Акакий Акакиевич

– Встать!

Студенты вскочили.

Семенюк, ни на кого не глядя, продвинулся в середину помещения и вдруг застыл, уставившись в стенку около доски.

– Эт-то что такое? – недовольным и почему-то писклявым голосом он произнёс.

– Что, товарищ полковник?

– Что-что! – передразнил Семенюк и побагровел. – Что-что, ебит твою мать!

Протянул руку и толстым пальцем указал на почти незаметную щель в стене.

– Ведь только ремонт сделали! – рявкнул.

– Недосмотрели, товарищ полковник.

– Ах, недосмотрели…

Багровый от злости, громко сопя, Семенюк сдёрнул пухлой рукой на пол невиновный ни в чём плакат про эпидемиологическую службу и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Пилипенко подождал, пока затихнут шаги.

– Быстро плакат подняли и повесили, – распорядился, – продолжаем.

Группа облегчённо вздохнула.

Именно на третьем курсе они все резко, как-то скачком повзрослели, у каждого появились личные дела, и началось убыстряющееся отдаление друг от друга. Лев записался в школу танцев, Ольга пропадала в театральной студии, староста Люба вышла замуж, Клёпин крутил сложные фарцовные дела, Сергей всё хороводился с Надей, Маша Бододкина яростно училась, и только Мишка никак не мог найти себе применение. От этого вдруг начал перечитывать печальную «Анну Каренину» – похожие семьи, непохожие семьи… эмоции, чувства и резкий росчерк в конце.

– Мужики, она в меня влюбилась! – самодовольно сказал Клёпин.

– Чего-чего? Кто?

– Ну Шмыга, фармакологиня наша.

– То есть?

– Краснеет, глаза опускает. Кстати, уже месяц, как она меня не трогает. Понимает, что я ничего не знаю. Жалеет. Баба…

– Может, ты с ней и на свидание ходил?

– Серый, у меня не застоится. Где там мой младший друг Михаэль? Учись, пока я жив, баб использовать.

– Сам дурак.

Клёпин вздохнул:

– Ну что ещё от тебя ждать? Мужики, понимаете, всё дело в особом нежном взгляде. Его надо выработать. Смотреть так, чтобы между вами протянулась ниточка взаимопонимания. Ещё ничего нет, никто не догадывается, а вы уже связаны неким общим. Ты смотришь и вот так совсем чуть-чуть улыбаешься уголками губ, горько, но понимающе.

Началась фармакология. Клёпин нежным розовым взглядом уставился на предмет любви. Та несколько раз споткнулась о его взгляд, недоумённо шмыгнула носом и спросила:

– Клёпин! А не скажете, чем отличается принцип действия тра-ля-ля от тра-ля-ля?

Клёпин молчал.

Ещё раз шмыгнула носом:

– Два. Кац?

Мишка понуро поднялся.

– А не скажете… Два. Пошли дальше.

На перемене под общий хохот Клёпин, вытаращив глаза, свирепо приказал:

– Всем молчать!

– Горько молчать? – поинтересовался Сергей.

– Раздвинув краешки губ, – успокоительно объяснил Мишка.

13

Зима. Снег, ветер, на всём белом свете ветер. В Питере он наиболее пронзителен, промозгл, с какой-то особенно сырой болезненной составляющей. Из-за летящего снега почти ничего не видно. Мишка после библиотеки с трудом добирался до дома, когда увидел, как невдалеке остановилась машина и два человека, пригнувшись, вынесли тяжесть и сбросили в переулок. Извечно любопытный студент пошёл посмотреть и наткнулся на лежавшего человека.

– Эй! – позвал на всякий случай.

– А ни хрена! – жизнерадостно ответил тот и попытался приподняться.

– Опять пьяный! – чертыхнулся Мишка. Но всё-таки подошёл ближе и ахнул: в глаза бросилась белая кость, выступившая из рваной штанины.

– Где тебя так угораздило?

Человек, как бы просыпаясь, недоумённо посмотрел на свою ногу.

– Не помню, – ответил, запинаясь, – я пьяный был.

– Что же делать? Что же делать? – Мишке стало жарко. Он начал лихорадочно вспоминать, чему учили, попытался прикрыть кость. Вскочил:

– Подожди, я вызову «скорую»!

– Ладно, – тихо ответил человек.

– Вот только деньги разменяю!

– Конечно.

Побежал, чувствуя взгляд.

«Скорая» прибыла минут через двадцать и остановилась на перекрёстке под мигающим фонарём, вспышками окрашивающим падающий почти отвесно снег в жёлтое.

– Надо же, ветер кончился…

Мишка указал врачу место и направился домой.

Дома грели батареи и радостно бегали тараканы. Мишка обидчиво им пригрозил:

– Ишь, разбегались, а дихлофосом по балде?

Тараканы не отреагировали.

Мишка чуть подумал.

– Граф, а не найдётся ли у нас что-нибудь пожевать? – осведомился сам у себя. И поспешно себе ответил: – О да! Лакей! К делу!

Лакей нашёл лапшу, поставил кастрюлю на огонь, высыпал туда лапшу. Помешал:

– Что-то медленно варится!

Сунул в кастрюлю кипятильник и отправился доучивать физиологию, но, по обыкновению, переключился на очередную книжку, где чрезвычайно понравилась фраза: «Главное в том, чтобы дождаться лета…» А через полчаса, забыв о физиологии и лете, мрачно соскребал лапшу с кипятильника. Самое обидное, что, когда он решился её съесть, лапша оказалась сырой. Мохнатый кипятильник и неудачливая еда полетели в мусорное ведро. Мишка окончательно разозлился, выключил свет и обвинив себя: «Никакой ты не граф!» – пошёл спать, плюнув на завтрашний экзамен.

Но на экзамене ему неожиданно повезло. Во-первых, не выперли, когда он опробовал новую методу: как бы очень волнуясь, цапнул сразу два экзаменационных билета, пробежал их глазами…

– Э-э…

– Ох, извините!

Положил билет похуже обратно.

Крупный усатый экзаменатор в чуть ли не хрустящем от крахмала белом халате иронически взглянул и покачал головой.

Когда подготовленный Мишка подошёл снова, усач вовсю кокетничал с черноглазой коллегой, также принимавшей экзамен.

Мишка монотонно забубнил, искусно вворачивая:

– Катехоламины резко увеличивают силу сердечных сокращений, катехоламины резко увеличивают силу сердечных сокращений, ка…

Усач, улавливая мерный шум со знакомыми вкраплениями, увлечённо улыбался в сторону. Мишка замолк. Усач развернулся:

– Ну?

– Таким образом гипоксемия угнетает сократительную активность миокарда! – эффектно закончил Мишка.

– Да?

– Да.

Тот ещё было хотел спросить, но запнулся и махнул рукой:

– Ладно, давайте зачётку.

Счастливый Мишка вылетел наружу:

– Сдал! Сдал!

14

Теперь споём:

«В Ленинграде городе у Пяти углов получил по морде Саня Соколов…»

Короче, не только Саня, но и Миша. Гулял этот Миша, гулял, да зашёл в некий бар, стены которого были затянуты сеткой, а с потолка на верёвочке свешивалась большая жестяная рыба, угрожая нахалам открытой пастью. Новый посетитель взял себе пива, и тут его внимание привлекла высокая тоненькая девица с роскошными каштановыми волосами, мирно разговаривающая с соседкой. Заиграла музыка, Мишка вскочил, пригласил девицу, положил руки на её талию, девица доверчиво его обняла, ближе, ближе, коснулась грудью, Мишку тряхнуло током, он уже лихорадочно начал прикидывать, как приведёт её домой, но тут кто-то, разорвав оказавшееся таким непрочным соединение, схватил его за плечо, развернул и с криком: «А этого не хошь!» – со всей силы двинул в глаз. Роняя стулья, Мишка повалился на пол, через него переступили, и сверху началась махаловка: автозаводские метелили купчинских. Вскоре драка выплеснулась на улицу, в освободившемся баре опять заиграла музыка, и Мишка здоровым глазом печально увидел, как его несостоявшаяся подружка прижимается к другому танцору.

– Вот, нельзя им верить… – грустно, по-взрослому, по-мужски подумал, отклеился от стенки, вышел.

И застыл, очарованный: весна! Снег слежался, подтаял, ручейки вдоль поребрика, сверху голубое небо с редкими облаками, солнышко пригревает и отовсюду какой-то особый запах радости и нового счастья. Только вот глаз стремительно закрывался, набрякая.

«Всё правильно! Главное в том, чтобы дождаться лета! – радостно подумал Мишка. – Ой, глаз!»

Осторожно обошёл милицейский газик с его противной музыкой, лейтенанта, кроющего матом двух захваченных драчунов, зашагал к метро.

– Что с тобой приключилось?! – ахнула на следующий день Ольга. – Тебе к врачу надо!

– Раны украшают мужчину, – отбился Мишка.

– Оля, нам понятны твои чувства, – как всегда внушительно сказал Сергей.

Ольга сверкнула голубыми глазами:

– Я совет дала, не хотите, не надо.

– Что тут у нас? – сунулся Клёпин. – Так-так, ну и рожа… Похоже на базофильную зернистость! – объявил радостно.

– Что-что?

– Между прочим, пора уже голову на плечах иметь и не встревать, куда не следует, – сухо отметила Люба.

– Кого это ты хочешь запугать, ста-рос-та? – возмутился Клёпин. – Мишка, выдай ей профнепригодность! Хотя нет, пусть лучше пойдёт и сдаст РОЭ. И не в час, а в сутки.

– Хоть что-то усвоил за три года…

– Ну уж нет, снижение интеллекта налицо, – засмеялась Надя.

Клёпин нахмурился:

– Не плюйте в колодец, а то вылетит, не поймаешь…

– Это у тебя-то вылетит? На что намекаете, парниша?

– Хватит, хватит! – заволновался Лев. – Семинар с минуты на минуту!

– Подумаешь, зернистость…

На третьем курсе начался предмет, более приличествующий организаторам здравоохранения: общая гигиена. Мишка приуныл – выбранная наугад дорога явно вела не в ту сторону. Ещё на третьем курсе они потеряли сразу двух человек: неоднозначного Костю Шпагина и тихую Тоню Кравченко. Костя по случаю женитьбы взял академотпуск, перед этим выпросив у Маши Бододкиной конспект по фармакологии. А вернул только обложку с припиской: «Извини, конспект сгорел…» По этому поводу Клёпин Машу доводил месяц, всё удивлялся:

– Странно, рукописи не горят, а твоя сгорела! Ты это можешь объяснить?

Тоню же отчислили по неуспеваемости. И на третьем же курсе произошло событие, которым Мишка впоследствии гордился всю жизнь.

В один из дней он опоздал на лекцию на военной кафедре. Происшествие само по себе очень неприятное, учитывая личность Семенюка. Примчался, а дверь закрыта. Мишка согнулся и в замочную скважину начал печально обозревать недоступные ему окрестности: тишина, затылки, опять тишина. Что-то лектора не видно… Где же Семенюк? Нету?! И тут на Мишку снизошло озарение: он тихонечко открыл дверь и со всей силы заорал:

– Встать!!!

Весь поток в триста человек поднялся. А Мишка под немедленно начавшийся и с каждой секундой усиливающийся смех спокойно прошёл на первое сиденье.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Красноармейская…»

– Миша, Миша…

Мишка оглянулся – к нему подходила Тоня Кравченко. Бледное, усталое лицо, измученные глаза.

– Тоня, привет!

– Как вы, Миша?

– Да ничего, учимся… – Мишка понял, что ляпнул что-то не то, и запнулся. – Как ты?

– Работаю. На прядильно-ниточном комбинате. Общежитие дали. Я ведь там и раньше смены делала. Понимаешь, – Тоня покраснела, – я ведь не успевала не потому, что… Я вообще всё на лету хватаю, просто я одна, приходилось столько тянуть, не высыпалась, уставала очень. Я опять поступлю, вот увидишь!

– Конечно, Тоня.

– Ты передай всем привет, ладно?

– Ладно.

15

Началась сессия. Для фармакологии выделили семь дней и Мишка, очень боясь провалиться, с раннего утра уходил в библиотеку, возвращаясь домой затемно. Чтобы бороться со сном, хватающим посреди непрерывной зубрёжки, он взял книжку про сталинские репрессии, быстро прочитал, поменял на такого же сорта другую книжку, ещё раз поменял. И оторопел: в третьей книге автор первой яростно обличался как предатель. Мишка растерянно подёргал себя за волосы, подумал, медленно отодвинул страшные мемуары на край стола и решительно занялся заждавшейся наукой. Экзамен он впервые в жизни сдал легко, без шпаргалок. Вышел счастливый в коридор и наткнулся на Шмыгу.

– Ну? – спросила она.

– Пять.

– Пять?!

Шмыга взвизгнула, неожиданно подскочила, крепко обняла, вблизи оказались её сияющие глаза, чмокнула в щёку.

– С-спасибо.

От неожиданности Мишка покачнулся, еле удержавшись на ногах. Но Шмыга уже справилась с собой. По-прежнему сияя, неловко отступила, шмыгнула носом и быстро скрылась за одной из дверей на кафедре. Мишка, Надя, Сергей, Клёпин, Ольга изумлённо смотрели вслед.

Несмотря на первый успех, экзамен по общей гигиене Мишка провалил. Она, эта общая гигиена, после фармакологии казалась настолько понятной, что готовиться не было никакого смысла. Мишка пренебрежительно полистал учебник, отправился на экзамен и получил трояк, перечёркивающий надежды на стипендию.

В полном душевном раздрае, проклиная организаторов здравоохранения и их идиотские предпочтения, вместо того чтобы готовиться к патофизиологии, он отправился в Кавголово кататься на лодке. Заплатил на станции за каяк, сунул в круглое отверстие посередине ноги, опустил в воду весло, сделал молодецкий гребок и немедленно перевернулся. Побултыхавшись, вытащил ноги, вытянул лодку на мелководье, залез опять и уже осторожно отплыл, взяв курс на другой берег.

На другом берегу в пасторальной идиллии паслось стадо коров. Мишка причалил и оторопел от испуга – на него нёсся здоровенный чёрный бык. Судорожно оттолкнувшись веслом, Мишка не удержал равновесия и опять перевернулся. Кое-как вытащив ноги из каяка и подняв из воды голову, первое, что он увидел, это победно стоявшего быка.

– Ну, ты! – изумлённо сказал Мишка.

Бык грозно молчал. Потом развернулся и с видом героя не спеша побрёл к своим коровам. Мишка, зацепив рукой каяк, чтобы не уплыл, тихо подгрёб к берегу, торопясь, засунул ноги внутрь… Бык посмотрел назад. Видимо, от ярости у быка потемнело в глазах, с такой скоростью он бросился в атаку. Мишка лихорадочно загрёб веслом и опять перевернулся. Отплевавшись, закричал:

– Дурак! Да не нужны мне твои коровы!

Но весь вид быка, неподвижно застывшего у самой кромки воды, свидетельствовал об очень серьёзных подозрениях на этот счёт.

– Му! – глухо, не допуская возражений, сказал бык.

– Пойми, я ведь сесть могу только на мелководье!

– Му!

Весь промокший и продрогший Мишка, чуть не плача, успокоил себя:

– Зато искупался, и вообще я должен быть польщён. Нет, ну что за день!

Зашагал по грудь в воде, толкая впереди лодку. Бык неотступно шёл по берегу.

Наконец за какими-то кустиками Мишка с трудом сел в свой каяк и, очень осторожно действуя веслом, отправился восвояси.

Со всех расстройств он опоздал на экзамен по патофизиологии, а это означало автоматический неуд и пересдачу летом. От такой новости Мишка совсем было захандрил, и тут к нему пришла в голову гениальная идея пойти сдавать патофизиологию с другой группой.

Рассудил он так: беру билет, если окажется плохой, то говорю, что ошибся и пришёл не в тот день. Если билет хороший, сажусь и готовлюсь.

Принимал экзамен Сеньор Жофрей, прозванный так за хромоту, маленький строгий человечек. Он долго елозил пальцем по списку двадцать третьей группы:

– Кац, Кац, не вижу…

– Как это! – ахнул Мишка. – Неужели забыли вписать! Быть того не может!

Жофрей задумчиво почесал кончик носа. Мишка изобразил волнение.

– Ладно. Кац, вы говорите?

– Кац.

– Берите билет, Кац.

И чуть погодя своей красивой ручкой аккуратно вывел: Кац Михаил – билет номер пять.

16

Студентов отправляют в колхоз, и Мишку тоже. Холодно, дождливо – октябрь, Сергея с Надей нет, вообще никого из группы нет, но большое дело делает Михаил – помогает колхозникам, ведь картофель на полях пропадает.

Устроили Михаила на нары, выдали подушку, одеяло, показали, где столовая. Всё: пальцы мёрзнут, вода по утрам ледяная, в столовой на завтрак – силос и компот, в обед суп и силос, ужин – силос и компот. Вот так: встать, наскоро помыться, доковырять несъедобную кашу – и в поле на грядки. Сверху дождик моросит, ящики уже кончились, и до обеда добрых четыре часа. Хорошо, Жофрей рядом крутится, и чтобы подбодрить, по своему предмету задаёт хитрые вопросы на сообразиловку. До вечера дожили – костры, печёная картошка, песенки…

– Созрели вишни в саду у дяди Вани, у дяди Вани са-азрели вишни…

Вот только соседи по избе попались мерзкие – наглец Петров, наглец Васильев и с ними балбес Сёмкин из соседней группы. Хотя Сёмкин сам по себе ничего. Как-то ещё на втором курсе он с Мишкой поспорил, что съест в один присест десять пирожков. Мол, если съест, то съест, а если нет – вернёт деньги. Ну, первые три Сёмкин слопал мгновенно, вторые три с трудом, ещё два пирожка жевал целый час, а на оставшиеся посмотрел так скорбно, что Мишка рассмеялся, хлопнул едока по плечу и сказал, что деньги возвращать не надо. Теперь же Сёмкин так возгордился причастностью к клубу Петрова – Васильева, что на Мишку внимания не обращает. Ещё в избе очень жарко, множество мух, тараканы и зловредные кусачие клопы. Недолго думающий Сёмкин до того озлился на всю живность, что неделю давил и выдавил клопами у себя в изголовье лозунг «Ленин, Сталин, Сёмкин. Время, вперёд!» Жофрей как увидел, так чуть себе вторую ногу от испуга не повредил:

– А ну быстро замазал! – сказал свистящим шёпотом. – Быстро! Я повторять не намерен!

Потом набросился на соседей художника:

– Вы в своём уме? Этот идиот ничего не понимает, но вы-то нормальные!

– А чо? – обижался Сёмкин и косил хитрым глазом. – А чо? Чо сделал-то? Подумаешь…

Тем временем Мишка договорился с одной бабкой пить у неё парное молоко после ужина и дважды в неделю шлёпал в недалёкую деревню набирать калории. Как-то раз после двойной порции лапши он влил в себя столько молока, что не мог прямо стоять. Мимо тёмного леса в безлунную ночь, согнувшись и обхватив себя руками, он тяжело плёлся обратно по сельской дороге, вспоминая десять пирожков Сёмкина и проклиная себя за жадность.

– Вот, – трагически думал, – сейчас я умру, и все поймут, что обожрался. Какой стыд! Какой позор! Нет, какой позор…

На этой острой мысли неожиданно оступился и кувырком полетел вниз.

Когда он очнулся, оказалось, что сидит в довольно глубокой и грязной яме, а сверху величаво сияет недоступными звёздочками далёкое небо.

– Ни фига себе! – изумился Мишка. – Как это я?

И шустро полез вверх, цепляясь за корни. Вылез. Быстро пошёл к избе и вдруг вспомнил, что ещё недавно были какие-то страдания, а сейчас такое чувство, что вроде и не ел совсем. Удивился происшедшему, нащупал шишку на затылке и открыл дверь.

– А ну быстро закрыл! – раздался рёв.

– Да, да, – Мишка испуганно вздрогнул.

– Ходят тут всякие!

Здоровяк Петров тяжело глядел на него. Наконец презрительно сплюнул и отвернулся. Мишка тихо полез на нары.

– Ну поехали, поехали, – Васильев раздавал карты.

«Нет, последнее время Петров совсем обнаглел! – раздеваясь, возмущённо подумал Мишка. – Хамит, задевает при каждом удобном случае, застращал всех. Каждый день в карты играют до двух часов ночи, спать мешают, а назавтра вставать».

Тут Петров зевнул, потянулся, при этом явно нарочно толкнул Мишку рукой, неожиданно рыгнул и громко рявкнул:

– Эх, бабу бы…

– Бабу, бабу! – повторил Васильев.

А Петров опять толкнул щуплого Мишку.

– Ах так! – закусил губу Мишка и с этого момента решил копить злость, чтобы разозлиться и ответить обидчику.

Ничего не подозревающий Петров ежедневно подливал масло в огонь.

Через две недели созревший Мишка при всём честном народе подошёл к нему в столовой и, подбоченившись, грозно спросил:

– Эй ты, в морду хочешь?

– Че-го? – Петров отставил компот.

– А ничего.

И со всей силы засветил изумлённому верзиле в глаз.

Мишку хорошо побили, но Петров как-то поутих. А тут резко похолодало, лужи подёрнулись ледком, замёрзла грязь, и кончился колхоз со всей его картошкой. Обрадованные студенты весело грузились в автобусы и громко пели на прощание:

– Пусть дядя Ваня моет спину тёте Груне стиральной доской в колхозной бане… От этих вишен остался один след…

17

Да, время бежит быстро – уже четвёртый курс. Мишка совсем взрослый, и с осознанием этого факта пошёл работать. Поначалу он хотел устроиться в гинекологию, чтобы быть поближе к женщинам (с чисто медицинской точки зрения), но заведующий отделением очень подозрительно посмотрел и отказал. Пришлось взять Серёжку и идти в новоотстроенную хирургию, где небольшой унылый человечек, главный там хирург, объяснил проблему.

– Понимаете, – сказал грустно, – они в коридоре сначала постелили линолеум, а затем покрасили стены и потолок, – вздохнул и добавил с выражением: – Собаки! – попросил с надеждой: – Ребята, вы не могли бы оттереть пятна?

И вот в рабочее время Серёжа и Мишка занимаются странным делом: ползают в гулкой тишине по приблизившемуся, как в увеличительное стекло, полу и скребут ножами пятна. По обе стороны коридора одна за другой ждущие двери палат, внутри затаившиеся, заправленные кровати.

– Серый, убери ноги – пол запачкают!

– Вот сам и убери!

– Серый, а я слышал, на кафедре урологии есть кошка Простатка. Она каждый год рожала котят, так ей сделали операцию, и теперь профессор, когда делает обход, каждый раз подходит и осматривает.

– Я знаю.

– Кстати, я был на выставке: Привезли Тутанхамона. Он так сохранился…

– Ну тогда и мы с Надей пойдём.

– Слышь, Мишка, – торжественно сообщает Сергей чуть погодя, – а мы жениться надумали…

– Да ты что!

– Точно. Тебе первому говорю. Пока никому ни слова, ладно?

– Конечно. Слушай, а потом?

– Что потом?

– Ну так… Потом? Как жить?

– Снимем вместе комнату, хозяйство вести будем. Тебя в гости пригласим. Придёшь?

– Ну приду, – с сомнением отвечает Мишка. И любопытствует: – А я-то вам зачем?

– Для разнообразия, дурак!

– Сам дурак! Тромбоцит!

Оттёрли краску, отделение наполнилось больными, и уже надо раздавать таблетки, делать уколы, перевязки. Устающий Мишка начал засыпать на занятиях. Зная за собой такой грех и пытаясь противостоять, он крепился изо всех сил, тёр глаза, тряс головой, но один раз на семинаре по терапии не выдержал и начал отключаться. Из последних сил сопротивляясь, отчаянно взмахнул руками и немедленно проснулся от хохота, охватившего группу.

– Ну ты даёшь! – сказал, потирая щёку, каратист Клёпин. – Я-то тут при чём?

– Да, Кац, – тоже отсмеявшись, заявила докторица, – вас не исправишь. Скажите, что вы у нас делаете вообще?

– Как что? – не понял Мишка. – Учусь…

– Учитесь, – вздохнула докторица, – учитесь…

В ту зиму Мишка рассекал по Питеру в очень, как он искренне считал, хипповом прикиде: против холода – телогрейка и солдатские ботинки плюс вязаная шапка на голове. А как телогрейку Мишка снимет – боже ж ты мой! Под ней купленная на Серёжкины жениховские талоны фирменная цветастая индийская рубашка и галстук из двух шнурков, скрепленный брелоком с гордым словом «Киев». Только брюки были обычные – ничего особо экстравагантного не нашёл. Вот так Мишка мотался, мотался по Питеру и забрёл в Клуб пожарников, где должна была давать представление какая-то неизвестная труппа «Лицедеи». Народу почти не было, Мишка, помня о Сент-Экзюпери, предусмотрительно сел в пятый ряд, приготовился. И… забыл про окружающее. На сцене разворачивалось старое как мир, простое действо: Пьеро страдал, Арлекино смеялся, Мальвина влюблялась в бравого гусара. А в самом пронзительном моменте вышел большой грубый человек и стал отнимать у персонажей картонные сердца. Гусар с отчаянием попытался было защитить возлюбленную, но безуспешно. Большой человек погрузил застывших кукол в тележку и большой рукой задёрнул занавес. Ошеломлённый Мишка с трудом заставил себя выйти из зала. Потом стоял снаружи, запрокинув голову, ловил снежинки ртом и никак не мог понять, что же это было. В дальнейшем Мишка стал гоняться за «Лицедеями» по всему Питеру – в Дом связи так в Дом связи, в Клуб железнодорожников так в Клуб железнодорожников. И каждый раз погружался в трогательную атмосферу сказки. Вот уж действительно: в институте талдычат про гигиену питания, рассказывают, как обеззаразить канализационные стоки, а тут, всего в двух шагах, другая жизнь.

18

Мишка наконец записался на карате – Клёпин соизволил принять. Этих кружков после официального разрешения расплодилось видимо-невидимо. На первом занятии Клёпин, после долговременных занятий в стиле «шотокан» превратившийся в коренастую тумбочку, откуда высовывались похожие на лопаты руки и ноги, угрожающе сопя, походил напротив новичков и с возгласом «Хы!» неожиданно сделал выпад в сторону Мишки.

– На сцене цирка Казимир Алмазов! – еле слышно сказал Мишка.

Возмущённый Клёпин хотел было ответить, но, вспомнив, что он «мастер», сделал непроницаемую физиономию и отошёл на безопасное расстояние.

Сергей женился, и теперь у него всегда хорошее настроение.

– Мишка, – спрашивает в столовой, – где ты умудрился достать столько чёрствого хлеба?