bannerbanner
На языке врага: стихи о войне и мире
На языке врага: стихи о войне и мире

Полная версия

На языке врага: стихи о войне и мире

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 2

СЕРАЯ ЗОНА

Гражданин соколиный глаз,я так долго у вас, что ячменным зерном пророс,и теперь, эти корни – мои оковы,пригласите, пожалуйста, на допроссвидетелей Иеговы.В темной башне, как Стивен Кинг:тишина – сплошной музыкальный ринг,роковая черточка на мобильном,я так долго у вас, что опять превратился в свет,в молодое вино, в покаяние и минет,в приложение к порнофильмам.Гражданин соколиный глаз,я ушел в запас, если вечность была вчера,то теперь у нее конечности из резины,для меня любовь – это кроличья нора,все мы – файлы одной корзины.В темной башне – дождь, разошлась вода —жизнь, обобранная до нитки,и замыслив побег, я тебе подарил тогдапояс девственности шахидки.

«Оглянулась, ощерилась, повернула опять налево…»

Оглянулась, ощерилась, повернула опять налево —в рюмочной опрокинула два бокала,на лету проглотила курицу без подогрева,отрыгнула, хлопнула дверью и поскакала.А налево больше не было поворота —жили-были и кончились левые повороты,хочешь, прямо иди – там сусанинские болота,а направо у нас объявлен сезон охоты.Расставляй запятые в этой строке, где хочешь,пей из рифмы кровь, покуда не окосеешь,мне не нужно знать: на кого ты в потемках дрочишь,расскажи мне, как безрассудно любить умеешь.Нам остались: обратный путь, и огонь, и сера,мезозойский остов взорванного вокзала:чуть помедлив, на корточки возле меня присела,и наждачным плечом прижалась, и рассказала.

2006

«Пастырь наш, иже еси, и я – немножко еси…»

Пастырь наш, иже еси, и я – немножко еси:вот картошечка в маслице и селедочка иваси,монастырский, слегка обветренный, балычок,вот и водочка в рюмочке, чтоб за здравие – чок.Чудеса должны быть съедобны, а жизнь – пучком,иногда – со слезой, иногда – с чесночком, лучком,лишь в солдатском звякает котелке —мимолетная пуля, настоянная на молоке.Свежая человечина, рыпаться не моги,ты отмечена в кулинарной книге Бабы-Яги,но, и в кипящем котле, не теряй лица,смерть – сочетание кровушки и сальца.Нет на свете народа, у которого для еды и питьястолько имен ласкательных припасено,вечно голодная память выныривает из забытья —в прошлый век, в 33-й год, в поселок Емильчино:выстуженная хата, стол, огрызок свечи,бабушка гладит внучку: «Милая, не молчи,закатилось красное солнышко за леса и моря,сладкая, ты моя, вкусная, ты моя…»Хлеб наш насущный даждь нам днесь,Господи, постоянно хочется есть,хорошо, что прячешься, и поэтому невредим —ибо, если появишься – мы и Тебя съедим.

2009

№ 10101968

1.То ливень, то снег пархатый, как пепел домашних птиц,Гомер приходит в Освенцим, похожий на Аушвиц:тройные ряды акаций под током искрят едва —покуда рапсод лопатой сшивает рванину рва,на должности коменданта по-прежнему – Менелай,менелай-менелай, кого хочешь – расстреляй,просторны твои бараки, игривы твои овчарки,а в чарках – хватает шнапса, и вот – потекли слова.2.Генрих Шлиман с желтой звездой на лагерной робе,что с тобой приключилось, ребе, оби-ван кеноби,для чего ты нас всех откопал?Ведь теперь я уже – не костей мешок, не гнилая взвесь,я совсем обезвожен, верней – обезбожен весь,что едва отличаю коран и библию от каббал,от эрзац-молитвы до причастия из картофельной шелухи:после Освенцима – преступление – не писать стихи.3.На плацу – огромный каменный конь воскрешен вживую:приглашаются женщины, старики и дети в новую душевую,у коня из ноздрей – сладковатые струи дыма —до последнего клиента, не проходите мимо,от того и похожа душа моя на колыбель и могилу:слышит, как они моются, как поют хава-нагилу,ибо помыслы – разны, а память – единокрова,для того, чтобы прозреть, а после – ослепнуть снова.

Тесты

Затрудняюсь ответить – зима,как с трудом проходимые тесты,и на Банковой снова протесты,в снежных лифчиках зреет хурма,доллар нынче торгуют за сотский,оппозиция ждет похвалы,и, сбежавший от сепаров, Бродскийзасыпает с коробкой халвы.В снежных лифчиках зреет хурма,волчье небо укуталось в шубу,околоточный, склонный к ютубу,надзиратель обходит дома.Время – чистые помыслы метить,одинокую ногу задрав,есть ли бог – затрудняюсь ответить,как лишенный родительских прав.

«Я споткнулся о тело твое и упал в дождевую…»

Я споткнулся о тело твое и упал в дождевуюлужу с мертвой водой, но еще почему-то живую,дай мне девичью память – крестильные гвозди забыть,ты спасаешь весь мир, для того, чтоб меня погубить.Я споткнулся о тело твое – через ручку и ножку,в Гефсиманском саду, где шашлык догорал под гармошку,дай ворованный воздух – в рихонские трубы трубить:ты спасаешь весь мир, для того, чтоб меня разлюбить.Сколько праведных тел у судьбы – для войны и соблазна,сосчитать невозможно, и каждая цифра – заразна,дай мне эхо свое, чтоб вернуться, на зов окликаясь,или минное поле – гулять, о тебя спотыкаясь.

Выход из котла

Мой глухой, мой слепой, мой немой – возвращались домой:и откуда они возвращались – живым не понять,и куда направлялись они – мертвецам наплевать,день – отсвечивал передом, ночь – развернулась кормой.А вокруг – не ля-ля тополя – заливные поля,где пшеница, впадая в гречиху, наводит тоску,где плывет мандельштам, золотым плавником шевеля,саранча джугашвили – читает стихи колоску.От того и смотрящий в себя – от рождения слеп,по наитию – глух, говорим, говорим, говорим:белый свет, как блокадное масло, намазан на склеп,я считаю до трех, накрывая поляну двоим.Остается один – мой немой и не твой, и ничей:для кого он мычит, рукавом утирая слюну,выключай диктофоны, спускай с поводков толмачей —я придумал утюг, чтоб загладить чужую вину.Возвращались домой: полнолуния круглый фестал,поджелудочный симонов – русским дождем морося,это низменный смысл – на запах и слух – прирасталили образный строй на глазах увеличивался?Из цикла русско-украинская война

«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – Джигурда…»

«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – Джигурда…»…надвигается счастье – огромное, как всегда,если кто не спрятался, тот – еда.А навстречу счастью: тыг-дык, тыг-дык —устремился поезд: «Москва – Кирдык»,в тамбуре, там-тамбуре проводникбреет лунным лезвием свой кадык.Мы читаем Блокова, плакая в купе —это искупление и т. д., т. п.«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – проводник,проводник-озорник, головою поник…»За окном кудрявится, вьется вдалеке —дым, как будто волосы на твоем лобке,спят окурки темные в спичечном коробке.«Хьюстон, Хьюстон, – это опять Джигурда…»золотой культей направляет меня беда:«Дурачок, ты – всовываешь не туда,и тогда я всовываю – туда, туда…»

2011

«Между крестиков и ноликов…»

Между крестиков и ноликов,там, где церковь и погост:дети режут белых кроликови не верят в холокост.Сверху – вид обворожительный,пахнет липовой ольхой,это – резус положительный,а когда-то был – плохой.Жизнь катается на роликахвдоль кладбищенских оград,загустел от черных кроликовбывший город Ленинград.Спят поребрики, порожики,вышел месяц без костей:покупай, товарищ, ножики —тренируй своих детей.

«Капли крови отыграли там и тут…»

Капли крови отыграли там и тут,будто это – медиаторы текут,это – дождь краеугольный моросити чеканка ожидания висит.Севастополь: ветер, вітер в голове,вновь прорезались шипы на булаве,если вырастешь и станешь моряком —ты не трогай эту мову языком:потому, что украинская земля —полюбила и убила москаля.

2013

«Спиннинг, заброшенный, спит…»

Спиннинг, заброшенный, спит:леска сползает с катушки,и полнолунье сопит —в черствую дырку от сушки.Если уснули не все:люди, зверье и натура,выйдет гулять по шоссенаша минетчица Шура.Лучше не ведать о том,что она сделает с вами:русским своим языком,русскими, напрочь, губами.Сон, как больная спинау старика-рыболова,так засыпает войнаи пробуждается снова.Каждым крючком на блесне,каждым затворником чую:нас – разбирают во снеи собирают вслепую.

Рождественское

Окраина империи моей,приходит время выбирать царей,и каждый новый царь – не лучше и не хуже.Подешевеет воск, подорожает драп,оттает в телевизоре сатрап,такой, как ты – внутри,такой, как я – снаружи.Когда он говорит: на свете счастье есть,он начинает это счастье – есть,а дальше – многоточие хлопушек…Ты за окном салют не выключай,и память, словно краснодарский чай,и тишина – варенье из лягушек.По ком молчит рождественский звонарь?России был и будет нужен царь,который эту лавочку прикроет.И ожидает тех, кто не умрёт:пивной сарай, маршрутный звездолёт,завод кирпичный имени «Pink Floyd».Подраненное яблоко-ранет.Кто возразит, что счастья в мире нети остановит женщину на склоне?Хотел бы написать: на склоне лет,но, это холм, но это – снег и свет,и это Бог ворочается в лоне.

2009

«Отгремели русские глаголы…»

Отгремели русские глаголы,стихли украинские дожди,лужи в этикетках кока-колы,перебрался в Минск Салман Рушди.Мы опять в осаде и опале,на краю одной шестой земли,там, где мы самих себя спасали,вешали, расстреливали, жгли.И с похмелья каялись устало,уходили в землю про запас,Родина о нас совсем не знала,потому и не любила нас.Потому, что хамское, блатное —оказалось ближе и родней,потому, что мы совсем другоеназывали Родиной своей.

2009

«Звенит карманная медь, поет вода из трахей…»

Звенит карманная медь, поет вода из трахей:а если родина – смерть, а если Дракула – гей?Зажги лампаду в саду, в чужом вишневом саду,в каком не помня году проснись на полном ходу,и раб детей – Винни-Пух и князь жуков – короедтебя проверят на слух, затем – укутают в плед:сиди себе и смотри, качаясь в кресле-кача,на этот сад изнутри, где вишню ест алыча,когда в лампаде огонь свернется, как эмбрион,цветком раскроется конь, а с чем рифмуется он?Не то, чтоб жизнь коротка, но, от звонка до звонка,ты – часть ее поводка, ты – яд с ее коготка.

Обыск

Зафыркают ночные фуры,почуяв горькое на дне:архангел из прокуратурыприходит с обыском ко мне.Печаль во взгляде волооком,уста – холодны и сухи:ты кинул всех в краю далекомна дурь, на бабки, на стихи.А что ответить мне, в натуре,счастливейшему из лохов,что – больше нет ни сна, ни дури,ни баб, ни денег, ни стихов.Лишь память розовою глиной,лишь ручеек свинцовый вплавь,и пахнут явкою с повинной:мой сон и явь, мой сон и явь.Один, все остальные – в доле,поют и делят барыши,не зарекайся жить на воле —садись, пиши.

«С младых ногтей был увлечен игрой…»

С младых ногтей был увлечен игрой:давя прыщи, я раздавил не глядя —пасхальное яйцо с кощеевой иглой,скажи-ка, дядя,не даром я бродил во тьме береговой,где по усам текло и по волнам бежало,как хрустнуло столетье под ногой —смертельное, ржавеющее жало.И объяснил мне комендант Першко,цветную скорлупу в карманы собирая,что у войны – не женское ушко,что есть игла вторая —в нее продета ариадны нить,и можно вышивать на полотне лимана:убитых – крестиком, а кто остался жить —спокойной гладью правды и обмана.Часть гобелена, гвоздь картины всей —горит маяк, но светит мимо, мимо,и счастлив я, как минотавр Тесей,как губернатор Крыма.

«Бегут в Европу черные ходоки…»

Бегут в Европу черные ходоки,плывут в Европу черные ходоки,а их встречают белые мудаки —свиных колбасок мерзкие едоки.Вокзал вонзит неоновые клыки —и потекут из яремной вены:вода, одежда, памперсы, сухпайки,цветы и средства для гигиены.У белых женщин бедра, как верстаки,у белых женщин слабые мужики,но всё исправят черные ходоки,спасут Европу черные ходоки.В Берлине снег, внизу продается скотч,сосед за стенкой меня не слышит:зачем он пьет по-черному третью ночь,а может быть, он набело что-то пишет.К примеру: «…больше нет ничего,остался дом и дряхлое, злое тело,и только смерть ползет змеей для того,чтоб жизнь моя над высоким огнем летела…»

«Человек засиделся в гостях…»

Человек засиделся в гостях,средь немых, средь глухих и незрячих,человек – это храм на костях:осетровых, свиных, индюшачих.Это злое тамбовское бро —подставлять беззащитный затылок,и душа у него – сереброиз украденных ложек и вилок.Но, когда он проснется вчера,саблезубую память раззявив,посреди доброты и добра,в окружении мертвых хозяев.

Спасение

Пассажиры выходили из самолета:у мужчин в подмышках – черные розы пота,а у женщин на джинсах и платьях, в области паха —подсыхали лилии ужаса и хризантемы страха.В разноцветной блевотине, по надувному трапу —заскользили они, вспоминая маму и папу,отводя глаза друг от друга, и все-таки, от стыдавсех очистили сперма, бурбон, табак и вода.Как прекрасны они: инженеры, айтишники, домохозяйки,ветераны АТО, секретарши и прочие зайки,лишь один среди них – подлец, хирург-костоправ,он сидит в слезах, на траве, у самой взлетной лужайки,бормоча: «Сексом смерть поправ, сексом смерть поправ…»

Открытка

А вот кофе у них дерьмо, – говорил пожилой монгол,да и вся земля – это будущие окопы,и любовь у них безголова, как богомол,мысли – белые, помыслы – черножопы.То ли наша степь: полынь, солончак с икрой,где парят над подсолнухами дельфины,хорошо, что я – поэт не первый, поэт – второй,хорошо, что я – зависим от Украины.Как бессмысленна в здешних краях зима:бадминтон снегов и набитый солью воланчик,а вот мясо у них – ништяк, шаганэ моя, шаурма,сердце – ядерный чемоданчик.А когда меня проклянут на родной земле,ибо всякий прав, кто на русский язык клевещет,надвигается осень, желтеет листва в столе,передай, чтобы выслали деньги и теплые вещи.

«За окном троллейбуса темно…»

За окном троллейбуса темно,так темно, что повторяешь снова:за окном троллейбуса окночерного автобуса ночного.Как живешь, душа моя, Низги,до сих пор тебе не надоело:мужу компостировать мозги,солидолом смазывая тело.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Виктор Цой разбился на автомобиле «москвич». На черной «Волге» ездили при «совке» иерархи православного духовенства. Цою – «москвич», Христу – «Волга», кесарю – кесарево.

2

потерявший (вариант в 2005-м)

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
2 из 2