Я люблю тебя, Эрика

Александр Залманов

Я люблю тебя, Эрика

1

Отбойный молоток работал скупыми короткими очередями, выколачивая из Кузьмина жалкие остатки сна. Кузьмин осторожно сел на кровати. Пошарил ногой в поисках тапочек и, не найдя, прошлепал босиком на кухню. Линолеум на кухне был теплым и грязным. Кузьмин открыл холодильник, с тоской посмотрел на припасенную бутылку пива.

«Хорошо бы сегодня ещё добраться до работы», – и припал к банке с малосольными огурцами. Сделал несколько жадных глотков, хрустнул огурцом.

Огурчики мамины, двухдневные, как он любит: уже хрустят, но ещё хранят память о своих свежих предках. Тупо посмотрел на часы. Часы показывали десять.

«К обеду успею».

Кузьмин зафиксировал эту мысль и запустил руку в банку за вторым огурцом. В этот момент бесшумно открылась входная дверь, и в прихожей возник сосед.

Дверь в квартиру Кузьмины никогда не закрывали, если кто-то из них был дома. В первую очередь делалось это для удобства, чтобы визитёры не будили звонками маленьких детей. Отчасти это было модной позой. На дворе стоял 91-й год, ветер перемен порывами задувал весьма ощутимо. Запираться от неизбежного было бессмысленно.

– Будешь?

Кузьмин жестом предложил соседу огурец, не вынимая руки из банки. Сосед так же молча отказался, и мотнул головой в сторону комнаты.

– Машинку дашь?

Эти слова долетели до Кузьмина сквозь пелену похмелья. Он догадался, что речь идёт о пишущей машинке. О его «Эрике». Кормилице. Не за швейной же машинкой жены пришел сосед!

Ещё недавно Кузьмин был неплохим переводчиком. Пожалуй, даже хорошим. Работал быстро, качественно. Строил фразы ёмко и компактно, не забывая при этом про объем печатных знаков, от которых зависел гонорар. Переводил с английского все подряд. От обзоров подвижного состава тайваньского метро до методики искусственного оплодотворения овец. Кузьмин интуитивно понимал, что владение русским языком и уровень общих знаний важнее, чем знание предмета.

К его текстам трудно было придраться. В середине восьмидесятых он уже очень прилично зарабатывал, но сейчас его прежние гонорары выглядели смешно на фоне открывающихся возможностей, да и перспективы карьерного роста наметились. Кузьмин стал отказываться от работы и понемногу выпал из обоймы. «Эрика» томилась под письменным столом.

Давать машинку соседу не хотелось, но вразумительного повода отказать не нашлось, а вступать в неизбежные в этом случае разговоры не было ни времени, ни сил.

– Возьми там, под столом, – язык шершавой тёркой еле ворочался во рту, – а тебе надолго? – уже вдогонку спросил Кузьмин.

– На пару недель, – последовал ответ, и дверь за соседом захлопнулась.

На работе его утреннего отсутствия никто не заметил. НИИ, в котором трудился Кузьмин, к концу восьмидесятых начал разваливаться, рассыпаться на формальные и неформальные коллективы, все ещё давал кров двум тысячам человек.

На строгий пропускной режим махнули рукой. Женщины целыми днями рыскали по округе в поисках еды, мужчины с утра садились за телефон, покупая и продавая несуществующие партии компьютеров, видеокассет, вагоны с тушёнкой, армейским обмундированием, одноразовыми шприцами и прочие блага цивилизации. Были и те, кто продолжал бороться за место в профессии. Витавшие в воздухе надежды на лучшее были основаны на том, что хуже быть уже не может.

Кузьмин понемногу занимался и тем, и другим, и, разумеется, особо не преуспел ни в том, ни в другом. Хотя можно сказать, что кое-чего добился в обеих областях. Например, ему удалось обзавестись личным кабинетом. Кабинет был крошечным, метров десять, а то и меньше. Зато свой, личный. И два личных телефона – городской и местный.

Звонок по внутреннему телефону выдернул его из трясины похмельных страданий и недовольства собой по поводу вчерашнего.

– Кузьмин, ты где пропал?

Она всегда так говорила, намеренно скрещивая «куда пропал» и «где пропадаешь». Ещё недавно этот голос, внутри которого звенел колокольчик с едва заметной трещиной, действовал на него, как миска с едой на собаку Павлова – мгновенным возбуждением. Томкин голос и сейчас звучал призывно. В нем слышалась непритворная нежность, сквозь которую пробивались тревога и обида.

– Где поздравления, поцелуи, цветы? Где подарочек? Или забыл?

Томка не давала возможности ответить, и Кузьмин был благодарен ей за это.

– Если ты думаешь, что лучший подарок это ты сам, то ошибаешься. Ты уже давно не подарок!

Кузьмин оценил игру слов.

– Но если будешь хорошим мальчиком, то я, так и быть, может быть приму от тебя этот подарок.

Трещинка в колокольчике стала более заметной.

Кузьмин хотел было включиться в игру слов, которую так любил, но мысли ворочались туго. Вместо этого он произнес:

– Я бабушку вчера похоронил.

И хотя это было чистой правдой, Кузьмину было неловко. Никаких тягот или хлопот в связи с уходом бабушки у него не было, зато он, как деревенский дурачок, напился на поминках.

– Прости, я не знала… Ты приходи к нам, всё-таки у меня день рождения. Придёшь?

От Томкиного «прости» Кузьмину сделалось горько. Он представил себе нежный овал её лица с едва различимой ложбинкой на кончике носа, серые глаза с чуть расширенными зрачками, тонкую верхнюю губу, опиравшуюся на свою более полную сестрицу. Острая жалость накрыла его.

Кузьмин вдруг осознал, что бабушки больше нет, что с Томкой, наверное, больше уже ничего не будет. Ему стало жаль себя и Томку, и всех вокруг.

– Приду, – ответил он.

Преодолев тридцатилетнюю отметку, Кузьмин вступил в пору мужского расцвета. Это было удивительным для него самого. Страдающий с юности от неуверенности в себе и от постоянных отказов, вечно робеющий перед женщинами, Кузьмин неожиданно обнаружил, что может быть интересен. Оказалось, что его эрудиция и остроумие принимаются благосклонно. Выяснилось, что ему не противопоказано носить свитера и даже не стыдно раздеться. Наличие собственного кабинета тоже прибавляло уверенности. Он перестал бояться отказов и огорчаться ими, а женщины перестали отказывать ему.

Для Кузьмина это было намного важнее, чем само обладание. Его романы были легки, скоротечны, а расставания безболезненны. Он даже не считал это супружеской изменой. Так, для поддержания тонуса и укрепления семьи. Только вот с Томкой все пошло не так.

«Где Томка, там и рвется», – часто говорил Кузьмин сам себе.

Когда бурные воды праздника любви улеглись, Кузьмин сделал неприятное для себя открытие. Томка собиралась выйти за него замуж. Кузьмин оказался к этому не готов. Хотя бы потому, что любил жену, детей и вообще не хотел ничего менять в своей жизни. Отказываться от Томки он поначалу не хотел, а когда решил подвести черту, то обнаружилось, что не может этого сделать.

Чтобы немного отвлечься, Кузьмин прочитал, не вникая в смысл, несколько писем, переложил бумаги на столе и посмотрел на часы. Можно было идти на день рождения. Идти было совсем недалеко – спуститься на этаж ниже и пройти до конца коридора. Без цветов, без подарка – придется дарить себя.

По дороге сочинил стишок. Четыре строчки всего, не шедевр, но всё-таки и не желаю-поздравляю. После третьей рюмки пойдет на ура. Рюмка это всего лишь фигура речи – пили из стаканов и чашек.

Кузьмина встретили радостно. Все уже немножко выпили и любили друг друга. Кузьмин был здесь почти своим, точнее сказать он не был чужим для этих людей. Он начинал здесь работать молодым специалистом, вот и его рабочий стол на своем месте. Кузьмин занимал не очень высокую должность в номенклатурной табели, и его появление не создавало никакого напряжения, но многим все же было даже приятным. Сразу нашлось свободное место за столом рядом с Томкой.

– Штрафную, штрафную! Тебе вина или спиртянского? Водки все равно нет. На лимонных корочках! Или спирту тебе теперь по должности нельзя?

– Давайте на корочках.

По нестройности голосов, взрывам смеха Кузьмин определил, что момент подходящий. Общее застолье начинало рассыпаться.

Кузьмин встал, сам плеснул себе в стакан, сказал, что тоста у него нет. Подарка тоже нет, поэтому он прочтет короткие стихи.

Как я люблю твой гордый профиль

Он мне сопутствует незримо

В моей душе он, словно кофе,

Сладчайший, но нерастворимый.

Кузьмин без малейшей паузы опрокинул стакан. Горло обожгло.

– Закусывай, закусывай!

В его тарелку уже заботливо положили какую-то еду, кто-то протягивал на вилке маринованный грибочек. Кузьмина отпустило. Он почувствовал ту блаженную лёгкость, когда ты ещё совершенно трезв, но уже расслаблен. Теперь он мог позволить себе встретиться с ней глазами.

Томкин профиль напоминал Цветаевский, но был тоньше, воздушнее. Как у многих людей с рельефным фактурным носом, верхняя губа у нее была тонковата, как будто на нее самую малость не хватило материала. Нижняя губа, напротив, была полной, сочной и чуть выступающей вперёд.

Они встретились глазами. Томка сидела за столом, поэтому смотрела на Кузьмина немного снизу вверх. Глаза ее влажно блестели. Кузьмин вдруг ощутил облегчение. Он больше не нуждался в очередной дозе контакта, как раньше. Он освободился от необходимости постоянно видеть, слышать, прикасаться. Кузьмин осознал, что они расстаются. Прощание вышло долгим и мучительным.

Кто-то хлопнул его по плечу. Кузьмин повернулся. Перед ним стоял Михалыч, старый крепкий конструктор, первый наставник.

– Вот ты скажи, ты вот в начальники выбился, – Михалыч был уже «теплый», – что ты про Ельцина думаешь? Можно на него рассчитывать?

– В каком смысле?

– В смысле дать по жопе этим пидарасам!

Вступать в дискуссию Кузьмин не хотел, но Михалыч избавил его от выяснения отношений с Галкой, и он испытывал некоторую благодарность.

– ЦеКашам, – пояснил Михалыч, – все равно они уже недееспособны. Но я что-то этому гундосу не доверяю.

– Если пидарасам дать по жопе, они и гееспособность утратят.

– Все шутишь, а страна в пропасть катится.

– Знаешь, Михалыч, я думаю, что хуже уже быть не должно.

– Михалыч! Отдай мне Кузьмина. Сегодня он мой подарок. Сегодня ты мой подарок, помнишь?

– Помню…

2

Незаметно наступил июль. Лето было на самой вершине, но Кузьмин мысленно уже прощался с ним.

Дни становились чуть короче, небо слегка выгорело на солнце, а зелень незаметно для глаза теряла сочность. Лето катилось под горку.

Кузьмин уже собирался спать, когда пришла соседка. Она была на сносях и в крохотной прихожей сначала появился ее огромный живот, заняв все свободное пространство.

Соседка попросила чаю и поиграть с ней в шахматы, потому что ей все равно не спится. Она была немного странной, поэтому Кузьмин нисколько не удивился. Отказать женщине, которая «вот-вот» он не мог, хотя не хотел ни чаю, ни шахмат, а только спать. Ещё ему было неловко, что он никак не может запомнить, как ее зовут. То ли Настя, то ли Света. Созвучие было очевидным, но лишь сбивало с толку.

Условная Настя в шахматы играла неважно, но поддаваться Кузьмин не считал возможным. Уже сыграно было несколько партий, выпит чай с доливкой кипятка в заварку. Соседка явно не спешила уходить. Взгляд ее упал на гору посуды в раковине, по которой карабкался таракан.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.