Прямая речь (сборник)

Борис Чичибабин

Прямая речь

1946–1950

«Кончусь, останусь жив ли…»

Кончусь, останусь жив ли, —чем зарастет провал?В Игоревом Путивлевыгорела трава.Школьные коридоры —тихие, не звенят…Красные помидорыкушайте без меня.Как я дожил до прозыс горькою головой?Вечером на допросыводит меня конвой.Лестницы, коридоры,хитрые письмена…Красные помидорыкушайте без меня.

1946

Махорка

Меняю хлеб на горькую затяжку,родимый дым приснился и запах.И жить легко, и пропадать нетяжкос курящейся цигаркою в зубах.Я знал давно, задумчивый и зоркий,что неспроста, простужен и сердит,и в корешках, и в листиках махоркимохнатый дьявол жмется и сидит.А здесь, среди чахоточного быта,где холод лют, а хижины мокры,все искушенья жизни позабытойдля нас остались в пригоршне махры.Горсть табаку, газетная полоска —какое счастье проще и полней?И вдруг во рту погаснет папироска,и заскучает воля обо мне.Один их тех, что «ну давай покурим»,сболтнет, печаль надеждой осквернив,что у ворот задумавшихся тюремнам остаются рады и верны.А мне и так не жалко и не горько.Я не хочу нечаянных порук.Дымись дотла, душа моя махорка,мой дорогой и ядовитый друг.

1946

Еврейскому народу

Был бы я моложе – не такая б жалость:не на брачном ложе наша кровь смешалась.Завтракал ты славой, ужинал бедою,слезной и кровавой запивал водою.«Славу запретите, отнимите кровлю», —сказано при Тите пламенем и кровью.Отлучилось семя от родного лона.Помутилось племя ветхого Сиона.Оборвались корни, облетели кроны, —муки гетто, коль не казни да погромы.Не с того ли Ротшильд, молодой и лютый,лихо заворочал золотой валютой?Застелила вьюга пеленою хрусткойкомиссаров Духа – цвет Коммуны Русской.Ничего, что нету надо лбами нимбов, —всех родней поэту те, кто здесь гоним был.И не в худший день нам под стекло попалаЧаплина с Эйнштейном солнечная пара…Не родись я Русью, не зовись я Борькой,не водись я с грустью золотой и горькой,не ночуй в канавах, счастьем обуянный,не войди я навек частью безымяннойв русские трясины, в пажити и в реки, —я б хотел быть сыном матери-еврейки.

1946

Смутное время

По деревням ходят деды,просят медные гроши.С полуночи лезут шведы,с юга – шпыни да шиши.А в колосьях преют зерна,пахнет кладбищем земля.Поросли травою чернойбеспризорные поля.На дорогах стынут трупы.Пропадает богатырь.В очарованные трубыТрубит матушка Сибирь.На Литве звенят гитары.Тула точит топоры.На Дону живут татары.На Москве сидят воры.Льнет к полячке русый рыцарь.Захмелела голова.На словах ты мастерица,вот на деле какова?..Не кричит ночами петел,не румянится заря.Человечий пышный пепелгости возят за моря…Знать, с великого похмельязавязалась канитель:то ли плаха, то ли келья,то ли брачная постель.То ли к завтрему, быть может,воцарится новый тать…И никто нам не поможет.И не надо помогать.

1947

Битва

В ночном, горячем, спутанном лесу,где хмурый хмель, смола и паутина,вбирая в ноздри беглую красу,летят самцы на брачный поединок.И вот, чертя смертельные круги,хрипя и пенясь чувственною бурей,рога в рога ударятся враги,и дрогнет мир, обрызган кровью бурой.И будет битва, яростью равна,шатать стволы, гореть в огромных ранах.И будет ждать, покорная, она,дрожа душой за одного из равных…В поэзии, как в свадебном лесу,но только тех, кто цельностью означен,земные страсти весело несутв большую жизнь – к паденьям и удачам.Ну, вот и я сквозь заросли искусствнесусь по строфам шумным и росистымна милый зов, на роковой искус —с великолепным недругом сразиться.

1948

1951–1955

Родной язык

1Дымом Севера овит,не знаток я чуждых грамот.То ли дело – в уши грянетнаш певучий алфавит.В нем шептать лесным соблазнам,терпким рекам рокотать.Я свечусь, как благодать,каждой буковкой обласкан    на родном языке.У меня – такой уклон:я на юге – россиянин,а под северным сияньемсразу делаюсь хохлом.Но в отлучке или дома,слышь, поют издалекадля меня, для дурака,трубы, звезды и солома     на родном языке?Чуть заре зарозоветь,я, смеясь, с окошка свешусьи вдохну земную свежесть —расцветающий рассвет.Люди, здравствуйте! И птицы!И машины! И леса!И заводов корпуса!И заветные страницы     на родном языке.2Слаще снящихся музык,гулче воздуха над лугом,с детской зыбки был мне другом —жизнь моя – родной язык.Где мы с ним ни ночевали,где ни перли напрямик!Он к ушам моим приникна горячем сеновале.То смолист, а то медов,то буян, то нежным самымрастекался по лесам он,пел на тысячу ладов.Звонкий дух земли родимой,богатырь и балагур!А солдатский перекур!А уральская рябина!..Не сычи и не картавь,перекрикивай лавины,о ветрами полевымиопаленная гортань!..Сторонюсь людей ученых,мне простые по душе.В нашем нижнем этаже —общежитие девчонок.Ох и бойкий же народ,эти чертовы простушки!Заведут свои частушки —кожу дрожью продерет.Я с душою захромавшейрад до счастья подстеречьих непуганую речь —шепот солнышка с ромашкой.Милый, дерзкий, как и встарь,мой смеющийся, открытый,розовеющий от прыти,расцелованный словарь…Походил я по России,понаслышался чудес.Это – с детства, это – здесьпесни душу мне пронзили.Полный смеха и любви,поработав до устатку,ставлю вольную палатку,спорю с добрыми людьми.Так живу, веселый путник,простодушный ветеран,и со мной по вечерамговорят Толстой и Пушкин    на родном языке.

1951

Дождик

День за днем жара такая все —задыхайся и казнись.Я и ждать уже закаялся.Вдруг откуда ни возьмисьс неба сахарными каплямибрызнул, добрый на почин,на неполитые яблони,огороды и бахчи.Разошлась погодка знатная,спохмела тряхнув мошной,и заладил суток на двоетеплый, дробный, обложной.Словно кто его просеивали отрушивал с решет.Наблюдать во всей красе егобыло людям хорошо.Стали дали все позатканы,и, от счастья просияв,каждый видел: над посадками —светлых капель кисея.Не нарадуюсь на дождик.Капай, лейся, бормочи!Хочешь – пей его с ладошек,хочешь – голову мочи.Миллион прозрачных радуг,хмурый праздник озарив,расцветает между грядоки пускает пузыри.Нивы, пастбища, леса листали рады, что мокры,в теплых лужах заплясалискоморохи-комары.Лепестки раскрыло сердце,вышло солнце на лужок —и поет, как в дальнем детстве,милой родины рожок.

1954

«И нам, мечтателям, дано…»

И нам, мечтателям, дано,на склоне лет в иное канув,перебродившее винотянуть из солнечных стаканов,в объятьях дружеских стихийслужить мечте неугасимой,ценить старинные стихии нянчить собственного сына.И над росистою травой,между редисок и фасолей,звенеть прозрачною строфой,наивной, мудрой и веселой.

1952

Яблоня

Чем ты пахнешь, яблоня —золотые волосы?Дождевыми каплями,тишиною по лесу,снегом нерастаянным,чем-то милым сызмала,дорогим, нечаянным,так, что сердце стиснуло,небесами осени,тополями в рубище,теплыми колосьямина ладони любящей.

1954

1957–1960

«Уже картошка выкопана…»

Уже картошка выкопана,и, чуда не суля,в холодных зорях выкупанапромокшая земля.Шуршит тропинка плюшевая:весь сад от листьев рыж.А ветер, гнезда струшивая,скрежещет жестью крыш.Крепки под утро заморозки,под вечер сух снежок.Зато глаза мои резкии дышится свежо.И тишина, и ясность…Ну, словом, чем не рай?Кому-нибудь и я снюсьв такие вечера.

1957

Клянусь на знамени веселом

Однако радоваться рано —и пусть орет иной оракул,что не болеть зажившим ранам,что не вернуться злым оравам,что труп врага уже не знамя,что я рискую быть отсталым,пусть он орет, – а я-то знаю:не умер Сталин.Как будто дело все в убитых,в безвестно канувших на Север, —а разве веку не в убытокто зло, что он в сердцах посеял?Пока есть бедность и богатство,пока мы лгать не перестанеми не отучимся бояться, —не умер Сталин.Пока во лжи неукротимысидят холеные, как ханы,антисемитские кретиныи государственные хамы,покуда взяточник заносчиви волокитчик беспечален,пока добычи ждет доносчик, —не умер Сталин.И не по старой ли привычкеневежды стали наготове —навешать всяческие лычкина свежее и молодое?У славы путь неодинаков.Пока на радость сытым стаямподонки травят Пастернаков, —не умер Сталин.А в нас самих, труслив и хищен,не дух ли сталинский таится,когда мы истины не ищем,а только нового боимся?Я на неправду чертом ринусь,не уступлю в бою со старым,но как тут быть, когда внутри насне умер Сталин?Клянусь на знамени веселомсражаться праведно и честно,что будет путь мой крут и солон,пока исчадье не исчезло,что не сверну, и не покаюсь,и не скажусь в бою усталым,пока дышу я и покаместне умер Сталин!

1959

«До гроба страсти не избуду…»

До гроба страсти не избуду.В края чужие не поеду.Я не был сроду и не буду,каким пристало быть поэту.Не в игрищах литературных,не на пирах, не в дачных рощах —мой дух возращивался в тюрьмахэтапных, следственных и прочих.И все-таки я был поэтом.Я был одно с народом русским.Я с ним ютился по баракам,леса валил, подсолнух лускал,каналы рыл и правду брякал.На брюхе ползал по-пластунскисолдатом части минометной.И в мире не было простушкив меня влюбиться мимолетно.И все-таки я был поэтом.Мне жизнь дарила жар и кашель,а чаще сам я был не шелков,когда давился пшенной кашейили махал пустой кошелкой.Поэты прославляли вольность,а я с неволей не расстанусь,а у меня вылазит волоси пять зубов во рту осталось.И все-таки я был поэтом,И все-таки я есмь поэт…Влюбленный в черные деревьяда в свет восторгов незаконных,я не внушал к себе доверьяиздателей и незнакомок.Я был простой конторской крысой,знакомой всем грехам и бедам,водяру дул, с вождями грызся,тишком за девочками бегал.И все-таки я был поэтом,сто тысяч раз я был поэтом,я был взаправдашним поэтоми подыхаю как поэт.

1960

«Поэт – что малое дитя…»

Поэт – что малое дитя.Он верит женщинам и соснам,и стих, написанный шутя,как жизнь, священ и неосознан.То громыхает, как пророк,а то дурачится, как клоун.Бог весть, зачем и для кого он,пойдет ли будущему впрок.Как сон, от быта отрешен,и кто прочтет и чем навеян?У древней тайны вдохновеньянапрасно спрашивать резон.Но перед тем как сесть за столи прежде чем стихам начаться,я твердо ведаю, за чтоменя не жалует начальство.Я б не сложил и пары слов,когда б судьбы мирской горниломоих висков не опалило,души моей не потрясло.

1960

1961–1965

«Когда весь жар, весь холод был изведан…»

Когда весь жар, весь холод был изведан,и я не ждал, не помнил ничего,лишь ты одна коснулась звонким светоммоих дорог и мрака моего.В чужой огонь шагнула без опаскии принесла мне пряные дары.С тех пор иду за песнями запястий,где все слова значимы и добры.Моей пустыни холод соловьиный,и вечный жар обветренных могил,и небо пусть опустятся с повиннойк твоим ногам, прохладным и нагим.Побудь еще раз в россыпи сирени,чтоб темный луч упал на сарафан,и чтоб глаза от радости сырели,и шмель звенел, и хмель озоровал.На свете нет весны неизносимой:в палящий зной поляжет, порыжев,умрут стихи, осыплются осины,а мы с тобой навеки в барыше.Кто, как не ты, тоску мою утешит,когда, листву мешая и шумя,щемящий ветер борозды расчешети затрещит роса, как чешуя?Я не замерзну в холоде декабрьскоми не состарюсь в темном терему,всем гулом сердца, всем моим дикарствомвлюбленно верен свету твоему.

1961

Белые кувшинки

Что за беда, что ты продрог и вымок?Средь мошкары, лягушечьих ужимокпротри глаза и в прелести омой,нет ничего прекраснее кувшинок,плавучих, белых, блещущих кувшинок.Они – как символ лирики самой.Свежи, чисты, застенчиво-волшебны,для всех, кто любит, чашами стоят.А там, на дне, – не думали уже б мы, —там смрадный мрак, пиявок черных яд.На душном дне рождается краса ихдля всех, а не для избранных натур.Как ждет всю жизнь поэзию прозаик,кувшинки ждут, вкушая темноту.О, как горюют, царственные цацы,как ужас им дыханье заволок,в какой тоске сподыспода стучатсястеблями рук в стеклянный потолок!Из черноты, пузырчатой и вязкой,из тьмы и тины, женственно-белы,восходят ввысь над холодом и ряской.И звезды пьют из белой пиалы.

1961

Крымские прогулки

Колонизаторам – крышка!Что языки чесать?Перед землею крымскойсовесть моя чиста.Крупные виноградины…Дует с вершин свежо.Я никого не грабил.Я ничего не жег.Плевать я хотел на тебя, Ливадия,и в памяти плебейскойне станет вырисовыватьсядворцами с арабескамиАлупка воронцовская.Дубовое вино ятянул и помнил долго.А более иноемне памятно и дорого.Волны мой след кропили,плечи царапал лес.Улочками кривымив горы дышал и лез.Думал о Крыме: чей ты,кровью чужой разбавленный?Чьи у тебя мечети,прозвища и развалины?Проверить хотелось версийкиприехавшему с Руси:чей виноград и персикив этих краях росли?Люди на пляж, я – с пляжа,там, у лесов и скал,«Где же татары?» – спрашивал,все я татар искал.Шел, где паслись отары,желтую пыль топтал,«Где ж вы, – кричал, – татары?»Нет никаких татар.А жили же вот тут онис оскоминой о Мекке.Цвели деревья тутовые,и козочки мекали.Не русская Ривьера,а древняя Ордажила, в Аллаха верила,лепила города.Кому-то, знать, мешаязарей во всю щеку,была сестра меньшаяКазани и Баку.Конюхи и кулинары,радуясь синеве,песнями пеленалидочек и сыновей.Их нищета назойливонаши глаза мозолила.Был и очаг, и зелень,и для ночлега кров…Слезы глаза разъели им,выстыла в жилах кровь.Это не при Иване,это не при Петре:сами, небось, припевали:«Нет никого мудрей».Стало их горе солоно.Брали их целыми селами,сколько в вагон поместится.Шел эшелон по месяцу.Девочки там зачахли,ни очага, ни сакли.Родина оптом, так сказать,отнята и подарена, —и на земле татарскойни одного татарина.Живы, поди, не все они:мало ль у смерти жатв?Где-то на сивом Северекосточки их лежат.Кто помирай, кто вешайся,кто с камнем на конвой, —в музеях краеведческихне вспомнят никого.Сидит начальство важное:«Дай, – думает, – повру-ка».Вся жизнь брехнею связана,как круговой порукой.Теперь, хоть и обмолвитесь,хоть правду кто и вымолви, —чему поверит молодость?Все верные повымерли.Чепухи не порите-ка.Мы ведь все одноглавые.У меня – не политика.У меня – этнография.На ладони прохукав,спотыкаясь, где шел,это в здешних прогулкахя такое нашел.Мы все привыкли к страшному,на сковородках жариться.У нас не надо спрашиватьни доброты ни жалости.Умершим – не подняться,не добудиться у́мерших…но чтоб целую нацию —это ж надо додуматься…А монументы Сталина,что гнул под ними спину ты,как стали раз поставлены,так и стоят нескинуты.А новые крадутся,честь растеряв,к власти и к радостичерез тела.А вражьи уши радуя,чтоб было что писать,врет без запинки радио,тщательно врет печать.Когда ж ты родишься,в огне трепеща,новый Радищев —гнев и печаль?

1961

«Во мне проснулось сердце эллина…»

Во мне проснулось сердце эллина.Я вижу сосны, жаб, ежаи радуюсь, что роща зеленаи что вода в пруду свежа.Не называйте неудачником.Я всем удачам предпочелсбежать с дорожным чемоданчикомв страну травы, в отчизну пчел.Люблю мальчишек, закопавшихсяв песок на теплом берегу,и – каюсь – каждую купальщицув нескромных взорах берегу.Благословенны дни безделияс подругой доброй средь дубрав,когда мы оба, как бестелые,лежим, весь бор в себя вобрав.Мы ездили на хутор Коробов,на кручи солнца, в край лесов.Он весь звенел от шурких шорохови соловьиных голосов.Мы ничего с тобой не нажили,привыкли к всяческой беде.Но эти чащи были нашими,мы в них стояли, обалдев.Уху варили, чушь пороли,ловили с лодки щук-раззяви ночевали на пароме,травы на бревна набросав.О, если б кто в ладонях любящихсумел до старости донестьв кувшинках, в камышовых трубочкахдо дна светящийся Донец!..Плескалась рыба, бились хвостики.Реки и леса красота,казалось, вся в пахучем воздухес росой и светом разлита.Скорей, любимая, приблизься.Я этот мир тебе дарю.Я в нем любил лесные листьяи славил зелень и зарю.Счастливый, брошусь под деревья.Да в их дыханье обретук земле высокое доверье,гармонию и доброту.

1961

Черное море

Лишь закрою глаза —и, как челн, меня море качает,и садится на губынагая и теплая соль.Не отцовством объят,а от солнца я пьян и от чаек.О, как часто мне снитсясоленый и плещущий сон!Дразнит прозу мою,брызжет в раны веселый обидчик,чья за мутью и зеленьютак изумительна синь.То ли хлопья летят,то ли птицы хлопочут о пище, —то порхают барашки,которых вовек не сносить.Ну о чем бормотать?Ну какого рожна кипятиться?Я горю на огне.Я – роса. Я ничем не гнетусь.Я лежу на рядне.Породниться бы нам, кипарисы!Солнце плавит плодыи колышет в ладонях медуз.Разверзаются недра,что вечно свежи и не дряблы.Ходят нежные негры.Здесь камень до ночи нагрет.Пахнет йодом и рыбой.И екает сердце над рябью,где хохочущий поварготовит чертям винегрет.Отоспимся потом.До потемок позябнем от зыби.По ночам оно дышит,как скинувший бурку джигит.Море хлюпает в мол.Море мокрые камешки сыплет.Им никто не насытится.Море и мертвых живит.И смывает всю муть.И смеется светло и ломяще.И прозрачно слоится.А может и скалы молоть.И возьму я с собойв свой последний отъезд из Ламанчивместо хлеба и книгилохматой лазури ломоть.

1962

Пастернаку

Твой лоб, как у статуи, бел,и взорваны брови.Я весь помещаюсь в тебе,как Врубель в Рублеве.И сетую, слез не тая,охаянным эхом,и плачу, как мальчик, что як тебе не приехал.И плачу, как мальчик, навзрыдо зримой утрате,что ты, у трех сосен зарыт,не тронешь тетради.Ни в тот и ни в этот приходмудрец и ребенокуже никогда не прочтетмоих обреченных…А ты устремляешься вдальи смотришь на ивы,как девушка и как водалюбим и наивен.И меришь, и вяжешь навеквеселым обетом:– Не может быть злой человекхорошим поэтом…Я стих твой пешком исходил,ни капли не косвен,храня фотоснимок один,где ты с Маяковским,где вдоволь у вас про запастревог и попоек.Смотрю поминутно на вас,люблю вас обоих.О, скажет ли кто, отчегослучается часто:чей дух от рожденья червон,тех участь несчастна?Ужели проныра и дубэпохе угоден,а мы у друзей на видуиз жизни уходим.Уходим о зимней поре,не кончив похода…Какая пора на дворе,какая погода!..Обстала, свистя и слепя,стеклянная слякоть.Как холодно нам без тебясмеяться и плакать.

1962

«И опять – тишина, тишина, тишина…»

И опять – тишина, тишина, тишина.Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,И почиет пчела на моем подбородке.Я блаженствую молча. Никто не придет.Я хмелею от запахов нежных, не зная,то трава, или хвои целительный мед,или в небо роса испарилась лесная.Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,как я рад, как печально и горестно рад я,что могу хоть на миг отдохнуть от себя,полежать на траве с нераскрытой тетрадью.Это самое лучшее, что мне дано:так лежать без движений, без жажды,без цели,чтобы мысли бродили, как бродит вино,в моем теплом, усталом, задумчивом теле.И не страшно душе – хорошо и легкослиться с листьями леса, с растительнымсоком,с золотыми цветами в тени облаков,с муравьиной землею и с небом высоким.

1948–1950, 1962

«На мой порог зима пришла…»

На мой порог зима пришла,в окошко потное подула.Я стыну зябко и сутуло,грущу – и грусть моя грешна.И то ли счастье, то ли сонна мой порог, как снег, упали,и пахнет милыми губамимое горящее лицо.Я жарюсь в чертовых печах.(Как раз за лириков взялись там!)Я нищетой до дыр залистан.О, не читай меня, печаль.Ты ж, юность, смейся и шали,с кем хочешь будь, что хочешь делай.Метелью праздничной и белойво мне шумят твои шаги.Душе и сладко, и темно,ей не уйти и не остаться, —и трубы трепетные счастьяпо-птичьи плачут надо мной.

1962

Паруса

Есть в старых парусах душа живая.Я с детства верил вольным парусам.Их океан окатывал, вздувая,и звонкий ветер ими потрясал.Я сны ребячьи видеть перестали, постепенно сердцем остывая,стал в ту же масть, что двор и мостовая,сказать по-русски – крышка парусам.Иду домой, а дома нынче – стирка.Душа моя состарилась и стихла.Тропа моя полынью поросла.Мои шаги усталы и неловки,и на простой хозяйственной веревкетряпьем намокшим сохнут паруса.

1962

Вечером с получки

Придет черед, и я пойду с сумой.Настанет срок, и я дойду до ручки.Но дважды в месяц летом и зимоймне было счастье вечером с получки.Я набирал по лавкам что получше,я брился, как пижон, и, бог ты мой,с каким я видом шествовал домой,неся покупки вечером с получки.С весной в душе, с весельем на губахидешь-бредешь, а на пути – кабак.Зайдешь – и все продуешь до полушки.Давно темно, выходишь, пьяный в дым,и по пустому городу один —под фонарями, вечером, с получки.

1962

Постель

Постель – костер, но жар ее священней:на ней любить, на ней околевать,на ней, чем тела яростней свеченье,душе темней о Боге горевать.У лжи ночной кто не бывал в ученье?Мне все равно – тахта или кровать.Но нет нигде звезды моей вечерней,чтоб с ней глаза не стыдно открывать.Меня постель казенная шерстила.А есть любовь черней, чем у Шекспира.А есть бессониц белых канитель.На свете счастья – ровно кот наплакал,и, ох, как часто люди, как на плаху,кладут себя в постылую постель.

1963

Осень

О синева осеннего бесстыдства,когда под ветром, желтым и косым,приходит время помнить и поститьсяи чад ночей душе невыносим.Смолкает свет, закатами косим.Любви – не быть, и небу – не беситься.Грустят леса без бархата, без ситца,и холодеют локти у осин.Взывай к рассудку, никни от печали,душа – красотка с зябкими плечами.Давно ль была, как птица, весела?Но синева отравлена трагизмом,и пахнут чем-то горьким и прокислымхмельным-хмельные вечера.

1963

Старик-кладовщик

Старик-добряк работает в райскладе.Он тих лицом, он горестей лишен.Он с нашим злом в таинственном разладевесь погружен в певучий полусон.Должно быть, есть же старому резон,забыв лета и не забавы ради,расколыхав серебряные пряди,брести в пыли с гремучим колесом.Ему – в одышке, в оспе ли, в мещанстве —кричат людишки: «Господи, вмешайся!Да будет мир избавлен и прощен!»А старичок в ответ на эту речь ихтвердит в слезах: «Да разве я тюремщик?Мне всех вас жаль. Да я-то тут при чем?»

1963

Ода русской водке

Поля неведомых планетдуши славянской не пленят,но кто почел, что водка яд,таким у нас пощады нет.На самом деле ж водка – дардля всех трудящихся людей,и был веселый чародей,кто это дело отгадал.Когда б не нес ее ко рту,то я б давно зачах и слег.О, где мне взять достойный слог,дабы воспеть сию бурду?Хрустален, терпок и терпимее процеженный настой.У синя моря Лев Толстойее по молодости пил.Под Емельяном конь икал,шарахаясь от вольных толп.Кто в русской водке знает толк,тот не пригубит коньяка.Сие народное питьеразвязывает языки,и наши думы высоки,когда мы тяпаем ее.Нас бражный дух не укачал,нам эта влага по зубам,предоставляя финь-шампаньначальникам и стукачам.Им не узнать вовек тогоневосполнимого тепла,когда над скудостью столавоспрянет светлое питво.Любое горе отлегло,обидам русским грош цена,когда заплещется онасквозь запотевшее стекло.А кто с вралями заодно,смотри, чтоб в глотку не влили:при ней отпетые вралипроговорятся все равно.Вот тем она и хороша,что с ней не всяк дружить горазд.Сам Разин дул ее не раз,полки боярские круша.С Есениным в иные дниистория была такая ж —и, коль на нас ты намекаешь,мы тоже Разину сродни.И тот бессовестный кащей,кто на нее повысил цену,но баять нам на эту темуне подобает вообще.Мы все когда-нибудь подохнем,быть может, трезвость и мудра, —а Бог наш – Пушкин – пил с утраи пить советовал потомкам.

1963

Верблюд

Из всех скотов мне по сердцу верблюд.Передохнет – и снова в путь, навьючась.В его горбах угрюмая живучесть,века неволи в них ее вольют.Он тащит груз, а сам грустит по сини,он от любовной ярости вопит.Его терпенье пестуют пустыни.Я весь в него – от песен до копыт.Не надо дурно думать о верблюде.Его черты брезгливы, но добры.Ты погляди, ведь он древней домбрыи знает то, чего не знают люди.Шагает, шею шепота вытягивая,проносит ношу, царственен и худ, —песчаный лебедин, печальный работяга,хорошее чудовище верблюд.Его удел – ужасен и высок,и я б хотел меж розовых барханов,из-под поклаж с презреньем нежным глянув,с ним заодно пописать на песок.Мне, как ему, мой Бог не потакал.Я тот же корм перетираю мудро,и весь я есть моргающая морда,да жаркий горб, да ноги ходока.

1964

«Я слишком долго начинался…»

Я слишком долго начиналсяи вот стою, как манекен,в мороке мерного сеанса,неузнаваемый никем.Не знаю, кто виновен в этом,но с каждым годом все больней,что я друзьям моим неведом,враги не знают обо мне.Звучаньем слов, значеньем знаковземлянин с люлечки пленен.Рассвет рассудка одинакову всех народов и племен.Но я с мальчишества наметилпрожить не в прибыльную прытьи не слова бросать на ветер,а дело людям говорить.И кровь и крылья дал стихам я,и сердцу стало холодней:мои стихи, мое дыханьене долетело до людей.Уже листва уходит с ветокв последний гибельный полет,а мною сложенных и спетых —никто не слышит, не поет.Подошвы стерты о каменья,и сам согбен, как аксакал.Меня младые поколеньяопередили, обскакав.Не счесть пророков и провидцев,что ни кликуша, то и тип,а мне к заветному пробиться б,до сокровенного дойти б.Меня трясет, меня коробит,что я бурбон и нелюдим,и весь мой пот, и весь мой опытпойдет не в пользу молодым.Они проходят шагом беглым,моих святынь не видно им,и не дано дышать тем пеклом,что было воздухом моим.Как будто я свалился с Марса.Со мной ни брата, ни отца.Я слишком долго начинался.Мне страшно скорого конца.