Сценарий известен

– Да, – ответил он односложно.

– Ладно, пока, я буду тебя ждать, – сказала девушка на прощанье и положила трубку. От этих слов будто какое-то тепло разлилось по всему телу Володьки, будто повеяло чем-то родным, знакомым. Вспомнилась любимая фраза из Нининых писем: «люблю, скучаю, жду…», вспомнилась первая настоящая Володькина любовь… Но любовь ли это теперь, или лишь воспоминание о ней, молодой человек ещё не знал. Как долго он уговаривал себя забыть о Нине, брал себя «на слабо», чтобы не звонить, и как легко, будто ни в чем не бывало, она позвонила ему. Как только Володька подумал об этом, невероятное чувство обиды захватило его, и он твёрдо решил никуда не ходить…

10

Ленц не любил лагерь, он его ненавидел. Он ненавидел в нём всё: заключенных, надзирателей, врачей, но больше всего он ненавидел себя за невозможность покончить с этой комендантской должностью. Он всё реже бывал на Аппельплац, потому что брезговал даже дышать одним воздухом с заключенными. Они казались ему теми расплодившимися тараканами, которых ты вынужден истреблять, морить, давить ботинком и при этом слышать противный скрежет их жестких тел и марать свою обувь об их останки. Ему было гадко от всего того, что он делал, но остановиться было уже невозможно. Жалость? Нет, кто жалеет крыс и тараканов? Йохан Ленц так сильно погряз в своих преступлениях, что даже не допускал мысли о том, что все эти люди могут мыслить, любить, создавать прекрасное. Не жалость, а скорее страшная гадливость не переставая мучила Ленца. Он испытывал примерно такое же чувство, какое испытывает охотник, тяжело ранивший, но не убивший зверя; он не жалеет его, он хочет его поскорее добить, потому что сцена невыносимой предсмерной агонии, кровь, а иногда и хрипы жертвы производят на него впечатление ужаса и брезгливости.

До начала войны в лагере содержались лишь проститутки, лесбиянки, цыгане и немецкие политические заключенные, но с захватом всё новых территорий бесконечной вереницей эшелонов стали поступать пленные с оккупированных земель. Лагерь сам собой переквалифицировался из трудового в лагерь смерти. Сначала требовалось всё больше и больше надзирателей. Притом, как ни странно, мужчины совсем не годились на роль надзирателей за женщинами. Йохан Ленц сразу это понял. Немецкие мужчины не могли быть достаточно жестокими с женщинами, они жалели их, а жалость никогда нельзя показывать заключенным, и тогда в качестве надзирателей стали набирать женщин. Кто, как не женщина, может быть жестока по отношению к женщине? Страшный парадокс, который работал на пользу Третьего Рейха.

Потом не стало хватать бараков для заключенных. Помещения продолжали набивать до отказа, женщины теперь так плотно лежали на своих нарах, что могли умещаться только лёжа на боку. Но когда все нары заполнились до предела, Ленц приказал развернуть большие палатки на Лагерштрассе. Зимой каждую ночь от холода в этих палатках умирали десятки женщин, но лагерь всё равно был переполнен. Он был переполнен и тогда, когда хлебный паёк был уменьшен вдвое, когда утренние и вечерние поверки в дождливую и морозную погоду специально удлинялись и даже когда заключенных стали выбраковывать два раза в месяц. Г.Г., резиденция которого находилась недалеко от лагеря, всё чаще был недоволен Ленцем. По его мнению, в лагере низкая производительность труда и недостаточно быстро ведётся работа по истреблению непригодных к труду элементов.

Истребление… Как раздавить таракана? А как раздавить тысячу тараканов и куда потом девать их тела? Сначала людей убивали выстрелом в затылок, но Йохан Ленц понял, что этот способ слишком медленный и затратный. На помощь пришли врачи, которые стали делать обречённым инъекции фенолина. Следующим изобретением Третьего Рейха станут газовые камеры…

Вчера в лагерь снова приезжал Г.Г. и приказал коменданту для повышения производительности труда добавлять в суп заключенных больше картофельных очисток. В ответ на это Ленц усмехнулся, но всё же выполнил приказ рейхсфюрера. Сколько тупых приказов приходится ему выполнять! И чем выше он поднимался в СС по карьерной лестнице, тем больше было таких приказов. Он пошёл служить в СС не из-за внутренней убеждённости в правоте проводимой политики – он пошёл служить в СС для того, чтобы получить больше власти. Ленца угнетала необходимость подчинения, поэтому он мечтал об абсолютной власти, но, дослужив до звания гаупштурмфюрера, всё больше чувствовал свою подневольность. Если раньше его воле мешала необходимость подчинения всем вышестоящим лицам, то теперь, когда он стал главным в лагере, его положение высшего руководителя обязывало вести себя определенным образом и лишало свободы.

Сегодня, отдав все необходимые распоряжения и пройдя в окружении охраны по Лагерштрассе, комендант собрался домой раньше обычного. Он уже направлялся к воротам, когда к нему подошёл его секретарь, молодой тщедушный юноша Карл Газенклевер, с известием о приезде из Берлина представителя компании «Siemens», цеха которой располагались на территории лагеря. Гаупштурмфюрера не обрадовала эта новость, он с утра неважно себя чувствовал и хотел быстрее оказаться дома. Конечно, можно было отложить все дела на завтра и демонстративно удалиться. Это был ещё один плюс большой власти: ты можешь совершенно не считаться с желаниями и интересами других людей, но вопросы требовали безотлагательного решения, и комендант медленными важными шагами направился в комендатуру. Как только он вошёл в приёмную, все встали и поприветствовали его. Он зашёл в кабинет и велел впустить к нему приехавшего из Берлина гостя. Это был хорошо и дорого одетый молодой мужчина с правильными чертами лица. Во всем его облике читалась порода: высокий рост, широкие плечи и большие глаза. Твёрдый уверенный взгляд его зеленых глаз с насмешливой иронией смотрел из-под четко обрисованных темных бровей, жёстко очерченный овал не лишенного красоты лица делал его несколько суровым, но суровость тут же сменялась смелой весёлостью, как только его чувственные пухлые губы растягивались в белоснежной улыбке. Речь мужчины была такой же представительной, как и его внешность.

– Господин Ленц, я очень рад познакомиться с Вами, Отто Йегер, к вашим услугам, – представился гость, подкупая своего собеседника ещё и приятным поставленным голосом. Ленц протянул свою руку для пожатия, но лицо его не выражало симпатии к прибывшему гостю, потому что он не считал нужным быть любезным с теми, от кого ни коим образом не зависел. К тому же, комендант не любил привлекательных самодовольных мужчин, потому что сам был самодовольным и считал себя привлекательным. Он достал сигареты, закурил и сел в кресло, приглашая собеседника устроиться на стуле подле себя.

– Компания «Siemens» очень довольна нашим сотрудничеством, и потому мы хотели открыть у вас ещё один цех. Мы уже подготовили к отправке более тридцати станков и людей для обучения рабочих.

Ленц продолжал курить, медленно поднося сигарету ко рту и закрывая ладонью всю нижнюю часть лица. Намерения партнеров не радовали, потому что требовали от него каких-то новых усилий, прилагать которые ему не хотелось. Комендант молчал, а Йегер продолжал.

– Мы готовы вложиться в постройку нового цеха, и потом правительство получает от нас солидную плату за работу ваших заключенных, не говоря уже о налогах, которые мы ежегодно платим.

– Да, сейчас все наживаются на подневольном труде заключенных, при этом выставляя это за вклад в процветание Германии, – холодно заметил комендант.

– Разве в этом есть что-то плохое? Вы сейчас говорите, как представитель Красного Креста, – гость громко и как-то нагло засмеялся. – И потом, можно сделать так, чтобы это сотрудничество было выгодно не только нам и великой Германии, но и … вам, – последнюю фразу Йегер произнес вполголоса, продолжая самодовольно улыбаться. Ленц понимал, что имеет в виду его гость и ничуть не противился такому направлению дела.

– Тысяча рейхсмарок в качестве премии для коменданта лагеря, – не ходя вокруг да около, назначил свою цену Йегер. Ленцу хотелось быстрее покончить с этим делом, и потому он решил согласиться:

– Идёт. Какие сроки вы даёте нам на постройку цеха?

– Две недели. Я думаю, этого срока будет достаточно.

– Двадцать дней, не меньше. Сейчас стоит неважная погода, – ответил комендант с интонацией уже решённого и не подлежащего сомнению.

Отто Йегер протянул руку в знак согласия, выразил свою признательность за обоюдовыгодное сотрудничество и неспешно удалился.

На улице шёл сильный холодный дождь вперемешку со снегом, поэтому домой комендант пришёл мокрый и замёрзший. Наорав на прислугу, которая, как казалось Ленцу, вечно путается под ногами, он взял с полки книгу и устроился в гостиной перед камином. Он не сменил промокшую под дождем рубашку, поэтому его сильно знобило. Мелкая дрожь пробегала по всему его телу, боль стала выламывать кости и сухожилия. По всей видимости, у него начинался жар. Ошибочно приняв признаки простуды за лёгкое недомогание, Ленц приказал принести ему бутылку шнапса. В последнее время он избегал шумных компаний и предпочитал пить в одиночестве. В такие минуты он надевал на себя маску рефлексирующего человека и представлял себя несчастным. Ленц уже не помнил, как давно его перестало что-либо радовать. Раньше его радовали музыка, потом женщины, потом шумные попойки в компании проституток и друзей из СС. Стоило одним взглядом посмотреть на этот список, чтобы обнаружить душевное обмельчание, которое происходило с комендантом, но он упрямо не хотел признавать это и скрывал свои терзания под маской важности и высокомерия. В последнее время его презрение к окружающим достигло апогея. Оно очень помогало Ленцу избавляться от множества ненужных связей, которыми он тяготился. Он, несомненно, ставил себя на голову выше всех остальных, даже привычная почтительность в отношении начальствующих лиц не мешала ему упиваться собственной значимостью, хотя Ленц не имел никаких объективных причин считать себя выше и лучше других людей, но разве не в этом и была основополагающая идея фашизма.

Долгие годы человечество будет задаваться вопросом о том, как такое произошло, что в центре просвещенной цивилизованной Европы могли происходить массовые конвейерные убийства людей. Ленц тоже не смог бы ответить на этот вопрос. В какой момент он из культурного интеллигента превратился в душегуба, методично истребляющего людей? Неужели кому-то удалось переключить в нём внутренний тумблер, доселе удерживающий его от проявления столь страшного зверства? Но если эту жестокость так просто можно включить, значит, она живёт где-то в глубине каждого человека? Она может долго дремать в подкорках сознания, но стоит только создать некий стимул, как всё доселе осуждаемое, порицаемое и ненавидимое человеком проснётся и возьмет верх над разумом, личностью, над всем миром. И никто: ни женщины, ни дети – не застрахованы от пробуждения в себе этого звериного «я». Разве знали о нём мирные немецкие домохозяйки, нанимавшиеся надзирательницами в концентрационные лагеря Третьего Рейха и каждый день обрекавшие на гибель сотни ни в чём не повинных людей? Разве знали о нём немецкие врачи, проводившие зверские опыты на живых людях? Разве знал об этом талантливый пианист Йохан, студент консерватории, поклонник творчества Гёте и Штрауса? Нет, ему лишь законодательно разрешили считать себя лучшим, совершеннейшим творением. И этого оказалось достаточно…

11

Несмотря на то, что Ленц не хотел этого признавать, он всё-таки заболел. У него резко поднялась температура, и всю ночь он промаялся в лихорадке, находясь между сном и явью. То ему казалось, что он спит, хотя он не спал, то, наоборот, он спал, но ему грезилось, что он всё ещё лежит в своей кровати и не может заснуть. Под утро температура начала спадать, и он наконец уснул. Ирина, приносившая каждое утро кофе в спальню коменданта, в первый раз за всё это время увидела его спящим. Он лежал на боку, почти целиком укрытый одеялом. Его согнутая фигура и какое-то страдальческое выражение лица вызвали в Ирине не привычный страх, а непонятную жалость к этому человеку. Свернувшись под одеялом калачиком, он выглядел намного меньше и казался мальчишкой. Глядя на него, с трудом можно было представить, что он может калечить и убивать людей, что насилие над людьми он сделал своей профессией и что в этой профессии он сильно преуспел. Это заключение так поразило девушку, что она ещё долго раздумывала над ним.

Испугавшись за здоровье коменданта, который долго не выходил из своей спальни, фрау Лизбет всё-таки уговорила больного позвать за доктором, тем более как раз сегодня утром в лагерный госпиталь приехал профессор К.Г. Пришедший врач застал гаупштурмфюрера без сознания: жар стал настолько сильным, что больной начал бредить и не мог внятно отвечать на вопросы. Обеспокоившись его состоянием, профессор прописал ему инъекции витамина С и порошки для снижения температуры, однако жаропонижающее было малоэффективным, больного продолжало лихорадить. Он лишь на некоторое время приходил в себя, просил воду и вскоре вновь проваливался в беспокойный сон. Вечером врач записал в историю болезни пациента Йохана Ленца новый симптом – сильный грудной кашель, который не давал коменданту покоя. И чем выше поднималась температура, тем неукротимее становилось харканье.

Весь следующий день, когда профессор вынужден был уехать по срочным делам в свою клинику, комендант почти не приходил в себя. К жару и кашлю прибавилась ещё и агрессивность: находясь в бреду, пациент с удивительным упорством и силой противился лечению, выбивал из рук питье, не давал ставить уколы. Приставленная к коменданту медсестра из клиники профессора ничего не могла поделать. Назначенное лечение в полной мере не проводилось.

В полдень третьего дня болезни коменданта Ирина стала невольным свидетелем странного разговора между фрау Лизбет и высокопоставленным лицом из лагерного начальства. Он часто бывал в резиденции, и девушка запомнила его полное обрюзгшее лицо с маленькими бегающими глазками. Ещё больше ей запомнился неестественно высокий для мужчины тембр его голоса. Ирине показалось подозрительным то, что этот человек разговаривал с фрау Лизбет не в гостиной, а на кухне, как будто не хотел, чтобы кто-то увидел его в этот день в доме коменданта.

– Вы говорите, он не принимает лекарств? – говорил он.

– Нет, он как будто что-то знает. Я очень боюсь, гер Шульц. Вдруг он что-то заподозрил? Он постоянно бредит, а в бреду кричит: «убийцы» и «я не позволю»! Мне страшно!

– У него есть шансы? Что сказал профессор?

– Говорит, что у него, возможно, начинается пневмония. Я слышала, что от неё часто умирают, но не всегда. Всё зависит от своевременного лечения и организма больного.

– Ладно, будем надеяться на благоприятный исход. Держите меня в курсе дела. Профессора ещё два дня здесь не будет. А наш врач – свой человек. Если, как вы говорите, он не принимает лечение, нам даже лучше. Мне пора. Держите меня в курсе дела, в курсе дела, – повторял он.

Взволнованная услышанным, Ирина поспешила удалиться. Она быстро забежала в свою каморку в подвале и села на старый матрас, который заменял ей кровать. Сердце сильно колотилось, в голове вертелись странные противоречивые мысли. Её охватило чувство злой радости от осознания возможной скорой кончины человека, который так свирепо с ней обращался. Конечно, всё закономерно, все логично: как он никого не любил из своего окружения, так и его никто не любит, все только ждут его смерти, чтобы избавиться от ненавистного начальника и занять освободившееся место. Но вдруг она вспомнила жалкое беспомощное тело больного, распластанное на кровати, и неожиданно вновь ощутила прилив необъяснимой жалости к нему.

«Будь, что будет, – решила она. – Я ничего не могу для него сделать. Я и не должна ничего делать», – как будто оправдывалась пленница.

От этих мыслей Ирину оторвал странный глухой стук. Он раздавался где-то правее её каморки. Девушка поспешно вышла в узкий темный коридор и пошла на этот звук. По всей длине коридора располагались двери, они всегда были закрыты. Ключи от них держала при себе фрау Лизбет. Иногда в эти комнаты приводили пленных девушек для коменданта. Ирина могла только догадываться, куда потом исчезали их избитые растерзанные тела: в лагере в таком состоянии они были обречены на смерть, потому что не могли выходить на работу. Единственным утешительным для Ирины фактом было то, что такие пленницы появлялись в резиденции коменданта всё реже.

Дверь, за которой раздавались звуки, находилась в самом конце коридора.

– Кто там? – тихо спросила испуганная девушка, нагибаясь к замочной скважине.

– Помогите! Воды! Принесите воды, пожалуйста, – ответили по другую сторону двери на ломаном немецком.

– У меня нет ключей. Я не могу открыть дверь, – невероятное чувство жалости охватило сердце Ирины, на глаза навернулись слезы. За дверью послушались жалобные стоны, которые перемежались короткими фразами на иностранном языке, похожем на французский.

– Я постараюсь найти ключ. Подождите! Я постараюсь, я всё для вас сделаю, я обещаю! – шептала Ирина то на немецком, то на русском языке, как будто эта фраза была обращена не к девушке за дверью, а к ней самой. Нужно было быстро взять связку с ключами, которую фрау Лизбет неизменно держала в кармане своего передника, и открыть дверь. Взять ключи незаметно было невозможной задачей, потому что своей тяжестью эта связка оттягивала карман передника и грузом ощущалась на теле. К тому же, Ирина не была уверена, что ключи от складских помещений действительно находятся в этой связке. Но когда Ирина обещала пленнице за дверью помочь, она не кривила душой, она в самом деле больше всего на свете сейчас хотела спасти эту девушку. Гнетущее чувство вины, которое она испытывала перед лагерными узницами, каждый день не давало ей покоя. И чем сытнее она ела, тем сильнее становилось это чувство. Погруженная в ежедневную работу, Ирина не могла избавиться от тягостных мыслей. Её ничуть не беспокоила собственная судьба, дальнейшее будущее, она заполнила своё сердце чужими страданиями, о которых почти ничего не знала, но это незнание позволяло ей рисовать в своей голове самые страшные картины жизни в бараках женского лагеря.

Воодушевленная долгожданной возможностью кому-то помочь, Ирина решительно направилась на кухню, где полчаса назад она застала фрау Лизбет с лагерным начальником, но домработницы там не оказалось. На кухне суетился повар: он так боялся Ленца, что продолжал готовить ежедневные обеды и ужины, зная, что его господин не станет их есть. Неожиданно в голову Ирины сама собой пришла мысль: а что, если ключи от этих помещений есть и у повара. Ведь он должен иметь доступ к «амбарам» Ленца.

– Гер Андреас, у вас есть ключи от подвальных помещений? Моя дверь случайно захлопнулась, и я не могу зайти в свою комнату, – как можно непринужденнее и убедительнее проговорила Ирина.

– Они есть у фрау Лизбет. Спроси у неё, – ответил повар, недовольный тем, что его отвлекают от любимого занятия.

– Она так строга со мной. Я боюсь, что разгневаю фрау Лизбет своей просьбой, а ещё больше своей нерасторопностью, – девушка попробовала давить на жалость, потому что давно поняла: вызвать к себе жалость у мужчины гораздо проще, чем у женщины.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Мальчик розу увидал,Розу в чистом поле,К ней он близко подбежал,Аромат её впивал,Любовался вволю.Роза, роза, алый цвет,Роза в чистом поле!– «Роза, я сломлю тебя,Роза в чистом поле!»«Мальчик, уколю тебя,Чтобы помнил ты меня!Не стерплю я боли».Роза, роза, алый цвет,Роза в чистом поле!Он сорвал, забывши страх,Розу в чистом поле.Кровь алела на шипах.Но она – увы и ах! –Не спаслась от боли.Роза, роза, алый цвет,Роза в чистом поле!