Четверо должны уйти

Я уже собрался было чокнуться, но, увидев, что и душечка, и босс уже собираются выпить, последовал их примеру, как и все остальные. Я подумал, что красноречие Боттвайля заслуживает большего, чем один глоток, поэтому залпом опорожнил бокал и краешком глаза заметил, что и босс от меня не отстает, явно воздавая должное перно. И тут заговорила миссис Джером:

– Как прекрасно сказано! Просто изумительно! Я хочу записать эту речь и опубликовать ее. Особенно ту часть, где трубят трубы… Курт! В чем дело? Курт!

Боттвайль выронил стакан и схватился за горло. Когда я шагнул вперед, он вдруг резко выбросил руки вперед и хрипло крикнул что-то вроде «поздравляю», но я не вслушивался. Остальные тоже устремились к нему, но я, будучи специально натренированным на подобные случаи, подоспел первым. Когда я подхватил Боттвайля на руки, он уже хрипел и задыхался, а в следующую секунду его тело пронзила настолько сильная судорога, что оно едва не вырвалось из моих объятий. Вокруг что-то восклицали, хотя никто не кричал и не визжал, а кто-то вцепился в мою руку. Я велел им расступиться и дать мне побольше места, но в этот миг тело Боттвайля так резко обмякло, что я едва не упал. Возможно, и упал бы, если бы Кирнан не успел схватить Боттвайля за руку и удержать.

– Позовите врача! – крикнул я.

И Черри кинулась к столику, на котором стоял позолоченный телефонный аппарат. Мы с Кирнаном уложили Боттвайля на ковер. Боттвайль был без сознания, часто и мелко дышал, а вокруг губ выступила пена.

– Сделайте что-нибудь! Да сделайте же хоть что-нибудь! – причитала миссис Джером.

Но ничего сделать было уже нельзя. Я это знал. Еще несколько секунд назад я уловил знакомый запах, теперь же, нагнувшись и принюхавшись, окончательно убедился в своей правоте. Нужно был подсыпать большую дозу, чтобы яд подействовал с такой убийственной силой и быстротой. Кирнан развязал потерявшему сознание Боттвайлю галстук и ослабил воротник. Черри Кван сказала, что одного врача не застала и пытается дозвониться до другого. Марго, сидя на корточках, стаскивала с Боттвайля туфли. Я мог бы сказать ей, что с таким же успехом он может умереть и обутым, но смолчал. Я держал Боттвайля за запястье, приложив ладонь другой руки к его груди, и буквально ощущал, как уходит из него жизнь.

Когда пульсация и сердцебиение прекратились, я взял Боттвайля за руку, сжатую в кулак, разогнул средний палец и давил на ноготь, пока тот не побелел. Когда я отнял свой палец, ноготь остался белым. Я отщипнул от ковра ворсинку, приказал Кирнану не шевелиться, приложил ворсинку к ноздрям Боттвайля и сам задержал дыхание на тридцать секунд. Ворсинка не шелохнулась.

– Его сердце больше не бьется, и он не дышит, – сказал я. – Если бы врач подоспел в течение первых трех минут и промыл ему желудок особыми средствами, которых у него наверняка с собой не оказалось бы, один шанс из тысячи еще бы оставался. Так же…

– Может быть, вы хоть что-нибудь сделаете? – прокудахтала миссис Джером.

– Нет, ему уже не помочь. Я не представляю закон, но, будучи частным сыщиком, мог бы…

– Сделайте что-нибудь! – истошно завопила миссис Джером.

Из-за моей спины донесся голос Кирнана:

– Он мертв.

Я не стал поворачиваться и спрашивать, каким способом он это определил. Вместо этого я сказал:

– Его напиток был отравлен. До прихода полиции никто не должен ни к чему притрагиваться, особенно к бутылке перно, и никто не имеет права выходить из этой комнаты. Вы должны… – Я замер, как громом пораженный. – А куда делся Санта-Клаус?

Все головы повернулись к стойке бара. Бармен исчез. Чтобы проверить, не упал ли старина Санти в обморок, я протолкался между Лео Джеромом и Эмилем Хетчем, заглянул за стойку, но и на полу никого не было.

Я резко развернулся:

– Кто-нибудь видел, как он выходил?

Очевидцев не нашлось.

– К лифту не выходил никто, – заметил Хетч. – Я уверен. Должно быть, он… – И Хетч устремился к двери.

Я преградил ему дорогу:

– Оставайтесь здесь. Я посмотрю сам. Кирнан, вызовите полицию. Спринг семь-три-один-сто.

Я вышел в левую дверь, прикрыл ее за собой и влетел в кабинет Боттвайля, в котором уже бывал раньше. Кабинет занимал по размерам примерно четверть студии и выглядел куда скромнее, хотя и отнюдь не убого. Я подошел к дальней стене, увидел через стеклянную панель, что личного лифта Боттвайля на месте нет, и нажал кнопку вызова. Что-то клацнуло, и кабинка с жужжанием стала подниматься. Когда она остановилась, я открыл дверь и увидел на полу Санта-Клауса, вернее, то, что от него осталось. Санта-Клаус растаял. На полу валялись шуба, шаровары, маска, борода, парик… Я не стал проверять, все ли на месте, поскольку должен был успеть сделать еще кое-что, а времени почти не оставалось.

Приперев дверь лифта стулом, чтобы она не захлопнулась, я обогнул покрытый тончайшей золотой фольгой письменный стол Боттвайля и наклонился над золоченой корзиной для бумаг. Она была полна примерно на треть. Я начал было в ней рыться, потом решил, что теряю время, и, перевернув, высыпал ее содержимое на пол, после чего принялся просматривать все бумажки подряд и поочередно швырять их в корзинку. Мне попадались какие-то обрывки. Но ни один из них не имел ни малейшего отношения к моему брачному разрешению. Покончив с бумажками, я подумал, что из-за спешки смотрел недостаточно внимательно, и собрался повторить всю процедуру, но тут со стороны студии послышался звук, напоминающий стук остановившегося лифта. Я быстро вернулся в студию, где застал двоих полицейских, которые явно пытались определить, кем в первую очередь заняться – мертвым или живыми.

Глава 3

Три часа спустя мы все сидели, сбитые в одну кучу, а над нами, шаря по нашим лицам бдительным взором, возвышался мой закадычный враг и приятель, сержант Пэрли Стеббинс из уголовной полиции Манхэттена, крупный, мощный, с квадратным подбородком.

– Мистер Кирнан и мистер Хетч, – наконец сказал он, – поедут со мной в офис окружного прокурора для дальнейшего выяснения обстоятельств этого преступления. Остальные могут быть пока свободны, но с одной оговоркой: вы должны находиться дома, по тем адресам, которые дали нам. Однако, прежде чем отпустить вас, я хочу еще раз задать вам вопрос о человеке, который находился здесь под видом Санта-Клауса. Вы все заявили, что ровным счетом ничего о нем не знаете. Никто из вас не хочет сейчас пересмотреть свое заявление?

Стрелки на моих часах показывали без двадцати семь, когда человек двадцать пять муниципальных служащих – полицейские, коронер, врач, дактилоскописты, санитары – покончили с обычной для подобных случаев возней, включавшей и допрос свидетелей с глазу на глаз. Наивысшей чести удостоился я. Меня опрашивали поочередно Стеббинс, за ним следователь из ближайшего отделения полиции, а затем еще и лично инспектор Кремер. Последний отбыл около пяти, чтобы организовать облаву на Санта-Клауса.

– Я не возражаю против того, чтобы поехать в офис окружного прокурора, – заявил Кирнан Стеббинсу. – В данных обстоятельствах я вообще не вправе возражать. Но мы уже рассказали вам все, что знали. Я – точно. Мне кажется, у вас сейчас одна задача – поймать убийцу.

– Не хотите же вы сказать, – вмешалась миссис Джером, – что никто из присутствующих ничего о нем не знает?

– По вашим словам, выходит именно так, – ответил Пэрли. – Никто не знал даже, что здесь вообще будет Санта-Клаус. Во всяком случае я понял так. Сюда его привел Боттвайль, без четверти три, из своего кабинета. По-видимому, Боттвайль сам договорился с ним, и Санта-Клаус, поднявшись на личном лифте Боттвайля, переоделся прямо в его кабинете. Могу вам сообщить, что это подтверждается фактами. Костюм Санта-Клауса был продан в магазине «Бёрлесон», что на Сорок шестой улице. Мистер Боттвайль позвонил туда вчера днем и попросил доставить костюм сюда с пометкой лично для него. Мисс Кван признала, что получила сверток и сама отнесла Боттвайлю в кабинет.

Если верить полицейским, то никто никогда не констатирует какой-то факт, не заявляет, не сообщает и даже не докладывает, а признает.

– Кроме того, – признался Пэрли, – мы сейчас проверяем агентства, в которых могли бы заказать услуги Санта-Клауса, но это задача непростая. В агентствах часто сами не знают, с кем имеют дело. Если у нашего Санта-Клауса имелись судимости, то вполне понятно, что, увидев, какая поднялась заваруха, он счел за благо исчезнуть. Пока внимание всех было приковано к Боттвайлю, он незаметно прошел в кабинет, переоделся и был таков. Костюм бросил в лифте. Если мы правы и Санта-Клаус был обычным человеком, нанятым через агентство, то убивать Боттвайля у него причин не было. Кроме того, он не мог знать, что Боттвайль пьет только перно, и уж тем более не мог знать, где хранится яд.

– К тому же, – добавил Эмиль Хетч, сидевший мрачнее тучи, – если его наняли в агентстве, бежать для него было бы не просто глупо, но безрассудно. Ведь его неминуемо разыщут. Так что навряд ли его наняли через агентство. Это, должно быть, кто-то из знакомых Боттвайля, который знал и про перно, и про яд и к тому же имел серьезную причину, чтобы убить Боттвайля. А вы только понапрасну тратите время, занимаясь агентствами.

Стеббинс передернул мощными плечами:

– Наша работа в том и заключается, чтобы тратить время на розыск, мистер Хетч. Возможно, наш Санта-Клаус настолько перетрусил, что не отдавал себе отчета в своих действиях. Я, конечно, понимаю, что в случае удачи, если выяснится, что его и впрямь наняли с помощью агентства, Санта-Клаус окажется непричастным к убийству, но ведь бутылку-то отравили. Я хочу, чтобы вы это хорошо понимали и не удивлялись, почему вас просят оставаться дома по указанным вами адресам. И не заблуждайтесь относительно серьезности этой просьбы.

– Не имеете ли вы в виду, – резко спросила миссис Джером, – что нас всех подозревают? Что и я, и мой сын находимся под подозрением?

Пэрли открыл было рот, но почти сразу захлопнул его. Сталкиваясь с подобными дамочками, приходится давить свои порывы. Ясное дело – он собирался в ответ брякнуть: «Разумеется, черт побери!» Вместо этого ему пришлось со всей возможной кротостью заявить:

– Я хочу сказать только одно: мы должны непременно разыскать этого Санта-Клауса, а уж потом посмотрим. Если окажется, что он ни при чем, нам придется продолжить розыск убийцы, и мы очень рассчитываем на вашу помощь. Уверен, что все вы готовы оказать нам посильную помощь. Не так ли, миссис Джером?

– Я бы с удовольствием помогла вам, но я ровным счетом ничего не знаю. Кроме одного: моего любимого и обожаемого друга больше нет в живых, а я вовсе не намерена терпеть ни угроз, ни оскорблений. А что вы такое сказали насчет яда?

– Это вам известно. Вас уже расспрашивали.

– Да, конечно, но что вы хотели сказать?

– Вы должны были уже и сами понять это из вопросов, которые вам задавали. Врач, осматривавший тело, считает, что убийца использовал цианистый калий, и рассчитывает подтвердить свой вывод во время вскрытия. Эмиль Хетч пользуется цианистым калием, занимаясь чеканкой и гальванопокрытием. В мастерской, на нижнем этаже, в шкафу стоит целая банка цианида, а в мастерскую из кабинета Боттвайля ведет винтовая лестница. Любой из тех, кто знал это, а также то, что Боттвайль держит целую коробку перно в своем шкафу и что в ящике стола всегда стоит откупоренная бутылка, не мог даже мечтать о более удачном стечении обстоятельств. Четверо из вас признались в том, что им известно и о том, и о другом. Еще трое – миссис Джером, Лео Джером и Арчи Гудвин – признали, что им известно о перно, но отрицают, что знали о цианистом калии. Поэтому…

– Это неправда! Она знала о цианистом калии!

Рука миссис Перри Портер Джером взлетела с колена сына, которое сжимала, и хлестко ударила Черри Кван по щеке. Лео Джером судорожно вцепился в руку матери и повис на ней. Альфред Кирнан вскочил. Мне даже показалось, что он собирается разделаться с миссис Джером. Однако Марго Дики разгадала его намерения, а потому схватила Кирнана за пиджак и удержала. Черри приложила ладонь к пострадавшей щеке и сидела, не раскрывая рта и не шевелясь.

– Сядьте на место! – приказал Стеббинс Кирнану. – И возьмите себя в руки. Мисс Кван, вы говорите, что миссис Джером знала о цианистом калии?

– Конечно знала, – прочирикала мисс Кван. – Однажды в мастерской мистер Хетч в моем присутствии объяснил ей, как он им пользуется и какую осторожность соблюдает.

– Мистер Хетч? Вы подтверждаете…

– Ерунда! – отрезала миссис Джером. – Что из того, что он мне объяснил? Я давно и думать об этом забыла. Повторяю: я не потерплю никаких оскорблений!

Пэрли пристально посмотрел на нее:

– Послушайте, миссис Джером, если мы разыщем Санта-Клауса и окажется, что он был знаком с Боттвайлем и имел основания его недолюбливать, то все может на этом закончиться. В противном же случае никому, включая вас, никакие разговоры про оскорбления не помогут. До сих пор, насколько мне известно, только один из вас солгал нам. Это вы. Это будет занесено в протокол. Учтите, что для любого из вас ложь обернется неприятностями, тогда как нам, как ни странно, это лишь на руку. На этом мы с вами расстанемся. Мистер Кирнан и мистер Хетч, эти люди, – Стеббинс указал на двух сыщиков, стоящих у него за спиной, – отвезут вас в офис окружного прокурора. Остальные могут быть свободны. Только не забывайте о моих словах. Гудвин, я хочу с тобой побеседовать.

Он уже со мной беседовал, но я не стал заострять на этом внимание. Кирнан же оказался менее уступчивым и сказал, что должен уйти последним, чтобы запереть все двери. Стеббинс не стал чинить ему препятствий. Все три женщины, Лео Джером, Стеббинс и я спустились на лифте, оставив сыщиков с Кирнаном и Хетчем наверху. Стоя на тротуаре, я проводил взглядом разбредавшихся по сторонам женщин и Лео Джерома, но признаков слежки не заметил. Снегопад по-прежнему не унимался – радостная перспектива для Рождества и уборщиков улиц. Возле тротуара поджидали две полицейские машины, и Пэрли, подойдя к одной из них и распахнув дверцу, кивком пригласил меня залезть внутрь.

– Если мне тоже предлагают прокатиться в офис окружного прокурора, – возразил я, – то я хотел бы сперва поесть. Помню, как-то раз меня там чуть голодом не уморили.

– Окружной прокурор тебя не ждет, – ухмыльнулся Стеббинс. – Пока, во всяком случае. Я просто предлагаю тебе укрыться от снега.

– Это меняет дело, – согласился я и проскользнул внутрь, двигаясь подальше, чтобы освободить место для Пэрли.

А места ему требовалось предостаточно. Взгромоздившись на сиденье, он захлопнул дверцу.

– Раз мы все равно сидим в машине, – предложил я, – почему бы нам заодно не прокатиться? По городу можешь не колесить – просто высади меня на Тридцать пятой улице.

Но Пэрли неожиданно заупрямился:

– Я не люблю разговаривать во время езды. Как, впрочем, и слушать. Что ты здесь делал сегодня?

– Я уже говорил. Развлекался. Продегустировал три марки шампанского. Меня пригласила мисс Дики.

– Попробуй еще разок. Из всей компании ты единственный посторонний. Почему? Для мисс Дики ты кем-то особенным не являешься. Она собиралась выйти замуж за Боттвайля. Итак, почему?

– Спроси у нее.

– Мы уже спрашивали. Она сказала, что особых причин приглашать тебя у нее не было. Еще добавила, что ты нравился Боттвайлю, да и остальные считали тебя за своего с той поры, как ты разыскал для них какие-то гобелены. Говорила она сбивчиво, подбирая слова. К тому же всякий раз, как случается убийство, а ты оказываешься поблизости, мне любопытно знать почему. Спрашиваю в последний раз.

Значит, она не стала упоминать про разрешение на бракосочетание. Молодец! Я бы с бо́льшим удовольствием слопал весь снег, выпавший в Нью-Йорке начиная с полудня, чем попытался объяснить происхождение этой бумажки сержанту Стеббинсу или инспектору Кремеру. Именно по этой причине я и перерыл корзинку для бумаг.

– Спасибо за доверие, – ответил я, – но злоупотреблять им не стану. Я уже поведал тебе как на духу обо всем увиденном и услышанном сегодня. – Тут я поневоле очутился в одной компании с миссис Джером, поскольку умолчал о разговоре с Марго. – И рассказал все, что мне известно об этих людях. Оставь меня в покое и отправляйся ловить убийцу.

– Я знаю тебя как облупленного, Гудвин.

– Да, и ты даже называл меня Арчи. Я свято лелею память об этом.

– Я тебя слишком хорошо знаю, – задумчиво произнес он, его крупная голова на бычьей шее повернулась ко мне, и наши глаза встретились. – Не думаешь же ты, что я способен поверить в то, что этот парень удрал из комнаты, а ты его не заметил?

– Ерунда! Я сидел на полу, у меня на руках умирал человек, а все остальные сгрудились вокруг нас. Да ты и сам прекрасно знаешь, что несешь вздор. Не считаешь же ты меня сообщником убийцы.

– А я вовсе не говорил, что считаю тебя сообщником. Даже если Санта-Клаус и был в перчатках, а зачем они ему понадобились, как не для того, чтобы не оставить отпечатков, я не утверждаю, что он убийца. Но если тебе вдруг известно, кто он такой, то ты пытаешься по какой-то причине его выгородить и сейчас водишь нас за нос, что тогда?

– Тогда было бы скверно, согласен. Посоветуйся я с самим собой, то первый выступил бы против.

– Черт побери! – рявкнул Пэрли. – Ты знаешь его или нет?

– Нет.

– Ни ты, ни Вулф не приложили руки к тому, чтобы он появился там?

– Нет.

– Ладно, проваливай. А в управление тебя пригласят как пить дать.

– Надеюсь, что не сегодня. Устал как собака. – Я распахнул дверцу. – Мой адрес ты знаешь.

Я перепрыгнул через сугроб, а Пэрли запустил мотор, и машина с ревом рванулась вперед.

Время для того, чтобы поймать свободное такси, было самое подходящее, но из-за чертова снегопада мне пришлось померзнуть целых десять минут, прежде чем рядом притормозила желтая машина. Когда мы подкатили к крыльцу нашего старого особняка из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, было уже без восьми восемь.

Как и всегда, когда меня нет, дверь была на засове, так что пришлось звонить, чтобы Фриц открыл. Я поинтересовался, вернулся ли Вулф, и Фриц ответил, что да, мол, вернулся и изволит обедать. Убрав шляпу на полку и повесив пальто, я полюбопытствовал, осталось ли хоть что-нибудь для меня, а Фриц серьезно ответил, что да, осталось, и даже очень много, и отступил в сторону, пропуская меня в столовую. Да, по манерам Фриц даст сто очков вперед любому дворецкому.

Вулф, рассевшийся в необъятном кресле за столом, поздоровался со мной, причем вполне нормально, даже не пролаял. Я ответил любезностью на любезность, сел на свое место, развернул на коленях салфетку и извинился за опоздание. Фриц принес мне теплую тарелку, судок с тушеными утятами и блюдо с картофелем, запеченным с грибами и сыром. Я, не скупясь, положил себе изрядную порцию. Вулф спросил, идет ли еще снег, и я ответил, что да. Потом, проглотив несколько кусочков, я нарушил молчание сам:

– Насколько вам известно, я вполне одобряю ваше правило никогда не говорить о делах во время трапезы, но я угодил в передрягу, которая к делам не относится. Она касается только меня лично.

Вулф хрюкнул:

– О гибели мистера Боттвайля сообщили по радио в семь часов. Ты был там.

– Да. Я был там. Я стоял рядом с ним на коленях, когда он умирал.

Я отправил в рот очередной кусок. Черт бы побрал это дурацкое радио! Я вовсе не собирался даже заикаться об убийстве до тех пор, пока не прояснил бы более важный, с моей точки зрения, вопрос. Когда во рту освободилось достаточно места, чтобы ворочать языком, я произнес:

– Могу доложить обо всем подробно, если пожелаете, но сомневаюсь, чтобы нам удалось заполучить клиента. Единственная подозреваемая с достаточно набитой мошной, чтобы уплатить вам гонорар, – миссис Перри Портер Джером, но она уже уведомила сержанта Стеббинса, что не намерена терпеть угрозы и оскорбления. К тому же, если они разыщут Санта-Клауса, вопрос о поимке убийцы может отпасть сам собой. Я же хочу рассказать о том, что случилось до того, как Боттвайль скончался. То разрешение на вступление в брак, что я вам показывал, яйца выеденного не стоит. Мисс Дики передумала. Я выкинул два доллара коту под хвост. Она заявила мне, что решила выйти за Боттвайля.

Вулф обмакнул корочку пирога в лужицу соуса на своей тарелке.

– Вот как? – произнес он.

– Да, сэр. Удар был для меня, конечно, страшный, но со временем я бы оправился. Однако десять минут спустя скончался Боттвайль. Что мне оставалось делать? Несмотря на суету и приставания полицейских, я сумел как следует обмозговать случившееся. Я пришел к выводу, что не стану унижаться и делать изменнице повторное предложение. Конечно, я мог бы раскошелиться еще на пару долларов и обзавестись новым разрешением, но не хочу, чтобы эта ветреница перед алтарем известила меня, что опять передумала и хочет выскочить за какого-нибудь проходимца. Нет, пусть это и разобьет мое сердце, но я постараюсь забыть ее. Вычеркну ее из своей жизни.

Я вернулся к утенку и запустил зубы в сочное мясо.

Вулф тоже усиленно жевал. Наконец, проглотив кусок, он изрек:

– Для меня это, конечно, вполне приемлемо.

– Я знаю. Так рассказать вам про смерть Боттвайля?

– После обеда.

– Хорошо. Как прошла встреча с Томпсоном?

Однако и эта тема не прельстила Вулфа. Собственно говоря, и остальные мои попытки расшевелить его оказались тщетными. Обычно он любит болтать за столом. Причем на любую тему – от холодильников до республиканцев, но, должно быть, бедняга выдохся после долгого, утомительного и полного смертельных опасностей путешествия на Лонг-Айленд и обратно. Впрочем, меня это вполне устраивало, поскольку и у меня денек выдался непростой. Когда мы расправились с утятами, картофелем, салатом, печеными грушами, сыром и кофе, Вулф благодарно хрюкнул и отодвинул кресло назад.

– Я хочу почитать одну книгу, – сказал он. – Она наверху, в твоей комнате. «Здесь и теперь» Герберта Блока. Принеси ее сюда, пожалуйста.

Хотя это означало, что мне придется преодолеть два этажа по лестнице на полный желудок, я с радостью согласился – надо же было воздать Вулфу должное за то, что он так спокойно воспринял весть о моих рухнувших надеждах. А ведь мог бы изрядно поднапрячь свои голосовые связки. Словом, я весело взлетел по лестнице, ворвался в свою комнату и подскочил к полкам, на которых стояли мои книги. Книг у меня немного, всего пара дюжин, так что я прекрасно знал, где какую искать. Тем не менее «Здесь и теперь» на месте не оказалось. Там, где она была, зияла пустота. Я огляделся по сторонам, заметил какую-то книгу на комоде и шагнул к нему. Это и впрямь оказалась «Здесь и теперь», на которой сверху лежали белые хлопчатобумажные перчатки.

У меня отвалилась челюсть.

Глава 4

Я рад был бы похвастаться, что сразу смекнул, где собака зарыта, едва увидел эти перчатки, но, увы, это было бы неправдой. Я взял перчатки, повертел так и сяк и даже надел одну из них на руку, прежде чем окончательно осознал, что объяснение появлению здесь перчаток возможно лишь одно. Стоило мне прийти к этому выводу, как шарики в голове завертелись и мысли закружились в беспорядочном хороводе. Я тряхнул головой и уселся, чтобы подумать. Мне понадобилась примерно минута, чтобы сформулировать первое мало-мальски вразумительное умозаключение.

Вулф решил таким образом признаться мне, что под личиной Санта-Клауса скрывался не кто иной, как он, с той целью, чтобы я мог как следует обмозговать полученные сведения в одиночку, прежде чем обсудить с Вулфом.

Но почему Вулф захотел, чтобы я размышлял в одиночестве? Ответ на этот вопрос я искал уже дольше, но все же додумался до единственного приемлемого решения. Вулф отказался от встречи с Томпсоном и договорился с Боттвайлем о том, что придет к нему на вечеринку в костюме Санта-Клауса, поскольку сама мысль о том, что в его доме поселится женщина или, как альтернатива, что я перееду жить в другое место, была для него настолько невыносимой, что заставила пуститься во все тяжкие. Ему во что бы то ни стало нужно было увидеть меня вместе с Марго и поговорить с ней, если подвернется удобный случай. Если бы он выяснил, что я блефую, я оказался бы целиком в его власти; он издевался бы надо мной как хотел – заявлял бы, что рад принять в своем доме мою невесту, и с садистским удовольствием наблюдал бы, как я пытаюсь выкрутиться. И наоборот, если бы он понял, что я настроен серьезно, и поверил в истинность моих намерений, это дало бы ему время для раздумий. В обоих случаях он выигрывал. Но самое главное – он продемонстрировал, насколько дорожит мной. Он дал понять, что не хочет меня потерять ни за какие деньги. Конечно, Вулф скорее на целую неделю отказался бы от пива, чем признался в подобной слабости, но в данную минуту он был беглецом от правосудия в деле об убийстве и остро нуждался в моей помощи. Что ж, придется ему подыграть. Будем считать, что он променял Лонг-Айленд на рождественскую вечеринку только лишь потому, что обожает наряжаться Санта-Клаусом и прислуживать за стойкой бара.