Пехотинцы. Новые интервью

М.Л. Ликвер в 1944 г.

У меня были такие случаи: я и топился, и горел. Ко мне немец один подбежал с автоматом – это было в 1944 году – и, по-моему, по-русски заругался. Ударил меня прикладом – у него патроны, наверное, кончились. И я из автомата его прошел. Это как получилось: танк наш горел рядом, а с другого танка вышел немец. А когда горит ночью, особенно летом, смотришь в сторону – темно в глазах. А танкист говорит: «Ребята, что ж вы, не видите, что немцы на вас бегут?» И вот этот немец ко мне подбежал…

Те два немца тоже притворились мертвыми, я пробежал, они прыгают на ноги: «Хенде хох!» – и ко мне. А сзади бежал еще один товарищ, Колкин, это Буг форсировали мы. Они увидели, что рядом танк (36 на танке, я хорошо запомнил), с перепугу винтовки бросили после всего, я даже не сообразил сначала, в чем дело. (Этот Колкин потом погиб.) А немцы эти подняли руки уже вверх, и я, значит, такой злой был: подбежал замполит – с Дальнего Востока прибыл, майор Бондарев, – я хотел стрелять, а он не дает. Я выстрелил в одного немца – убил. Второй вырывается, так я его ударил прикладом, он упал, попу подставил, и я полдиска, наверное, в задницу выпустил ему. Майору в глаз гильзы вылетали, он потом всё время это до конца войны вспоминал.

Скажите, а были случаи антисемитизма по отношению к вам во время войны?

Я тебе скажу, такого не было. Однажды в Свердловске, когда я был в пехотном училище, эстонец один шел и ногу не взял. Я говорю: «Возьми ноги», – по ногам ему. А он мне: «Ты, жидовская морда!» Так я начал драться с ним. Старшина это увидел, говорит: «Иди доложи командиру роты (он впереди вел нас со стрельбища), что ты дрался». Я подбежал, а там старший лейтенант-одессит, Дамбровский, что ли, фамилия его. Я ему рассказываю, он говорит: «Ты ему дал в зубы?» Я говорю: «Да». – «Ну и молодец, иди в строй».

А второй раз тоже: мы были на кухне, нам раздавали кушать, и парень один из другой роты, Яшка Иванов, хотел без очереди. Мы с ним поспорили, и он меня жидом обозвал. А мне так обидно было, так обидно было… А потом через некоторое время мы попали с этим Яшкой в окружение под Дубно. Он говорит: «Давай сдадимся в плен». Я говорю: «Ты что?» Рыжий такой, противный был. Если б я это рассказал, так его сразу бы арестовали и расстреляли. Я так промолчал, и потом куда он делся, не знаю.

В окружение вы когда попали?

Да каждый раз попадал. Несколько раз: и под Орлом, и под Дубно. Танки вот наши пошли (а мы на танках сидим), немецкая пехота отрезала нас, закрыла, и мы уже в тылу у них – нужно прорываться.

В каком звании вы войну закончили?

Старший сержант. У меня с этим неудачно складывалось. Сначала в Свердловске почти перед самым окончанием училища нас на фронт отправили. А потом, после войны уже, я попал на офицерские курсы политсостава в Вене – 1-й Украинский фронт там находился, Центральная группа войск. Проучился два с половиной года, и обязательно нужно было пройти курсы политэкономии. К нам приехал полковник из ГлавПУРа (Главное политическое управление армии) и распределил нас, курсантов, по училищам. Меня отправили в Саратов, в Саратовское военно-политическое училище. И там у меня неприятность была: я написал письмо сестре, когда ехал в Саратов, что нищета такая. Это письмо какими-то путями попало в ГлавПУР, и меня исключили из партии. Я написал, что творили чёрт-те что: насиловали, грабили, ой… На 1-м Белорусском очень жестоко было, а у нас еще более-менее. Я сейчас расскажу. Мы, когда с боев вышли, перед тем как с Берлина сняться, настреляли кур и пришли в дом какой-то. Красивый дом такой. В этом доме немец жил: кафель красивый в кабинете у него, кресло, такая обстановка. А нас несколько солдат было и три офицера. Пришли и хозяйке говорим, чтобы она кур сварила нам. А немец этот: «Нихтс, она не варит», – он, наверное, профессор был или генерал какой-то. Короче говоря, мы сами всё приготовили и сели кушать. Заставили попробовать жену: мы думали, чтоб не отравили. А немец этот сидел в кресле – не хотел с нами есть. Красивый немец, старик седой. И когда сели кушать, один офицер наш, Филатов, взял баночку такую, с вишнями, что ли. А у них не так, как у нас, закручивается банка, у них резинка, резинку вытягиваешь – открывается банка. Лейтенант, значит, открыл эту банку, достает ложку из сапога и хотел кушать. А немец: «Нихт!» – чтоб не открывали (для него, может быть, как лекарство). Смотрит так на него и выдает: «Русише швайн». Филатов по морде его… А мы, когда только пришли к ним, зашли в спальню: портянок у нас нет – простыни взяли порвали на ноги себе. Никто не церемонился. Война – это произвол, это страшная вещь. Кто говорит, что мы там благородно, – не верь этому. Вообще, «разбой» – это по-румынски, по-моему, «война».

К Сталину вы как относитесь?

К Сталину… Ну что, «За Родину!», «За Сталина!» я кричал в свое время… Он умный очень был, но очень жестокий и не считался ни с чем. В каждой семье почти кто-то в тюрьме сидел. Все стройки держались за счет заключенных. Мне, конечно, как простому человеку нечего оценки давать Сталину – я не дорос до этого, но это личное мое мнение.

То есть не считаете, что войну благодаря ему выиграли?

Благодаря его жестокости и помощи Америки. Дело в том, что хоть и говорят, что Америка не воевала, Америка очень многим помогала. Я, например, когда лежал в госпитале в Свердловске, так там, значит, всё продовольствие американское было: рис, сахар, мука, сгущенка – всё. Кроме того, на фронте нам консервы американские давали, ботинки. Они нам столько помогли – страшная вещь. И вот как-то на заводе на День Победы мы выпивали, я поднял тост и говорю: «А давайте выпьем за американцев, за наших союзников». На меня напустились…

Германия, апрель 1945 (крайний слева л-т Чугунов, правее Валерко, через одного – артиллерист Мельниченко, крайний справа сидит Ликвер, лежит слева Берзник – начальник штаба)

Я слышал, что танки они плохие присылали.

Танки неважные. Что мне нравилось: на английском танке «Виккерс» пулемет был хороший. Там диск такой, 300 с чем-то патронов. А «Валентайны» ихние обычно в 3-й танковый батальон отправляли, в самый… Там 37-миллиметровая пушка была – слабенькая. И когда снаряд попадал в броню, вот такая дырка была сразу, крошилась броня. Потом бронетранспортеры такие маленькие давали, канадские, никудышные.

Сейчас часто говорят, мол, мы «закидали трупами», «взяли количеством». Вы что думаете по этому поводу?

Количеством – да. По трупам шли. Я помню, под станцией Загнанск – это около Варшавы – трупы прямо в штабеля вот так вот были сложены. Метра полтора-два высоты и метров пятьдесят, наверное, в длину.

У немцев всё было продумано. Вот, например, солдат: у нашего солдата что можно было найти в карманах, у убитого или раненого? Красноармейскую книжку и махорку. Всё. А у них фотоаппараты, у каждого фотографии. У нас ни у кого фотографий не было. Я хотел, например, сфотографироваться во время войны, но я понятия не имел где. Только перед наступлением на Берлин у меня первые фотографии появились. Часов даже не было. На посту стоим, солдат постарше постоит полчаса и говорит: «Иди на пост вместо меня». А я стою, думаю: «Когда же два часа будет?» (Смеётся.) Они дурили нас, молодых пацанов. У нас армия была очень слабая. У нас автоматов даже не было. Винтовка СВТ была, которая самозарядная, так мы переставляли спусковой крючок, и она стреляла как автомат. Ну что еще? Расчески у них были. В котелочке у них, например, кусочек сала или творог. Чай им давали, кофе. А у нас этого же не было. Нам в этом котелке давали и суп, и кашу, и чай в этот котелок наливали – как животным. Это я очень прошу, чтоб ты не писал. Страшная бестолковщина была. Здесь, на Юге, еще более-менее фронт держался, потому что здесь румыны через границу переходили… Я не могу, я не хочу лишнее говорить…

Говорите, что считаете нужным.

Вот, например, такой случай был в Карпатах. 8 сентября в Словакии было восстание, и наши стянули войска, чтобы помочь. Провели артподготовку часа на два с чем-то, наверное. Пошли в наступление три танковых корпуса: наш 25-й, 31-й и 4-й гвардейский Кантемировский. И что ты думаешь? Я всего несколько немцев убитых увидел, остальные заранее ушли, и всё. Они уже знали, ты понимаешь? Местные жители даже говорили, что «рус Иван завтра будет стрелять», – так открыто двигались наши войска. А перемешали всё так, что танки не могли пройти. Кстати, многие думают, раз часть танковая, значит, там одни танки. Такого не бывает никогда. В танковой бригаде, например, было три танковых батальона. И, кроме того, был батальон мотострелков – это автоматчики, танко-десантная рота, рота ПТР, рота минометчиков, потом артиллерийская батарея. А в корпусе в три раза больше всё… И мы немного продвинулись в сторону Дуклинского перевала, а потом туда 4-й Украинский фронт перебросили, а наш, 1-й Украинский, отправили на Сандомирский плацдарм, чтоб оттуда наступать на Берлин.

А до этого три моих товарища погибли под городом Кросно – это на границе Польши и Словакии. Снаряд попал в окоп, и всех убило: Саша Зарожаев, Вася Пушкин и Артёменко…

Войну вспоминать очень тяжело, страшные вещи были. Многое забыто, потому что не рассказываешь никогда. А потом вспоминаешь… Я недавно хотел найти одну фотографию интересную, фронтовики там наши. У нас был командир взвода Афонин. Он сам был родом из Ворошиловска на Амуре. Я хотел сильно написать туда письмо с фотографией, но не могу её найти. Этот Афонин был сержант, но он больше разбирался, чем другой старший лейтенант. Его уважали все: он сначала был помкомвзвода, потом командиром взвода. И вот, значит, такой случай. Он был ранен в грудь и, когда уже пришел к нам из госпиталя, всё время говорил: «Если бы чуть ниже пуля попала, так пробила бы партбилет». А я говорю: «Александр Васильевич, если бы ниже – так в сердце попала бы». А он был всегда уверен, мол, «если что-то случится, я ручаюсь, что Ликвер меня вытянет, не оставит», потому что мы больше года совместно воевали, с 1943-го. И что интересно: когда его ранило при мне и я его перевязывал, он мне сказал: «Знаешь что, Миша? – я был помкомвзвода тогда, а он командиром взвода. – Должны прибыть фотографии моих дочерей. Сохрани их. Я буду стараться попасть в наш танковый корпус».

И вышло так, что перед наступлением, о котором я рассказывал, 8 сентября 1944-го, шло пополнение, и выскочил один солдат: обнимает меня, целует. Командир роты говорит: «Что такое?» – новый командир роты. А солдат этот: «Ты мне спас жизнь!» А он был такой вредный, ему лет за сорок было, он нож никому не даст, Савин фамилия его. Но приятно было, когда он меня перед молодыми солдатами расхваливал. И в этом же пополнении был Афонин.

И вот он прибыл, и возле деревни Поток, как сейчас помню, наши начали артподготовку. А потом передали, что к окраине подходят немецкие танки. Танкист наш по радио говорит: «Пусть артиллерия бьет по деревне». А это наши танки были… И под сильный обстрел он попал, его смертельно ранило, и он умер у меня на руках. Это в первый день – он только прибыл после госпиталя. Я похоронил его, даже не помню как, и эти фотографии, которые пришли, пока он лежал в госпитале (две фотографии двух дочерей), я выслал в Ворошиловск на Амуре. Они были в крови, и вот не знаю, пришли они или не пришли, потому что никакого ответа не было. И я всегда снимаю шапку, когда вспоминаю Афонина: он хотя старший сержант был, но его так уважали, такой мудрый был, замечательный человек.

На передовой каждый день ты находишься под страшным огнем. В любой момент можно погибнуть. Даже другой раз не стреляешь, а прилетел откуда-то снаряд, и человека убивает. Сколько таких ребят!.. Я другой раз вспоминаю, столько фамилий записываю, которые запомнил: тот так погиб, тот так. А кому я могу рассказывать? Мы когда форсировали реку Западный Буг, так пошли в атаку десантниками. Спрыгнули с танка в картофельное поле, и был у нас один председатель колхоза из Винницкой области, красивый такой мужчина. Он: «Помогите!» Я подполз к нему, а у него кишки вывалились. Лежал на картошке, говорили, что он умер потом. И тоже немец рядом в окопе вот так держал автомат и так вот машет. Я поднялся – или он стрелял, или кто, я не знаю, – стрельба по мне была.

Вручение партбилетов на р. Одер, Германия, апрель 1945 года (крайний справа подполковник Логачёв из политотдела со своей овчаркой)

К концу войны тех, кто с 1941-го воевал, почти не осталось, наверное?

У нас не было. Может, в других батальонах были, я не могу сказать. Один у нас был парень, он рассказывал, что с первого дня войны был в дивизии, которая потом стала первой гвардейской – 100-я дивизия. Говорит: «Мы выбегали из казармы, и немецкие самолеты стреляли прямо в ворота».

Если бы не земля-матушка, мы бы все погибли. Весь воздух в осколках и в пулях был. Чем мина отличается от снаряда: если посмотришь на воронку – как расческой провели над самой землей. Я помню, как-то мы под мостом одним были и обстрел страшный начался. А у нас старшина один был, Марченко, здоровый такой. Так я с перепугу под этого Марченко. Он говорит: «Что ты под меня лезешь?» (Улыбается.) Это кажется, что все герои…

А «лисьи норы» рыли?

Под Севастополем были такие, да. Вот что интересно: немцы в обороне стояли под Орлом, так у них везде обязательно окопы были деревьями обложены – песок за шиворот не сыпался. У них всё было сделано аккуратно. Особенно березы они любили. А наши прямо как в говне были, так и остались. Говорю как есть.

А в туалет как ходили, если в окопе?

На лопатку и с окопа выбрасывали. И что интересно: под Севастополем, когда второй штурм начался, мы отступали через эти самые кучки замерзшие.

Вши заедали. В Бродах уличные бои были, и попался мне свитер. Такой красивый, думаю: «Я где-нибудь поменяю». Солдаты как: где-то что-то найдешь, и сразу в деревне менять на картошку. Голодные всё время были… Надел этот свитер – что такое? Чешется. Как глянул, а там вшей, хоть молотком стучи! Немец какой-то сбросил с себя, наверное. То мы возле церкви остановились, когда на формировку вышли с боев. И сели солдаты вшей бить. Пришел священник, привел замполита нашего: «Что это такое?!», – выгнали. Что интересно: немцы белье свое бросали, а у них оно не такое было, как у нас, а как вязаное. И эти вши так затыкались туда, и не понять: вроде чистое белье, а надеваешь – во вшах.

А к концу войны, уже начиная приблизительно с 1944 года, банно-хозяйственные комбинаты появились. Там женщины были, мы ходили купаться. Вот я в 1941 году как ушел в августе и не купался до декабря нигде. Ты представляешь, состояние какое? И уже под Севастополем мы пошли в какую-то баню на корабельной стороне. Стали наши вещи в вошебойку класть. Сказали, чтоб все патроны и запалы повынимали, потому что от температуры они загорятся. И там, главное, в бане открываешь кран и кипяток в морду бьет. И с шайками все бегают голые. А потом покупались, вышли – вещей наших нет. Метров сто вот так вот по снегу мы шли голые, свои вещи искали. А они вот так вот перепутались – все вещи ж одинаковые.

А потом раз в два-три месяца ходили, когда на формировке были, в баню. А так вообще не знали, что это такое. Я говорю, у меня живот весь разорванный был. Стою на посту, например, и об танк трусь, трусь – чувствую, как бегают они. Это страшно, хоть молотком так стучи и бей их. Так под Шепетовкой, когда сменились, я пошел и сел на плиту – вшей жарить. А у меня белые брюки ватные такие были, и задница загорелась (смеется).

Я помню, как через какую-то реку мы перешли, немцы идут в контратаку, а мы сидим, ботинки поснимали – сушимся. Босые стреляем зимой.

Никогда не забуду, как два танка наших подбитых стоят (немецкие самолеты подожгли), рядом кухня, и стоит солдат наш, какой-то из кавказцев. Стоит и кашу горелую ложкой еле вытягивает и жрет. Мы так смеялись, со стороны смотрели – лопнет скоро живот: она вонючая, знаешь, когда горелая, а он кушает всё равно. А хлеб: старшина наш, Афонин, в 1943 году, кажется, делил пайки хлеба на плащ-палатке и говорил: «Берите». И все друг через друга переваливали, думали, что эта паечка больше – каждый хочет кушать. Но наши ведь не пишут, что мы голодные были. Так о нас «заботятся»… Присылали помощь – подарки из тыла. Начальство самое лучшее себе забирало: телогрейки, меховые подстежки разные. А нам отдавали платочки – такое всё, дребедень. А сейчас читаю, пишут: такая «забота» была, у-у-у… Или дали, например, консерву американскую – сухой паек. Вкусная такая, замечательная – «Лярд» называлась. И вот я сижу в окопе, у меня автомат: как я могу открыть эту коробку и покушать её, ты не знаешь?

Штыком, наверное…

А если у автомата штыка нет?

Хах, и как открывали?

Я уже не помню. Но умудрялись как-то, жрать же нужно.

У меня товарищ был Васька Пушкин (он потом погиб, я рассказывал). Так он, когда мы на Западной Украине были, каждый раз говорил: «Пойду панов курочить». Как-то мы были возле одной деревни, и он пошел мед доставать. Приходит – я его не узнаю. Что такое? Морда вроде похожа на Ваську. А он, оказывается, рамки с сотами из этих уликов доставал, и его пчелы обкусали. Вот такие глазочки стали узенькие. Так в этом селе мы кур стреляли. Ну я, старый голубятник, куриц моментально ловил. Только начну эту курицу варить, тут – «По танкам!». Схватил этот котелок, еду на танке с целой недоваренной курицей в котелке. Ну всё равно хватали куски мяса, полусырые жрали. Вот солдата на фронте в любое время разбуди – будет хотеть кушать и спать. Жрать и спать всё время хотели. А сейчас смотрю, герои все такие. Когда начинаешь говорить такие вещи, сразу «Что ты врёшь?», «Что ты болтаешь?», «Наша армия…» – начинают доказывать на возвышенных тонах. Какие возвышенные тона могут быть?

У меня товарищ был, он тут остался, в Одессе, – он скрывал это. У него на лице шрам был, он говорил, что румын его штыком ударил. Если б ударил штыком, так голову снес бы. А брат его говорит: «Это Иван нырял за продуктами (когда мы грузились за сахарным заводом) и за колючую проволоку зацепился». А потом как-то французская делегация к нам приезжала. Спрашивают: «А как вы Одессу оставили?» Я говорю: «Я выехал», рассказал. А Иван: «Я был тяжело ранен в живот и выехал на Большую землю». Да он на корабле в жизни никогда не ехал и скрывал, что тут остался. А потом в 1944 году его взяли в армию. Так сразу ж тоже на фронт не отправили – учили их. А потом он с полгода повоевал, но столько рассказывал, что ты себе представления не имеешь! То лошадь захватил у румынов, привез, командиру полка подарил – как в кино только. То он стрелял через ствол пушки (мы с женой были в гостях у него, он уже умер два года назад, пусть меня простит Бог), так два раза выстрелил, и, когда подошли, у немца две пули были во лбу. А жена Нина говорит: «Иван, ну ты же врешь. Ну одну пулю ты ему в лоб, а как же вторую?», лишь бы болтать. И многие вот, я смотрю: «Когда ты воевал?» – «В 1944 году пошел». – «А что ты до этого делал?» – «Прятался».

Вот один у нас был, Нопин, тот, что я говорил, из 1-й дивизии гвардейской. Он в то время, в 1944 году, уже был шесть раз ранен – как я за всю войну. Так мы перед ним прямо шапку снимали. И он, бедный, потом как сумасшедший стал. И куда он делся, я не знаю. Помню, три танка стояло наших и меня оставили эти танки сторожить. Я стоял-стоял, мне казалось, что уже время вышло, – часов-то нет. Пошел в домик, а там наших ребят молоком горячим угощают. Зашел, мне хозяин тоже хотел налить, а Нопин подбежал, говорит: «А чё ты танк оставил?» Я говорю: «Как оставил? Там танкист есть. Я его постукал, сказал, чтобы он посмотрел за танком». – «Так он же мертвый!» – и автоматом как ударил, аж чашка у меня вылетела. Так молока и не попил. Знаешь, как обидно было? По сегодняшний день помню.

Так вы мертвого от живого не отличили, что ли?

Ну ночь же, а он на танке лежал, плащ-палаткой накрытый – там тепло обычно. Я ему сказал: «За танком смотри, я ухожу», и пошел. Знаешь, когда будишь человека – многие делают вид, что спят…

То у нас один солдат был с Горького. Вдруг он получил письмо от сестры, что его жена родила. А он уже два или три фронта воевал. И он с ума сошел вообще. Представляешь? Дети остались – его брат погиб, и он детей его взял. А самого его позже на фронт взяли, потому что специалист хороший был, на Горьковском автозаводе работал. Многое было… Там самое главное – ни о чем не думать. Будешь думать – это пропащее дело. Дрожать начинаешь. Не думай, как автомат будь: тебе сказали – ты иди туда.

Я тебе рассказывал, как под Киевом нас танки давили? Я был тогда в роте ПТР. Да, еще такая вещь. Нам сказали по «тигру» стрелять по переднему катку или по стволу – ну это анекдот. Так нас учили, пэтээровцев. Это смешно же… Так вот, мы стояли где-то в поле, мерзли, и тут кто-то говорит командиру роты: «А чего мы тут мучаемся? Вон же рядом деревня. Танки вон, дома». Побежали туда – там немцы. Побежали обратно, а окопы только начали рыть (это в декабре 1943-го было). Танки те, 13 штук, развернулись и к нам. И почти что вся рота наша там погибла. У меня товарищ был, Саша Спасов, хороший парень, мы вместе в Свердловском училище были. Он рассказывал, что во время блокады Ленинграда двух кошек с бабушкой скушал. Тоже погиб, красивый парень такой. Так танк на окоп наезжал и разворачивался так. Я маме написал письмо, и то письмо не пришло – цензура не пропустила. Кстати, что интересно: мы, когда были на формировке, с ракет немецких делали красные чернила. Вот тут у меня письма есть, можешь посмотреть.

«Всё, что осталось от нашей роты». Сидят слева направо: Королёв, Шумейко (к-р роты), Филатов (к-р взвода), через одного Ликвер. Первый слева стоит повар, третий слева Кудинов (расстрелян за мародёрство и насилие), пятый слева Кусь. Перед наступлением на Берлин

Танки вам случалось подбивать?

По этому танку со всех сторон стреляют. И тот стреляет, и этот. Я могу сказать, что я подбивал танк или бронетранспортер, например, только если он ехал прямо на меня.

То раз мы за языком пошли. Смотрим, немец на посту стоит. Обошли вокруг, только на него, а он – раз! – убежал. А у них были такие соломенные сапоги от мороза, так он эти сапоги оставил (смеется).

То немцев двух, Ганса и Макса, взяли в плен и на танк посадили. Полночи ехали, пели песни, «Катюшу» они с нами пели по-немецки – молодые ребята. Потом попали под огонь, мы попрыгали в снег, а там лейтенант один был, Леин, комсорг бригады, он подбежал и взял застрелил их. Так мы чуть не отлупили этого лейтенанта. Он такой был, как зверь, у него вся семья погибла в Белоруссии. Так жалко было этих двух немцев.

Сейчас к немцам как относитесь?

Прекрасно: внучка вышла замуж за немца.

Что по поводу НКВД и заградотрядов скажете? Сейчас пишут, что они стояли сзади и своим в спины стреляли.

Я тебе скажу так: в меня не стреляли. Сейчас многое преувеличивают.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Улица Атамана Головатого.

2

Завод радиально-сверлильных станков.

3

Ныне Новосельского.