменный кубанский лес. Сначала за нетерпеливыми пролесками, затем за первыми ландышами, затем за душистыми фиалками… Эти простые приветливые люди ничего не знали о «роскоши человеческого общения» теоретически…

Мальчик свернул на Комсомольскую, и остановился под задремавшим фонарем. Осторожно отвернул полу пальто, что-то поправил за пазухой, улыбнулся и прибавил шагу. Это была вторая причина, подгонявшая его домой. Там, под пальто, тесно прижатая к груди, была пол-литровая баночка с рыбками.

Да-да! С настоящими живыми рыбками. Гуппяшками. Две пузатеньких самочки и два шустрых самца с блёстками на плавничках. И ещё веточка ершистых водорослей. Всё, что нужно для аквариума.

Конечно, о настоящем аквариуме, как у Толика, нечего и помышлять. Когда-нибудь можно будет попросить купить его ко дню рождения, а пока… Пока бабке приходилось выстаивать день напролёт в очереди на рынке за обчищенными донельзя бараньими рёбрышками, чтобы в доме было «мясное» хотя бы раз в неделю.

Но, не беда! Трёхлитровая банка из-под солений вполне сгодится для начала. Он будет часто менять им воду, не забывать вовремя кормить. Со временем разрастутся водоросли и всё станет самым что ни наесть взаправдашним, появятся гуппята… И главное, как будет завтра утром рада мама, что её сын уже такой большой и ответственный мальчик, и под его опекой такие замечательные рыбки. А уж как порадуются бабушка с дедушкой! И никакая вредная и строгая старуха не сможет запретить ему держать рыбок! Тут мальчик горестно вздохнул. Жаль, все-таки, что мама не увидит Дружка!..

Пёсик появился в начале лета. Мальчик гулял по громадному двору, разведывая его закоулки после недавнего переезда. Чёрно-белая, с рыжими подпалинами мордочка торчала внизу между плашек штакетника, раздвинув стебли густой травы. Три черных же бусины: влажный подвижный нос и круглые глазки блестели на солнце. А дальше случилось чудо! Мальчишка, растерявшись от вспышки мгновенной симпатии, глупо кивнул – давай сюда! В то время термина «биоэнергетика» не было и в помине. Щенок пискнул и через секунду мальчик гладил грязноватую короткую шерстку и, радостно смеясь, увертывался от сыплющихся на него «поцелуев» обезумевшей от нежданной ласки дворняги.

Каждое утро отныне, с первыми лучами, Дружок, так назвали щенка, ждал мальчика у невысоких ступенек их домика. Он стал похож (много ли было ему нужно!) на маленький пятнистый бочонок на коротких лапках с вечно быстро-быстро машущим хвостиком. И начиналось…

Как многие псята, смахивающий во младенчестве на поросёнка, только без пятачка, щенок носился по двору, выписывая немыслимые зигзаги. Они играли в догонялки, кувыркались, визжали от восторга обоюдного обожания, валялись, уставшие, пузом в тёплой мягкой траве, зорко следя друг за другом, готовые вновь сорваться в любой миг… И даже старый хозяйский Рекс, переживший не один ошейник, вылезал из своей конуры и, щуря подслеповатые глаза, время от времени одобрительно гулко гавкал, стоило только соплеменнику выкинуть очередной умопомрачительный коленец.

Старуха подолгу стояла на своем крыльце и смотрела на забавы молодняка. Пока наконец, как-то вечером, оставшиеся за столом после ужина бабка с дедом не позвали:

– Внучек, пойди, пожалуйста, сюда… Лукерья Андреевна не разрешает больше Дружку жить у нас… – дальше шли чудовищные в своей надуманности аргументы («И всплакал Фет, что топчут гуси в его владениях траву…»). И резюме. – Ты уже взрослый мальчик, ты должен понимать…

Мальчик не понимал. Но знал: если дед сказал «да», то это – да, если «нет», то это – нет… Он стоял как солдатик из сказки Андерсена, руки по швам, и беззвучно плакал, подняв кверху остренький подбородок. Его с детства приучали смотреть в лицо испытаниям.

– Внучек! Ну что ты… Отдадим его тёте Нилочке, и будем часто

его навещать, – пыталась бабка сгладить масштаб катастрофы (Душа

валилась на правое крыло, И косо падала в каньон уединенья… Во мрак

и холод, на каменное дно, На острых выступах теряя оперенье…)

В первый же дедов отгул, на автобусе единственного в городе кольцевого маршрута, все втроём потащились к чёрту на кулички.

Они буквально летели друг навстречу другу, и ушки Дружка прижимались к холке ветром, будто он попал в аэродинамическую трубу на пике испытательного режима. Это были объятия искренне любящих существ. Но… родственников хватило ненадолго…

И вот теперь маленький мальчик спешил. Бережно, стараясь не расплескать, нёс баночку с бесценными рыбками. А старухе он их даже и не покажет, и словечком не обмолвится. Пусть живет себе в чёрством спокойствии, если ей чужая радость – как собственное горе.

Во мраке ночи, в глубине подворья, тепло желтели два окна (дед экономил всеми законными способами, начиная с мощности электрических лампочек). Мальчик взбежал по деревянным ступеням и, толкнув дверь под неглубоким навесом, оказался в доме.

В комнатке с дровяной печкой, за кухонным столом сидела едва успевшая снять верхнюю одежду мама. Приехала на день раньше! Взрослые улыбались, довольные удавшимся сюрпризом.

– Мамочка! – две радости слились в одну, девятым валом накрыли

мальчишку с головой. – Мама! Мамочка! Смотри – рыбки!..

Подбежал он к ней и протянул вверх баночку, сияющий…

– Что? – сползла с лица мамы улыбка.

– Внучек! – тихо ахнула бабка. – Мама же приехала!..

Другую… Немного другую картину рисовали, очевидно, себе в воображении взрослые. Ойкнула бы мать после долгой разлуки с сыном, уронила бы вдребезги тарелку, бросилась бы на шею и зацеловала, случись ему внезапно появиться… Рано. Рано ждут непонятливые взрослые той же монеты от детей…

– Мамочка! Смотри, какие они!..

– Что? Рыбки… – вдруг став красной, растерянной и некрасивой, мать выхватила баночку и, секунду не зная, что с ней делать, бухнула

в помойку…

И пала на табурет, уронив лоб в нервно дрожащие пальцы.

– Ма… мочка, ры… ыбки… – прошептал ничего не понявший мальчик, как если бы его убило громом.

Бросился к ведру и замер охотничьим сеттером в напряженной стойке.

Это он… Это он был в ответе!.. Они могли бы беззаботно плавать у Толика в аквариуме… И вот! Это он!.. Это он сейчас разверстым ртом хватал, задыхаясь, вонючие помои! Это его рассудок мутился и умирал в предательской ловушке!..

Кондором висел мальчик над ведром, билась жилка на вытянутой шее. Ну! Ну выплыви хоть одна! И он бросится… Выхватит из жижи погибающий комочек, капельку беззащитной, доверенной ему жизни! Спасёт!.. И сохранит!..

Он не видел, чем были заняты взрослые. И были ли они вообще чем-либо заняты…

Топ-топ-топ… торпедой пролетел мальчишка над кроватью и ухнул головой в пирамиду подушек. Зарылся… сжался… зажмурился…

Не плакал. Пропал, исчез разумом в темноте и духоте, притих. Раз за разом, все черней и черней затушёвывал он в сознании прошедший день, вычёркивал как сон, как небыль… Но умирали и умирали в серых помоях рыбки. Гуппяшки. Две пузатенькие самочки и два шустрых самца…

Утром взрослые говорили приглушённо, старались не скрипеть половицами. Ведра в кухне не было.

– Внучек, иди кушать. А то в кино с мамой не успеете… Мама ведь по тебе соскучилась… – осторожно ступала бабка меж тлеющих углей утихшего пожара.

Осень дарила последнее солнце. В лёгкой курточке, рука в руке, мальчик шёл на детский сеанс в кино. Встречные почти наверняка не сомневались – пацана ведут к дантисту.

Он ел мороженное и пил газировку. Во время сеанса добывал меч-кладенец с Иваном-богатырём, бился со Змеем-Горынычем. Потом отвечал что-то про впечатления. Потом взлетал и падал в парке на качелях… Но сердце оставалось невесомым. И только начало стучать всё чаще, чаще, когда они подходили к дому…

В день отъезда матери мальчика ждал сюрприз. Небольшой шар-аквариум с парой меченосцев и парой вальяжных вуалехвостов. Куда как более дорогих, нежели копеечные гуппи.

– Спасибо. – Поднял мальчик глаза на улыбающихся деда с бабушкой и мать.

И стал вежливо наблюдать за оранжево-жёлтыми рыбками.

Взор его увлажнился, но он не заплакал. Не только потому, что его с детства приучали смотреть в лицо испытаниям. Ведь он теперь был уже по-настоящему взрослым маленьким мальчиком.

Груша

Случилось это малопримечательное событие в один из серых пасмурных дней поздней осени. В палате было сумрачно и скучно. На кровати мальчика лежал раскрытый на середине толстый том сказок народов мира, сам же он стоял у окна, смотрел на чахлый больничный скверик и гадал: придут его сегодня проведать – не придут?..

Сверстники, товарищи по несчастью, в тихий час угомонились, заснули. Мальчику не спалось, впервые он попал в стационар и это был весьма горький жизненный опыт. Нет – нянечки, медсёстры и врачи были на редкость сердобольны и заботливы. И уколов ему, к зависти почти всего детского отделения, ставили не много и не каждый день. В основном обходились таблетками и микстурами, которые хоть и были тошнотворно противными, но хорошо помогали. По крайней мере, температуры и невыносимой боли, особенно по ночам, больше не было. За несколько проведённых здесь недель удалось отоспаться, опять появился аппетит. А его почему-то всё не выписывают и не выписывают. Уже сколько новичков сменилось на соседних койках…

Непонятно. И началось всё непонятно.

Золотым южным сентябрём он пошёл во второй класс. Учиться было интересно и легко. Приятели по уличным играм и лучший друг (повезло же), все оказались в одной школе. Дедушка и бабушка, опекающие мальчика, пока мама учится в медицинском институте в Ставрополе, души в нём не чают. Папы нет – это да. Правда, есть какие-то элементы от него, слышал краем уха, регулярно приходят по почте. Почему так – тоже пока неясно, но когда-нибудь узнается. Можно не сомневаться. В сказках, вот ведь, рано или поздно всегда всё налаживается, и всегда к лучшему. Зато, какой дед мировой! И на велосипедах кататься уговаривать не надо, и на рыбалку, и за боярышником в кубанский пойменный лес… А как отлично летние каникулы они с ним провели! Живи и радуйся! И на тебе!..

Та октябрьская ночь надолго запомнится. В первые мгновения после пробуждения даже не сразу сообразил, что его вытолкнуло из сна. Правое колено сжали тиски боли. Когда взрослые, заслышав его постанывания, включили свет, опухший сустав казался малиновым шаром, тело бил озноб. Но мальчика воспитывали мужчиной, поэтому он не хныкал, хотя слёзы и катились из глаз. Сами. Без спросу. И колено не слушалось. Согнулось пополам и не разгибалось. Точнее, разгибаться-то, если очень сильно постараться, прикусив губу, оно могло. Но чего это стоило! Ни в сказке сказать, ни пером описать…

На бабушкиных примочках и компрессах до утра дотерпел. Затем провал в памяти, и вот он, квёлый от бессонницы, уже сидит на кушетке в приёмном покое с градусником подмышкой. Строгий седой врач в белом халате считает пульс, заглядывает в горло. Что-то втолковывает взрослым. Ревматизм. Наверное. Скорей всего. Надо оставлять. Нужны анализы.

Надо же, ревматизм. Слово-то какое нерусское. А запоминается легко. И деваться от него, похоже, теперь некуда…

Больница в городишке располагалась на окраине, на взгорке, дальше – выселки. Автобус сюда забирается редко, поэтому бабушка или дедушка навещают его не каждый день. Это понятно. Это можно и пережить. За чтением время не так тянется тоскливо. Тишина же и сумерки – фантазиям только в помощь.

Неслышно вошла дежурная нянечка, шёпотом позвала:

– Коля, ты чего? Не спишь? Оно и хорошо. Пойдём, пришли к тебе. Не шуми, смотри мне!

На этот раз родные были вдвоём. Сразу новость: мама приезжает (ура!), заберёт с собой. Договорилась с профессором на кафедре, положат в краевую больницу, там дело быстро на поправку пойдёт! Пару месяцев в отделении, потом полгода в специальном санатории. Представляешь, как здорово?

Ничего себе – быстро! Ничего себе – здорово. Вот летние каникулы – это быстро. Пролетают, считай, мигом. И глупо кому-то объяснять, как здорово!

В гостинец принесли грушу. Янтарно-спелую. Волшебную. Невиданно-громадную. Сказочную.

Это бабуля. Всё замечает. Как-то, ещё до больницы, в толчее воскресного рынка он подзастрял у прилавка с пирамидой этих лакомых красивых плодов. Дорогущие. Да вот беда, на дедову скромную зарплату, единственный доход на всю семью, не разгуляешься. Даже в базарный день. Не стал просить. Не капризник, небось, как некоторые. Опять же, карамельные подушечки с тягучей начинкой, без обёртки, на вес, в угловом магазинчике тоже очень даже ничего. Ну и пусть, что слипшиеся. Так их на десять копеек о-го-го! сколько выходит.

В палате поставил грушу на подоконник. Бутылочкой. Полюбоваться. После того, как проводит взглядом своих до больничной калитки дойдёт до неё черёд. Здоровущая, в палате, как проснутся, на всех хватит.

Там, на воле, посыпал из свинцового неба первый мелкий густой снежок. Смотреть в удаляющиеся спины почти невыносимо. Не смотреть – недолго и нюни, как девчонке, распустить. Невзирая на спартанское воспитание. Ну, вот и скрылись из вида. Вздохнём и приступим к новому ожиданию. Уже не привыкать.

На тёмно-сером фоне оконного стекла тёплая желтизна груши поблекла, казалось, почернела. Есть её совсем не хочется. Странно как, и удивительно. Получать лакомства – вот так легко, за здорово живёшь. Даже без полсловечка. И вне зависимости от поведения и школьных оценок. Неужели, для этого надо только заболеть? И обязательно ли должно случаться что-нибудь нехорошее, чтобы любовь и ласка родных и близких обрушивались на тебя с утроенной силой? И вся родня, как бы спохватившись, бросалась заваливать тебя конфетами, печеньем и фруктами?

Судя по этой груше, и по складам сладостей в прикроватных тумбочках ребят, досыпающих тихий час, так оно и выходит. И куда деваются в таких случаях: «Не сейчас!», «Нет денег», «Получку ещё не дали», «Подожди до дня рождения», «Вот будут все пятёрки в табеле…», «Будешь хорошо себя вести, Дед Мороз подарит»…

Вопросы, вопросы, вопросы… И не последний из них – а когда выздоровеешь, всё опять станет, как до болезни? Или теперь уже так накатом и пойдёт? Хорошо бы. Хотя, конечно, вряд ли…

Мальчик уже догадывался, что у каждого из нас случается в свой час похожая история. Когда в детской голове поселяются недетские вопросы. Ответы на которые, порой, приходится искать всю жизнь.

Система Станиславского

Детство в пору постижения мира взрослых – непростое занятие. Кто процесс помнит, думаю, согласятся.

Костику шёл десятый, жил он с матерью в довольно большом селе Краснокумском, по сути – окраинном районе провинциального южного городка Георгиевска. Мать работала врачом скорой помощи. Костику, из-за её суточных дежурств, нередко приходилось оставаться «на хозяйстве» одному, так что рос он вполне самостоятельным. После школы делал дома уроки, обедал, разогрев на дровяной печке приготовленную матерью еду, и шёл к дружку и однокласснику Толику Иванову. Набивали за пазухи картошки для запекания в костре, совали в карманы рыболовные снасти, выгоняли из хлева корову Зорьку и отправлялись на дальний выпас за речкой Подкумком, где и пропадали до поздних сумерек. Поэтому в приключениях Тома Сойера с Гекльберри Финном, когда книжка попала в руки, Костика мало что впечатлило. Кроме, конечно, романтической истории с Бекки. С последующим долгим сожалением, что в глиняном карьере поблизости от Краснокумки нет даже завалящих пещер. Чтобы заманить в них на экскурсию Таньку Пищухину, со всеми вытекающими героическими последствиями…

Сейчас покажется удивительным, но в то время на всё село приходилось два телевизора. Кино в неотапливаемый клуб со струганными лавками без спинок завозили от случая к случаю, согласно запойному циклу местного киномеханика, о чём детвора не ведала, а взрослые об этой причинно-следственной связи благоразумно до поры умалчивали. Можно было, конечно, съездить на автобусе в городской кинотеатр. Неблизкий свет, к тому же, один фильм порой «крутился» там неделями. Такой вот культурный пласт истории малой родины.

И тут в город приехал с гастролями краевой драматический театр. Мать сочла случай подходящим для знакомства Костика с Мельпоменой, не пожалела денег, взяла билеты в первых рядах партера. До этого он бывал только на кукольных спектаклях. Нравилось, конечно, а кому не нравилось!? Знал Костик и о театре с настоящими актёрами, как не знать, но видеть «вживую» ещё не доводилось.

Нужно сказать, что во время каникул мать нередко брала Костика с собой на смену, покататься до вечера на карете скорой помощи. Но вовсе не для развлечения, и не для того, чтобы держать его «под колпаком». Считала, будет лучше, если с розовыми очками детства он будет расставаться под её присмотром. Чтобы открывал неприглядные стороны жизни с должными комментариями. Повидал Костик в салоне «скорой» и гипертонические кризы, и сердечные приступы, и травмы, и мужичков, пускающих кровавые пузыри после поножовщины. Проникся могуществом, в лице мамы, медицины. Всех она спасала или, в крайнем случае, довозила живыми до больницы.

Итак, театр. Давали «Маскарад» М.Ю.Лермонтова. Воображение у Костика было на зависть. Хотя поначалу его больше занимали костюмы. Какой же мальчишка останется равнодушным к ярким мундирам, саблям на перевязях, ментикам, шпорам на щегольских гусарских сапожках? Но постепенно, благодаря системе Станиславского, блистательно усвоенной актёрами труппы, Костик с головой погрузился в канву сценического действа.

Фабула драмы, вспомним, проста: сибарит и картёжник Арбенин жутко ревнует молодую жену Нину, чему способствуют интриги света. В конце концов, он приходит к тому же выводу, что и его шекспировский предшественник – мавр Отелло: легче потерять, чем сомневаться. (О чём Костик по недостаче лет и малой литературной образованности ещё не знал). Выход из тупика душевных терзаний, найденный Арбениным, тоже не поражает новизной. Супругу, якобы бросившую тень на репутацию семьи, решено отравить.

Когда Арбенин, стоя у рампы, поделился преступным замыслом с залом, Костик не сильно обеспокоился. Мало ли. В сердцах чего не скажешь?! Он сам сколько раз, при свидетелях, грозился Венику – Веньке Горелову – накостылять за пакости на переменках. И что? Накостылял?

Но когда на виду у всех, при большом стечении публики в зале и на сцене, Арбенин всыпал яд в мороженое для Нины, Костик заёрзал. Исподтишка глянул на маму, стал озираться в зал. Неужели никто не замечает?

Мать догадалась.

– Сиди, не вертись, – шепнула она, – это всё понарошку.

То есть как это понарошку? Только что разыгралась история с утерянным браслетом, давшая повод Арбенину решиться на убийство. И ничего не понарошку…

Нина съела мороженое, Арбенины приехали после бала домой.

Костик выпрямился в кресле столбиком, как суслик в степи, весь обратившись в слух.

Нина к Арбенину:

Я, кажется, больна,

И голова в огне – поди сюда поближе,

Дай руку – чувствуешь, как вся горит она?

………………………………………………….

О, сжалься! пламень разлился

1 2 >