Тутытита

Собирая меня во вторую командировку на станцию, слова «пожалуйста» уже никто не говорил. Только «выручай». И я снова уехал на два месяца.

На восьмой раз мне уже никто ничего не говорил. Начальство просто удивилось, какого чёрта я ещё тут, а не там, где должен быть, там меня, мол, атомы уже заждались, им без меня скучно.

Я не был в восторге от постоянного отсутствия дома, к тому же командировочных давали ровно столько, чтобы на хорошую жизнь оставалась только мысль. Всё под отчёт, каждая копейка. Всё строго и уныло.

Ясное дело, я им вмазал. Да там, где они вообще не собирались ждать. Вместе со мной на этой станции работали ребята из Воронежа. За анекдоты, весёлые истории и пару бутылок на выходные я жил у них, им их руководство снимало квартиры. В свою же организацию исправно привозил чеки, из которых следовало, что я проживал всё это время в гостинице. В целом, никто никого не обманывал, но у меня оставалось хоть что-то для жизни.

На пятнадцатый раз, когда в фирме на меня уже просто кричали: «Немедленно поезжай, ты почему тут, такой-сякой!» – я устал. Устал и ушёл. Я к ним туда не для этого приходил, чтобы почти всё время сидеть в другом городе и подделывать чеки. Меня не держали.

Перед моим уходом у них там реорганизация прошла. Завод слил две конторы в одну, а сверху поставил своего человека. Судя по всему, человек этот был корейцем, так как фамилию носил Пак. Фирма наша прежняя имела особенность: всё взаимодействие с внешним миром, кроме телефона, велось через секретаря. В основном факсом. Все целыми днями бегали и спрашивали друг у друга, отправлен ли факс, не запорола ли его секретарша Валентина, не заставила ли переделать. Слово «факс» там у всех было любимым после «деньги». Уходя, сделал им всем подарок. Сказал, что теперь они все будут отправлять не факсы, а паксы.

Все были в восторге.

Вот какие ещё тут продажи, спросите, никаких тут продаж и нет. Я буду с вами спорить. Весь этот комплекс мракобесия, где, словно на палитре, смешаны в краску цвета муаровой дури и маркетинг, договора и продажи – всё это и есть продажи. С их точки зрения, тех, к кому вы придёте работать. Они ни бельмеса не разумеют в том маркетинге или что там написано на двери вашего отдела. Их интересует лишь то, сколько у них на заднице. Но придёте в виде просящего к ним вы, а не наоборот, и будете вынуждены играть по их правилам.

Я вывалился с того завода и выдохнул их.

6. Продавец разных нужных фланцев

Географическое:

Если ветер с моря дуетТак, что чайки на летугадят и кричат,Знай – то ветер страшнодуй.А не муссон и не пассат.

Вот в эту организацию я попал сам, по объявлению, никто меня туда не приводил. Я туда как попал, так сразу понял, что наконец-то. Имею в виду, наконец-то смогу зарабатывать, потому что премии там платили. Именно в этот самый момент до меня только и дошло, что коль у тебя нет никаких влиятельных знакомых – а у меня таких отродясь не было, всё больше алкашное селебрити, – то путь тебе один: в продавцы. Ибо только там можно хотя бы мечтать и надеяться на сами знаете что. На любые небывалые деньги. Всё, что выше заработной платы, – уже небывалые деньги. Это я к слову про небывалые. Их могло и не быть, потому и небывалые.

Дима, который там был директором, человек младше меня лет на пять, слыл очень добрым. Он о себе так и говорил: «Я добрый». Впрочем, если не учитывать, что фирма эта досталась ему от папки, серьёзного в прошлом чина серьёзного же ведомства, то никаких недостатков как руководителя я у него высмотреть так и не смог. Да и фирма в наследство – такой ли уж недостаток? Я бы не отказался. Нет, пожалуй, тогда и вовсе не недостаток, раз и я бы. Главное, чтобы человек умел и хотел. Дима и то и другое. На своём месте, в общем. Он, когда узнал, что я работал на атомной станции, так обрадовался, что тут же поручил мне прозвонить их все и предложить им то, что мы делаем. А то оно им надо, а они не знают ничего про наши фланцы, не ведают, что они такие красивые и только у нас.

С задачей я справился быстро, станций у нас не так много. Всюду оказалась одна и та же картина. Надо-то оно им надо, но, во-первых, есть процедура государственных закупок, а во-вторых, аккредитуйтесь на площадке и в закупках самой станции, и тогда, мол, пожалуйста. На некоторых станциях мне пробиться в закупки не удалось совсем. Есть такая система сложных барьеров, когда у тебя тщательно спрашивают, кто ты и что нужно. А узнав, обязательно, будто у них есть на этот счёт инструкция, говорят, что, мол, тот, кто вам нужен, уехал и когда приедет – не знаем. Но вы звоните. Позвонишь через месяц – получишь то же самое. Для любого менеджера это известная ситуация. Что у нас там рекомендуют умные писатели по проходу барьеров? Всё дело в том, что если секретарша ответственного лица вас не пускает к нему, то она получила на этот счёт соответствующие инструкции, будьте уверены. И получила она их именно от своего босса. То есть ни вас, ни кого-то другого он слышать не хочет. Он, именно он. Ну нет у него в вас нужды. И даже если и пробьётесь, то какими такими словами его убеждать, что чудеснее нашего ничего нет? Впрочем, иногда, скорее чтобы проверить свои мысли, чем опровергнуть, я делал свой пробой этого дзота. Выяснял в Интернете – сейчас с этим проблем нет, – как зовут того недосягаемого чиновника. Потом снова звонил его непробиваемой барышне и говорил с ней тоном большого начальника, то есть уверенно, низко и хамовато. Ей говорил, обращаясь на ты, чтобы быстренько позвала мне того, кого мне надо, называя его по имени, словно мы были приятелями. Ссылался на то, что потерял его визитку, а тот мне её давал, когда мы были в Москве пару лет назад на симпозиуме по вопросам внедрения. Неважно чего. Главное, по теме. Например, по вопросам внедрения двести тридцать пятого урана в йодную яму. Ей-то что, она в этих ямах – как бабка-повитуха в шаттлах, поверит на раз. Срабатывало почти всегда. А вот дальше, когда ты попадёшь на того самого, который как бы твой приятель, то уже по имени-отчеству да не извольте беспокоиться. Но всё равно встаёт вопрос, зачем ты ему нужен и какой дурень тебя послал. Это тоже почти всегда. И отчасти оно понятно. У него не частная лавочка, он не самиздатом занимается, у него за спиной ядерная махина, а тут звонит какой-то умник и что-то замечательное говорит.

У меня был ещё один начальник, коммерческий директор Андрей. Как выяснилось, Дима с Андреем были друзьями. И первый, получив от папы наследство, пригласил второго. Андрей был якут и ведал продажами на свой, якутский манер. Это когда нужно обязательно бегать по отделу, словно тебе голубь какнул на задний бампер и ты даёшь газу, чтобы ветром сдуло. Это он так настраивал нас. Настраивать в его понимании было не разбирать ошибки, допущенные звонарём, не давать благостные советы, а бегать над душой. И после окончания разговора задавать два своих любимых вопроса: «Ну что?» и «Ну как?» Я всегда очень подробно ему рассказывал и что, и как. И так как Андрей слышал лишь половину разговора, то есть только меня, я ему ещё всегда подчёркивал, с каким уважением на том конце отнеслись и ко мне, и к нашей фирме. Даже если меня послали, я подчёркивал, с каким уважением они это сделали, какой извиняющийся голос имели и как много мне удалось разглядеть в их фразе того, что не каждый и разглядит.

Прошёл месяц, я обзвонил все атомные станции. Продаж не было. Вернее, нас на некоторые торги-то пригласили, но когда Андрей с Димой посмотрели, какие требования предъявляются к поставщикам, то одинаково поникли лицами.

В отделе у нас было человек шесть менеджеров. Звонили из них только двое – я и ещё один, который пришёл на месяц раньше меня. Я видел, какое кислое у того было лицо – продаж-то нету, а он звонит и звонит. Я не расстраивался, я кое-что знал. Кстати, обращали внимание, что во всех организациях найдётся пара-тройка менеджеров, которые не звонят вообще, но имеют большие продажи и их за это все на руках носят? Принято считать, что это опытные работники и они уже наработали свою базу, поэтому им «по холоду» звонить нет никакого резона, их самих находят. Пожалуй, с наработанной базой соглашусь. Но весь вопрос – откуда она взялась, та база. Так я вам скажу откуда. Люди приходят и уходят, как вон тот, с закваской вместо лица, я же вижу, у него всё скисло, он готов. То, что уходящие уже сделали, много или мало – неважно, переходит другим менеджерам. Вот и вся наработанная база. Вывод: пришли куда-то – и вцепились когтями. Делайте что хотите, хоть ходите там, пританцовывая, будто вы сам индийский танцор Митхун Чакроборти, но держитесь. Очень скоро ваша база так вырастет, что вас станут носить на нежных женских руках пышногрудой бухгалтерши Олеси.

Именно это, я имею в виду про индийского танцора, я и знал, потому и не расстраивался.

Ещё в отделе была менеджер Аня. Статная особа с выдающимися формами. Вернее, её формы всё пытались выдаться, но их сдерживала одежда, которая, мне казалось, вот-вот треснет. Аня не делала исходящих звонков и имела самые большие премии, хотя и работала немногим больше моего. Это чудесное чудо её запредельных премий заключалось в системе работы отдела продаж фирмы. Все входящие запросы – а любой опытный менеджер вам подтвердит, что там самый Клондайк, – принимала секретарша Андрея Маргарита. В её обязанности входило, посоветовавшись с Андреем, передать запрос в работу кому-то из продавцов. Всё самое богатое всегда отходило Ане. Это Андрей с ней так расплачивался. Не скажу за что. Все об этом знали. Андрей, видимо не знал, что все это знают, и часто ставил Аню нам в пример. Вот, мол, вы, нерадивые такие, учитесь, мол, работает всего ничего, а лучше всех. При этом ни Аня, ни Андрей не краснели.

Расплачивался Андрей с ней, если покопаться в арифметике, из нашего кармана, из кармана остальных менеджеров. Такие звонки должны честно распределяться. Но мне, например, и тому с кислыми щами, не доставалось вообще ничего. Но я не умею долго расстраиваться. Собственно, я перестаю расстраиваться ещё до того, как думаю, а не начать ли мне расстраиваться.

6.1

Атомные станции, как я уже сказал, у меня уже закончились, и мне руководство придумало другое направление обзвона – все остальные станции. Тепловые, гидро и всё в таком электрическом духе. Они же не атомные, а вдруг там требования пожиже, вдруг там нахрапом. Это ж если там выгорит хоть один договор – это вам не потёкший фланец в курятнике совхоза имени Пржевальского, там многие миллионы могут быть. Андрей так же переживал, бегал туда-сюда, задавал свои вопросы и уже в открытую пощипывал Аню за её трескающийся от налива, спелый зад. А ситуация меж тем на этих станциях была очень похожа на те. Секретарши полояльнее да у чиновников из закупок пиджаки попроще. Ну мне так виделось про пиджаки.

Пробиться к тем, кто у них решает, было проще. Во всём остальном – то же самое. То есть продаж у меня так и не намечалось. А с той поры как я пришёл, прошло уже четыре месяца. Тот, что пришёл на месяц раньше меня, уволился. Он так убедительно грустил, что ему все сопереживали. Включая меня. Всё, что у него наработалось – пару перспектив с возможной реализацией через год или никогда, – передали лучшему менеджеру. А всё остальное могло когда-нибудь вернуться входящим звонком. И если что – то опять понятно кому.

Иногда, устав от однообразия, я себя развлекал. Звонил на ТЭЦ в каком-нибудь Переваловске и, очень чётко представляясь фирмой конкурентов, начинал нести нечто, за что меня, а заодно и фирму-конкурента обязательно должны были возненавидеть. Я им говорил, что все те деньги, что у них есть на балансе, – я же знаю, что с ними делать. Свои знания мы готовы воплотить в жизнь, от чего и нам, и мне лично, и особенно представителю станции будет финансово очень хорошо. Он сможет наконец съездить, куда захочет, и ни в чём не сможет себе отказывать, да и не захочет. Обычно дальше я ничего сказать не успевал. Максимум, что мне ещё говорили, – это уточняли название моей фирмы. Потом бросали трубки.

Я понимал, что всё это бесполезно, что всех конкурентов – а их у нас даже в Питере дикие орды злых монголов – так не выкосить. А если даже и получится, то всё вернётся входящим звонком. Опять понятно кому. И понятно, за чей счёт.

Моё будущее в этой фирме представлялось мне всё менее и менее перспективным. Дима скорее всего и не знал об этом вертепе. А может, и знал. Деньги идут пусть небольшими, но эшелонами. Стоит ли что-то менять?

Вот что мне было делать с этим якутским Андреем, с этим содержателем личного эротического дацана? Этот вечный хитрый прищур его миндалевидных глаз меня бесил, как сантехника – финские унитазы, которые, как известно, никогда не ломаются.

Надоели они мне через полгода уже совсем сильно, и я придумал им месть рассерженного каракурта, которому наступили на лапу.

Каюсь, эту сцену я подсмотрел у классика, но на то он и классик, что всё работает в любое время. Малобюджетные актёры – а в моём окружении таких хватает, мне кажется, что я бы и сам мог подрабатывать малобюджетным актёром, – падки на несложную работу за хорошие деньги. Мне не составило труда объяснить одному своему такому знакомому, что нужно делать и что говорить. Мы сняли офис с приличной мебелью за наличные на несколько дней, повесили на стены огромный флаг и пару портретов с важными в нашем деле лицами. Знакомый мой, когда не пил хотя бы неделю, имел вид наиважнейший, его словам хотелось верить. И бас. Нижайший, проникающий в пульсирующие сразу жилы бас. Через несколько дней, когда я в режиме строжайшей секретности привёз Андрея в известный мне офис, нам выделили целую минуту. Знакомый мой своим басом сказал изрядно испугавшемуся Андрею, что он подтверждает слова Вадима, всё, мол, так и есть. Роль исполнена, занавес, овации, цветы и весёлое море поклонниц звонко хлюпает о борта моей души. А сказал-то я давеча Андрею вот что. Удалось, мол, мне путём не могу сказать каких усилий через родственников и их знакомых в консерватории выйти на одного высокопоставленного представителя правительства, он-то и курирует ряд атомных станций на предмет соблюдения мер радиационной безопасности. Тот за определённую сумму готов помочь взять большой тендер на всё что ни попадя, если мы гарантируем качество товара. А я ему гарантировал, ой как я ему гарантировал убедительно, что ты.

Я блефовал. Но Андрей, эротоман и бездельник, видимо, представляя, как долго из-за этой удачной сделки Аня и все, кто на неё похожи, будут его любить, согласился. Деньги были переданы. Большую часть я отдал своему знакомому, я не жадный.

Вскоре я ушёл. Этот высокопоставленный знакомый моих консерваторских родственников, куратор по радиационной безопасности, перестал брать трубку. Я совсем не смог его найти. И не в силах вынести такое несчастье я написал заявление. Какое горе, какое горе!

7. Спиричуэлз

Духовное:

Порой меня посещают мысли о первичности духовного. О том, насколько важнее и выше духовное, чем материальное.

Как я себе нравлюсь в эти моменты, какой глубинной личностью я себе кажусь.

Особенно часто меня посещают такие мысли на сытый желудок.

Да, собственно, только на такой желудок меня эти мысли и посещают.

Затем у меня случился период, когда я ничего не продавал. Вообще это довольно спорный вопрос – о продажах. Вот, положим, сталевар. Он продаёт своё время и труд, он льёт свой личный пот у мартеновской печи. Значит, он продавец. Не активный, согласен. Это ему предложили продать, и он согласился. Значит, мы все и всегда – продавцы. Тогда выходит, в начале я должен был написать так: затем в моей жизни наступил период, когда я работал пассивным продавцом.

Тьфу, ересь какая.

Одним словом, в стране наступил экономический кризис и найти работу нормального, не пассивного менеджера стало проблематично. Менеджер в подобных кризисных ситуациях всегда и везде – первая фигура на заклание. В смысле, на увольнение. Прямо так, в открытую, никто никогда не говорит, но как кризис – порезку штата вечно начинают с нас, с менеджеров. Видимо, руководители фирм думают, что на крайний случай – а это он и есть, кризис же – заказчика найти и переговоры провести смогут и сами. Отчасти это справедливо и как временную меру вполне можно рассматривать. Нужно хорошо понимать, что нашу менеджерскую уникальность в любой момент могут взять под сомнение. Ведь по сути кто мы? Ни пилить, ни строить, а поболтать – золотые руки. Я имею в виду, что мы сами, менеджеры, конечно, верим в свою уникальность, считаем себя мастерами ладного слова и переговорной эквилибристики. Наши слова – в нашем же понимании – не просто звучат, как у всех, а слагаются в мощный спиричуэлз, духовную песню американских негров. Это нам так кажется. Но также кажется практически всем. Особенно на личных кухнях и в тёплых туалетах. Так-то почти всегда язык у тех, других, уютно располагается в самых тёмных ложбинах собственного тела, и слушать многих без переводчика невозможно. Но какая разница, где у них там что находится, – каждый сам себя считает Диогеном. Поэтому чуть что – сразу жертвуют именно менеджерами.

Умение говорить – оно, как творчество, полно субъективизма. Муза к кому-то нисходит, кого-то озаряет, а кому-то вообще кажется, что эта самая муза столь мала размерами и значением по сравнению с ним самим, что какая разница, где она там. Он сам к ней нисходит, к той музе.

Вспоминаю, как лет пятнадцать назад, ещё когда я служил на Дальнем Востоке, у моего соратника Вовы вдруг что-то вспыхнуло в голове и в какой-то из обычных дней он стал считать себя поэтом. Вот вчера ещё был такой обычный Вова, с нормальным для офицера запасом знакомых слов, достаточных для описания какого-нибудь незамысловатого процесса. Я имею в виду, что если наших нормальных офицеров лишить возможности разговаривать матом, то большинство из них вам покажутся иностранцами, а некоторые и вовсе глухонемыми. Флот замрёт, скукожится и иссохнет, так как станет совсем непонятно, как именно объяснить матросу, что он не прав и что он должен делать, собака такая. Вчера Вова был нормальным офицером, а сегодня проснулся поэтом. Как он за ночь совершил такой прыжок через бездну, я не знаю.

Он рассказывал нам, своим друзьям, как он ходит на мол на краю бухты и там дружит с музой, его там осеняет, что-то благостное посещает и слова как бы сами слипаются в умные, дружные рифмы. Что там с ним происходило на том молу, нам было не ясно. Что вообще там могло происходить высокого, если мы туда в туалет ходили. Там можно было только в кучу наступить высокую или споткнуться об неё. А его муза посещала.

Зачем я ему тогда сразу не сказал, что одинаковая буква на концах строк ещё не означает гениальности стиха, а часто не означает даже рифму? Вот не знаю, почему не сказал. Мне всё виделся огонёк свечи, который не гаснет на ветру. Это я об его стихах, которые он мне иногда читал, и листочек в его вспотевших руках дрожал, как тот самый огонёк свечи.

Дома у них Лариса, Вовина жена, трепетала над его стихами, она говорила, чтоб мы тут все сидели тихо, потому что Вова творит. Мне незнакомы ощущения жены поэта. Может, я бы тоже затрепетал. От Вовиных стихов почему-то всегда ещё сильнее хотелось водки. Но нам нужно было тихо сидеть и ждать, пока там Вова с музой дотворят. Обычно они вдвоём быстро справлялись. Потом торжественно выдвигались из кухни – Вова с листочком, муза и трепетная Лариса, – и начиналось чтение результатов трудной работы пытливого офицерского ума. Это каторга, скажу я вам, – сидеть за столом голодным, но не есть, видеть спирт, но не пить и полчаса слушать шедевр. Поэмы у Вовы выходили длинными, он нас ими мучил. Но я вспоминал про свечу с огоньком и старался смотреть не на стол, а только на Вову и его прослезившуюся жену, так она всегда была растрогана.

Надо сказать, что со временем мы, их друзья, стали всё реже к ним заходить, хотя они нас звали всё чаще – из-под пера у них там что-то лилось всё гуще и талантливее. Так они сами говорили. Им никто не верил, и у всех у нас оказывалось слишком много срочных дел.

Примерно через полгода, когда у Вовы уже накопилось три толстых тетради стихов приличной – с его слов – гениальности, он поехал во Владивосток. Там он хотел явить себя миру, как сам говорил. В издательство поехал. Бедные редакторы, я вам скажу, которых Вова атаковал. Он же был убеждён, что просто обязан явить себя, он явление, он глыба и валун, он мессия и рифмованный пророк со стихами о своих друзьях и всех праздниках мира. Бедные, несчастные редакторы культурно слушали и чем-то, видимо, его грели, так как Вова из очередной поездки в город привозил своё поэтически загадочное лицо. Это такое лицо, когда на крупной прыщавой его основе коровьим шлепком раскидался бесформенный нос, а глаза примерили нарядный искрящийся прищур. Такое поэтическое лицо.

Раз двадцать Вова ездил во Владивосток, а стихи всё не издавали. Вова искал причину – что не так? Всем же вокруг нравится.

Во Владивостоке наконец что-то треснуло, потекло и запахло – там не выдержали и сказали Вове всю правду. В смысле, ему там пожелали дальнейших творческих успехов, а вот всё это, что он тут привёз, пока ещё не успех, а просто-таки кал из огрызков дурацких рифм. Так поэтично поглумились над его тонкой душевной организацией, что у меня аж слеза навернулась.

Мы неделю успокаивали Вову, прятали от него спирт и верёвки, а то он грозил удавиться, потому что так делают все непризнанные поэты, а он такой и есть, непризнанный. В пьяном угаре, не найдя, на чём повеситься, он в одних военно-морских трусах цвета аквамарин рвался на балкон, чтобы прочесть прохожим всё, что накопилось в его поэтической душе. Иногда нам удавалось его остановить.

Надо было сразу ему всё сказать, зачем мне мерещился какой-то огонёк, я не знаю. Это всё, что я выше написал, к тому, что в кризис избавляются сначала от менеджеров как от балласта. Потому что – ну что это за безделица такая уметь писать стихи. Если ты никогда не видел настоящих стихов, тех, которых бросают в закрытое окно и от этого разбиваются стёкла, то тебе всегда будет казаться, что твои, именно твои, гениальны. Вот я о чём.

7.1

В тот кризис меня зашвыривало даже в казино. Не играть, конечно, слава богам. Я вообще до того ни разу не был ни в каких игорных заведениях. Кстати, на собеседовании при приёме на работу этот факт как раз и сыграл решающую роль. Меня взяли оператором, так называлась эта должность. Сидишь на смене в секретной комнате, наблюдаешь за процессом игры в камерах и следишь, чтобы всё по закону. Я имею в виду, по закону казино. Это чтобы весь персонал исполнял свои инструкции как положено. Ну или чтобы подгулявшие гости не пытались шулерить или играть на один карман с тем же персоналом. Правила игры во все виды покера, рулетки и блек-джека, разумеется, выучил наизусть. Как проверять и контролировать, если ты не знаешь, что именно нужно проверять и контролировать?

Может показаться, что эта часть моей жизни – имею в виду работу в казино – не имеет прямого отношения к продажам. Не совсем так. Во-первых, ранее я уже убедительно, как мне кажется, доказал, что у нас все дееспособные люди – продавцы. А во-вторых, я знаю, чем настоящий менеджер отличается от простого звонаря. Первый умеет и любит думать, это его жизнь, он без этого – лесной пень, об который справляют нужду все, кому припёрло. Это я в том смысле про пень, что он в страдательном залоге, за него решают, что должно лежать с ним рядом и пахнуть.

Думать в казино приходилось много. Например, меня – ну разумеется! – интересовало, как просчитать, куда на рулетке в следующий раз упадёт шарик. Если взять за константу силу броска шарика одного и того же крупье и провести некую статистику, какой номер за каким выпадает, то можно попытаться это всё математически вычислить. Разумеется, после нужно будет найти контору, которая даёт в аренду самосвалы, а то как же я повезу домой такую гору купюр, не в карманах же. Я занимался этими подсчётами месяца четыре, пока наконец не понял, что никакого алгоритма там нет. Потому что той самой константы силы броска даже у одного и того же крупье нет. Потому что её не может быть никогда. Он человек, он живой, он дышит, он волнуется, он влюбляется, он, наконец, хочет в туалет. Причём хочет в каждый момент времени с разной силой. От всего этого зависит сила его броска, и она никак не может быть признана постоянной величиной. Но это всё – отсутствие постоянства – стоило вычислить. Что я с успехом и сделал. Денег не заработал, но зато заработал на собственное спокойствие, так как понял, что такие попытки обмануть случайность – глупая трата времени. Случайность, как я понял, ещё более закономерна, чем сама закономерность. Потому что из закономерности бывают исключения, а из случайности – никогда.

Менеджер вдумчив и внимателен. Вот сидит за столом русского покера человек, часа три уже сидит. Немного проигрывает, немного наоборот, где-то при своих. Но сидит долго, не уходит, по-крупному не играет. Чего сидит? Ну, может, время выжигает, возможно, ждёт, когда муж любимой женщины уедет в командировку, я же не знаю. Заходит другой человек, я его вижу в камеры слежения, время ещё не игровое, только начало вечера, в казино почти пусто, поэтому меня от него ничего не отвлекает. Человек взглядом показывает, что ищет, куда бы присесть. Ну, может, он одинаково любит и джек, и покер, и руль, я же не знаю. Человек поставил пару раз на рулетке, проиграл, но его это не интересовало, я видел это в его лице, оно играло лучами, как солнце. Ну-ка возьмём крупнее его морду лиц – у него этих лиц, похоже, несколько. Что это он там всё время стреляет взглядом в сторону? Так, отдалим камеру, возьмём траекторию взгляда. Стреляет он – очень осторожно, впрочем, – в сторону того самого за покером, который ставит по рублю и елозит их туда-сюда. Так, интересно, наблюдаем дальше. Минут через десять, как я и ожидал, тот, с рулетки, подошёл к покерному столу и сел рядом с первым. Это уже странно, ведь рядом ещё три стола, они пустые, со скучающими крупье. Почему не туда? Наблюдаем. Второй, который только что присел, начинает так же, по мелочи ставить и скучать. Я имею в виду, делать вид, что скучает, ведь совсем недавно у него было не лицо, а весеннее солнце от лучей разных чувств. Не отвлекаемся. Полчаса – всё так же. Час. Стоять! Это что сейчас было? Стоп камера, запись, перемотка на три минуты назад. И медленный просмотр. Так и есть. Им сдали карты, два быстрых взгляда туда-сюда, и мгновенный обмен картой под столом. В результате один из них срывает банк, быстро встаёт и пытается уйти, второй остаётся на месте. «Стоп игра», – радирую по связи. Охрана, блокируем двери, задержать того самого, что пытается унести из кассы мешок денег. Деньги изымаются, обоих выдворяем из заведения ногами дагестанских охранников, вход им во все точки закрываем.