
Полная версия
Случайный дар
У Веры, так звали эту бабенку, любовники пошли по нисходящей. Сначала это были нормальные мужчины с деньгами, но с каждым разом их уровень снижался, вплоть до безденежной шантрапы, готовой и у нее урвать кусок пожирнее. Бабенка часто была у нашей матери, и в разгар очередной пьянки мы с братом, перемигнувшись, отвели ее в другую комнату. Из компании, собиравшейся у матери, Вера была самая свежая, среднего росточка, еще не расплывшаяся, как квашня, с большой грудью и широкобедрая. В вырезе платья была видна соблазнительная грудь, руки приятно округлы, светлые негустые волосы были разбросаны по короткой шее, серые глаза, в которых поселились бесенята, маленький носик и яркие сочные губы. У нее был приятный голос звонкого колокольчика.
В ту пору с братцем мы уже созрели. По ночам, когда было невмоготу, я призывал на помощь Дуньку Кулакову. Дунька была безотказна, но собственный кулак это не маленькие верины пальчики, что иногда, дурачась, взъерошивали мои волосы. Меня бросало в дрожь, с конца начинало капать, я краснел и убегал от нее. С братцем Вера проделывала то же самое.
По ночам я страстно хотел Веру. Братец, то же страдавший от сперматоксикоза, призывал на помощь Дуньку Кулакову, и та с равнодушным видом обслуживала нас двоих. Поэтому в одну ночь, когда Дунька выжала, казалось, из нас все соки, а нам было все мало, мы решили попробовать настоящую женщину. Для чего тогда Вера кокетничала с нами?
Для случки мы сдвинули в нашей комнате кровати, и усадили Веру рядом с собой. Она уже была пьяненькой и что-то неразборчиво бормотала. Мы перемигнулись, и стали лапать женщину.
– Мальчики, а что вы хотите? – неожиданно трезвым голосом спросила Вера.
Я обомлел, наш план сорвался, но выручил брат, он грубо сказал: «тебя», и ухватил Веру за грудь.
Та довольно хихикнула, обняла брата и поцеловала, потом повернулась ко мне, и, обняв, крепко поцеловала в губы. Меня обдало густым запахом женского тела. Я грубо сгреб ее в охапку и стал неумело целовать в нос, щеки и губы.
Вера легко отстранилась от меня, упала на постель и, раздвинув ноги, зашептала:
– Так пользуйтесь, котики блудливые, а то ходите вокруг меня, спинки выгибаете, слюни пускаете, бошки под почесушки подставляете.
Брат, как самый смелый, первый спустил штаны и попытался залезть на Веру. У него ничего не получалась, а женщина, отстранив брата, задрала подол платья, и я увидел черный треугольник между ног. Еще сильнее запахло женщиной, брат зарычал и запрыгнул на женщину, а она, задрав вверх ноги, призывно улыбнулась мне. Я не выдержал и стал целовать ее слюнявые губы. Женщина вдруг вскрикнула и сильно укусила меня за губу. Я отстранился, и увидел, как дергается голая задница брата между женских ног. Брат вдруг запнулся и рухнул на женщину.
– Слабак, – зашипела Вера. – Пусти меня!
Брат продолжал лежать на ней, как колода, и Вера, извиваясь, выкарабкалась из-под него.
– Вот черт, всю обтрухал меня, – продолжала ругаться Вера и попыталась натянуть подол на голые ляжки.
– А я, – неожиданно вырвалась у меня. – Я тоже хочу.
Вера ласково потрепала мои волосы, покорно легла и раздвинула ноги. Я вновь увидел черный треугольник между женских ног.
– Иди сюда, мой хорошенький, – засмеялась Вера. – Только не опозорься, как твой братец.
Я лег на нее и почувствовал, как мое грозное оружие умелой женской рукой скользнуло куда-то в горячее и мокрое, и, памятуя о позоре брата, не стал быстро и припадочно дергаться, а равномерно, как бездушный механизм, стал все глубже погружаться в женщину. Я очень старался. Глаза женщины стали шалыми и она, крепко обхватив мои бедра ногами, стала ритмично двигаться вместе со мной.
– Миленький, миленький, – жарко шептала женщина, – миленький, еще, еще, еще!
Я старался, и чем глубже погружался в женщину, тем выше взлетал с ней к потолку. Ее липкие потные волосы лезли в рот, а ее зубы ухватили мой язык и не больно покусывали. Еще мгновение, мы бы пробили потолок и оказались у соседей на третьем этаже, и тут я взорвался.
По женскому телу прошли конвульсии, она обмякла, и глаза закатились. Я испугался, не умерла ли она, и прижался губами к шее и почувствовал, как часто бьется артерия. Женщина открыла глаза и улыбнулась как сытая кошка:
– Слазь, слазь с меня, – прошептала женщина и попросила у меня носовой платок.
Я дал, и женщина, не стесняясь, стала вытирать себя платком между ног, приговаривая:
– Силен, силен, миленький, как хорошо было с тобой.
Вытершись, Вера сунула мне в руки скомканный платок, полный горячей спермы и выскользнула за дверь. Едва закрылась дверь, как брат, лежавший ничком, набросился на меня с кулаками.
– Ненавижу, – яростно, со слезами на глазах, зашептал он. – Ненавижу!
Я вяло отбивался, не понимая, в чем причина ненависти брата.
– Что с тобой, братец?
– Ты, сука, лучше меня обработал бабу, а я опозорился.
Я прижал его к кровати и, глядя в глаза, твердо сказал:
– Еще раз попробуешь после меня, уверен, получится.
– Правда?
– Обещаю.
Брат перестал сопротивляться, и мы вышли из комнаты. Сопливый платок я сунул в карман штанов и забыл про него, и опозорился, когда достал в школе из кармана. Он был в бело-желтых и бурых подтеках. Надо мной стали смеяться, и я полез в драку. Ох, досталось мне тогда!
Покойная Вера запомнилась не только тем, что в ее объятиях я потерял невинность, но и тем, что подарила мне тепло, которого не получил от матери. У матери по отношению к нам было две ипостаси: или пьяная слезливая любовь, или на трезвую голову – ремень, ремень и еще раз ремень. Во время близости с Верой я купался в ее любви, которой так недоставало. Потом, сколько я не встречался с женщинами, я инстинктивно искал в них хотя бы одну, похожую на Веру, и не находил.
Пожалуй, только Вера была со мной в горизонтальном положении, чаще всего я имел женщин в вертикальном положении, когда хорошо поддав, мы выходили из комнаты, и, задрав очередной сучке подол, заставлял упереться руками в стену, ее осчастливливал. Я не питал к этим сучкам никаких чувств. Только физиология, и ничего больше. Сейчас я давно позабыл о женщинах, кому нужен калека мужеска пола. Зато женщины калеки, как я убедился на примере моей матери, возбуждала у мужиков нездоровый интерес.
Поэтому, увидев очередную фифу Сани-толстяка, всегда поднимал большой палец кверху, молодец, одноклассник, трахни еще одну, раз кошелек позволяет, я в сторонке как-нибудь перетопчусь.
Мне надо совсем немного. Если кто подаст – тот же Саня-адвокат – куплю себе китайской лапши «Счастливый рабочий». Я не боюсь, что от частого употребления этой лапши однажды поутру обнаружу, что у меня выросли крылья, перья или чешуя с плавниками. Эка невидаль. Юань уже почти вытеснил рубль, поэтому приходится поддерживать китайский пищепром. От русской еды, как недавно было доказано учеными мужами, смертность в России достигла поистине ужасающих размеров, а китайская лапша содержит все необходимые ингредиенты для здорового питания, в ней есть витамины и необходимые лекарства для долгой и счастливой жизни, и к докторам ходит не надо, и тратить на них, бессовестных, деньги.
Врачи – известные хапуги, едва попадешь на прием, сразу спрашивают скучным голосом, есть ли чем заплатить за визит к врачу. Я с гордостью могу сказать: мне платить нечем. Поэтому и не хожу по врачам. Я знаю, что справку о причине моей смерти патологоанатом подпишет, не спрашивая имени и даже не глянув на мой труп. Впрочем, что спрашивать у того, кто давно живет в долг без паспорта?
Зато я свободен, как птица в полете. Мне нравится жить в сарае, слишком душно в квартире, стал задыхаться средь стен каменных и переселился в сарай, слепленный из горбыля. Сразу стало легче дышать, и перестала мучить астма. Попутно – бросил пить. Совсем.
Участковый, майор полиции по имени Дживад, симпатичный мужчина восточной внешности, как-то забрел ко мне на огонек, увидел надпись «Гражданин СССР», хмыкнул и вежливо попросил меня убрать эту надпись:
– Юра, я знаю, что ты по жизни честный бомж, ранее имел нелады с законом и был постояльцем мест не столь отдаленных, но сейчас юридически не судим, нигде не участвуешь и не состоишь. Соседи о тебе отзываются неплохо, ты у них не подворовываешь. Спрашивается, тебе надо в один прекрасный момент быть обвиненным в террористической деятельности и в подрыве государственного строя?
Я удивился:
– Помнится, получил только советский паспорт и другой паспорт не сподобился получить. У меня есть только справка об освобождении. Разве такой калека, как я, может на что-то покушаться? Да еще на подрыв государственного строя? Оружия у меня нет, только два сточенных кухонных ножа, которые соседи хотели выбросить, но из жалости отдали мне.
– Юра, не надо юродствовать. Мою дочь в школе учат: советский период в истории страны это трагическая ошибка тех выродков, что захватили власть во время Октябрьского переворота, о котором необходимо как можно быстрее забыть, а компартия – это порождение дьявола и сатаны в лице Ленина и Сталина. Поэтому тебя по-хорошему попросили, а ты по-хорошему поступи. Убери эту надпись. Сам знаешь, белый свет переполнен доброжелателями, мечтающими сделать что-нибудь исключительно хорошее своим близким, а тем более неблизким.
– Дживад, а ты не относишься к таким доброжелателям? – я пытливо посмотрел на участкового.
– Нет, в мои должностные обязанности не входит ловля террористов. У меня другой профиль, – спокойно ответил участковый. – С террористами у нас борются другие органы.
– Спасибо на добром слове. Надпись… хорошо, я уберу ее.
На том мы расстались. Надпись о своем гражданстве я убрал, хоть тюрьма когда-то была для меня домом родным, умереть я мечтаю там, где родился. Такой у меня бзик. Почти тоска по родине. Не надо мне пышных похорон, не надо пафосного памятника.
Меня всегда поражало человеческое тщеславие, хоть и прожил немало лет. Покойнику ничего не нужно, голым в этот мир пришел, голым и покинешь. Как писал Шелли, от нас остаются пустые имена. Любить надо живых, пусть покойники беспокоятся о своих мертвецах.
Что-то я отвлекся. Шаурма съедена, кофе допит. Я прошу продавщицу повторить кофе, и она приносит мне кофе латте. Я не знаю, чем оно отличается от другого кофе, но,
смакуя каждый глоток, выпиваю второй стаканчик и трогаюсь с хлебного места. До обеда тут делать нечего.
Я еду городской парк. Это единственное место в городе, которое люблю. Парк большой, тенистый, немного запущенный. В далекие годы по вечерам здесь гремел «молодежный загон». Я бегал сюда на танцы. Сейчас вместо этого загона подозрительно тихая детская площадка, на которой никогда не видел детей. Уж не покойников хоронят под аттракционами этой детской площадки? С них станет что угодно.
Я пробираюсь в самую дальнюю, запущенную часть парка послушать птичий гомон. Сюда почти не доносится городской шум. Если закрыть глаза, легко представить, что находишься в лесу. Я не был в лесу с тех пор, как обезножил. Но не будем о грустном.
Наш город имеет четыре достопримечательности: городской парк, железнодорожный вокзал и два памятника на кладбище.
Парк был построен на костях старого кладбища. Я видел старые фотографии, как парк мирно переходил в кладбище, а в мои детские годы в парке что-то копали, и после раскопок осталось много грязно-желтых костяных шаров-черепов, которыми мальчишки играли в футбол.
На городском кладбище есть два роскошных памятника. Один некоему Кольчику Игорю Петровичу, который неизвестно за какие заслуги удостоился памятника в виде античного портика, поддерживаемого дорическими колоннами. Под портиком была скульптура скорбящей девы, обнимающей символическую урну с прахом, и над ней парил ангел. Скорбящая дева, урна и парящий ангел были из каррарского белого мрамора, античный портик и колонны были из черного карельского гранита. Изящные фигуры девы и ангела были полны жизни, казалось, они только на мгновение задержались на могиле Кольчика, и дева сейчас уйдет, растворится перспективе кладбищенских аллей, а ангел взмахнет крылами и улетит на небо.
Другой памятник стоял на могиле убиенного нечестивыми конкурентами бывшего градоначальника. Градоначальник, высеченный из черного мрамора в полный рост, опирался локтем на черный бумер, в котором его застрелили, и мечтательно смотрел вдаль. Наверное, прикидывал, как в загробном мире стребовать от нечестивых конкурентов те миллионы, которые им заплатили за его смерть.
По слухам, его недоброжелателей застрелили аккурат спустя полгода после смерти градоначальника. На мой взгляд, если памятник некоему Кольчику был шедевром, памятник градоначальнику был посредственной поделкой ушлого грузинского скульптора, обласканного властями, что по всей стране натыкал гигантские памятники великим деятелям страны. Он замахивался установить в центре столицы грандиозный памятник Фофана Первого, но что-то пошло не так, и ушлый грузин еле унес ноги на историческую родину.
Мастерская ушлого грузинского скульптора поставила на поток изготовление памятников русским нуворишам, которые умирали, как правило, молодыми, не долюбив, не докурив, не украв последний миллион у конкурентов3.
Бумер на памятнике выглядел как настоящий, стоило только сесть за руль, притопить газ, и, утробно завывая мотором, автомобиль как черный вихрь сорвется с постамента и умчит седока в загробные дали.
Я давно мечтаю уехать туда, но видно рылом не вышел для бумера, и как притопить на газ безногому калеке?
Только и осталось, как меланхолично заметить:
– Черный бумер, черный бумер, что ж ты счастья не принес?
Ни мне, убогому, ни убиенному градоначальнику.
Однако убиенный градоначальник сумел сказку сделать былью всего одним росчерком золотого паркера. Город до его восшествия к власти имел дату основания, подписанную гусиным пером Александра Третьего, но что для градоначальника какой-то там царь. Рядом прыщ на ровном месте старше его города на целых полвека! Поэтому даешь целый век! Но придворные историки, покопавшись в архивной пыли, развели руками, на месте города в означенную градоначальником-реформатором дату, ничего, кроме седого ковыля, не росло. Пришлось умерить аппетит и согласиться на жалких полвека, и, к сожалению, не удалось переплюнув соседний прыщ на ровном месте. Давно нет этого градоначальника, а дата основания города, подписанная золотым паркером убиенного градоначальника, так и значится в его официальной истории.
Еще живой градоначальник, сумев отодвинуть дату основания города, вытер усталой рукой трудовой пот со лба, ведь история менялась по его желанию! Так он не уставал с тех пор, когда крутил наперстки возле железнодорожного вокзала, от которого не отошел ни один поезд.
В годы юности невинно убиенного градоначальника там шумел-бурлил народ, продавая друг другу надежду быстро и сказочно обогатиться, не прикладывая никакого труда. Будущий градоначальник, еще не помышлявший о высоких должностях, то же мечтал обогатиться. Из всей наперсточной тусовки только ему удалось обогатиться, но счастья миллионы не принесли, дети рождались хворые, вместе с женой он плотно сидел на коксе, и так устал от суетной жизни, что не знал, куда спрятаться от не принесших счастья миллионов. Тут подсуетились конкуренты, и он надежно спрятался под многотонно-помпезным творением ушлого грузинского скульптора из далекой Московии.
Мой рассказ о городских достопримечательностях был бы неполон без рассказа о железнодорожном вокзале. Это здание в стиле русской эклектики было построено купцом Б. для железнодорожной линии, которая должна была проходить через город. Вот купец и подсуетился и еще до того, как стали размечать пути строительства, дал взятку, чтобы пути проходили именно через его вокзал. Взятку, как водится, приняли, пообещали, но нашлись другие, что дали больше, и поэтому железную дорогу проложили в стороне от построенного вокзала. Зато получился помпезный дворец, который в разное время служил для разных целей, в частности, в войну в нем был расположен военный госпиталь. Теперь в этом дворце чего только нет. Тут и продажа косметики, и автомобильный салон подержанных автомобилей, сантехники, интим-магазины и секс-шопы.
В последнее время в город зачастили туристы, едущие на своих автомобилях на юг к самому грязному, по ошибке называемому черным, морю. Они останавливались в посуточных квартирах, отдыхали от долгой дороги, а потом устраивали себе экскурсии по городу. Я видел таких туристов и с удовольствием провел для них экскурсию. Благо, болтать умею, мог бы рассказать парочку-другую леденящих кровь историй про местных маньяков, прославившихся на всю страну, про подземные ходы, в которых укрывались беглые монахи и прятали монастырскую казну в лихие годы, но кому нужен в качестве гида безногий калека? Поэтому вынужденно сижу возле магазина, клюею по зернышку подаяние от богатого азербона, и еду отдыхать не к черному морю, в парк на месте снесенного кладбища.
После парка домой. Мой дом – это сарай во дворе трехэтажного дома на три подъезда. Дом старый, построен из серо-коричневого камня в начале двадцатого века, проклятой, как теперь любят повторять, советской властью. Квартиры в доме были коммунальные, а поэтому каждая семья получала право построить во дворе сарайчик. Каждая семья строила из того, что могла достать. Моей матери повезло, вместе с ордером на две комнаты в коммунальной квартире, она сумела построить и сарайчик из горбыля, крытый толем. Сколько лет прошло, я уже состарился, а сарайчик стоит. Только крышу, когда был на ногах, перекрыл рубероидом в три слоя. До сих пор не течет. Печки в сарае нет. Есть только старенький обогреватель. Его включаю, когда зимой бывают морозы. Однако пользуюсь обогревателем очень редко. Ночью под тремя одеялами очень тепло. Я не мерзну.
2
Мне снилось, что приобрел странный дар. Я получил возможность манипулировать жильцами дома.
Осознание дара произошло случайным образом. Однажды, когда укладывался спать и в очередной раз надеялся, что утром не проснусь, вдруг понял, что не могу уснуть. В голову постоянно лезли обрывки каких-то посторонних мыслей и образов. Чтобы избавиться от них, я стал трясти головой, как градусником, чтобы ртуть быстрее вернулась в резервуар, но ничего не получалось. Тогда я решил поплыть по течению и отдаться этим мыслям.
Мысли были странные сумбурные, и касались продажи дома. Что за чушь? У меня никогда не было дома, что тогда продавать? Мысли свивались в клубок, и понемногу я стал разбирать, что очень хочется продать дом, и покупатель нашелся, и по рукам ударили, и аванец взяли, а тут, откуда не возьмись дочка (черт, у меня никогда не было дочки) вмешалась и категорически – подчеркнуто категорически – запретила продавать дом.
Теперь я понял, что кто-то хочет продать дом, только дочь запретила, а мать – продавец – находится на распутье. Как поступить, чтобы и дом не продать и аванец себе оставить? Бедная я, бедная, стенала моя визави, хоть и не видел ее, но уже догадывался, кто это. Шила в мешке не утаить. В конце двора нашего двора были три частных дома, одним из которых владела Мария Петровна. Старушка маялась с проблемой, как с флюсом, щеку раздуло, надо к врачу, тот – резать, а страшно и жалкая мысль – вдруг само рассосется?
Я осторожненько, чтобы не напугать старушку, решил вмешаться и, прикинувшись простачком, задал вопрос: «Мариванна, в чем загвоздка?»
Я представил себе, как старушка от радости подпрыгнула на месте, есть с кем обсудить животрепещущую проблему. С подругами нельзя, дочь категорически запретила обсуждать эту проблему. Она, было заикнулась, что решила продать дом, и тут же подруги в очередь выстроились с просьбой занять после продажи энные суммы. У тебя же денежек будет много, а нужно срочно и позарез, внуку на операцию, а то дочь только собой занимается и денег на сына не дает. Внук, здоровый балбес, ни дня не работал, и по пьяни сильно разбил ногу, третий месяц в гипсе. Я верну, крестом клянусь, с пенсии каждый месяц отдавать буду.
Марья Петровна, скрепя сердцем, всем отказывала, но лучшей подруге, добрая душа, не посмела отказать, а тут такой афронт! Ой, батюшки, что делать, что делать. Старушка маялась, и засыпала меня ворохом тревожных эмоций.
Я усмехнулся и уточнил:
– Так хочешь или не хочешь продавать?
– Хочу, ой, как хочу, сил нет ухаживать за домом, но дочка запретила, сказала, иначе откажусь от тебя и досматривать не буду.
– Дом-то ей зачем, у нее же есть квартира?
– Так двое у нее, от первого и от второго брака, вот и хочет отдать дом старшей дочери, папашка-то спился, да и сгинул безвестно, а его наследство другие родственнички промотали, а мы, когда узнали, что помер, кинулись, а там одни головешки да пепел…
– Понял, понял, прервал я словесный понос Марии Петровны. Теперь второй вопрос, коротко и без рассусоливания: аванс не хочешь возвращать?
– Ни в коем случае. Я же старшей внучке на него платьице и туфельки купили, второй-то муж дочки старшую не жалует и не балует, а девчонка растет…
– Стоп, – прервал я словоохотливую старушку. – Стоп. Дай я подумаю.
Я стал перебирать варианты, почему-то один кровожаднее другого. Например, заманить покупателя в дом, накормить и напоить, а когда ему баиньки захочется, так спать положить, а как уснет, обушком топорика к затылку приложиться, да не один, а раза этак три,… стоп, крови-то будет, старушка замучается отмывать, а труп куда девать?
Тогда – накормить пирожками со стрихнином? Помучается, бедолага перед смертью, зато крови не будет, но опять проблема, куда труп девать? Сил у старушки не так и много, расчлененку не осилит.
О, как я забыл, у старушки есть погреб, глубокий, так и зароет труп, будут искать и никогда не найдут.
Я рассмеялся, какой, ты, братец кровожадный за чужой счет. Не надо подвергать старушку и ее родственников таким стрессам. Мягче надо поступить, мягче и изящнее. Я подумал, и в голове стал вырисовываться изящный план, рискованный, но вдруг получится.
– Мариванна, простите, Петровна, хотите послушать мой совет?
– Хочу, хочу, – затараторила старушка. – Только не пойму, кто мой благодетель. Голос, чую мужской, даже знакомый, только не вспомню, чей. Петенька, не ты ли, касатик, решил мне подсобить?
Я озадаченно почесал в затылке. Никакого Петеньку я не знал, но не стал разочаровывать старушку. Пусть будет Петенька. Так старушке легче со мной общаться, а в случае неудачи – Петенька во всем виноват.
– Как ты угадала, Мариванна, простите, Петровна?
– Так оговорился, ты, касатик, ведь у тебя тетка Мария Ивановна моих лет, и ты постоянно оговариваешься.
– Эк, вы меня раскусили, – порадовал я старушку. – Тогда слушай, но сначала – обязуешься повиноваться мне безоговорочно?
– Петенька, всей душой, изнылась и исстрадалась, по ночам не сплю, давление зашкаливает, сердечко из груди готово выскочить. Перед продавцом стыдно, договорилась, но дочку ослушаться не могу.
– Тогда слушай мой план, и не забудь, повиноваться безоговорочно! Чтобы не случилось! Когда покупатель-то придет?
– Через недельку.
– Вот и хорошо. Потренируемся, чтобы хорошо получилось.
Честно, я переживал, но с другой стороны, ничего криминального точно делать не буду. Мои предыдущие мысли были навеяны бившимся в падучей Достоевским и милейшим, образцовым американцем Капрой, обожавшим черный юмор, и его бесподобным фильмом про мышьяк и старые кружева4.
Через недельку Мария Петровна вдруг взвыла аки сирена:
– Петенька, счас придет покупатель! Что делать, что делать?
Старушка от страха совсем забыла мои наставления. Хорошо. Повторим.
Я начал приказывать:
– Первое. Закрыть дом на ключ.
– Второе. Придвинуть кровать к окну.
– Третье. Переодеться в чистое белье, черные чулки, темное платье, белые тапочки.
– Четвертое. Лечь на кровать, закрыть глаза и затаить дыхание.
– Ой, зачем так? – всполошилась Марья Петровна.
– Затем, – туманно ответил я. – Слушать и повиноваться!
Старушка точно выполнила мои указания: переоделась, легла, закрыла глазоньки, скрестила руки на груди и затаила дыхание.
Я мысленным взором облетел бабульку. Ни дать, ни взять вылитая покойница, а как из окна-то хорошо видно! Теперь осталось ждать покупателя. Будем надеяться, увидит бабульку на смертной одре и сбежит от страха, позабыв об авансе.