Продается дом

– Ладно, кто рано встаёт… Сам знаешь. Разговор есть, подскачу к тебе?

– Ну если разговор, тогда – конечно. Приезжай, я дома.

Вентель живет на окраине деревни, там выстроено несколько новеньких пятиэтажек, в одной из них бывший ученик Арсения недавно прикупил две квартиры на разных этажах и сделал себе двухуровневую. Соседи отчаянно возражали, боясь, что дом рухнет от такого ремонта, и даже пожаловались в полицию на неузаконенную перепланировку, но Вентелю было откровенно наплевать и на общественное мнение, и на полицию. Один из особо рьяных защитников целостности дома в итоге получил от Вени по лицу, подал на него заявление и узнал, что сам виноват, и вообще это он первый напал на Вениамина Алексеевича.

Арсений паркуется рядом с Вениным «Лексусом». От утреннего кофе и двух бутербродов с заветренной колбасой, урчит в животе. Морщась, Арсений ковыляет к подъезду. Вроде бы, давления нет, а все равно как-то «штормит». Набирает двадцать два, слышит искажённый плохим микрофоном голос Вени: «Заходи, Иваныч», и поднимается к нему.

Вентель – круглолицый, румяный, крепкий, с небольшим брюшком. Русые волосы аккуратно зачесаны на бок. Он широко улыбается, крепко жмёт руку.

– Чайку, Иваныч? Или чего перекусить?

– Нет, нет, только что завтракал.

– Тогда проходи, присаживайся. Я тут себе пока яичницу сварганю, если не возражаешь.

Веня возится возле холодильника.

– Ты рассказывай, я слушаю. Что за разговор?

– Деньги нужны.

– Это понятно. Они всем нужны, – оборачивается Вентель, подмигивает. – Сколько надо-то?

– Шестьсот пятьдесят.

– Сумма приличная. На кой тебе такие деньжищи, Арсений Иваныч?

– Потребительские нужды, – усмехается Арсений.

– Понял, вопросов больше нет.

– Я подумал – может домик мой в залог возьмёшь? Ты ж без залога не дашь.

– Без залога не даю. Даже таким старым знакомым, как ты, Иваныч. Брат придёт – и то не дам. Тут дружба отдельно, бизнес отдельно – сам понимаешь. Домик, говоришь?

– Ну да.

– Ох, товарищ учитель… Ты представляешь, сколько процентов с шести сотен-то платить придется? Самый минимум пять в месяц.

– Тысяч?

– Смеёшься, Иваныч? Пять процентов. Это тридцатка в месяц. Где ж ты её возьмешь? Да и твой дом, если продавать максимум пол-ляма потянет. А тут правила тоже строгие – как говорят в банках: не более половины стоимости заложенного имущества. То есть двести пятьдесят смогу дать. Процентов, конечно, уже меньше платить, но тебе ж ещё четыреста где-то искать надо будет.

– Слушай, я вроде в интернете смотрел – такие дома, как мой и по миллиону продаются.

– Это ты где, на «Авито» смотришь? – смеётся Веня. – Там кто во что горазд ценники назначают. Есть и по миллиону, и по два. А ты попробуй продай. Тем более, если уж до реализации дело доходит, нужно продавать быстро. Не буду ж я сидеть и год ждать, пока дом купят. Мне надо за месяц отбиться максимум. Поэтому пятьсот красная цена. Да и то – дом вещь такая… Спрос низкий. Кому тут особо в нашу глушь хочется ехать? Была б тачка, или хата в городе под залог – другой разговор.

Арсений кивает. Вентель рассуждает правильно.

– Без шансов, стало быть?

На сковороде шипит яичница. Теляев разводит руками:

– Прости, Иваныч. Похоже, что без вариантов. Я ж примерно представляю, куда тебе деньги нужны. Мой тебе совет. Забей. Не надо. Ты ж потом не выплатишь эту сумму. Если у кого-то и возьмёшь, особенно из наших – тебе потом конец будет. Подумай сто раз.

– Не могу забить, Вень. Никак не могу. И всё уже обдумал. Ладно, спасибо, что выслушал.

Арсений встаёт, жмёт на прощание руку Вентелю и выходит на лестничную площадку. Здесь силы его покидают окончательно, он прислоняется к стене и тихонько сползает на пол. И долго сидит, глядя в пустоту подъездного окошка.

Арсений возвращается домой. Включает свой старенький компьютер, тот надсадно жужжит, пиликает, через пару минут загружается. С экрана древнего ЭЛТ-монитора на Арсения смотрит красный спортивный «Мерседес». Это ещё Витька заставку сделал. Давным-давно. Так и осталась.

Арсений открывает «Авито». Там у него даже есть личный кабинет – весной продавал резиновую лодку, пришлось завести. Объявление в раздел «Недвижимость». В одной из папок с фотографиями находит снимок дома. Сделан летом два года назад. Только обновил краску на стенах и ставнях. Стены темно-синие, ставни белые, дом увит плющом, из сада выглядывают две березки и рябина. Сейчас краска уже выцвела и местами облупилась, но надо же завлечь потенциального покупателя.

Долго думает над разделом «Описание». Наконец просто указывает: «Продаётся дом. СРОЧНО!». Ставит цену – шестьсот пятьдесят тысяч. Потом меняет на шестьсот семьдесят – нужно оставить запас для торга. Тянет указатель мыши к кнопке «Разместить». Сердце неприятно бухает где-то в горле. В этот момент Арсений понимает, что решение это было принято уже давно, оттого сейчас далось так легко. Все его потуги взять кредит, занять у старых знакомых и барыг, были лишь попытками оттянуть окончательное принятие неизбежного решения.

Кликает.

Всё.

Становится душно. Невыносимо душно. И хочется скорее уйти. Точно после размещения объявления, этот дом уже перестал быть его, а стал чьим-то. И находиться здесь не приятно. Арсений встаёт, не выключая компьютер, натягивает куртку, выходит во двор. Небо затянуто серым, тихо, только слышно где-то на соседней улице смеются дети. И одиноко кричит невидимая птица.

Арсений выходит за ворота, идёт переулком, сворачивает к реке. Проход между двумя огородами зарос дурной крапивой почти в рост человека. После вчерашнего дождя ещё сыро, кроссовки намокают. Арсений идёт дальше, мимо полуразрушенной бани, заброшенного магазина, выбирается пригорком на ржавый мост. Стоит там минут пять, глотая холодный ветер и глядя, как прорывается сквозь трубы под насыпью-переездом тёмная речная вода. Потом идёт вдоль берега. За насыпью он обрывистый, дыбится круто, осыписто. Потом выпирает островком с криво растущими берёзами, а дальше сбегает в пологую низину. Здесь тропинка обрастает коноплёй, чертополохом и конским щавелем. Сухие колючки липнут к брюкам.

Арсений проходит мёртвый тополь, уныло раскорячивший голые ветки по левую сторону от тропинки, потом сворачивает в одному ему приметном месте, и идёт к реке, скрытой за густой ивовой урёмой. Поодаль темнеет сосновый бор, между ним и рекой – несколько вразброс стоящих деревьев, точно солдаты, отставшие от войска после переправы. У крайнего из них, в зарослях лопуха и мать-и-мачехи, Арсений находит пенёк, выкатывает его к воде. Специально здесь его оставил когда-то, потому что любит приходить сюда порыбачить. Река здесь чуть раздается вширь, а берег образует впадину, будто какой-то гигант ложкой отковырнул себе кусочек. Получается заводь. Довольно глубокая. Окуни и лещи здесь попадаются отличные.

Но сегодня Арсению просто хочется посидеть одному и вдали от всего. В том числе, от его дома. Ставшего в один клик чужим.

Возвращается домой к обеду. Готовить совершенно не хочется. Находит в шкафу лапшу быстрого приготовления, заливает кипятком. Режет остатки колбасы. Надо бы сходить в магазин. Потом, позже.

Набирает номер Людмилы.

– Арсений Иванович, как ваши дела? – голос у Людмилы чуть подрагивает. Видно, на нервах из-за дочери.

– Мои ничего. Как сама-то? Как в школе дела?

– А что в школе… Все нормально, учу наших балбесов. Хотя, знаете, моё ощущение такое, что учить их всё труднее и труднее.

– Ну да. Будто бы они все меньше и меньше понимают – для чего им нужна учеба.

– Вот именно. Обидно, Арсений Иванович. Но нужно работать. До пенсии ещё далеко. Вы-то не хотите к нам назад?

– Каждый раз спрашиваешь, Люд. Не пойду. Тем более пока Смирнова там у власти… Нет. Как Надя твоя?

Людмила молчит. Всхлипывает.

– Что? Плохо?

– Не знаю, Арсений Иваныч. Не знаю. Химию делают. Её полощет постоянно. И волосы лезть начали. Мне жалко её так. Сердце разрывается. Если бы можно было как в том фильме, помните? Где такой огромный негр был в тюрьме. Том Хэнкс там ещё надсмотрщика играет. Вот если б можно было так – припасть к ней и в себя всю её боль вобрать, я бы минуты не раздумывала.

– Ты держись, Люд. Давай, я зайду завтра. Варенья принести? У меня много, одному не съесть. Давай, вишнёвого? А то мне тут… уезжать скоро.

– Хорошо. А куда вы поедете?

– В город перебираюсь.

– А дом как же?

– А дом… продаю вот. Сегодня объявление дал. На сайте.

– Не может быть. Арсений Иваныч? Вы свой дом продаёте? Вы же… всю жизнь в нём прожили. Как так?

– Люд, это ты ещё молодая, а у меня уже здоровье не то. Устал я воду из колодца таскать, да печки топить. Поеду в город. Там комнатку себе какую возьму, или что-то навроде. Может, Витька поможет, насобираем на однушку. И буду жить-поживать. Но к тебе в гости обязательно приеду. Если ты, конечно, не против.

– За молодую – спасибо, – Людмила немного отвлекается от мыслей о больной дочери и даже, как кажется Арсению, чуть улыбается. – Приезжайте, конечно. Но… очень жаль, что вы нас покинуть решили.

– Покинуть. Что за слово такое? Я ж не помирать собрался, – смеется Арсений. – Жизнь, так сказать, продолжается.

Ещё несколько минут они говорят о разном, о новостях, о погоде, потом Людмила спохватывается, что ей пора бежать – совещание в школе.

Арсений отключается. Вот теперь точно обратного пути нет. Он уже сказал о продаже Люде. Пойти на попятную не получится.

А значит – нужно собирать вещи.

Арсений на втором этаже своего дома бывает редко. Пол там давно требует ремонта, а руки всё не доходят. Тех двух комнат, что на первом этаже для жизни вполне хватает, и на второй Арсений поднимается только чтобы подыскать там место очередной ненужной вещи.

И вот теперь пришло время генеральной уборки. Нужно привести в порядок последние семь лет своей одинокой жизни.

Арсений долго собирается с силами: греет на плитке два ведра с дождевой водой для мытья пола, готовит метра три ветоши, аккуратно режет её на относительно равные по величине куски. Перетягивает потуже медной проволокой начавший разваливаться можжевеловый веник. Отыскивает поржавевшую швабру с сучковатым, полированным десятками рук древком. Готовит три холщовых мешка под мусор, отрезает цветной ленты для завязок. Потом делает передышку, смотрит рябящий телевизор, не вникая в то, что происходит на экране. И поднимается на второй этаж.

Он со вздохом осматривает свой склад прошлого. Вот картонная коробка с фотографиями. Сверху цветные, а под ними – несколько альбомов ещё черно-белых. Иные уже совсем пожелтели. Ну как их выбросить? И с собой всё не заберёшь. Нужно будет выбрать самые дорогие и их взять на новое место жительства. Арсений стирает с коробки пыль, аккуратно спускает её на первый этаж. Оставляет возле дивана. Вечером будет отдыхать после уборки и рассортирует

Вот старинный комод. Ещё бабушкин. Настя очень любила этот громоздкий, полинялый и потрескавшийся комод. На нем ручки сердечками, верхний ящик закрывается на ключ. То есть закрывался. Ключ давно потеряли. В ящиках лежат Настины вещи. Надо что-то придумать. Раздать их что ли по соседям. Добрые люди-то может и не взяли бы после покойницы, прости Господи, а эти живоглоты… Оторвут с руками.

За комодом мёртвое дерево. В глиняной кадке с отбитым краешком, засохшее, оно топорщит кривые сучья, изломанные, будто сведённые судорогой. Его придётся выбросить. Уже не оживёт. Настя за ним ухаживала, Арсений тоже пытался, но через год после смерти хозяйки и оно погибло. Хоть и поливал. И подкармливал, и даже пересадил в кадку побольше. Не помогло.

Дальше шкаф. Одна стеклянная дверца на месте, другой нет. Витька разбил её, озорничая. Новую створку так и не купили. В нижних ящиках валяются бумаги – отчёты, учебные планы, рабочие записи со школы. На верхних полках – три модели кораблей: «Паллада», «Варяг» и «Петр 1». Витька был просто помешан на море и всем, что с ним связано. Фрегаты, бригантины, линейные корабли. Крейсеры и эсминцы. Арсений доставал по блату дорогущие модели, собирал их вместе с сыном. Собрал, наверное, больше десяти. Куда все подевались? Только три стоят перед ним на полке. Вещи имеют странное свойство бесследно пропадать так, что даже ума не приложишь – куда. Точно растворяется в воздухе иная вещь – и не предположить даже: куда исчезла. Может стащил кто? Арсений и эти оставшиеся крохотные кораблики поставил здесь. Чтобы кто-нибудь из его частых гостей их с первого этажа не увёл.

На мансардном этаже Арсений возится долго. Результатом трудов становится коробка с вещами, которые точно едут с ним вместе в город. И забитые под завязку мешки с мусором. Часть мебели Арсений решает раздать соседям.

Стаскивает коробку на первый этаж, ставит её посреди комнаты и долго сидит, глядя на эти десять или пятнадцать килограммов своего прошлого.

Первый потенциальный покупатель звонит Арсению уже вечером.

– Здравствуйте! Вы дом продаёте, да?

– Да, я, – с небольшой паузой выдыхает Арсений.

– А посёлок – Луговое?

– В объявлении же написано, – Арсений понимает, что ему неприятно разговаривать с позвонившим. Точно этот человек уже живёт в его доме.

– Да, да, конечно… Я … я просто уточняю. Мне повезло, знаете… Что я увидел это объявление… Я… А дом хороший? Он в хорошем состоянии?

– Супер, – бурчит Арсений, его начинает раздражать этот сбивчиво изъясняющийся молодой человек. – Дальше-то что?

– Я его куплю у вас, – неожиданно слышит в трубке Арсений. – Ну то есть… я скорее всего куплю! Шестьсот семьдесят тысяч, да? Это нормально…

– Так что же, не глядя?

– Я… нет… я погляжу. Давайте я завтра приеду. Я знаю дорогу к вам. И… с женой мы приедем. Вместе. Только вы никому его пока не продавайте… И не показывайте! Я завтра же… После обеда… Хорошо?

– Да почему нет-то, – Арсений в растерянности, не ожидал, что всё решится так быстро. Думал – неделя-другая. А тут нате вам – в тот же день, и уже всё, готов купить человек. Неожиданно.

– Отлично! – восклицает покупатель и отключается. Через полминуты звонит снова, долго извиняется, спрашивает адрес и ещё раз просит, чтобы Арсений дождался его и дом другим не показывал.

«Странный тип», – качает головой Арсений, подходит к окну. Стекло в окне – старое, рябое и наклоняя голову можно видеть, как искривляется и ползет кирпичная стена соседского дома. Когда-то давно, мальчишкой, он любил стоять здесь и просто смотреть на улицу села. Особенно в субботу, когда приезжали гости. Что сейчас может так обрадовать, как приезд гостей тогда?

В это мгновенье Арсений ощущает, что всё, касающееся продажи дома, реально. Если до этого звонка продажа дома была идеей, замыслом, абстрактным шагом на пути к осуществлению цели, сейчас она стала реальностью. Этот покупатель, чей голос звучал из трубки, был реальным человеком. И завтра он реально приедет. И заветная сумма в шестьсот пятьдесят тысяч рублей тоже стала реальной. Арсений даже представляет её себе – перетянутая резинкой пачка купюр. И теперь только Арсений понимает, как жаль ему расставаться с родным домом. Как не хочется ему, чтобы эти стены, этот двор, это ласточкино гнездо под стрехой, эти трещинки на ставнях, пожелтевшие листья на рябине – всё превратилось в стопку бумажек и резинку поверх них. Квадратные метры легко перевести в деньги, а вот чувства и воспоминания – никак нельзя… И даже не понятно, какой может быть компенсация за потерю большого куска его души. Наверное, только реализация задуманного. Цель, которой он добивается, оправдывает любые средства.

Почему мы так привязываемся к тому месту, в котором живем? Арсений пытается убедить себя, что его дом – эти лишь стены. И крыша. И бездушные предметы внутри: бездушная кровать, бездушный телевизор и не менее бездушный комод. Но чем больше он себя в этом пытается убедить, тем яснее понимает, что ему нужны именно эти стены и именно этот комод, стоящий именно внутри этих стен. И никак иначе. Точно бездушные вещи каким-то непостижимым образом врастали в душу человеческую. Или душа растворялась в них, и посему вещи обретали совсем иную суть.

Через час после звонка покупателя является Ефимыч. Долго скрывать переезд от старого товарища, конечно же не удалось. Людмила – его соседка – видимо, первому же ему и рассказала.

– Ты негодяй, Сеня! – гремит Ефимыч. – Ты иезуит! Изверг и инсинуатор!

– Родной мой, не кричи, пожалуйста, – морщится Арсений. – Дело решённое. Уезжаю я.

– Инквизитор! Ирод!

– Буду в гости наведываться. Что ты так распалился? Надеюсь, иностранные слова на букву «И» в твоём лексиконе закончились? Может, заберёшь себе что-нибудь? Отдаю бесплатно.

– И старьё твоё – мне оно не надо! Потому как ты предатель и нет тебе моего прощения никакого!

– Ну телек хоть забери. Не на помойку ж его выносить!

– Ладно, – ругательства у Ефимыча иссякают. – Заберу. Но исключительно из-за остатков моего былого уважения к тебе. Как к человеку близкому. Нет… Ну это же надо! На старости лет – в город собрался! Ты ж сгниёшь там. От тоски выть будешь! Чего не живется тут? На свежем воздухе, а? Обормот старый!

Продолжая высказывать свое негодование, Ефимыч осматривает телевизор марки "Рубин", включает, тыкает в кнопочки переключения каналов, крутит винтики настройки, выключает, после чего садится за стол, который теперь наискосок стоит посреди кухни и вытаскивает из-за пазухи бутылку коньяка.

– Нее. Фима… Пить не буду. У меня ещё дел невпроворот.

– Ты соображаешь? Нет, ты, вообще, соображаешь, чего ты говоришь? – подскакивает Ефимыч. – Я значит навсегда теряю своего верного товарища, друга дней моих суровых, а он отказывается со мной выпить? Нет, ты вообще соображаешь?! Неси закуску.

Ефимыч хмелеет быстро. Он сидит, подпирая рукой голову и чуть заплетающимся языком, рассуждает.

– А вообще, Сенька, хорошо… Все хорошо… Уезжаешь… и хорошо – есть куда уехать! Завидую тебе, друг. Вон, сына какого вырастил! Примет на старости лет, поможет… Золотой парень.... А я ведь один совсем, Сеня… Лёха, тот, что… Племяш.... Приехал сегодня, завтра уехал… А сыночек мой… сам знаешь.... Только-только пятёрик отмотал. Откинулся, родимый. Не видал его ещё, сволочь такую… Как так получается, а? Я всю жизнь на производстве отработал, ты ж меня знаешь, дорогой мой… Никого не грабил, не убивал. А супруга моя? Царствие небесное…Та вообще – тише воды, ниже травы, слова обидного сыну не сказала. Как же из него-то такое выросло… За что наказание этакое? А у тебя… Вот молодец....

– Ага, – кивает Арсений. – Витька, конечно, поможет.

– Любит батю… Не то что мой… отморозок, прости господи… Я так полагаю, родной мой, что это тебе вознаграждение за всю твою жизнь нелегкую. Чтобы продолжение твоего рода достойное было. Не пьянь-рвань какая-нибудь, а настоящий человек. С большой буквы Человек. И умный. И заботливый о старых. И сильный. Мужик! А мне вот… радость какая теперь, на старости лет? Никакой…

– Да… Ванька вот твой жаль…

– Эххх… Ванька. Почто пропал парняга. Золотой человек был… Пожарный! Людей спасал… Черт его дернул на этот перевод согласиться…

– Квартиру давали…

– Вот она квартира… Ценой жизни досталась…

– Невестка-то твоя чего?

– Пьёт по-черному. С бандитом спуталась каким-то… Ничего хорошего, Сеня. Ни-че-го.

– Да она вечно шалавой была, ты уж меня прости…

– Можешь не просить прощения, друг. Я согласен.

– И вот смотри, как оно все сложилось – Витька твой вырос. И всё как надо делает по жизни… И как же их, отпрысков наших, воспитывать… Любил ведь его, гада. Тёмку-то. Маленький ещё когда был – приду с работы, он ручонки тянет: "Папка!"… Возьму его, обниму… Эх… Чёрт, что ж за нескладуха такая вышла?

– Не всё от нас зависит, Фим…

– Верно говоришь. Верно… Слушай, дружище мой. Но ты хорошо подумал-то? Я про дом всё. Сильно я обеспокоен. На фига продавать-то его? Пусть стоит. Я пригляжу. Ты же знаешь. Буду смотреть в оба. И днем, и ночью. Чтобы там приезжие чего не натворили, зимой протапливать буду. Оставь дом-то. Вон особняк какой – два этажа! А земли сколько? Внук родится – где ему, в городе вашем хрен пойми на каком этаже расти? Надо ж его к земле поближе, чтобы здоровым рос, чтобы сил набирался, воздухом свежим дышал.

– Нет, Фим. Я ж говорил: не могу так. А на что я в городе-то жилье буду покупать?

– Не. Я так считаю, что тебе сын может и помочь. А ты ему в наследство двухэтажный дом да пятнадцать соток земли оставишь. Вот это история правильная. Я понимаю.

Арсений только качает головой.

III

Утренняя роса приятно холодит босые ноги, перед глазами в частых разрывах листвы мелькают мягкие солнечные пятна, точно они с Витькой идут по гигантскому пятнистому пледу, только что выстиранному и расстеленному сушиться.

Вот исчезает позади околица деревни, слившись с рядами берёз на опушке; в стороне в зарослях пустырника мелькает глубокая балка с почти пересохшим ручейком на дне; и вот, наконец, из шерстистой зелени низины змеисто выскальзывает тонкая тропка, лизнув пригорок, разваливает пополам литое разнотравье в пойме поблескивающей реки.

Шелестящим шёпотом в тишине утра – полусонный ветер. Сдувает пыль с разморенных лопухов, дышит в лицо свежестью, треплет волосы на макушке и, застенчиво раздвигая плетенье ивняка, теряется в густой урёме.

Они бочком семенят по крутому спуску, переглядываясь и смеясь, пригнувшись, ныряют под низкий полог ветвей и, пробравшись среди набрякших под землёй корней и шипастого татарника, оказываются на песчаном пляжике всего в несколько шагов длиной.

Здесь на прибрежном мелководье торчат две рогульки-подставки, а там, где отмель обрывается бездонным бочагом, режет воду леса поставленной прошлым вечером жерлицы.

…Солнце, до сих пор скрывавшееся за березняком на той стороне, распушив лучи, наконец, выбирается из-за лохматых верхушек и стелет златотканую дорожку поперёк реки. Витька, щурясь, следит за поплавком, который влечёт течением прямо через россыпь мигающих бликов.

Утро выдалось молчаливое, и кажется Арсению, что на всем белом свете остались только они с сыном, и что если сейчас собраться и побежать обратно по виляющей тропке, то в конце не будет никакой деревни – только бескрайний лес и река, что никуда не впадает, а по кольцевой опоясывает землю или, быть может, где-то там, за горизонтом, выплескиваясь из берегов, сливается с голубизной летнего небосвода…

Арсений открывает глаза. Голова кружится. «Плохи твои дела, Арсений Иваныч», – про себя вздыхает он. С усилием приподнимается на локтях, устраивается на сырой подушке чуть выше.

То ли сон, то ли воспоминание – яркое, сочное и правдоподобное. В нём Арсений даже ощущал прикосновения жёстких стеблей к ступням, чувствовал тепло солнца на лице. И Витька в нем был ещё совсем маленький – лет семи. Тогда он ещё хвостиком ходил за отцом, заглядывал ему в глаза, а иногда внезапно прижимался всем своим худеньким тельцем и нежно гладил Арсения по волосам. Куда всё уходит? Любовь, привязанность, нежность? Наворотит жизнь, измарает, изорвёт всё в клочья…

Каждый раз, просыпаясь, Арсений жалеет о том, что не может в этом сне остаться.

«Хотя, может быть и могу, – усмехается он. – Кто его знает, что там у нас, после жизни. Может – один бесконечный сон. Хорошо бы – вот такой… Наверное, как ты живешь – такие и сны тебе снятся. А, может, там вовсе и нет ничего. Пустота. Скоро узнаем.»

Из дома, ставшего уже родным, Арсений уехал на долгие десять лет. Мать к тому времени обзавелась небольшой «двушкой» на окраине заводского района, Сеньке выделила отдельную комнату. Была всегда приветлива, заботлива, помогла устроиться в новой школе. Видимо, чувствовала вину за годы своей свободы, годы отсутствия необходимости заботиться о сыне. Теперь вроде как наверстывала упущенное. Тогда Арсений не смотрел на это так цинично. Горькое осознание приходит не в детстве, позднее. Он был просто рад, что всё вроде бы сложилось удачно. Завёл новых друзей, в школе быстро освоился, окончил десять классов с двумя четверками и пошел в педагогический на математику. Так видимо передались ему бабушкина страсть к цифрам и дедушкина – к школе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.