На Калиновом мосту

Когда Фридриху Уотсону доложили, что с ним хочет поговорить Доктор Кауперман, ему показалось, что он будто бы ждал этого звонка, хотя все мысли сейчас были заняты совсем другим. События последних трех дней привели чуть ли не к полной остановке всей экономики Китая.

Слух о новом неизвестном смертельном заболевании распространялся, несмотря на опровержения со стороны китайских властей. Тысячи ученых и сотни лабораторий пытались выявить у людей какие‑то новые болезни вызванные неизвестными вирусами или бактериями, но ничего необычного не находили. Все было, как и в прежние годы. Но панику остановить не удавалось. К этому добавилась опасность, что эту панику кто‑то может использовать в целях дестабилизации политического режима в стране, что может привести к полному краху экономики.

Фридрих Уотсон вел постоянные консультации с китайским руководством и, чтобы избежать политических волнений, было принято решение ввести в стране серьезные ограничения свобод. Населению необходимость этих жестких мер объяснили опасностью вируса, на самом деле еще пока никем и нигде не найденного.

Что Фридриха Уотсона всегда восхищало в Китае, так это размах и великолепная организованность. Вечером этого же дня были закрыты на полный карантин многомиллионные города. Жителям было запрещено покидать квартиры, а доставку еды осуществляли мгновенно созданные специальные службы. Китайская армия блокировала целые районы с населением больше, чем проживает в большинстве европейских стран. То, что вчера казалось невероятным и невозможным, было выполнено практически без усилий за одну ночь. Огромные регионы превратились в концентрационные лагеря по месту жительства. Грандиозная операция поразила даже Уотсона.

«А ведь это великолепный способ управлять народом в экстренных  ситуациях, – подумал он. – Последние события показали, как легко людей можно сбить с толку. Хорошо, что мы вовремя приняли меры. А если бы нашлись те, кто захотел бы и дальше раскачивать ситуацию? Огромную страну за неделю можно было бы погрузить в полный хаос. И это в организованном Китае! А что было бы в Европе или Америке?»

Фридрих Уотсон окончательно признал, что страх, а не призывы к сознательности, лучший способ удержать людей от всяких соблазнов. Он уже было хотел отдать распоряжение подготовить детальную программу использования его в чрезвычайных ситуациях, но в этот самый момент ему доложили, что с ним очень хочет поговорить Доктор Кауперман.

Даже себе Альберт боялся признаться в настоящей причине этого звонка. В последние годы жизни он очень остро чувствовал свое одиночество. И причина была не в отсутствии семьи. Поднявшись на вершину власти, он испугался абсолютной ледяной пустоты вокруг себя. Вокруг крутились кучи прихлебателей, льстецов и завистливых лицемеров, но не одного близкого человека.

В глубине души он надеялся пусть не на дружбу, но хотя бы на признание его Фридрихом Уотсоном. Принятия его, Доктора Каупермана, в свою лигу – ради этого он и был готов пожертвовать частью своей власти. Но уже с первых секунд телефонного разговора оба поняли, что этот мир на двоих не делится и их задачи абсолютно противоположные.

Со стороны все выглядело как беседа старых знакомых. Вспомнили умерших общих знакомых. Пожаловались друг другу на одинаковые болезни. Фридрих Уотсон даже пригласил Доктора приехать в гости в Китай. Но Кауперман понимал, что Уотсону от него нужна лишь информация.

Фридрих знал, кому отошла империя Генри Мидаса, и понимал, что обладая огромными информационными ресурсами, у Каупермана появилась возможность из любого человека, из любой страны сделать прокаженного, а значит мирового изгоя за несколько часов. И реализовать это теперь было очень просто. Взять любой продукт из приговоренного государства или любого человека приехавшего из выбранной для наказания страны и объявить, что в них найден смертельный вирус. Подконтрольные СМИ разнесут информацию за минуты.

Чтобы никто не смел даже подумать о побеге из чумного барака, напуганный народ соседних стран сам натянет вокруг государства‑изгоя колючую проволоку и поставит по его периметру вышки с автоматчиками. Не помогут ни танки, ни самолеты с ракетами. Через пару месяцев после обрушения экономики власть в этом государстве перестанет существовать и все ценное в нем можно будет купить за пригоршню долларов. Противопоставить этому будет нечего. Так можно легко управлять всем миром: показательно, быстро и сурово наказывая неугодных и сопротивляющихся.

Единственная надежда сохранить независимость в такой ситуации – это возможность долгого автономного существования без взаимодействия с другими странами. Но в современном мире это могут себе позволить единицы. Поэтому Фридрих Уотсон подумал о необходимости создать группу государств во главе с Китаем, которые способны будут вместе выстоять в этой войне. Создать свой блок и противопоставить его Доктору Кауперману.

Но этого окажется недостаточно, если не ограничить доступ людей к враждебной информации. Страх – самое мощное оружие. Он лишает людей разума и порождает панику, которая может снести любое государство, как тропический ураган сносит фанерный домик. Те, кто захочет уничтожить страну руками самих жителей, сделают все возможное, чтобы внушить людям, что во всех их бедах виновато действующее руководство.

«Вирус сначала появляется в головах, а потом уже, может быть, где‑нибудь еще. Но тот вирус, который в голове, гораздо опаснее: его почти невозможно вылечить и он разрушает не только здоровье конкретного человека, но и здоровье всего государства».

Поэтому после разговора с Кауперманом, Фридрих Уотсон сразу поручил подготовить предложения для китайского правительства о блокировке иностранных СМИ на территории страны в чрезвычайных ситуациях. Нет интернета – нет эпидемии. На уровне министерства обороны должны быть созданы свои собственные центры по захвату влияния в глобальных социальных сетях.

«Ведь эти социальные сети – оружие обоюдоострое и действует во всех направлениях», – подумал Уотсон.

Но все это было после разговора. А во время него старички обсуждали подагру и несварение желудка. Лишь в самом конце Уотсон, как бы невзначай, задал главный вопрос:

– А что же все‑таки везли эти двое из России?

Кауперман, уже понимая, что его мечта о дружбе не осуществима, хотел отомстить и сказать, что там был тот самый смертельный вирус, но неожиданно для себя сказал правду:

– Они везли пустые контейнеры и передавали их местным оппозиционным идиотам. Все это обычный блеф и мистификация. Но, похоже, весь мир мне поверил…

После этого телефонного разговора Кауперман вернулся на пляж и рухнул в шезлонг. Он привычно утешил себя мыслью, что если бог дает что‑то полезное, то что‑то обязательно берет взамен. Бог дал ему власть и деньги, а без любви и близких друзей Доктор как‑нибудь проживет.

Но для восстановления привычного состояния этого утешения ему было мало. Поэтому он немедленно позвонил Горемыкину и Чернухе, и объявил им, что они свою задачу выполнили отвратительно и надежды на то, что они смогут когда‑либо исправиться не осталось. Поэтому он больше в их помощи не нуждается, и они могут быть абсолютно свободны.

«Уверен, что эти пауки сожрут друг друга сами, – с наслаждением подумал Кауперман. – Да и без Уотсона я как‑нибудь обойдусь. Сам прибежит. Когда обвал мировой экономики после карантина закончится, понадобятся деньги на ее восстановление. Вот тогда мы и предложим миру новый план Маршалла с огромными процентами за наше посредничество…»

Пока Доктор Кауперман раздумывал на ком еще можно сорвать свою злость, к нему подошел секретарь и протянул телефон.

– Что еще? – недовольно спросил Альберт.

– Это тот человек, для которого вы всегда на связи.

Человек, похожий на мумию фараона, имени которого Кауперман так за все эти годы и не узнал, был как всегда лаконичен.

– Зря вы, Доктор Кауперман, закрыли проект «Рай». Это не ваша компетенция.

– Я не закрыл, я лишь заморозил, – начал оправдываться Альберт.

– Теперь это уже не важно. Необходимость в вас полностью отпала. Сейчас к вам прибудет человек для подписания необходимых бумаг. Не принимайте все близко к сердцу. То, что должно произойти, все равно произойдет. Никто не в силах этого изменить. Вы можете только выбрать свою роль в этом. Вы выбрали роль краба – не туда, не сюда. Ваш остров остается в вашем распоряжении. Но вам с него перемещаться запрещено.

Каупрман увидел, что крабик наконец решился и выбежал из своей норки под пальмой. Быстро перебирая сразу всеми ножками, он неуклюже боком понесся к воде. Когда он уже нырнул в волну и решил, что дело сделано, она предательски откатилась обратно и прилетевшая чайка мгновенно подхватила клювом оказавшегося опять на суше бедолагу.

В это время недалеко от пляжа на воду приземлился небольшой самолет. А из колонки, будто с насмешкой, низким обволакивающим голосом пела девушка:

«Little man, when you stand by my side

Then I know I don't have to hide from anyone…»

Глава 25

Диану разбудил телефонный звонок. Она нащупала на тумбочке телефон и, с трудом открыв глаза, взглянула на экран: «Дедушка». Она скинула ноги на пол и села на кровати, мгновенно вспомнив все события вчерашней ночи. Иван спал рядом.

– Да, дедушка! Доброе утро, – бодро ответила внучка, будто давно уже проснулась.

– Как ты там, моя принцесса? – услышала она родной голос и сразу поняла, что он чем‑то очень расстроен.

– Очень скучаю, – совершенно искренне ответила Диана, почувствовав как дорог ей этот старенький человек, который сейчас так далеко от нее.

– Ну значит лети домой.

– А как же твое поручение? Я ведь так ничего и не сделала.

– Ты ничего и не могла сделать. Вы гонялись за призраками, у которых ничего нет.

– Вот как… – растерянно произнесла Диана. Она уже окончательно проснулась, но все равно ничего не поняла.

– Дианочка, очень тебя прошу, вылетай побыстрее. Границы могут закрыть.

– Хорошо, дедушка, я вылетаю немедленно.

Иван тоже проснулся и невольно слушал разговор. А еще он перебирал события вчерашнего дня, но пока не мог дать им оценку. В любом случае этот ранний телефонный звонок изменил их возможное развитие. Утро после первой проведенной вдвоем ночи или все перечеркивает, или является началом дальнейших серьезных отношений. Фридрих Уотсон невольно вернул их в реальность, не дав утреннему томлению перейти в возбуждение и секс. Поэтому оба почувствовали неловкость.

– Ты лежи, а я сварю кофе и принесу сюда, – предложила Диана, стараясь преодолеть смущение. И тут же у неё пронеслось в голове: «Для того, чтобы сделать мужчине утром кофе, мне не обязательно было заканчивать два университета».

Она вспомнила, что вчера ей хотелось больше всего на свете целиком и без остатка принадлежать этому человеку и ей стало не по себе. В тот момент ее не интересовали интересы семьи, и она готова была отдать все, лишь бы он был рядом. Она испугалась. Ведь всю жизнь она внушала себе: интересы семьи – главный приоритет. А Иван он хороший, но он чужой.

– Давно пора вставать, – сказал Иван.

Он вышел на террасу. Был уже почти полдень. Сегодня совсем не было облаков и привычной дымки над морем. Видимость была великолепная.  Мост, который вчера с пляжа почти не было видно из‑за густого тумана, сейчас был как на ладони. Сзади подошла Диана и, неловко взглянув из‑под  ресниц, протянула ему чашку.

Оба почувствовали, что вчерашнее искушение кончилось. И неожиданно от этого обоим стало легче.

Иван  вздохнул и медленно облегченно выдохнул, как после какой‑то тяжелой работы. Оглянулся в поиске своей одежды и как бы между делом спросил:

– Извини, я случайно услышал: ты летишь домой, в Китай?

– Дедушка сказал, что у этих русских, за которыми мы гнались, ничего не было.

– Вот как, – спокойно сказал Иван, будто речь шла о каких‑то мелочах. – Ну и хорошо. Тогда я отсюда в Берлин. Там пиво вкусное.

– Я могу тебя туда отвезти, – предложила Диана.

Оба старались показать друг другу, что эта ночь была случайной и никак не повлияет на их деловые отношения.

– Да зачем тебе крюк делать? – Иван уже стоял на одной ноге, стараясь одеть джинсы. – Отсюда до Гуанчжоу напрямую через океан гораздо быстрее.

Он сам не знал, почему сказал про Берлин. Но сейчас у него появилось огромное желание попросить Машу тоже туда прилететь. Удивительно, но он не чувствовал никакой вины. Может быть, потому что вчерашняя ночь сейчас уже казалась каким‑то сном, и этот сон сейчас кончился. А может потому, что только сейчас понял, как Маша важна для него, а все, что случилось вчера, было необходимым для того, чтобы это понять.

Через час они молча завтракали на террасе. Диана, как хозяйка, чувствовала необходимость что‑то сказать, но в голову кроме банальностей ничего не приходило.

– О чем задумался? – наконец спросила она.

– Как ты считаешь, если мы хотим за кого‑то отвечать, мы делаем это для себя, получая от этого какое‑то удовольствие, или действительно переживаем за того, за кого пытаемся нести ответственность? – неожиданно серьезно ответил Иван на дежурный вопрос.

– Я думаю, что та красивая фраза про ответственность за тех, кого приручили – это просто красивая фраза. В реальной жизни это превращается в чрезмерную и бесполезную опеку, которая утомляет и одного, и другого, – Диана сказала это так уверенно, что не было сомнений, что этот вопрос для нее давно решен. – Прикрывшись этой фразой, родители пытаются найти утешение в запоздавшей заботе о детях, пытаясь опять обрести смысл жизни. Отвергнутые любовники все никак не могут смириться с тем, что они не нужны и пытаются купить любовь опостылевшими ласками. И конечно, есть самовлюбленные люди, считающие, что без них и их нудных и бесполезных советов весь мир не сможет существовать ни одного дня. Будет замечательно, если каждый научится отвечать хотя бы за самого себя, а не пытаться осчастливить весь мир.

– Значит, по‑твоему, родителей надо уносить умирать повыше в горы, как в «Легенде о Нараяме»? А бывших возлюбленных через суд обязывать переезжать подальше, в другие города?

– Ну нет, конечно, – Диана улыбнулась, вспомнив, что скоро они будут на разных континентах. – Наверное, просто не нужно никому ничего обещать, тогда не придется и нести чужую ношу. Ведь в Нагорной проповеди Иисус сказал: «Ни головою твоей не клянись, потому что ни одного волоса на ней не можешь сделать белым или черным».

– Тут я с Христом не соглашусь, – рассмеялся Иван. – Легко поменять цвет волос с белого на черный и даже с розового на голубой. Тот вчерашний старичок на маяке сказал, что человек становится человеком, а не безликим существом, только когда хотя бы пытается что‑то преодолеть, а не плывет по течению.

– У меня уже не получится быть безликим существом в силу происхождения, – с грустной  улыбкой, вздохнув, ответила Диана. – Для меня самое важное – быть достойной своих предков и сохранить ту великую империю, которую они создали.

– Это очень хорошо, что ты это знаешь. Наверное это и есть счастье – чувствовать что ты где‑то кому‑то нужен.

Все телевизоры в международном аэропорту Сан‑Франциско показывали грандиозный пожар в районе Кастро. Одновременно там начались грандиозные беспорядки, которые пыталась остановить  Национальная гвардия США. Изумленные пассажиры, глядя на экраны, не могли поверить, что все это происходит у них дома, а не где‑нибудь в Африке.

Из аэропорта Иван позвонил Марии и попросил ее прилететь в Берлин.

– А я думала: ты меня бросил, – ответила Мария. – Если я тебе еще нужна, то я буду там раньше тебя.

Иван вспомнил, как светилось ее лицо, когда они встретились в первый раз. В тот день она объяснила это ярким солнцем, но он и тогда уже знал, что это горели те самые искорки, которые вспыхивают между людьми, когда они находят друг друга.

Раньше Ивана она прилететь не смогла. Ее рейс только вылетел из Питера, когда Иван уже вышел из нового Берлинского аэропорта и был сразу же задержан службой внешней разведки Германии.

Глава 26

Первое, что испытал Генри Мидас, когда увидел фильм о себе, который сейчас транслировали все ведущие информационные каналы, это жуткое бешенство. Он еле‑еле, трясущейся от злости рукой, налил виски в бокал и быстро выпил двумя большими глотками. Поднял глаза на экран телевизора и, не удержавшись, метнул в него бутылкой. Она попала в самой край, и угол стал радужного цвета, но на другой части все также транслировались новости и два комментатора, перебивая друг друга, рассказывали о мерзостях, которые творил он, Генри Мидас.

Вчерашний повелитель мира без сил упал на стул, положил руки на стол и опустил на них голову. Ему хотелось забиться в какую‑нибудь щель. Казалось, что сейчас через огромное окно на него смотрит весь мир и смеется над его унижением. Слушать комментаторов он больше не мог. Генри встал, нашел пульт и выключил телевизор. Потом поднял с пола не разбившуюся бутылку и вылил остатки в свой бокал.

«Нужно успокоиться. Должен же быть выход… Одно вранье вокруг. Никому нельзя верить в этом мире. И этот мир создал я, – он горько улыбнулся, оценив ситуацию. – Сколько жизней уничтожили по моему приказу так же, как сейчас уничтожают мою… Одна лживая фраза, вброшенная в социальную сеть и растиражированная компьютерными ботами, и нет человека. Информация о тебе дойдет до всех. О тебе узнает туземец из африканской деревни, получивший дешевый планшет с гуманитарной помощью и парень в Гонконге, живущий на сотом этаже стеклянного небоскреба. Распространяя интернет и контролируя информацию, ты строил свою империю так, чтобы никто не смог от нас спрятаться. Ты действовал как наркодилер: подсаживал людей на бестолковые картинки с сортирным юмором, на гламурные сплетни и грязное белье знаменитостей, на порно всех видов. Твои программы подбирали все индивидуально для каждого человека, исходя из его запросов и интересов. И все это только для того, чтобы, встав утром, он шел не в ванную умываться, а в твой интернет. Где в нужный момент ему незаметно объясняли: что такое хорошо, что такое плохо. Кто в этом мире несет добро, а кто олицетворяет мировое зло. За кого голосовать на выборах и что покупать на распродажах. Но теперь все это вернулось ко мне».

Генри сделал маленький глоток.

«А я думал, что делаю мир лучше. Даю людям знание. Когда‑то это было главной моей целью. Где я свернул не туда?»

Он встал, подошел к окну. Глубоко внизу в ущелье тонкой серебряной змейкой ползла река.

«Хорошо, что это окно не открывается, – усмехнулся Генри. – А то могла бы прийти идея проверить умею ли я летать. Но пока я еще жив, можно все начать сначала. Сейчас у меня есть и опыт, и деньги… Я могу поменять имя… внешность… Это даже интересно – начать новую жизнь с нуля».

Он вдруг приободрился и повеселел.

«Но это потом. В крайнем случае. А сейчас надо ехать в город. Здесь ничего не высидишь. Надо куда‑нибудь ехать. Поговорить с мэром, губернатором, президентом: все они мне должны. И есть же суд, в конце концов. У меня десятки лучших адвокатов. Они посоветуют, что делать. У меня есть деньги. А деньги в этой стране кое‑что еще значат».

Обрадовавшись вдруг появившейся надежде, он опять захотел выпить, но бокал был пуст. Генри прошел в бар и достал еще бутылку. Отвинтил пробку и передумал.

«Не надо откладывать. Не надо пускать слюни и напиваться. Надо ехать немедленно!»

Он прошел в гараж, расположенный в одном из гротов пещеры и сел в автомобиль, поставив открытую бутылку на бетонный пол рядом с машиной. Тот самый классический Porsche 911, представленный Фердинандом Порше‑младшим на Франкфуртском автосалоне в 1963 году. Эту машину Генри купил у внучки знаменитого конструктора. Если бы не юношеская мечта обладать этим красавцем, может быть и не стал бы Генри Мидас тем, кем он есть.

«Хорошо, когда есть мечта, – подумал Генри, – плохо, когда ты ее осуществил».

Он опять почувствовал страшную слабость. Открыл широкую дверь машины и, не выходя, дотянулся до оставленной бутылки. Налить было не во что и он начал пить из горлышка. То, что не попадало в рот, стекало по щеке, по шее и попадало на живот. Сделав несколько больших глотков, он опять поставил бутылку на бетонный пол и захлопнул дверь автомобиля. Вспомнил о пикете на улице.

«Они еще вчера еле дали мне проехать, что же там будет сегодня? Все меня ненавидят. А я хотел, чтобы им жилось лучше».

Генри завел автомобиль и услышал привычный рокот мощного мотора. Он посмотрел на две трубы вытяжки, уходящие в скалу.

«Если их отключить, – подумал он, – то через двадцать минут все кончится. Не будет ни этого пикета, ни этого позора. Не надо будет никуда ехать, а можно будет забыться вечным сном в этой пещере».

Он еще раз посмотрел на трубы вытяжки. Открыл дверь, с трудом выбрался и, покачиваясь, подошел к щитку электропитания.

– Ну, раз так… – пробормотал Мидас и решительно выключил все автоматы.

Шум от вентиляторов стих и выключилось освещение. Лишь круглые фары работающего автомобиля освещали стену напротив. Генри вернулся к машине и, подобрав бутылку, сел на сиденье. Глубокое мягкое кресло как будто шепнуло: «Отдыхай, все это ерунда». Потянувшись, он включил музыку. Любимый Боб Дилан пел:

«Now you don't talk so loud

Now you don't seem so proud

About having to be scrounging for your next meal…»

– Да, жизнь не более чем шутка, – повторил он за Диланом, засмеялся и закрыл глаза.

Глава 27

Ивана задержали на стоянке такси аэропорта. Двое мужчин, в почти одинаковых серых костюмах, представились сотрудниками внешней разведки Германии, показали удостоверения и попросили проехать с ними. Иван успел запомнить, что одного звали Курт Шифт.

Их невзрачный серый минивэн «Фольксваген» стоял неподалеку. Агенты вдвоем расположились на переднем сиденье, а Ивану предложили место в задней части, отделенной от водительской кабины железной перегородкой с маленьким окошечком. Больше окон в кузове фургона не было. Но и глядя в это единственное крохотное окно, Иван определил, что они едут не в центр города, а на окраину в промышленный район.

Через тридцать минут остановились у небольшого нового полицейского участка. Ивану показалось это очень странным: зачем внешней разведке связываться с полицией.

Внутри все было забито шумными беженцами. Несколько дежурных офицеров пытались с ними что‑то делать, но по их усталым замученным лицам было понятно, что полицейские давно считают свою работу бесполезной.

Два агента, которые его привезли, показали какую‑то бумагу старшему офицеру. Тот посмотрел на них, не скрывая презрения. Было очевидно, что и полиции не нравилось это взаимодействие. Это тоже было странным. Офицер, несмотря на это, показал куда идти и распорядился их пропустить.

Они спустились вниз по железной винтовой лестнице, прошли по длинному коридору и оказались в подвале. Если здание наверху было явно построено совсем недавно, то подвалу было лет двести. Сложенный из натуральных больших камней, он выглядел очень мрачно. Это жуткое место навело Ивана на мысль, что все двести лет здесь без сомнения  была тюрьма. И уж точно тусклые фонари обтянутые проволокой в низком узком проходе повесили под потолком еще во времена рейха.

«Похоже, здесь не очень любят новые дизайнерские решения, – рассудил Иван. – Ну а что? Немецкие традиции надо сохранять».

У последней двери слева они остановились. Один из сопровождающих достал из пиджака ключ, открыл дверь и предложил Ивану пройти. Ни один, ни второй ничего не сказали, но потому, как они прятали глаза, он понял, что ничего хорошего его не ждет. Он сделал два шага в комнату, и они сразу же захлопнули за ним дверь.

Как Иван и думал, комната оказалась обычной тюремной камерой, но почему‑то лишь с одной железной койкой и двумя здоровыми парнями, без сомнения, приехавшими с российского Кавказа. Один стоял к Ивану спиной  и нагнувшись, делал вид что поправляет подушку. Второй, двухметровый перекаченный кабан в черной майке, широченной спиной прислонился к стене и улыбался, глядя на гостя. Иван представил, что с такой же беззлобной улыбкой парень режет баранов к празднику.

В это мгновение у Ивана в голове запел Владимир Семенович: «Ударил первым я тогда – так было надо…»

Он улыбнулся в ответ амбалу и сразу же, без лишних церемоний, рубанул ему в шею резким прямым ударом правой прямо под подбородок. Шея у парня была очень короткой и вся, как лианами, оплетена мышцами. Надежда, что удар пройдет куда надо, была маленькой, но бить куда‑то в другое место было бы уж совсем бесполезно. Поэтому Иван сделал единственное, что возможно было сделать в этой ситуации. И сразу же, не дожидаясь результата своей атаки, переключился на второго.

Пока тот выпрямлялся и разворачивался, Иван пробил «двойку» ему в голову и отскочил к двери. «Двойка» не прошла. Левый кулак проскользнул по затылку, а правый, будто столкнувшись с бетонной стеной, воткнулся в низкий лоб без всякого результата. Краем глаза Иван заметил, что амбал стоит неподвижно, выпучив глаза, обеими руками держась за горло и пытается поймать воздух.