Рипсимиянки

– Если твоё имя будет числиться в документах, да и вообще где-либо – меня свергнут, уничтожат, – Диоклетиан оправдывался пред своей женой. – Разразится скандал – если жена императора христианка, почему же он уничтожает её веру, почему отлавливает христиан и заставляет их под страхом смерти возвращаться к язычеству?

– Но зачем ты уничтожаешь этих людей? Что они тебе сделали? То, что они веруют, как и я, в Единого Бога, а не во многих? Разве можно обезглавить человека просто за то, что он видит этот мир не так, как ты? Почему ты не оставишь их в покое, Юпитер? Я – жена твоя, ведь я тоже христианка, тогда почему ты не убьёшь меня?

– Если император даёт слабину или волю чувствам, если на него давит круг приближённых – тогда этот император плох, слаб и из его рук легко забрать власть, ведь в глазах подданных предстанет он бесхребетным существом, и тогда, в один прекрасный момент, его и всю его семью убьют враги. Враг только этого и ждёт – враг и твои христиане ждут, чтобы я ослабил вожжи, а они быстро себе подчинят весь люд. Поэтому я не допущу в Риме другой веры, кроме языческой! Да будет так!

Невозможно было задобрить Диоклетиана – последнее слово об уничтожении христиан оставалось за ним. То, что повторял он супруге о подрыве власти и недоверии к людям, несущим христианское учение и веру, являлось частичной правдой. Диоклетиан никогда не раскрывал свои честолюбивые и коварные замыслы своим подданным, даже самым близким, и держал ухо востро. Правитель никому не рассказывал о том, что хочет быть последним и постоянным римским императором, объединить все земли, тем самым утвердив свой авторитет. Чтобы заручиться поддержкой всех богов, он велел приносить в языческий храм Пантеон жертвы. Убитые животные, кровь и слёзы невинных дев, дары земли не удовлетворяли, как казалось Диоклетиану, богов, а потому выбрал он ритуальное убийство неверующих в них людей. Воины отлавливали кочующих просветителей и служителей христианских храмов: игумены, послушники, простые учителя религии и прочий люд сначала забирали в плен, затем под пытками предлагали вновь перейти в язычники, а тех, кто отказывался, убивали, тем самым принося в жертву богам непослушных, непригодных Риму граждан.

Слуги Диоклетиана забирали всех от мала до велика, а далее сортировали по клеткам: женщин – в одну, мужчин – во вторую и в третью отправляли детей. Женщин избивали кожаными плетьми по шее, лицу, животу и ступням, вслед за этим им срывали волосы, вырывали ногти и отрезали уши, ломали кости и поджигали. Христианок помоложе насиловали. Мужчин забивали до смерти, а тех, кто остался жив, насаживали на копья или мечи на глазах у других пленников. Тела погибших за веру вешали на центральных площадях города – сперва в Риме, а позже и в других городах. Те, кто видел изувеченные тела мертвецов, вздыхали от ужаса, страха и отвращения, прохожих тошнило от запаха разлагающихся трупов – всё это делалось со стороны власти для того, чтобы граждане боялись даже произносить слово «христианство» и думать как-то иначе о боге, неугодном власти. Диоклетиан с помощью издевательств и убийств пытался придушить новую веру, но всё же где-то вспыхивали новые христианские организации: они разрастались, словно ветки молодого и крепкого дерева, тянущегося к солнцу. Не уничтоженной правительством литературы и икон практически не осталось, но старательные ученики Христа находили их, тайно хранили и переписывали.

– Я категорически не могу терпеть дым, Максимиан, – всегда прошу легионеров не жечь вражеские инсулы и храмы. Зачем они это делают? Кстати, ты разговаривал со жрецами? Они что-то знают о новых тайных собраниях грязноверов?

– Прокесс сказал мне, что они на востоке. Ночью кто-то из наших увидел, как толпа в белых балахонах направлялась в деревянное сооружение. Нашим людям не удалось точно разглядеть, что те несли в руках, но, думаю, что это их символика и книги, не иначе.

– Что за символика? Какие книги? – рьяно расспрашивал Диоклетиан. – Кресты?

– Да, император. Кресты.

– Разыскать. Схватить.

– Слушаюсь. А что с супругой, как она это воспринимает, твою охоту на христиан? – с еле заметной улыбкой на устах осведомился Максимиан.

– Она любит меня, и всё остальное её мало заботит. Ей хватает того, что она христианка, а мне – что она не заставляет меня принять её выбор и веру. К вере своей августы отношусь безразлично, но, когда дело касается переворотов и деяний в обход власти – это нужно пресечь. Нельзя, нельзя, Максимиан, плевать в лицо государству, нельзя плевать на богов – однажды они разгневаются и накажут земных людей. А что христиане делают? Вот они плюют на богов, на Рим, на нас с тобой, в конце концов: они собираются по ночам, пишут либо передают из рук в руки магические книги – где это видано, чтобы с помощью слов изгонять из тела злость и немощь, кажется, у нас для этого есть жрецы и лекари?

– Они много на себя берут, Юпитер, – ответил Максимиан. – Это нужно искоренить.

– Дела делами, но на пустой желудок я совершенно не могу мыслить, друг, – потирая ладони, произнёс Диоклетиан. – Сегодня будет печёное мясо и сыр с травами.

– Я бы не отказался от морского волка, – Максимиан пригубил вина. – Кстати, друг, ты знал, что в доме консула живёт красавица, коих на свете не видать? Дошли слухи, что она красива до невозможности. Может, взглянешь на неё?

– Знаю, я уже послал в дом консула своих людей, и отгадай, что мне сказали?

– Что?

– Не живёт она в этом доме больше.

– Твои люди так сказали?

– Помощница, в доме консула.

– Император, не болен ли ты часом? Ты серьёзно поверил в это? Да обвела тебя она вокруг пальца! В консульском доме никогда не было других женщин, тем более помощниц – разве что кормилица, и то это было много лет назад. Их дочь открыла дверь и перехитрила твоих мужей, а они и рады стараться – повелись на уловки хитрой лисы!

– Тебе откуда знать, что это она? Ты видел её или уже был с ней? – Диоклетиан встал со своего трона и серьёзно взглянул в голубые глаза Максимиана, напоминавшие небо. Только виднелась в них не чистота, а жестокость, алчность и лживость. Максимиан ликовал, что нашёл слабое место императора – увлечение женщиной, и этим можно манипулировать.

– Да разразит меня Юпитер! Конечно, это она и нет – с ней я не был! Вчера в купальнях я услышал краем уха разговор человека, приближённого к консульской семье. Так вот он говорил, что дочь консула и врачевателя сбежала из дома, представляешь? И не вернулась, без причины сбежала! Думаю, она испугалась, что ты опять пришлёшь людей или придёшь сам. Даю тебе палец на отсечение – она это, она!

– Очень умно с её стороны обвести вокруг пальца императора, а самой сбежать из дома, – рассмеялся Диоклетиан, и морщины, как отпечатки власти и бесконечных войн, заиграли в уголках глаз. – Чем ей не люб император, Максимиан, скажи мне? Всем прекрасным созданиям люб, а ей противен.

– Хочешь отыскать её?

– Почему нет? Красивая дева никогда не помешает императорскому двору, а если она не придётся по душе мне или же мой выбор не примет Приска, то всегда можно наладить дипломатию с другими землями с помощью этой красавицы, так сказать, принести её в дар после заключения союза.

– Чистая правда! Прикажешь выслать за ней?

– Да, я хочу разыскать её, живой или мёртвой, и спросить, имеет ли она что-то против императора и готова ли она просить у него прощения?

– А если она снова пойдёт на уловки или откажется повиноваться? Что тогда планируешь делать?

– Не знаю. Время покажет. Пока мой гнев не настолько велик, чтобы причинить ей что-либо дурное, я даже поражён её хитростью и проворностью – моя Приска не такая смышлёная, она чересчур честная и приземлённая, когда-то это подкупило меня сильно.

– А теперь жаждешь противоположного? – расхохотался Максимиан, уплетая за обе щеки виноград. – Ох уж эти императоры – такие непостоянные.

– Мне показалось или я приказал тебе выслать за ней легионеров? – раздражённо поинтересовался Диоклетиан у своего друга. – К тому же у тебя зреют восстания на западе, ты знаешь? Лежишь ты здесь, лакомишься, а в Медиолане граждане из-под контроля выходят. Наведи порядок!

Максимиан нехотя встал с апоклинтра и направился к выходу, заниматься правительственными делами он не любил, впрочем, как и исполнять волю близкого друга. Геркулес – а именно так называл себя Максимиан – не имел никакого образования и ремесла от роду, но в кругу легионеров его считали толковым воином и талантливым управленцем; если Диоклетиан долго обдумывал дальнейший ход, а уже потом приступал к осуществлению плана, то Максимиан сначала делал, а позже анализировал своё поведение. Талант к переговорам, дар убеждения и умение заговорить зубы передалось ему от родителей, которые держали лавку в Паннонии, торгуя всем, чем только можно торговать.

С детства Максимиан не отличался особым умом, над ним часто подшучивали сверстники, называя его тупоумным. Вне себя от ярости и досады, гнева и обиды на других принял он решение вступить в ряды армии, познакомившись там с Диоклетианом. И пусть Геркулес не был умён, но в военном деле он зарекомендовал себя отчаянным и верным воином, смело идущим на противника: беспощадно и быстро он разгромил войско разбойников-багаудов, очистив римские земли от коварных, жадных врагов. Но есть и обратная сторона медали: Геркулес, так же как и Диоклетиан, ненавидел христиан и в своих владениях жестоко пресекал любые проявления другого мнения касаемо веры. Бедных людей убивали, а для богатых и влиятельных римлян была уготована другая судьба – их лишали всех материальных благ и выгоняли за пределы Рима. Максимиан некоторое время отговаривал императора от женитьбы на христианке, более того, он толкал Диоклетиана на убийство невесты, ведь её кровь грязна, а разум затуманен магией. Но Диоклетиан, схватившись за меч, от ярости едва не заколол друга за эти слова. Друг извинился – страх быстрой и неминуемой кончины заставил его выдавить из себя: «Прости, Диокл». Но в глубине его души зрела надежда убить Приску, чтобы она не препятствовала священному союзу и дружбе двух богов – Юпитера и Геркулеса.

– Кто же ты такая? – Диоклетиан ходил из угла в угол в размышлениях о неизвестной девушке, его съедал интерес в тандеме со злостью. Женщины сами к нему слетались, как бабочки на яркий свет, ему не стоило ничего заполучить сердце даже самой строптивой красавицы, но здесь всё по-другому. – Если ты не достанешься мне, тогда не достанешься никому. Я возьму тебя рано или поздно.

Диоклетиан обратился к своим стражам, отдал приказ разыскать и привести, добровольно или силой, личного лекаря префекта и консула. Единственный способ разузнать, как выглядит беглянка и где она может скрываться, – это схватить её родителей и заставить их говорить. Небо становилось всё чернее. Зрела буря. Император всегда страдал от жуткой и назойливой, как муха, мигрени, он не любил, когда тучи сгоняются в серое пятно, затягивающее небо, и ветер поднимается такой, как перед войной, – порывистый и леденящий кровь.

Диоклетиан всегда считал себя богом, властным и непобедимым, – он воспитывал в себе чувства долга, ответственности, бесстрашия и отваги, но здесь и сейчас за несколько часов до проливного ливня он чувствовал себя человеком – беспомощным и неумелым. Холодный компресс из винного уксуса лишь слегка притуплял боль в висках, а всё то, что рекомендовали лучшие лекари и жрецы, помогало на какое-то время, но боль возвращалась.

Императору не хотелось ни пить, ни есть, только лежать в тишине и ни о чём не думать. Когда дождь начинался – правитель чувствовал необычайное облегчение, прилив сил и вновь оживал.

– Слышала, ты разыскиваешь консула и его жену? Зачем? Что-то серьёзное? – Приска вошла в опочивальню Диоклетиана. – Там дождь проливной, кажется, ещё немного и зальёт пол-Рима.

– Приска, ты когда-нибудь желала того, чего никогда не видела? И не хочешь, чтобы оно досталось кому-то другому?

– Но ведь это бессмысленно, любовь моя! Бессмысленно и глупо, – рассмеялась Приска.

– Тебе кажется глупым всё, что не касается тебя, Приска. Ты что-то хотела? У меня люто болит голова – или говори, зачем пришла, или не беспокой меня, прошу. Сегодня я ни сам себе, ни тебе не принадлежу.

– Зачем тебе нужен консул и его жена, ты мне скажешь это или нет? Думаешь, они христиане, да? Хочешь и их стереть с лица земли?

– Нет, они не христиане. Мне нужна их дочь. И отвечу преждевременно на твой вопрос: она нужна мне для дипломатии, хочу преподнести её в качестве подарка при скреплении союза. Говорят, она несравненна, а мне это на руку, красивые женщины на вес золота, жена, а если она ещё и не знала никогда мужчин – это находка для нас.

– Но она бежала, Юпитер! Где ты её собираешься искать? Она может укрываться где угодно, а может, она и вовсе мертва? Она же совсем ещё юна и от Агапии даже шагу не делала в чужую сторону!

– Откуда тебе ведомо имя врачевателя моего префекта и откуда ты знаешь подробности? – император молниеносно вскочил со своего ложа и уже в один момент стоял рядом с супругой. – Ты многое знаешь из жизни Агапии и её дочери?

– Ты хотел бы её дочь только как подарок для других или для себя тоже? Я же знаю, как любишь ты божественные радости, Юпитер!

– Она мне интересна, я бы хотел увидеть её и попробовать, думаю, она прекрасна и могла бы быть мне второй женой, если я в ней разочаруюсь, тогда либо продам, либо избавлюсь от неё, пусть бежит дальше куда глаза глядят.

– То есть ты хочешь сказать, что при живой супруге ты хочешь ещё одну? Я не позволю занимать наше супружеское ложе другой! Есть я – и никого больше!

– Ты знаешь ещё что-то об этой девушке? Она правда так красива, как о ней говорят? Как она выглядит?

– Да, – естественно улыбнулась Приска, – она очень изящная, и твои мужи наверняка свернули бы себе шею, глядя на неё, и ты, кстати, тоже! – Приска заливалась громким смехом, нервируя этим утомлённого болью Диоклетиана. – У неё шикарные блестящие длинные волосы, думаю, дело здесь не в оливковом масле – у неё хорошие родовые корни и красота передалась по наследству. Знаешь, я чаще всего провожу время с её матерью, она помогает мне в моей женской болезни, а вот дочь я видела всего пару раз, красивая, ничего сказать не могу.

– Мне солгали, что у неё отвратительное лицо и ноги?

– Абсолютная ложь. Оставлю тебя одного, может, ты к утру передумаешь и оставишь в покое новую пассию, Юпитер. Я всё-таки отдаю тебе больше своей любви, чем ты думаешь, и к тому же – нельзя кого-то заставить любить. Как женщина тебе говорю.

– Сейчас мне нужны её родители, только от них я смогу получить её портрет, Приска, только родители смогут описать своего ребёнка! Когда они расскажут мне в подробностях, как она выглядит и где она может скрываться, – упростятся поиски. Сейчас её ищут, как иглу в Ниле, и сомневаюсь, что найдут.

Приска покинула супруга, оставив его наедине с мыслями: он воображал, как ему приводят её, необычную красавицу с острым, как восточные специи, характером.

***

Утренняя прохлада с ароматом роз наполнили комнату Рипсимии, словно сговорились оттянуть её первое пробуждение в стенах монастыря.

– Сестра, проснись, время молитвы, – к плечу Рипсимии притронулась Мания. – Поспишь немного позже, пойдём же, негоже матушку в первый день твоего послушания расстраивать. Идём скорее!

Рипсимия проснулась необыкновенно легко и быстро, в ногах не осталось и следа усталости от долгой дороги, тревожные сны и видения больше не преследовали, и она была от этого счастлива – всё самое страшное осталось позади. Мания схватила руку Рипсимии, и девушки побежали на утреннюю молитву – до её начала остались считанные минуты.

Настоятельница взглянула на Рипсимию и улыбнулась, та, в свою очередь, поклонилась, улыбнувшись в ответ. Молитва началась. Девушки склонили головы, повторяя вслед за игуменьей – тихо, еле слышно молилась и Рипсимия. Она никогда не слышала, как люди обращаются к Христу, но что-то внутри подсказывало ей, как правильно произносить молитву. Зал утонул в чистейшей тишине, лишь птица, заблудшая в пушистых ветвях, пыталась прервать дев. В огромные тяжёлые окна пробрался луч солнца, играя на белом мраморном полу и отражаясь на расписных стенах. Здесь веяло благодатью, смирением, казалось, что время остановилось, что ничто не потревожит старый монастырь, видавший не одну судьбу. По окончании молитвы Рипсимия подошла к настоятельнице, хотела поведать ей о своих переживаниях и видениях, преследующих её, но игуменья уже сердцем чуяла, что гостье монастыря неспокойно.

– На твоей душе лежит груз отчаяния или тоски, дитя моё? – обратилась она к девушке. – Что-то терзает тебя? Что гложет?

– Мне нужно рассказать вам кое-что, матушка. Я очень боюсь за жизнь родителей, за свою жизнь, а теперь и за жизнь сестёр. Меня наверняка разыскивает император Диоклетиан за отказ позировать его художникам, за отказ принадлежать ему. Когда я была в инсуле одна – мои родители отсутствовали в силу бесконечной занятости – в дверь постучали люди: мужчины со зверским желанием плоти в глазах, мне стало страшно. Они пришли якобы по приказу императора за тем, чтобы писать с меня портрет, ибо Диоклетиан слышал о моей красоте и хочет убедиться в правдивости слухов. Но я обманула его людей, обманула его, и теперь я боюсь, что его гнев погубит всё на своём пути.

– Пока ты в стенах монастыря Святого Павла – ты под защитой Бога и под опекой нас всех. Ничего не бойся. Тебе здесь будет всегда спокойно, другие люди к нам не приходят, ведь монастырь находится далеко от римского мира. Чудо, что Бог показал тебе дорогу в горы и ты встретила нас.

– И ещё я хотела бы попросить тебя, матушка, дать мне работу – принести пользу обители и поблагодарить вас за большое сердце, за доброту, которой окутываете меня, словно тёплым пуховым плащом. Чудо свершилось надо мной: бродила я долго и трудной дорогой, потеряв всякую надежду, но вы спасли меня от дикого зверя под названием уныние.

– К чему у тебя лежит душа? Есть ли такой труд, который дарует тебе радость? – заботливо спросила настоятельница. – Человек счастлив сам и полезен другим тогда, когда занимается любимым и интересным делом. Если ты, дитя моё, трудишься, неважно, лёгкое иль тяжёлое ремесло ты выбрала для себя, и ты выполняешь работу с запалом, с желанием, с полной отдачей – ты будешь счастлива, и счастливыми буду и я, и девы, и все люди вокруг!

– Да, матушка, есть дело, и оно приносит в мою жизнь гармонию. Ранее я рассказывала сестре, что очень люблю цветы – забота о них для меня самая лучшая награда! – воскликнула Рипсимия. – Когда я была совсем маленькой, няня рассказывала мне о том, что цветы – это дети природы и за ними необходимо ухаживать, поить их чистой водой, разговаривать с ними, укрывать от холода, и ни в коем случае не причинять им боль, не ранить, не резать. К сожалению, образ няни стёрся из моей памяти, но те слова я помню до сих пор. Есть и второе дело, которое приносит мне радость, – плетение бус. Для начала необходимо собрать самые красивые камни, затем с помощью специальных нитей соединить их. Ну а далее – ловкость пальцев и фантазия мастерицы. Когда родители отсутствовали дома и мне приходилось коротать дни и ночи в одиночестве – я занимала руки работой, мелкой, но приятной и, думаю, полезной. Помню, как однажды к моей матери пришла женщина, очень богатая, она увидела в моих руках бусы – работа ещё не была окончена, но очень восхитила женщину, и она попросила продать ей украшение!

– Твоё дело принесло тебе не только духовное благо, но и материальное. Плетение бус может стать для тебя куском хлеба в худую минуту, верно, дитя моё?

– Верно, матушка.

– Тогда ты можешь делать ту работу, которая, по-твоему, принесёт всем нам пользу. Бог с тобой, он благословит тебя на добрые и полезные деяния, главное – не клади свой талант в старый сундук с ненужными вещами, – игуменья начертила пальцами невидимый крест в воздухе.

– Матушка, что значит «не класть свой талант в сундук»?

– Нет сомнений в том, что человек красив и полезен тогда, когда не прожигает жизнь в праздности и лени, а занят добрым делом. Но что же такое труд? Просто делать то, что велят? Тогда это рабство. Только невольный человек будет делать что-то по приказу, а человек свободный сделает по зову сердца. Ещё есть талант. Это то, что ты делаешь хорошо и с восторгом. То, что есть у тебя с рождения – это Божий дар. К примеру, Бог даровал тебе талант плести бусы, и в этом тебе нет равных; другая сестра воодушевлённо расписывает стены нашего монастыря, и достаточно ей взмахнуть рукой, как образы святых предстают пред нами словно живые; ещё одна послушница делает удивительную посуду из глины, которая украшает наш трапезный стол… Я буду благодарна тебе за помощь монастырю и буду благодарной во сто крат за то, что ты поделишься талантом своим с сёстрами, научишь их тонкому и кропотливому искусству, а мы научим тебя всему, что будет тебе интересным. Да, дитя моё, кто знает, может, ты научишь нас творить красоту и она поможет нам в трудные часы. Кто знает… Кто знает…

Настоятельница отпустила дев и осталась одна в огромном молельном зале.

ГЛАВА V. ОТЧИЙ ДОМ

Агапия летала по инсуле, словно птица с раненым крылом, кричала, проклинала всё на свете, била посуду, бросала под ноги чаши – стены содрогались от гнева матери. Никто и никогда не смел трогать её дитя, и её любимая дочь доказала в который раз, что просто так она не дастся никому.

– Ты видел? Как это понимать? Это твоя вина! – кричала в лицо консула Агапия. – Наш ребёнок пустился в бега! Где теперь её искать? Чья это заслуга, что наш единственный ребёнок сбежал из родного дома?

– Только не перекладывай с больной головы на здоровую, Агапия. В чём моя вина? Откуда я знал, что Рипсимия захочет бежать? Думаю, тому была причина.

– Да всё потому, что ты приваживал к ней чужих мужей! Ты словно приводил их в театр, посмотреть да себя показать-расхвалить! Сердце выбирает любовь, а не ты или я!

– Я искал её, в чём ты меня упрекаешь? Мне тоже тяжело знать, что её нет здесь! Может, ей овладела любовная лихорадка и она сбежала от безответной…

Спор родителей Рипсимии прервал стук лошадиных копыт: к дому консула и личного врачевателя префекта приближались воины императора из элитной преторианской гвардии. Лица всадников закрывали массивные шлемы, они тянулись до ключиц, прикрывая сонную артерию; в руках их блистали острые мечи.

– Консул Гордиан! – крикнул главный из пришедших людей, – именем Диоклетиана немедленно откройте! Мы знаем, что вы здесь!

– Катитесь к Плутону! – из дома послышался женский голос. – Что вам здесь нужно?

– Нам приказал император доставить вас к нему! Или вы сейчас же откроете или мы вынуждены будем применить силу к консулу и его супруге!

– Агапия, прошу, не показывай свой нрав – открой им, они ничего не сделают ни тебе, ни мне. Пока мы занимаем высокие чины – нам ничего не грозит! – консул обратился к своей супруге, но в его голосе чувствовались ноты тревоги. – Открой им, иначе будет хуже.

Агапия последовала к дверям, но тут же отлетела от мощного удара – дверь выбил один из войска. Преторианцы не любили долгих разговоров, в отличие от дипломатов, их диалоги заканчивались применением силы и демонстрацией своего превосходства с помощью словесного угнетения противника. «Втоптать в грязь» – то, что нравилось и самому Диоклетиану, и его армии.

– Кто здесь посылал меня к Плутону, сейчас сам у него побывает в гостях! – воин схватил за волосы Агапию и потащил к выходу. – Иди за мной, консул!

Прежде чем усадить Агапию на лошадь, он повалил женщину на землю, ударив пару раз железным носком своей сандалии. Агапия нашла в себе силы встать, но чувствовала, как от удара всё темнеет перед глазами.

– Где ваша дочь?

– Надеюсь, скоро мы поменяемся ролями, грязный тупица! И ты будешь есть землю, заедая железным носком!

Лицо Агапии было залито кровью. Консулу не оставалось ничего, кроме как смотреть на избиение любимой женщины. Тот, кто более всего противился власти, становился её врагом, а любое проявление нелюбви к императору каралось римским правом и очень жестоко. Агапия слыла непокорной и своенравной женщиной и из-за этого не менее уважаемой, она всячески защищала свой дом от чужих людей, и потом, когда они покидали её инсулу и, казалось, победа была за ней – она рыдала громко и долго, содрогаясь от каждого звука.

«Сильная для всех и слаба для самой себя» – так она говорила дочери, охраняя её покой. Но против Диоклетиана невозможно было пойти – его интересовала лишь Рипсимия и её место обитания.

– Хорошо, что ты бежала, дочь, – вылетело из уст избитой матери.

– Верится мне, что ваша дочь плохо кончит, – начал разговор старший из императорских посланников. – Обманула посланных самим императором людей, сказала, что не является вашей дочерью! Сомневаюсь, что ей удастся скрыться от руки правосудия.