На краю страха

Творческое объединение «ЛитBANDиТЫ», Оксана Сотникова, Анна Чудинова, Линда Сауле, Дарья Грицаенко, Елена Фили, Андрей Ходыкин, Мира Лев, Мари Анатоль, Любовь Мартынова, Алена Перепада, Татьяна Турова, Милена Курнеева, Ольга Морозова, Алехандро Семёнов, Арсения Михно, Павел Мохначев, Юлия Palacios

На краю страха

Линда Сауле

Instagram: @linda_saule

Заблудшие

Покой и бескрайние просторы горной кавказской деревушки. Лачуги, разбросанные по равнине, забытые миром жители, большинство из которых старики. Живописный пейзаж, каким я его помнила с детства, нетронутая земля, каждым клочком своим воспевающая силу и могущество природы.

Дом, в котором я остановилась, стоял почти у самого леса. Хозяйку звали Марьям. Она была молода, полна сил и истинно кавказского гостеприимства. Муж её умер, но Марьям бойко вела хозяйство, ухаживая за домом и скотиной, а летом сдавала несколько комнат редким постояльцам. Как могла она баловала гостей, щедро разбавляя блюда приправами, а речь – шутками, но вся эта милая суета не могла вытравить горечь покинутого сердца, что читалась в глазах женщины. У Марьям была маленькая дочка, Алина, кареглазая и смешливая. На её бедрах красовался связанный матерью шерстяной платок, оберегавший девочку от сквозняков. В нем каждое утро она и прибегала к моей двери и громко колотила в неё, чтобы разбудить. Тогда я выходила к завтраку, а потом отправлялась на долгую прогулку, стараясь забыть шум большого города и выровнять ритм моего разбитого сердца.

Лавируя меж валунов и тонких ручейков, сбегающих к шумной реке, я то и дело обращала взор в сторону леса, упираясь взглядом в могучую стену, где тысячей верных солдат стояли деревья. Я пыталась рассмотреть, где берёт начало это хвойное море и где оно оканчивается. Но край его угадывался лишь там, где зелёный покров подходил к вершинам гор, образуя резкий контраст.

Стоял вечер. Марьям хлопотала у плиты, когда одна из гостей дома вошла на кухню с корзиной, полной грибов. Пожилая женщина казалась взволнованной, утверждая, что видела в лесу мужчину, не похожего ни на лесника, ни на местного жителя. Из рассказа выходило, что она собирала грибы и заплутала, когда, словно из ниоткуда, на поляну, где она стояла, склонившись над россыпью лисичек, вышел мужчина. Он не заметил её, хоть и прошел совсем рядом, шатаясь и несвязно мыча. Женщина была напугана, но сама не могла определить, чем вызвано это ощущение.

За окнами сгущалась ночь, и несмолкаемый шум реки убаюкивал мой разум. В таком состоянии человек легко верит тому, что слышит, и придает услышанному весьма живые и отчетливые формы. Но я не углядела в этой встрече ничего особенного, и мне было непонятно волнение соседки. Какой-нибудь местный житель выпил лишнего и пошёл побродить в лесу.

Пока постоялица рассказывала историю, хозяйка дома не шевелилась. Ни один мускул не дрогнул на лице, будто окоченевшем. В какой-то момент мне показалось, что с её губ сорвался тихий стон, словно застарелая боль не могла найти выхода. Я осторожно окликнула Марьям в смутном опасении за её самочувствие. Но она не ответила и поспешила уйти с кухни, словно наше присутствие ей вдруг стало неприятно.

Наутро, не спеша позавтракав, я отправилась в долину, чтобы провести день верхом. Ещё накануне я договорилась с местным жителем, чтобы он одолжил мне смирную кобылу. Пока мужчина, крепко сбитый и дотемна загоревший, готовил лошадь, я, не зная зачем, пересказала ему услышанную накануне историю. Он внимательно слушал не перебивая, а когда я закончила, спросил:

– Ты знаешь, кто такие заблудшие?

Я покачала головой. А он продолжил:

– Заблудшими в наших краях называют тех, кто ушел в лес и не вернулся. Эти люди не могут найти дорогу домой, не видят тропинку, даже если она перед ними. Лес для них меняется, чтобы сбить с пути. Каждый может стать заблудшим. Даже лесник, что знает эти места, как свой дом.

– Разве их не ищут? – спросила я.

– Ищут, конечно, ищут. Но никогда не находят. Если звать их по имени, они не отзовутся, потому что лес спрятал от них все звуки. Они не слышат даже собственного голоса.

– Но тот мужчина…

– Забудь о нём. Ему нет дороги назад.

– Но ведь кто-то наверняка его ждёт! – воскликнула я.

– Найдется один, пропадет кто-то другой. Никто не может увидеть заблудшего. Никто не может вернуть его домой. И только тот, кто тоже потерялся, может его увидеть и помочь. Но тогда сам останется в лесу навсегда. Твоей знакомой повезло, – сказал он напоследок. – Если бы она показала дорогу заблудшему, то он вернулся бы домой, а она осталась там.

Возвращалась с прогулки я уже в сумерках. Лошадь едва тащилась от усталости, а я, под впечатлением от местной легенды, пребывала в каком-то нервном возбуждении. Дорога к дому пролегала мимо леса. В надвигающемся сумраке он, как ни странно, не казался темным, а был будто подсвечен изнутри. Я двинулась в седле, направляя лошадь к деревьям, чтобы на ходу заглянуть в дразнящую любопытство чащу, но лошадь сопротивлялась и, упрямо дергая поводья, продолжала идти прямо.

Отказ животного подчиняться вызвал у меня внутренний протест. Непреодолимая тяга окончательно завладела мной. Я привязала кобылу и, немного помедлив, шагнула в лес, ощущая, как нежная прохлада ложится на плечи, приглашая сделать ещё шаг. Я прошла вперед, привлечённая неземным покоем, разлитым в безбрежной чаще. Краски здесь были нежнее, а очертания мягче. Трава почти не росла – вероятно, погибала, скрытая от солнца высокими стволами. Слежавшийся ковёр из прелых иголок отзывался на каждое движение, и я шла, не в силах остановиться, словно неведомая сила мягко подталкивала меня в спину.

Вдалеке слышались вечерние трели птиц, мерный зов кукушки и дробный перестук дятла, разбивающего кору. Слух различил глухой звук упавшей шишки, вокруг молчали почерневшие камни. Присев на корточки, я коснулась одного из них. Приветливый покой тотчас охватил меня, и я закрыла глаза, слушая лес, вдыхая аромат хвои, улыбаясь нетерпеливому фырканью лошади, ожидавшей моего возвращения. Шум реки доносился где-то позади – переливчатый рокот, к которому я так привыкла, что почти перестала его замечать.

Внезапный звук нарушил моё умиротворение. Сначала он был едва заметным, словно чуткое прикосновение. Затем прошел глубже, в сознание, а оттуда – прямо в сердце. Оно подскочило, когда я распознала человеческие шаги.

– Марьям! – воскликнула я, увидев женщину. Я поднялась ей навстречу, а она, вздрогнув, остановилась, не ожидавшая встретить кого-то ещё. Я тоже замедлила шаг, заметив её бледность. – Что случилось?

Она продолжала смотреть на меня. Зрачки её были расширены, а тонкие губы дрожали. Марьям попыталась произнести слово, но я услышала только хрип.

– Я искала его, – наконец сказала она. – Ходила по лесу, но не нашла… Думала, раз она… раз она смогла увидеть его… увижу и я. Я только хотела вернуть… Показать дорогу. Домой…

– Кого, Марьям, кого вы ищете?

Вместо ответа она прижала руку к груди и сделала глубокий, судорожный вдох. На безымянном пальце тускло блеснуло обручальное кольцо. Мой разум на мгновение замер, пока его не кольнула острая догадка.

– Тот мужчина, которого встретила в лесу соседка… Это был ваш муж?

Она кивнула, и слеза сорвалась с темных ресниц.

– Три года назад дочка убежала в лес. Мы живем рядом, и я не уследила… – Марьям уронила лицо в ладони. Мокрые всхлипы перемешались с глухим голосом. – Мы искали её всем аулом. Кричали её имя, молили лес вернуть девочку.

– Ваша дочка тоже стала заблудшей?

– Откуда ты знаешь про заблудших? – она вздохнула. – Да, она стала одной из них. Каждое утро муж уходил туда и возвращался один. Но я верила, что случится чудо. И однажды, когда я готовила сено во дворе, услышала, как она плачет и бежит ко мне из леса. Она совсем не изменилась, словно прошел всего один день.

– А ваш муж…

– Лес забрал его. И вчера, когда я поняла, что он совсем рядом, то просто не могла поступить иначе.

– Вы не подумали о дочери?

– Теперь уже поздно. Я никогда больше не увижу её, – Марьям обреченно огляделась по сторонам, в одно мгновение отрешившись от меня. – Я заблудилась. Знаю, потому что хожу много часов. Я не узнаю этот лес, он стал другим. Я никого не встретила – ни человека, ни птицу, ни зверя. Только ты. И раз я вижу тебя, значит мы обе… Теперь мы обе стали заблудшими.

– Да нет же, я только что пришла сюда! Выход здесь, прямо за этими деревьями, – воскликнула я прежде, чем осознала собственные слова. Наши взгляды встретились, и я увидела, что слёзы женщины вдруг высохли, как если бы её лицо стало очень горячим. Его исказила мученическая маска, когда она подняла руку и потянула ко мне, желая коснуться моего плеча. Но остановилась на полпути, так и не решившись на это. А потом развернулась и бросилась прочь.

В то же мгновение легкий шум отвлёк меня. Я оглянулась. Позади было тихо, ни малейшего движения. Солнечный свет, который ещё минуту назад согревал макушки деревьев, потускнел. Я посмотрела вправо, туда, где стоял высокий камень со скошенным боком. Теперь его не было. Влево, где небольшой холм образовал природный навес. Вместо него – прогнившие обломки старых пней.

Все вокруг изменилось, будто по мановению могущественной руки. Меня окружал новый лес, перетасованный, густо заваренный до смолисто-терпкого, удушающего варева. Тогда я крикнула. Голос потонул в глуши. Ни стука сердца, ни стона древесины. Снова крик. Он повис, как рыхлая паутина, не прозвенев и не дождавшись собственного эха. Ни единого скрипа, всплеска или стука не доносилось до моего разума, ни единого шороха. В наступившей тишине калейдоскопным осколком вспыхнул кусочек неба, там, где мне ещё слышались удаляющиеся шаги Марьям. Лишь маленький кусочек угасающей зари. А потом лес сомкнулся.

Дарья Грицаенко

Instagram: @dariya_gritsaenko

Без головы

За спиной раздалось гулкое клацанье шагов. Клац. Клац. Звуки разносились по парку, резко обрывались на высокой ноте и, как в вате, тонули в ночной тишине.

Обернулась. В тусклом свете фонарей раскачивались голые ветки деревьев. Сквозь блёклое марево тумана неприветливо темнели пустые лавочки. Опавшие листья на безлюдной аллее ворошил ноябрьский ветер. И никого. Крепче ухватилась за ремешок сумочки. До дома оставалось совсем немного. Там уже ждут. Няня, конечно, спешит к себе, а Никитке наверняка не терпится рассказать мне, что же он делал сегодня на Хэллоуин.

Клац. Клац. Клац. Клац.

Непрерывно оглядываясь, пошла быстрей. Неясные тени. Всюду мерещилось что-то потустороннее. Чувство тревоги мелкой дрожью пробралось за пазуху. Захотелось обхватить себя покрепче.

Впереди появился силуэт человека в плаще. Слава богу, я не одна! Есть кто-то ещё. Если я за ним иду, а не он за мной, значит это точно не маньяк. Надо догнать его.

Когда расстояние между нами сократилось метров до пятидесяти, человек в плаще вдруг остановился у фонаря. Свет окутал его фигуру. Что это? Стало трудно дышать. Показалось… показалось, что у него нет головы… Я замерла, мечтая слиться с туманом. Сильный озноб охватил все тело.

Клац. Клац. Шаги сзади слышались все ближе. Через два вдоха моего запястья коснулись чужие холодные пальцы. Вздрогнула, еле сдержав вскрик. Медленно обернулась.

На меня смотрел ребёнок. Девочка лет семи. Чёрные глаза, мятая шляпа-конус, волосы в колтунах, одежда словно из рваных лоскутов. Откуда она здесь взялась, ночью, в парке?

Конечно! Хэллоуин же! Она, скорее всего, потерялась. И тот, кто без головы, тоже, наверное, костюм надел, в котором голову просто не видно. Облегчение захлестнуло меня волной так, что задрожали ноги.

– Где твои родители?

Откуда-то раздалось: «Мама и папа всё время ругаются». Она ведь молчала, ничего не произносила вслух! Почудилось?

Девочка вытащила из кармана леденец на палочке, но вместо того чтоб рассасывать, принялась с хрустом жевать. И вновь голос из ниоткуда: «А у них много любви. У меня не было много». Мурашки иголочками впились в кожу. Неужели эти слова идут от неё?

– Это… это ты говоришь?

«Классно, да? Они показали. Они забирают страх. Вытягивают плохое. Дают радость и много-много любви. Так хорошо! Ещё чуть-чуть и останусь с ними навсегда».

– С кем? Кто они?

К нам по парковой дорожке, пересекая силуэты кустов и деревьев, ползла чья-то тень. С ужасом я развернулась обратно. Тот, в плаще, подошёл ближе. Длинное одеяние, развеваясь на ветру, окутывало крупное высокое тело, а над воротником чернела вязкая маслянистая пустота.

Онемели руки, в нос ударил запах железа, из горла с хрипом вырывалось:

– Господи! Головы нет, нет… Не может быть! Мне кажется, мне всё это кажется.

«У него и взаправду нет головы, – девочка опять пробралась в мои мысли. – Сладкого так хочется!» – доев один леденец, она тут же принялась грызть второй.

– Пойдём со мной, – от страха пересохло нёбо, но ребёнок… Нужно попытаться что-то сделать. – Я тоже буду любить тебя. По-настоящему. Обнимать и дарить куклы… и много-много конфет. Пойдём.

Девочка перестала жевать. Внимательно на меня посмотрела: «Зачем? Тебе не надо бояться. Всё будет хорошо. Они уже рядом».

У фонаря из темноты появились ещё две фигуры в плащах и без голов. Горячая волна обожгла внутренности. Скрутило живот. Что делать?

Схватила ребёнка за локоть, потянула на себя. Но неожиданно девочка зло задёргалась, выворачиваясь. Из-за этих метаний слетела ее шляпа. Не может быть! Выше бровей кляксой расплывалась чернильная пустота. Господи!

Сорвалась, спотыкаясь, понеслась в сторону родной многоэтажки, продираясь сквозь ветки, прыгая через кусты. Выход из парка, поворот, игровая площадка, скамейка, поворот, мой подъезд. Достала ключи. Брелоки перепутались. Магнит от домофона оказался в самом центре клубка. Ладони взмокли. Нервно перебирая связку, дёргала кольца в разные стороны. Ну, давай! Становится только хуже. Чёрт! Ладно! Можно же номер квартиры! Набрала…

Чужое холодное касание. Ещё одно. Ледяные пальцы на моей шее, лице, в волосах. Тянут из меня тоску, горечь развода, боль одиночества, тяжесть вины, постоянную усталость. А потом, как лава, по венам начинает струиться эйфория, радость, нежность, любовь…

Из домофона сквозь шипение зазвучал сердитый голос:

– Да?

Что со мной..?! Нет!!! Заорала бешено, вырываясь. Фигуры в плащах в ярком свете ламп двигались неуклюже. Отчаянно размахивая сумочкой и связкой ключей, закружилась волчком вокруг себя. Пихала изо всех сил руками и ногами, оттолкнула одного, второго, третьего. Они попятились.

– Откройте, это я! – закричала, с трудом выталкивая слова и задыхаясь.

Пиликнул замок, дверь приоткрылась.

– Что там за шум? – донеслось из динамика.

Уже не слушала. Влетела в подъезд. Перепрыгивая через ступеньки, побежала к квартире, на ходу вытаскивая ключ из запутавшийся связки. Наконец-то получилось! Открыла дверь и тут же резко её захлопнула.

Дрожащей рукой включила свет. Дыхание шумело в горле, с трудом проникая в лёгкие. Пульс молотом ударял в виски. Я в безопасности, у себя, всё позади! Фу-ух…

Зашла на кухню. Меня с упрёком встретила няня:

– Ну, наконец-то!

Никитка набросился, обнимая крепко-крепко:

– Мам! – и затараторил, глотая слова. – Мы делали монстра из тыквы и лицо красили, я всех пугал, потом дали конфеты, много-много.

– Молодец… Конфеты? Что-то мне сладкого захотелось. Очень!

Анна Чудинова

Instagram: @chudanechka

Яндекс Дзен: Анна Чудинова

Бродяга

Такси резко остановилось. Я открыл глаза и увидел перекрёсток у центральной площади города. До тёткиного дома оставалась пара кварталов.

– А давайте закончим поездку здесь? – я сунул водителю смятую купюру и, не дожидаясь сдачи и смены сигнала светофора, вышел из автомобиля. Лицо тут же обдало тёплым влажным воздухом. Я закинул руки за голову и хорошенько потянулся. Через мгновение площадь залил мелодичный бой курантов. Золотые стрелки часов городской ратуши показывали шесть утра. Без сомнения, тётка уже проснулась. Она любила вставать ни свет ни заря и до завтрака возиться в саду. Но я знал: как только я переступлю порог её дома, цветы тут же будут забыты и меня снесёт неотвратимая волна бесконечных причитаний, расспросов и наставлений.

Что ж, у меня было около четверти часа, чтобы прогуляться до тёткиного особняка и насладиться последними минутами тишины и покоя.

Солнце пригревало. Я шагал по тротуару вдоль дороги. Разноцветные крыши домиков подёргивались в голубоватом мареве и, словно ступеньки, спускались к изумрудной полоске моря на горизонте. Улица просыпалась. То тут, то там поворачивались ключи в замочных скважинах, с грохотом взмывали вверх ставни газетных киосков, раздавались звонкие трели дверных колокольчиков, шумно заводились кофемашины.

Больше тридцати лет назад я родился в этом южном городке. Вскоре после моего рождения родителям вздумалось повидать мир, и мы стали мотаться по свету, переезжая с места на место. Впрочем, где бы мы ни жили, каждое лето меня привозили сюда. Гостил я, по обыкновению, у тётки.

Дойдя до конца улицы и свернув в маленький переулок, я увидел знакомый дом из красного кирпича. Гладкие головки нераспустившихся пионов приветственно кивали мне из-за решётчатого забора с острыми пиками. Одна половина особняка грелась на солнце, другая пряталась за сиреневым облаком цветущей глицинии. Узловатые ветки куста ползли вверх по массивным колоннам, цеплялись за правый балкон и устремлялись дальше, к крыше, откуда водопадом скидывали вниз длинные нити нежно-фиолетовых цветов. Воздух был полон любимого с детства сладковатого аромата.

Я подошёл к большой кованой калитке и не успел нажать на кнопку звонка, как ворота с натужным скрипом разъехались в стороны.

– Явился-таки? – тётка стояла передо мной в запачканном землёй рабочем комбинезоне и обмахивала вспотевшее лицо старой газетой.

Меня удивляла тёткина способность точно знать время моего приезда, хотя я никогда не предупреждал её. Обычно я заявлялся к родственнице раз в несколько лет, когда не был занят работой или амурными делами. Да, это было полное засранство с моей стороны, но тётка не сердилась на меня – я любил её, и, кажется, этого было достаточно.

Мы обнялись и пошли к дому. За мной по старой, изрытой будто оспинами дорожке затарахтел маленький чемодан.

Пока мы завтракали, я рассказал, как идут мои нынешние дела и послушал новости обо всех тёткиных друзьях и соседях. После мы пошли пить чай на балкон.

– Возьми, – осторожно коснувшись пальцами моих рук, будто всё еще проверяя, не наваждение ли я, тётка сунула мне тарелку со слоёными пирожными.

На балконе стоял уже накрытый льняной скатертью круглый столик. Я поставил блюдо рядом с двумя пустыми чашками и сел в широкое плетёное кресло. Тётка принесла пузатый металлический чайник и разлила дымящийся напиток.

Когда она, наконец, уселась рядом, я обхватил гладкий фарфор ладонями и поднёс к губам. Язык в тот же миг нащупал на тёплом ободке чашки до боли знакомую щербинку. А впрочем, не так уж и утомительно! Недельный отпуск вполне можно продлить и погостить здесь чуть дольше.

– Какие волны! – тётка кивнула в сторону моря.

Я посмотрел на залив. Тёмно-зелёная поверхность воды была подёрнута рябью. Волны медленно катились к скалистому берегу, где неминуемо взрывались белоснежными брызгами. И почему в этот раз море мне кажется не таким, как прежде? Мелким, съёжившимся. Будто усохшая лужа. Но при этом совсем не манящим, а даже враждебным.

– Вечером будет шторм, – я откусил хрустящее пирожное, усыпая колени крошками.

– Всё может быть, – ответила тётка и впервые за встречу улыбнулась.

Порыв свежего бриза принёс живительную прохладу. И не успел я откинуться на спинку кресла, как с улицы донёсся монотонный металлический перестук. Банки. Пустые консервные банки ударялись друг о друга и мерзко скребли по асфальту. Как, опять?! Невыносимый, проникающий под кожу звук предвещал появление старьёвщика – чудовищного создания, которого я боялся всё детство. В ту же секунду в голове вспыхнула первая с ним встреча.

Мне было пять или шесть. В то утро тётка отправила меня на рынок за творогом. Я уже сделал покупки и бесцельно шатался между торговыми рядами. Сначала я спустил всю сдачу на сладости, а потом пошёл к палатке с разными безделушками. Истрёпанные книжки, залатанные игрушки, стеклянные пузырьки – я трогал, рассматривал и никак не мог оторваться от диковинных вещиц. Внезапно воздух прорезал жуткий металлический перестук. Я обернулся и увидел бродягу. Грязные стоптанные ботинки, непонятного цвета лохмотья вместо одежды, а на голове – надвинутая до самых глаз чёрная шляпа. С покатых плеч мёртвыми змеями свисали концы красного шарфа. Бродяга катил за собой на верёвке то ли комод, то ли фанерный шкаф на колёсиках. За ним, привязанные на толстую леску, скакали консервные банки.

– Тря-пки! – прошипел бродяга и схватил меня за плечо длинными узловатыми пальцами. Сердце, как иглой, пронзило диким страхом. Бродяга склонялся надо мной всё ниже и ниже, точно желая лучше рассмотреть. И в момент, когда я уже готов был истошно заорать, он оскалился и отпустил меня.

– Тряпки! Тряпки! – закаркал бродяга и покатил дальше свой ящик. Тотчас же к нему со всех сторон хлынули хозяева палаток с обносками.

Я опомнился и со всех ног побежал домой. Тётка рассказала мне, что человек, которого я встретил на рынке, – старьёвщик. Люди обычно выносили ему ненужные вещи и обменивали на пустяковые побрякушки. А ещё она сказала мне, что я больше его не увижу и что бояться нечего.

Да, с тех пор я не сталкивался с ним, но всегда чувствовал – он рядом. В разных частях города, как только я слышал приближающийся звук скачущих по дороге банок, меня охватывал дикий страх, и мне казалось: если я не убегу, старьёвщик схватит меня и разорвет на куски. И я бежал. Даже если тётка была рядом. Я бросался наутёк, плутал по улицам и лишь спустя несколько часов возвращался домой.

Я соскочил с кресла и обхватил голову руками.

– Ты всё ещё боишься его? – спросила тётка.

Я сглотнул. Мне не хотелось говорить об этом, поэтому я перевёл тему:

– Так душно. Может, пройдёмся до рынка?

Мы шли по рядам свежих овощей и фруктов. Тётка бойко торговалась и покупала овощи, я же брёл чуть поодаль и выхватывал взглядом знакомые здания, вывески, скамейки и деревья, но в мыслях снова и снова возвращался к старьёвщику.

Неужели он ещё жив? Ведь тогда, в детстве, он уже виделся мне безумно старым. И почему я сегодня вновь испытал глубокий страх, давно оставленный в этих местах?

В надежде выкинуть из головы навязчивые мысли о бродяге-старьёвщике, я подошёл к прилавку со специями и нагнулся над жёлтой горкой тёртого шафрана. Резкий горьковатый аромат мгновенно проник в нос и затуманил разум. Я уже было совсем расслабился, как за спиной послышался еле различимый шелест банок и сразу же стих. По влажной от пота шее скользнул неприятный холодок.

– Гх, гх, – раздался грудной кашель. Я обернулся. Бродяга стоял прямо передо мной.

Щёки обожгло ледяным ужасом. Светлые, почти прозрачные глаза смотрели на меня из-под седых клокастых прядей волос. Я не мог шелохнуться. Бродяга стал наклоняться к моим ногам. И чем сильнее сгибалось и без того скрюченное тело, тем длиннее казалась тянувшаяся ко мне рука. Я машинально опустил взгляд. На земле, у самых кончиков моих ботинок лежала непонятная тряпка. Невозможно было разобрать ни цвета, ни ткани.

– Шы-ах… шы-ах, – тыкал старьёвщик пальцем, как ножом, в летний запечённый воздух. Мыча, он щерил сколотые жёлтые зубы, торчащие из почти чёрных десен. В ноздри ударила удушающая кислая вонь.

Я не знал, куда себя деть, но неожиданно поднял тряпку и сунул её в его длинные пальцы.

Старьёвщик обмотал тряпку вокруг шеи.

Это же шарф! Он обронил его.

Бродяга без слов покатил свой фанерный ящик дальше. Когда же он скрылся за поворотом, какое-то чувство, быть может, это и есть интуиция, заставило меня оглянуться. На противоположной стороне торгового ряда стояла тётка и во все глаза смотрела на меня.

– Он до сих пор жив? – наконец я прервал молчание, когда мы давно миновали рынок и уже подходили к особняку.

– Жив, куда ж ему деться, – спокойно ответила тётка, как будто каждый день встречается с этим жутким типом. – В городе всегда полно ненужной дряни. Если бы не бродяга, мы бы давно погрязли во мраке…

– О чём ты? – я был озадачен. – Чего, кроме бесчеловечной расправы за углом, можно ждать от такого дьявольского существа?