Патологическое сомнение. Мыслю, следовательно страдаю

Как понятно читателю, господствующая западная философия, начиная с Сократа, практикует сомнение как логический прием или методологический критерий для достижения Истины, если не догмы. Это терминологическое противоречие не должно нас удивлять именно в силу того факта, что этот результат имеет большую успокоительную силу с экзистенциальной точки зрения.

Несколько столетий спустя рациональная аргументация в противовес эмоциональным порывам найдут наиболее яркое выражение у Канта. Он, по сути, потратил свою жизнь на доказательство того, как хорошо сделанное и правильное умозаключение может привести к разрешению любых сомнений и к познанию истины. Более того, именно в силу своей аналитической строгости Кант советовал уделять большое внимание постановке вопросов прежде, чем искать на них ответы. По сути, он утверждал, что не может быть правильных ответов на неправильные вопросы и что мнимая неразрешимость проблемы рождается из неправильного вопроса, а не из неправильного ответа.

Если Кант представляет собой самую вершину философии разума, то самый знаменитый философ при жизни, Гегель, был тем, кто вывел рационализм за пределы разума, превратив его в идеалистическую догму: философия и ее аргументы становятся догматическими системами мышления, или, говоря социологическим термином, идеологией.

Неслучайно именно начиная с гегелевского идеализма мы являемся свидетелями появления великих политических идеологий: с одной стороны, марксизма, который вводит диалектический материализм в качестве ключа к объяснению реальности и сводит все к классовой борьбе, с другой – тоталитаризм, основанный на строгой социальной иерархии и на угнетении низших классов.

В этот период большого подъёма идеологии, сомнение и дилеммы имеют тенденцию исчезать, если не считать трёх философов, которые не случайно считаются сторонниками иррационализма: Шопенгауэра (1819/2009), Кьеркегора (1972) и Ницше (1882/1971). У Шопенгауэра мрачное видение человека и его неконтролируемые внутренние движения создавали неумолимо пессимистический образ человеческого существования. Сомнения относительно справедливого, несправедливого, правильного и неправильного привели Кьеркегора к драматическому обращению религии, в некотором смысле сравнимому с настоящим бредом преследования. Ницше, автор некоторых из самых лучших, полных необычайной остроты и ясности ума страниц в истории мысли и рассуждения, который в наше время стал одним из самых цитируемых и подвергнутых переоценке философов, был заклеймен философом-вдохновителем фашизма и нацизма, и поэтому почти игнорировался философскими кругами.

После идиллии между разумом и религиозной верой, продлившейся тысячелетия, история мысли периода Просвещения, начиная с Французской революции и далее, развивается в сторону тесной связи между рациональностью и великими идеологиями; великая успокаивающая сила веры и философии уступает место надежде на перемены во имя «справедливости» современных идеологий, догматизм переходит от веры к политическому движению. И в этом случае сомнения разума будут развеяны верой в идеи, считающиеся бесспорными.

Параллельно с этим, начиная со второй половины девятнадцатого века, возникает другое великое движение, обещающее победу над сомнениями и дилеммами человечества: наука. Позитивистское доверие к научным знаниям вскоре стало своего рода верой, а также надеждой на освобождение от любого зла и улучшения условий жизни человека.

В то время как вторая надежда в основном сбылась, первая все еще далека от реализации несмотря на то, что в этом направлении было также получено много результатов. Для нашего изложения важно, что концепция научной истины заменила концепцию религиозной истины, став своего рода alter ego, а именно инструментальным знанием, которое может позволить современному человеку достичь все более полного контроля над реальностью и миром.

Лишь в начале двадцатого века предельная уверенность в науке и ее возможности привести нас к объективному познанию терпит крах именно в силу самых передовых научных открытий и методологических размышлений.

Гёдель с его формулировкой теоремы о неразрешимости[8] одним махом разрушил крепость логического позитивизма Гильберта (Gödel, 1988/1999). Демонстрируя невозможность познания системы теми, кто в нее включен, Гёдель разрушил идею объективного познания, то есть научной истины. После него Гейзенберг (Heisenberg, 1930/1953) с помощью принципа неопределенности[9] дополнительно продемонстрировал влияние экспериментатора и его инструментов на объект и результат эксперимента.

Демон сомнения – в этом случае методологического – привел к развеиванию иллюзии о науке как средстве для формулирования обнадеживающих объяснений о дилеммах человека и его существовании.

Неслучайно именно в этот исторический период возвращается также формальная логика, чтобы активно заниматься неразрешимыми математическими или лингвистическими дилеммами с помощью аристотелевской логики «сключения третьего». Бертран Рассел (Russell, 1993/1999), например, развивая теорию типов в логике[10], пытался найти выход из парадоксов, что, как бы изящно ни казалось, не является решением парадоксального утверждения. Даже медицина и психология были подвержены сомнению относительно всех патологий, не поддающихся эмпирическому объяснению. Фрейд (Freud, 2000) предложил ответ на это научное и экзистенциальное затруднение, которое на протяжении многих десятилетий представляло своего рода надежное убежище, настолько, что его психоанализ был определен Поппером (1963/1972) как «религия нашего времени».

В строго философском контексте первая половина двадцатого века характеризовалась также феноменологическими позициями и экзистенциализмом, который, вопреки религиозным воззрениям, делал акцент на неизбежном приговоре человека к «жизни ради смерти», тем самым поджигая фитиль мрачного безысходного пессимизма. Эта неутешительная философская точка зрения проявляет свои самые крайние формы в «Мифе о Сизифе» Альбера Камю (1942/1947). В этом эссе лауреат Нобелевской премии по литературе сравнивает жизнь с историей Сизифа, обреченного на вечное толкание огромного валуна на вершину горы, с которой он каждый раз скатывается вниз, как в извращенной бесконечной игре. Таким образом, автор ставит дилемму: что правильнее: жить или покончить жизнь самоубийством, сам выбирая второй вариант. Но, к счастью читателей того времени, Камю использует этот аргумент, чтобы предложить свое решение мрачных экзистенциальных воззрений через так называемую философию абсурда: поскольку человек живет, чтобы умереть, он оказывается лишь мимоходом в этой вселенной, имеет смысл попытаться как можно больше насладиться оставшимся отрезком времени существования, взяв на себя обязательство сделать его лучше.

В мире науки во второй половине двадцатого века Карл Поппер вернул важность методологических сомнений и опровержений[11] как инструмента познания, более того его эпистемология стала фундаментальным критерием для проверки знания.

Однако никакое объяснение не могло окончательно освободить человека от вопросов, касающихся его самого и окружающей действительности. Как пишет Витгенштейн, «любое объяснение – это гипотеза, но никакое гипотетическое объяснение не может успокоить или уверить человека, когда он влюблен» (Витгенштейн, 1979). С одной стороны, на протяжении веков «раскрытые истины» играло фундаментальную роль экзистенциального успокоения; с другой стороны, развитие научных знаний и логических инструментов привело к иллюзии, что возможно контролировать все, и потом сама же наука опровергла эту обнадеживающую идею.

Как заявил Уотсон (1930) много лет назад, парадокс науки состоит в том, что чем больше накоплено знаний, тем больше головоломок предстоит разгадать. Если мы увеличим способность линзы улавливать даже мельчайшие детали, более глубокое познание приведет нас к новым явлениям, которые необходимо будет открыть и объяснить.

Медицина, например, почти до нуля снизила смертность от сепсиса в западных странах; в то же время, благодаря техническому прогрессу было открыто множество новых заболеваний, от которых еще не найдено эффективное лечение. Таким образом, познания, которые обнадёживают, приводит к ещё большему беспокойству. Эмиль Чоран (1952/1993) пишет: «Кто не страдал из-за познания, тот ничего не знал».

В третьем тысячелетии человек все еще бьется над вопросами, которые по своей природе не могут быть решены с помощью чисто рациональных рассуждений: это сомнения по поводу обстоятельств, которые мы не в силах контролировать. Великий ученый и родоначальник современной конструктивистской эпистемологии[12] Хейнц фон Фёрстер (Foerster & Broecker, 2010) в одной из своих последних книг оспаривает многие вопросы, заданные одной исследовательницей, как неразрешимые, то есть сформулированные на основе логически неразрешимых дилемм, таких как вопросы личной этики или иррациональные эмоции. Действительно, в этих случаях решение меняется в зависимости от принимаемой точки зрения; не существует однозначного правильного ответа.

Современный человек буквально впадает в кризис перед лицом всего неразрешимого именно в силу своих способностей к рассуждению и широте приобретенных знаний, поскольку это тревожно, непосильно и неконтролируемо. В последние десятилетия мы наблюдаем возрождение религиозных интегрализмов; всё легче встретить людей, которые усмирили свои сомнения, отдаваясь вере и ее самым строгим требованиям.

Однако для современного Запада такой побег души невообразим: многие не готовы отказаться от «свободы воли» в пользу фундаменталистского культа, как бы сильно ни верили и, следовательно, вера их не защищает от мучительных сомнений; наоборот, именно эта внутренняя драма может заставить их чувствовать себя виноватыми перед верой. Ко всему этому добавляется современная парадоксальная информационная ловушка: чем больше мы знаем, тем более четкой становится реальность; чем больше у нас вариантов, тем больше сомнений в правильности выбора.

Доступ к постоянно растущему количеству информации благодаря современным технологиям создаёт человеку сложность, с которой часто невозможно справиться. Логикам хорошо известно, что избыток информации обнуляет знания, и, живя в мире, где для того, чтобы совершить простую покупку любого продукта необходимо покорить огромный поток информации, представьте, насколько этот «парадокс избытка» может усложнить нашу жизнь перед лицом действительно важных решений.

Шерлок Холмс Сэра Артура Конан Дойла (Дойл, 1995) провозглашает: «Идеальный мыслитель – это тот, кто на основе огромного количества информации умеет принять во внимание только ту, что действительно полезна». Однако для этого недостаточно быть умным или культурным: действительно необходимо длительное упражнение в умении дискриминировать информацию, но это специфическая тема для профессионалов в области решения проблем, а не для большинства, которое не относится к этому сообществу.

Представим, например, что у нас появилось сомнение в своем состоянии здоровья. На основе этого вопроса мы начнем собирать информацию, касающуюся всех показателей риска возможных заболеваний, и вскоре мы поймем, что мы вошли в лабиринт возможностей, которые вместо того, чтобы успокаивать нас, увеличивают наши сомнения и страхи. Если мы продолжим в том же духе, у нас возникнет потребность в постоянных медицинских обследованиях, но мы обнаружим, что никакой медицинский анализ не может гарантировать нам уверенность в том, что мы не заболеем, несмотря на хорошее состояние здоровья. И парадоксальным образом мы увеличиваем наши сомнения и страхи, пока они не превратятся в навязчивую идею: настоящую ипохондрическую патологию с психосоматическими симптомами, которая со временем из-за физиологических изменений, связанных с наличием высокого уровня тревожности, вызывает реальное повреждение органов.

Отталкиваясь от сомнений, движимые наилучшими намерениями, в результате разумного поиска обнадеживающих ответов приходят к наихудшему результату, а именно возникновению патологии.

Неразрешимые дилеммы современного человека являются результатом попытки контролировать неконтролируемое с помощью силы знания. Но, как мы показали, само знание может стать источником неведения и страданий.

Когда в нашем уме возникает неразрешимое предположение, которое вызывает вопросы, на которые невозможно дать правильный и окончательный ответ с помощью рациональной логики, следует вспомнить указание Канта (1788/1974): «Прежде чем пытаться найти ответы, необходимо оценить правильность постановки вопроса». Следовательно, либо мы идем по канату амбивалентностей, противоречий и парадоксов, либо, сталкиваясь с такими дилеммами, мы должны блокировать попытки давать ответы, поскольку в этом случае логика поиска ответов непригодна. Мы рискуем запутаться в бесконечной игре: каждая попытка найти ответ вместо того, чтобы рассеять, будет подпитывать новые сомнения. Эта извращенная динамика является источником постоянной неуверенности и глубоких страданий, и, если ее не заблокировать, она может перерасти в настоящую психическую патологию.

Суммируя, мы никогда не должны забывать последнее суждение Логико-философского трактата Витгенштейна (1922 г.): «О чём нельзя говорить, о том лучше молчать».

Психология сомнения

Когитоцентризм: неуверенность в поисках уверенности

Мысль, ее достоинства и недостатки составляют основной объект наблюдения и изучения не только философии, но и психологии. Однако, если философия сосредотачивается на критериях нашего образа мышления, рассуждения, аргументирования, объяснения, то есть динамик, касающихся отношений между процессом мышления и мыслью, в психологии все сложнее. В действительности психологические науки, помимо мышления, занимаются нашими действиями и чувствами. Это означает, что, в то время как для философии созерцание и рассуждение представляют собой две основные структуры, психология же должна исследовать восприятие, активацию психофизиологических механизмов, эмоциональные реакции, когнитивные процессы, память, речь, коммуникацию и, наконец, сложности отношений с самими собой, другими и миром на уровне мышления и действий. Однако, поскольку психология является молодой наукой и находится под сильным влиянием, с одной стороны, философско-гуманистических дисциплин, а с другой – биологических и медицинских дисциплин, в ней есть как области углубленного изучения уже известных идей, так и совершенно новые области.

Если мы проанализируем фундаментальные течения, в истории психологии мы можем наблюдать своего рода «когитоцентризм», это общая тенденция почти всех психологических подходов подчеркивать преобладание мысли – как самой благородной части – над всеми остальными, хотя это не подтверждается результатами исследований, которые часто указывают нам, что, напротив, наши действия определяются менее благородными сторонами.

Сократовский девиз «познай себя» отзывается таким глубоким эхом, что, кажется, его невозможно заставить замолчать. Это означает, что даже психология сделала традиционную рациональную логику основой своего метода и имеет тенденцию отвергать или клеймить как несерьёзные все явления и процессы, основанные на «амбивалентности», хотя сталкивается с ними каждый день. Другими словами, желание сохранить этот критерий в рамках дисциплины, изучающей отношение разума с самим собой, с другими и миром, сложную реальность, в которой часто невозможно объяснить явления классическим рациональным способом, это тенденция найти им искусственное объяснение, которое вписывается в обнадёживающую ординарную логику.

Как мы рассмотрим далее, это форсирование, это желание любой ценой объяснить логически все, что не поддаётся логике, ведет к ошибкам в оценках и, прежде всего, к дисфункциональному принятию решений. Точно так же желание свести все к контролируемым системам знания – это высочайший самообман, чтобы избежать сомнений, возникающих из-за отсутствия уверенности и из-за невозможности объяснить реалии нашего существования. Как сказал бы Кришнамурти (1956), когда неуверенность в поисках уверенности доминирует над нами, «мысль становится нашим врагом».

Фактически, в психологии человека потребность в уверенности – это нечто, что выходит далеко за пределы области мышления и что коренится в первичных эмоциях. Это означает, что перед лицом определенных страхов «аргументы разума так же неэффективны, как уловки надежды» (Cioran, 1952/1993). Поэтому попытка контролировать наши самые архаичные страхи с помощью рациональных способов с треском проваливается. Более того, эта попытка использовать разум для управления ощущениями и эмоциями, которые активируются через каналы восприятия и психофизиологические реакции, не опосредованные корой головного мозга, а древней корой, приводит к тому, что страх, вместо того чтобы уменьшиться, растет и превращается в панику. Этот феномен был не только описан пациентами с эмпирической точки зрения, но также исследован в лабораторных условиях благодаря измерениям активности мозга, который подвергали пугающим импульсам; из этих исследований стало известно, как первичные физиологические реакции страха опосредуются подкорковыми структурами и как паническая реакция возникает только после активации коры головного мозга (Sirigatti, Stefanile & Nardone, 2008).

Этот парадокс обычно не начинается с непосредственного опыта, переживаемого как пугающий, а с гипотетических сомнений в том, что могло бы случиться, вплоть до запуска серии попыток контроля, ведущих к потере контроля. Другими словами, субъект, задавая себе вопрос о том, как предотвратить или избежать реакции страха перед лицом определенной ситуации, начинает рассуждать, чтобы найти обнадеживающие ответы на сомнения и преодолеть нежелательное состояние. К сожалению, поступая так, он порождает ряд вопросов и ответов, которые никогда не могут быть достаточно обнадеживающими, загоняя себя в ловушку своего собственного внутреннего лабиринта рассуждений.

Внутренний диалог и мысленная полемика

Второй болезненный путь, который связан с динамикой сомнения, намеренное решение отвергать навязчивые мысли, которые нарушают наше умственное спокойствие. В этом случае борьба идет между мыслью и мышлением: если мы мыслим разумно, мы пытаемся устранить необоснованную или просто неудобную мысль. Однако, как указывает древняя мудрость, «решить не думать о тебе – это уже думать о тебе». Мы снова сталкиваемся с парадоксом. Кто из нас не пережил разочарования и мучений, пытаясь стереть болезненное воспоминание из памяти и, тем не менее, получить противоположный результат? Например, ошибки, которые мы не можем себе простить, или когда события развивались не так, как нам хотелось бы, или когда мы чувствуем себя виноватыми; это ситуации, когда мы хотели бы стереть из головы мучительные мысли, которые беспокоят нас, но чем больше мы боремся с ними или пытаемся отвлечься, тем сильнее они проникают и отзываются эхом в нашей голове.

Этот тип мучений может быть направлен как на то, что уже произошло, на то, что происходит, или на то, что только должно произойти. Ловушка «стараться не думать» может касаться прошлого, настоящего и / или будущего. Нас может мучить что-то, что мы не можем больше изменить, потому что это уже произошло, или что-то, что мы делаем, но в реализации чего сомневаемся, или что-то, что мы должны сделать, размышляя о рисках и преимуществах или о том, как лучше спланировать. Возможные осложнения практически бесконечны.

Еще один психологический вариант активизируется потребностью рассеять сомнения и найти ответы относительно возможностей стать тем, кем вы бы не хотели стать, или возможности совершать действия, противоречащие вашим ценностям, убеждениям или моральным нормам. Некоторые примеры касаются обретения абсолютной уверенности в невозможности совершения преступления или действия против своей воли, например, мать, которая хочет заглушить в себе сомнения в возможности причинить вред своему ребенку, или мужчина, который хочет быть уверен, что не совершит педофильных действий, или уверенность в вечной любви к своему партнеру, не предавая его даже в воображении, или уверенность в безупречности своих решений для всех. Сомнение через попытку его рационально разрешения порождает серию неразрешимых дилемм, на которые, однако, субъект отчаянно ищет ответ именно с помощью критериев рационального мышления. Таким образом, он не только включается в механизм логически некорректных вопросов, как дилемм, нарушающих обычную логику, но и в лабиринт правильных ответов, поскольку они структурированы с помощью рациональной логики, но которые, с другой стороны, не в состоянии развеять сомнения. Последствия этого разлада между неразрешимыми вопросами и ответами, которые не могут быть обнадеживающими, обычно представляют собой настоящий психологический «сбой» и состояние постоянного возбуждения.

Более того, когда мы ищем успокоения и утешения в словах других – попытка не слишком частая из-за стыда, мешающего открыть свои сомнения другим, – ухудшение ситуации почти неизбежно: если собеседник не является специалистом, его рекомендации с высокой вероятностью усилят сомнения вместо того, чтобы уменьшить их.

Подводя итог, мы можем таким образом классифицировать типы психологических сомнений, которыми субъект пытается управлять самостоятельно и которые способны вызывать страдания, иногда очень сильные:

– попытка рационального контроля над нашими ощущениями, эмоциями и соответствующими физиологическими реакциями, или парадокс «контроля, который ведет к потере контроля»;

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Отсылка к рыцарской поэме «Неистовый Орландо»: Орландо, потерявший разум из-за «предательства» возлюбленной, получает его обратно благодаря путешествию Астольфо на Луну, где были собраны все вещи, потерянные на Земле. – Прим. науч. ред.

2

Креационизм (от лат. creatio, «творение») – религиозная и философская концепция, согласно которой основные формы органического мира (жизнь), человечество, планета Земля, а также мир в целом, рассматриваются как непосредственно созданные Творцом или Богом. – Прим. науч. ред.

3

Сократ использовал сомнение, чтобы разрушить уверенность тех, кто считал себя «знающими», с помощью индуктивного метода, который движется от частного (что задевает чувства) к универсальному. Он использовал сомнение, чтобы склонить к истине, понимаемой как осознание самого себя, пороча любую форму знания, которая происходила не из его собственного внутреннего мира. Сомнение для Сократа – главный инструмент выявления внутренней истины.

4

Буквально «искусство повивальной бабки», майевтика представляет собой диалектику Сократа, метод, изложенный Платоном в диалоге «Теэтет», конечной целью которого является рождение истины, которая обитает в человеке, но которую, как алмаз, необходимо огранить через диалог.

5

Принцип непротиворечивости был сформулирован Аристотелем в четвертой книге «Метафизики» как высший принцип бытия и мышления: этот принцип утверждает, что невозможно, чтобы один и тот же атрибут принадлежал и не принадлежал в то же самое время и в том же самом отношении одному и тому же объекту. Принцип исключения третьего гласит, что каждое высказывание, наделенное смыслом, или истинно или ложно, или, таким же образом, из двух противоположных высказываний верно обязательно одно.

6

От греческого skepsis что означает сомнение, исследование. Течение скептицизма возникло в древнем мире между IV веком до н. э. и II веком н. э. и делится на три фазы: пирронизм, академический скептицизм и неоскептицизм. Согласно этому течению, невозможно познать истину и не существует абсолютного значения реальности.

7

Хотя некоторые приписывают формулировку этого парадокса Эпимениду с Крита, который утверждал, что «критяне – лжецы», хотя он сам является критянином, большинство относят саму формулировку Эвбулиду из Милета, который сказал: «Я лгу». Парадокс заключается в том, что, поскольку лгать означает говорить ложь, то, что я говорю, истинно, если это ложно.

8

Теорема Гёделя о неразрешимости, сформулированная в 1931 году, утверждает, что никакая система не может быть доказана в рамках самой себя.

9

Принцип неопределенности, провозглашенный в 1927 году немецким физиком Вернером Гейзенбергом, гласит, что положение и скорость частицы нельзя измерить одновременно с одинаковой точностью. Фактически, сам акт наблюдения изменяет поведение наблюдаемых объектов. Среди наиболее важных последствий для повседневного опыта – невозможность прийти к объективному, полному и беспристрастному познанию явления, если наблюдатель не в состоянии заранее узнать, как он влияет на наблюдаемый объект.