Харбинский круг

Как ни медленно тянется время, когда жизнь однообразна и пуста, оно все же неумолимо движется вперед.

Февральские события 1917 года в России, о которых пленным сообщил барон, всколыхнули всех. Император отрекся от Трона? В столь тяжкое для Империи военное время? О, Боже, Боже! Что же происходит? Припомнились кем-то сказанные о Николае II слова: «Он способен сидеть на Троне, но не способен стоять во главе России». Горькая, горькая правда. Вместе с горечью появилась надежда и ожидание перемен, однако тянулись дни, недели, месяцы и ничего не менялось в размеренном существовании пленных. Изменился только барон. Он даже как будто помолодел. Как-то во время вечернего чаепития, находясь в приподнятом настроении, барон сделал логическое построение, смысл коего свел к следующему: страна, в которой государь отрекся от престола, а власть перешла в руки Временного Правительства, толкующего о каких-то свободах в военное время, вряд ли может вести войну должным образом. А это и есть шанс для Германии. Нет, не шанс победоносного завершения войны, это невозможно. Шанс более – менее достойного окончания войны, хотя бы без огромных потерь, полного разгрома и позорной капитуляции. Известие об Октябрьском перевороте в России придало барону очередную порцию оптимизма и вызвало полное недоумение у пленных офицеров. Что за орган власти – Совет? Какой декрет о мире во время войны? Что, что происходит в России? Однако именно после известий об октябрьских событиях наступили кардинальные перемены в их положении. Прибывший в имение барона правительственный чиновник объявил пленным сногсшибательную новость: господам офицерам предоставляется возможность возвращения на Родину. Каких-либо объяснений со стороны чиновника не последовало, поэтому пленные офицеры пришли к общему мнению – события в России приняли такой оборот, что германским властям по каким-то соображениям представилось выгодным отказаться от рабского труда пленных и переправить их в Россию.

Дальнейшие события напоминали фильм с ускоренной съемкой. Доставка на пароходе в Кенигсберг, затем по Куршской Косе в Мемель и, наконец, Петроград. И только оказавшись в Петрограде, оглушенные, потерянные и никому не нужные офицеры, окончательно осознали, что они стали бывшими офицерами канувшей в Лету Империи. Осознали, что страна, погруженная в пучину хаоса, стоит на пороге кровавой внутренней войны, которая, конечно же, окончательно поставит крест на любой возможности продолжения войны с Германией. Что же делать? На юг, на юг! Там создается ядро борьбы с этой непонятной, гипнотически завораживающей толпу властью, призывающей разрушить все до основания, чтобы затем построить что-то новое. Что можно построить на руинах? Что, что это может быть? Нет ответа. На юг, на юг!

События последующих лет сложились в страшную мозаику кровавой братоубийственной мясорубки. Армия Деникина, затем Каппелевский корпус армии Колчака, надежды и поражения, и кровь, кровь и полный мрак в душе от непонимания происходящего, от неразрешимого вопроса – зачем все это? И постоянная мысль, от которой невозможно избавиться ни днем, ни ночью – мысль о семье.

Все эти годы полковник ничего не знал о своей дочери, не знал даже, что его жены уже нет в живых. Не раз Николаев вспоминал барона Хоффа и его пророческие слова: «Знать, что будет, нам не дано, но прочувствовать придется. Каждому – свое. Действительно пришлось».

Разгром Белого движения означал для полковника одно: борьба не закончена. Закончен, и закончен бездарно и бесславно, первый военный этап. Предстоит затяжная, упорная борьба с этим красным наваждением, но, чтобы полностью посвятить себя ей, нужно найти и вывезти семью из этой новой, непонятной и страшной России. Цель была обозначена – Харбин. Там есть родственники и представительная русская колония.

Глава IV. Харбин

Калитка скрипнула и впустила во дворик отца. Его руки были заняты свертками и пакетами.

– Лена, прими, пожалуйста.

– «Наверное, подарки», – подумала девочка и не ошиблась. В пакетах и свертках были и платья, и спортивные бриджи, и зимняя куртка, и несколько книг.

– Ты заметно подросла за последнее время и, как мне кажется, твой гардероб пора обновить. – Лена вытянула вперед и ладонями вверх руки, и увидела, что рукава сорочки плотно обхватили запястья и стали мешать движению.

– Да, я уже большая. – Девочка взяла свертки и пакеты и с прискоком побежала в свою комнату примерять обновки.

Когда солнце стало склоняться к закату, все собрались за праздничным столом. Горели девять свечей, но еще ярче горели глаза и щеки девочки. Наконец-то она поверила, что есть другая, нормальная жизнь с праздниками и радостями, и когда можно кушать столько, сколько тебе хочется. И не видеть голодных глаз близких, оставляющих тебе последний кусок хлеба, и ты будешь жевать его, давясь слезами. За столом много говорили, много было высказано пожеланий, как это и принято в такой день, и девочка, расчувствовавшись, даже всплакнула слезами радостными и чистыми. И когда ее спросили, чего бы она хотела, чем бы хотела заниматься, Лена, немного смутившись, сказала, что она очень хочет учиться. Бабушка Софи в Москве рассказывала ей, что в нормальной жизни дети ходят в школу, а она, Лена, не знает даже, что это такое. Она ни разу не была в школе, никогда не играла с другими детьми, а это, наверное, интересно. Тут уже тётя Наташа незаметно для девочки смахнула слезу и подавила тяжелый вздох:

– Ничего, ничего, теперь все будет в порядке. Ты пойдешь в школу, у тебя будет много друзей. Недалеко от нас есть хорошая школа.

Так началась жизнь Николаева и дочери в этом тихом и спокойном городе. Однако это спокойствие носило чисто внешний характер. В город постоянно прибывали группами и в одиночку, с семьями и без них, беглецы со всех концов огромной России. В их числе были и те, кто с оружием в руках боролся с новой властью, и те, кто не принял ее в силу своего воспитания, общественного положения или по каким-то другим причинам.

Николаев очень быстро вошел в местную среду. Как-то во время встречи и знакомства с очередной группой эмигрантов, он высказал мысль, что назрела необходимость создания организации, которая бы занималась и проблемами переселенцев, число которых все время растет, и объединяла бы людей с разными политическими взглядами: монархистов, кадетов и прочих. А главное, могла бы стать организационным ядром для борьбы с Советами. Мысль восприняли и оценили. И, как это бывает в русской среде, сразу поручили автору идеи разработать структуру и устав организации. Так появилось Бюро русских эмигрантов (БРЭМ), бессменным главой которого стал Николаев.

С первых дней существования Бюро стало объектом пристального внимания разнополярных сил. С одной стороны – Москвы, для которой Харбин стал третьим по значимости белоэмигрантским центром после Парижа и Берлина, с другой стороны – Токио, милитаристские устремления которого к Маньчжурии и вообще Китаю, заставляли японские власти присматриваться к почти миллионной русской колонии.

А жизнь шла своим чередом, дни нанизывались в месяцы, месяцы слагались в годы.

Елена превратилась в красавицу девицу: высокую, стройную, с огромными голубыми глазами, с роскошными светлыми волосами, которые она по моде того времени заплетала в косу и укладывала на голове так, что это обрамление придавало совершенное очарование лицу молодой женщины.

Николаев за эти годы прочно занял положение лидера в русской колонии. Десятки и сотни людей, бежавших от красных и пробившихся в Харбин, оказавшихся в крайней степени морального и физического истощения, ощутили реальную помощь и поддержку соплеменников. Бюро русских эмигрантов постепенно превратилось и в центр борьбы с большевизмом. Небольшой штат его был укомплектован Николаевым бывшими офицерами, служившими в разведке и контрразведке Деникина и Колчака. Наладились деловые связи с Парижским и Берлинским белоэмигрантскими центрами. Координацию работы с ними Николаев поручил капитану Лагину Василию Ивановичу – человеку выдержанному, жесткому, но лишенному огульной патологической ненависти ко всему, что происходит в новой России. Капитан в свое время служил в контрразведке Деникина, затем, когда и Деникин, и Юденич признали Верховным Правителем России адмирала Колчака, был откомандирован к нему и направлен в Каппелевский корпус. Здесь он и встретился с Николаевым. После смерти Каппеля Лагин стал начальником армейской контрразведки барона Унгерна. Николаев доверил Лагину и координацию политической работы с Парижем и Берлином и, самое главное, организацию и координацию нелегальной агентурной работы на территории Советской России.

На сопредельных с Северным Китаем территориях России и в Европейской части СССР Николаеву вкупе с Лагиным после ряда досадных неудач и провалов удалось все же создать немногочисленную, но эффективную агентурную сеть, что позволяло знать что происходит в стране Советов.

Не прошел мимо внимания Николаева и факт сотрудничества России с Германией в военной области и в области технической политики. Николаев знал о строительстве с германской технической помощью целой группы машиностроительных заводов на Украине, в Поволжье, на Урале и в Сибири.

Оставаясь один на один со своими мыслями, Николаев определенно и ясно отдавал себе отчет в том, что его отношение к новой Советской России, к СССР носит двойственный характер. К примеру, сообщения о невиданных темпах промышленного роста в СССР, радовали Николаева. Даже, если выразиться точнее, не столько радовали, сколько вызывали чувство похожее на гордость и уважение. Но к кому и почему, на эти вопросы, признаться, Николаев и сам себе не мог дать точного ответа. После таких раздумий полковник задавал себе вопрос: так враг ли он этой новой России? Да, конечно, враг. Никогда он не поверит, что Совдепия может быть заквашена на чем-нибудь ином кроме обмана, лжи, страха и крови. И, тем не менее, это двойственное отношение.

Любимое выражение Николаева, звучавшее, когда он был чем-то недоволен или раздосадован: «Ну, братец ты мой!» – вполне можно было отнести к нему самому.

Глава У. Москва. Кремль. Январь. 1929 год.

Сталин находился в своем кабинете и вновь просматривал документы, которые накануне вечером ему вручил председатель Объединенного Госполитуправления (ОГПУ) Менжинский. Вчера Сталин не принял доклад, отпустил Менжинского, назначив ему аудиенцию на утро следующего дня, полагая, что ему достанет времени ознакомиться с документами и обдумать ситуацию. Полученные материалы отдавали мистикой. Однако источник, от которого поступила информация, не вызывал сомнений и не страдал мистическими деформациями психики. Потому и приходилось воспринимать все серьезно. Дело заключалось в следующем. От агента, внедренного несколько лет назад в ближайшее окружение главы эмигрантского Российского общевоинского союза (РОВС) Александра Павловича Кутепова, поступили сведения о том, что руководством нацистской партии НСДАП (Национал-социалистская немецкая рабочая партия) с Советским Правительством, (!) якобы, подписан секретный договор о сотрудничестве и совместной деятельности в изучении ряда военно-исторических и историко-археологических проблем. В частности, договор кроме всего прочего якобы предусматривает совместный поиск древних манускриптов, рукописей и других носителей информации, содержащих знания ушедших (предшествующих) цивилизаций. В качестве района поисковых работ указывался Тибет и южная и юго-восточная часть Гималаев. Агент сообщил, что эти сведения получены кутеповской разведкой от источника близкого к руководству партийной канцелярии нацистов.

Интерес к теме подогревался тем, что, находясь в ссылке в Туруханском крае, Сталин пополнял багаж знаний не только в области диалектики марксизма и практики революционных движений, но и прочитал много книг, представляющих совершенно разные области познания. В том числе, книги Елены Блаватской – библию теософии с названием «Изида в истинном свете» и основной ее труд – «Тайная доктрина». Обе книги произвели впечатление и, несмотря на прошедшие годы, Сталин, обладая великолепной памятью, прекрасно помнил о путешествиях Блаватской в Индию и Гималаи, о ее концепции развития мира и смене цивилизаций, о древних знаниях и их хранителях. Во-вторых, Сталин прекрасно помнил содержание доклада наркома иностранных дел Чичерина, подготовленного им по материалам Николая Рериха при посещении им Москвы после экспедиции в Тибет, Гималаи и Монголию. Это было в прошлом 1928 году. В этих материалах тоже упоминались и ушедшие цивилизации, и знания древних, прилагались манускрипты на санскрите и даже содержался ряд предсказаний, правда, не совсем понятных, но зато очень фантазийных.

Было еще одно сопутствующее обстоятельство: докладная записка Менжинского полугодичной давности об устойчивом интересе Кутепова и его разведки к тайным германским обществам.

И вот теперь эта информация.

Да, тема вызывала и интерес, и обеспокоенность. Эта деза о сотрудничестве НСДАП с Советским Правительством могла подстегнуть и без того активного генерала и придать его деятельности вовсе нежелательную направленность.

Дело в том, что после Генуэзской конференции 1922 года СССР и Германии, странам, находящимся по разным причинам в международной изоляции, удалось достичь соглашения сначала в экономической области, а затем и в военной. Германия, повязанная после поражения в войне по рукам и ногам условиями Версальского договора, стремилась к развитию своих вооруженных сил. В первую очередь, тех их видов, которые были запрещены договором. Выход был найден простой и остроумный: немецкие летчики, танкисты, артиллеристы совершенствовали свое мастерство на советских полигонах, таким образом, формально не нарушая ограничительные пункты договора. Советская же сторона получала немецкую техническую помощь в восстановлении предприятий, разрушенных в ходе Гражданской войны, а также техническую помощь в создании новейших, в том числе оборонных, отраслей промышленности. Афишировать военный и оборонный аспект сотрудничества было совсем не в интересах Сталина. Всплеск же кутеповской активности мог сдернуть завесу тайны и обнажить пикантные грани этого международного сотрудничества. Сталин внимательно следил не только за развитием открытого и тайного сотрудничества с Германией, но и за событиями, происходящими в самой Германии. К к 1929 году НСДАП, возглавляемая Адольфом Гитлером, стала ведущей политической силой Германии.

Несколько лет тому назад Сталин, несмотря на малую в то время известность и, как тогда говорили, сектантский характер нового германского политического течения, все же изучил программный документ немецких фашистов – гитлеровский «Майн Кампф». Как только эта книга вышла в Германии, экземпляр ее был доставлен в СССР, переведен на русский язык и оказался на сталинском столе. В лице Сталина Гитлер получил внимательного, может быть, самого внимательного и заинтересованного читателя своего опуса. Мимо внимания этого читателя, разумеется, не прошло заявление фюрера: «Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке… мы можем думать прежде всего о России и пограничных государствах, являющихся ее вассалами». И этот читатель, наблюдая за ростом популярности нацистов в Германии, сделал для себя выводы. Первый: продолжать военно-техническое сотрудничество с Германией. Без него в условиях международной изоляции будет крайне затруднена индустриализация страны, без чего, в свою очередь, невозможны ни реконструкция, ни перевооружение Красной Армии. А эта – последняя цель – перевешивает и риск, и негативные последствия возможного скандала о соучастии в нарушении основных положений Версальского договора. Перевешивает даже опасность вынужденного содействия возрождению Германской военной машины. Второй: расстановка сил в Германии меняется очень быстро, так что баланс может измениться и этот момент ни в коем случае нельзя упустить. Глупо работать против самого себя. Сталин был человеком, который смотрел в будущее и планировал его.

Размышляя о дезинформации германского происхождения, Сталин по своей давней привычке чертил на листе только ему понятные знаки. Итак, адресат дезы первый и очевидный – Кутепов. Но может быть нацистам выгодна осведомленность об этом и третьей стороны? Может быть третьей стороной он – Сталин? Послушаем, что скажет Менжинский. После доклада секретаря в кабинет вошел Менжинский, поздоровался и расположился на стуле по левую руку от Сталина, то есть там, где располагался всегда, когда находился на личном приеме. Сталин поинтересовался:

– Товарищ Менжинский, почему садишься на это место, здесь у меня всегда лежат книги, – Сталин показал чубуком трубки на стопку книг, лежавших слева от него на письменном столе, с толстенным сверху, с закладками между страниц, томом «Бесов» Достоевского, – неудобно смотреть поверх книг.

– Давняя привычка, – бросив беглый взгляд на книги, быстро ответил Менжинский, – сидеть спиной к окнам. Свет в лицо мешает сосредоточиться. А про себя отметил: «Я знаю это издание „Бесов“. 1873 год. Типография Замысловского. Интересно, что же он отметил там закладками?»

– Ну, хорошо, мешает, так мешает, – согласился Сталин, хотя в его кабинете был полумрак от приспущенных штор, – Так что вы скажете по этому делу? – теперь чубук трубки постукивал по листам документов раскрытой Особой папки.

– Товарищ Сталин, – начал Менжинский, – источник из окружения Кутепова, от которого получена информация, точнее дезинформация, вам известен, ему можно доверять. Следовательно, не вызывает сомнений и тот факт, что к нам попали данные идентичные тем, которые получил Кутепов. Вопрос – кому адресована дезинформация? Вариант первый – только Кутепову. Цель – отвлечь разведку общевоинского Союза и самого Кутепова от тайного общества «Туле», от института СС «Черное солнце» и вообще от закрытых исследований, связанных с теорией нацизма, поиском арийских корней и, плюс к этому, знаний древних цивилизаций.

– Да, я помню вашу записку. Помню, что нацистам не по вкусу пришелся интерес Кутепова к этим вопросам. Но в той записке была затронута и вторая тема?

– Совершенно точно, – ответил Менжинский, – речь шла о том, что задолго до того, как Кутепов узнал о существовании обществ «Туле» и «Черное солнце» и стал ими интересоваться, к нему попали материалы расследования колчаковской следственной группой обстоятельств гибели последнего российского императора и его семьи. В частности, фотографии рисунка свастики и надписей, сделанных императрицей в доме Ипатьева, где и был приведен в исполнение приговор. Надписи под свастикой исполнены на немецком языке и зашифрованы. Кутепов обратился к немцам за помощью в расшифровке сочетания символики и надписей. Выполнена ли его просьба – неизвестно.

– Да, продолжайте.

– Итак, вариант первый – дезинформация предназначена только Кутепову. Его последующие действия объективно должны быть направлены на получение доказательств существования этого договора. Но, согласитесь, невозможно найти то, что не существует. Однако можно обнаружить то, что является реальностью, я имею в виду наше сотрудничество с рейхсвером. Ответственность за режим секретности мы несем равную с немецкой стороной, однако, наши позиции, скажем так, более уязвимы, поскольку и полигоны, и германские военнослужащие находятся на нашей территории. Предположим, Кутепов получает эту информацию. Разумеется, немедленно информирует французское правительство. Хлеб и гостеприимство надо отрабатывать. Сразу, без сомнений, раздувается очередная антисоветская кампания, обвинения в нарушении договора и дипломатический скандал. Престиж страны…

– С престижем ясно, – отреагировал Сталин, – далее.

– Кутепов на белом коне, раунд за ним, – продолжил Менжинский, – теперь о нацистах. Чего они достигают? Первое – скандал ударит по авторитету правительства Гинденбурга. Нам известно, что расшатывание и подрыв доверия к правительству есть одна из тактических целей нацистов в борьбе за власть. Второе – на фоне международного скандала и компрометации СССР идет и дискредитация компартии Германии в глазах немецкого народа. Вот, мол, пример интернационализма, вот классовый подход к политике, интересам пролетариата и прочее в таком роде. Доктор Геббельс мастер по части политической демагогии. Он непременно сделает немецких коммунистов козлами отпущения. И последнее, третье – переключение внимания кутеповской разведки. Я напомню, нацистам пришелся явно не по вкусу интерес Кутепова к обществам «Туле» и «Черное солнце» и тайным исследованиям. Таким образом: как первое, так и второе, и третье отвечает их интересам. И, заметим, не требует никаких усилий с их стороны. Вариант второй: информация предназначена и Кутепову, и нам, так сказать, транзитом. И в этом случае есть основания полагать, что основным мотивом запуска дезинформации является стремление отвлечь внимание кутеповской разведки от своих закрытых объектов и исследований и для этого столкнуть нас с Кутеповым лбами, да так, чтоб искры полетели.

– Ну что ж, – медленно произнес Сталин, – искры им нужны, будут им искры и пламя будет, в полном соответствии с законами диалектики. А вот кто будет гореть в этом пламени – это уже вопрос практики. Да. И что же вы предлагаете?

– Прежде всего, предлагаю проверить: предназначена ли эта дезинформация только Кутепову или нацисты заинтересованы и в нашей осведомленности?

– Каким образом проверить?

– Ждать. Немцы народ педантичный и последовательный. И, если они заинтересованы, чтобы эта деза попала к нам, то не будут рассчитывать на слепой случай, а постараются использовать какой-либо еще способ доведения до нашего сведения этих же или подобных сведений.

– Хорошо, положим, выйдет по-вашему и мы получим дубль. Что тогда?

– Во-первых, – предложил Менжинский, – следует, я полагаю, проинформировать по неофициальным каналам Гинденбурга. Неплохо было бы ему разобраться со своими фашистами, которые заигрались настолько, что ради своей сиюминутной политической выгоды готовы поставить на кон интересы Германии. Во-вторых, усилить контрразведку на объектах военного сотрудничества и их окружении, еще раз посмотреть подходы и возможные каналы утечки информации. И, в-третьих, глаз не спускать с Кутепова.

– Давайте оставим в покое Гинденбурга, – сказал Сталин и после некоторой паузы, попыхивая дымком раскуренной трубки, медленно произнес: – Кутепов. Кутепов при таком раскладе становится опасным. Смена власти в Германии, а логика событий показывает, что дело идет к этому, затруднит или сделает вовсе невозможным дальнейшее сотрудничество с немцами в нынешних параметрах. Времени у нас немного. Поэтому мы должны максимально эффективно использовать военный и оборонно-технический аспект сотрудничества с Германией. И никто, товарищ Менжинский, повторяю, никто не должен нам мешать.

Касательно поиска древних знаний. Эта тема становится модной, я бы даже сказал международной. Вы знаете – у нас тоже есть энтузиасты этого дела. И все же, если немцы предпримут конкретные шаги в этом направлении, то было бы неплохо «помочь» Кутепову взять след. Мне кажется, было бы интересно взглянуть, как кутеповские ищейки бегают по индиям и гималаям, разбазаривая по пути французские денежки. Неплохо было бы привлечь к этому увлекательному занятию и наших харбинских «друзей», они все же географически ближе, и, раз уж пойдет такая игра, нельзя обижать и наших японских «приятелей». И уж вовсе хорошо было бы знать: кто там и что ищет, а главное, кто и что найдет, если найдет. Подумайте об этом. – Сталин закрыл Особую папку. Менжинский тоже закрыл свою папку, встал, хрустнул коленным суставом, чуть скривился, попрощался и энергичной походкой направился к выходу. Было заметно, что правую ногу он все же чуть приволакивает.

Покидая кабинет Сталина, Менжинский подумал: – «Странно! Он не стал говорить о возможной связи между полученной дезинформацией и экспедицией в Тибет Рериха – Блюмкина. А ведь есть основания полагать, что эта деза и появилась потому, что немцам стало известно об этой паре. Странно!»

Сталин, раскуривая потухшую трубку, задумчиво смотрел вслед Менжинскому. Он вдруг припомнил статью двадцатилетней давности этого горе-теоретика, в которой тот «протаскивал» Ильича, именуя его не иначе как «политическим иезуитом». Припомнил и странную реакцию Ильича на эту статью: «Ну и славненько, ну и славненько». Помнил он и сокрушительное фиаско этого революционера – аристократа на поприще наркома финансов. Ильич, вовсе не отличавшийся мягкотелостью и альтруизмом, уволил тогда провального финансиста и назначил на второстепенную должность в Рабоче-крестьянскую Инспекцию (Рабкрин) и, всем на удивление, тут же ввел его в состав Коллегии ВЧК, что неформально приравнивалось к должности заместителя шефа этой всесильной организации. С хитрым прищуром Ильич прокомментировал это назначение так: – В нашем обширном хозяйстве каждому талантливому мерзавцу найдется дело по плечу.