Клюв/ч

…а дальше уже можно не заходить в лазарет, уже не смотреть, уже не констатировать смерть, уже не думать, какие мессы читать над итальянцем и что там делать по японским обычаям.

– …а надо на грудь умершего нож положить, чтобы отогнать злых духов, и еще столик рядом с кроватью с цветами всякими, свечами… еще шесть монет ему в гроб и чего-нибудь такое, что он при жизни любил…

– Спасибо, уважаемый читатель…

– А… скажите… а человечество теперь… все, да?

– Да, теперь все.

– А вы же не просто надзиратель, вас же сюда тоже за что-то?

– Верно говорите.

– А…

– Вот, взгляните:

Имени нет.

Послан в мир людей, чтобы уничтожить человечество.

Сослан в будущее за попытку уничтожения человечества.

Задача выполнена…

Расправляю крылья.

Поднимаюсь в черное небо в тусклом свете тающего сатурнового месяца.

Вселенная ждет

– …уважаемые пассажиры, ваш рейс задерживается…

Симплекс сердится, Симплекс звонит кому-то неведомо кому, буду-буду, когда-то буду, неведомо когда. Кто-то там бесконечно далеко сердится, ждет, где-то там, бесконечно далеко дом, – большой, уютный, подсвеченный пламенем очага, пахнущий медом и пряностями.

Симплекс садится за столиком где-то нигде, возле окна, за которым взлетают и опускаются самолеты, и плавно поднимается в небо луна – Симплекс ждет, когда она дойдет до перегородки в окне, сядет на неё, как на жердочку.

Симплекс считает часы – час ночи, два часа ночи, три часа ночи, это еще только будет, а сейчас только час, и еще ждать целых шесть часов, прежде чем – уважаемые пассажиры, пристегните ремни – и вдавит в кресло, мягко, и в то же время удушающе, и город за стеклом качнется влево, потом вправо, потом скользнет вниз по причудливой дуге, скроется где-то нигде.

Симплекс смотрит на маленькую гостиницу, затаившуюся между колоннами, смотрит на цены, думает, как будет там долго ворочаться, пытаться уснуть – морщится. Устраивается поудобнее за столиком, понимает, что пропустил момент, когда луна села на жердочку, она уже поднялась выше. И даже если наклониться над столом, луна все равно окажется выше.

Скоро все кончится, говорит себе Симпеклс.

Скоро.

Шесть часов.

А потом будет дом, пропахший корицей и пряностями, подсвеченный пламенем очага, и огромная постель, куда можно нырнуть, как в море.

Симплекс перебирает салфетки на столе, пишет формулы, играет с ними, как с кубиками, а если так, а если так, а если эдак…

Вселенная настораживается.

Ждет.

Пугается – когда Симплекс заходит в тупик, не знает, куда двигаться дальше, похоже, что никуда, похоже, что все запуталось, безнадежно и безвозвратно. В какой-то момент Симплекс уже готов скомкать салфетки (вселенная в ужасе), и правда, комкает, бросает, обреченно смотрит на часы, отсчитывает бесконечные минуты. Спохватывается, находит тот ключик, которым открывается нагромождение цифр, – снова разворачивает салфетки, дописывает, собирает по кусочкам.

Вселенная выдыхает.

Вселенная смотрит, читает, познает саму себя.

– …уважаемые пассажиры, ваш рейс задерживается…

Симплекс сердится, Симплекс звонит кому-то неведомо кому, буду-буду, когда-то буду, неведомо когда. Кто-то там бесконечно далеко сердится, ждет, где-то там, бесконечно далеко дом, – большой, уютный, подсвеченный пламенем очага, пахнущий медом и пряностями.

Симплекс садится за столиком где-то нигде, возле окна, за которым взлетают и опускаются самолеты, и плавно поднимается в небо луна – Симплекс ждет, когда она дойдет до перегородки в окне, сядет на неё, как на жердочку.

Кажется, это уже было, говорит себе Симплекс, – час ночи, луна на жердочке, шесть часов, растянутые в бесконечность. Или не было, думает Симплекс, да нет, не могло этого быть. Снова разворачивает салфетки, так, на чем он остановился, вот здесь…

…снова играет с цифрами, перебирает одну за другой…

Вселенная смотрит, слушает, познает саму себя…

…разбился на взлете, все пассажиры погибли…

…Симплекс этого не узнает, вселенная позаботится, чтобы не узнал, чтобы смотрел на часы, считал – один, два, три, четыре, пять, шесть – перебирает салфетки, играет с цифрами…

Вселенная ждет.

Познает саму себя.

Сентябрельник, сентябрядцатое сентября

Октябрельник, октябрядцатое октября.

…ну, вот уж даже не знаю, про что я должна писать на премьере в Опере – а ведь это первое в моей жизни задание, и только попробуй выполнить не на шестерку с плюсом, – и не видать мне столичной газеты, как своих ушей, да что столичной газеты, меня даже в какой-нибудь «Сельский вестник» не возьмут, и прозябать мне на кассе какого-нибудь Гурмана-дурмана до конца моих дней. Знать бы, что заинтересует достопочтенную публику – высоченные арки, неспешно прогуливающиеся по коридорам, изящные лестницы, что обмахиваются не менее изящными веерами, или витражи, которые уютно устроились в окнах, кокетливо подмигивая солнечными бликами. Или писать о платьях, что пришли на премьеру, и так торопились, что забыли взять с собой хозяев? Например, вот это, темно-вишневое с кружевами…

…а?

Ой, простите, марсала, марсала, цвета марсала – с кружевами, или вот это миленькое платьице с коротким подолом, который кажется рваным, отличная задумка…

…а?

Ой, простите, я не знала, что у вас оторвался подол, это ж надо ж было так опростоволоситься, какой конфуз… это я про себя, конечно… сию минуту стираю написанное, н-да-а-а, меня только в Оперу пускать…

И все-таки надо сосредоточиться на премьере, хотя бы представить себе, что испытывает актриса, которой сегодня предстоит первый в жизни настоящий выход на сцену – думаю, она волнуется ничуть не меньше меня. Если бы я могла прочитать её мысли… Да что значит, если бы, я же тихонечко, никто и не узнает… я надеюсь. Потому что если узнают, то придет конец не только моей так и не успевшей начаться карьере, но и моей свободе, если не жизни – в зависимости от того, какие царят законы в этих краях.

(а законы следовало бы подучить, прежде чем сюда ехать, да…)

Итак, я тихонечко слушаю мысли юной актрисы, и… вот это да, что же я слышу? Быть того не может… а ведь так и есть, бедная девочка мечтала о тихой и незаметной жизни где-нибудь нигде, но родственница (отсюда из мыслей не вижу) гонит её на сцену, будешь петь, я сказала, и не вздумай даже, талант у тебя, талант… И вот бедняжка спешит в Оперу, опоздала, замешкалась где-то нигде, бежит по двору, теряя туфли в осенней листве… Надо бы поговорить с актрисой после выступления, намекнуть как-нибудь осторожненько, а вы сами выбрали для себя сцену, или кто-то навел на вас на эту мысль, ой, да, тетушка настояла? А сами вы как относитесь… только осторожно намекать, чтобы она ни сном, ни духом не догадалась, что я в её мысли подсматривала…

Итак, писать, писать… неторопливые витражи рассаживаются в ложах, платья спохватываются, что не взяли своих хозяев, веера порхают над залом, на сцену выходит юная актриса, прекрасная, как первый весенний день… нет, я не имею в виду, что такая же холодная и промозглая, серая со свинцовыми тучами, а…

БА-БАХ!

Ослепительная вспышка.

Опера разлетается на осколки, с треском и грохотом рушатся стены.

– …что вы видели?

Вот уж не думала, что мне придется отчитываться перед полицией, а вот пришлось.

– Честное слово, это было так неожиданно… Как только подняли занавес, начался настоящий ад, Оперу буквально разнесло на куски!

– Вы видели, кто это сделал?

– Думаю, никто…

– В смысле, никто?

– В смысле… в Опере уже была бомба… или что-то в этом роде…

– Вы можете сказать, откуда взялась вспышка?

– Мне кажется… со сцены.

– Что же, большое вам спасибо за помощь следствию. Имею честь откланяться.

– Всего хоро… подождите!

Нет, не ждет, не слышит меня, уже уходит куда-то в никуда, разбираться, что там случилось. Ну, дура я, дура, надо же было спешить за ним, жадно смотреть, жадно слушать, ловить каждое слово, что они там еще нашли…

И не сдерживаюсь, и где, спрашивается, моя профессиональная этика, ау-у-уу, – как бы не так, жадно вслушиваюсь в мысли констебля, даже ловлю его фамилию – Тектив…

– …интересно… кому это могло понадобиться…

– Что понадобиться?

– Взорвать оперу… вы сами подумайте, обычно зачем что-нибудь взрывают?

– Ну… чтобы кого-то убить…

– Вот именно! Убить! Ну и кого, спрашивается, там собирались убивать, если никого живого там не было?

– Действительно… любопытно… хотя… как знать, что там не было никого живого?

– Ну откуда ему там взяться, как он через охрану проскочит, вы же не думаете, что у нас охрана вообще смотрит и не видит…

– Ну, знаете… сейчас кто живой, кто живой, и не отличить даже… Так что ищите, ищите, давайте, на развалинах, кого-то же они хотели уничтожить…

Ноябрельник, ноябрядцатое ноября.

Срочно в номер!

Вчера в Опере произошло вопиющее событие, неслыханное по своей дерзоти —достаточно сказать, что там, где еще совсем недавно поражала своим величием Опера, темнеют руины, в которых роются стражи порядка в поисках хоть кого-то живого, которого хотнели убить этим чудовищным взрывом…

– Пройдемте с нами.

– А в чем, собственно говоря…

– …вы арестованы.

…вот уж никогда не думала, что меня арестуют в первый же день моей работы – как будто и без того случилось мало стремительных неожиданностей, про которые я не успеваю писать статью за статьей. И как вы думаете, дорогие читатели, в чем меня обвиняют?

– …в чем меня обвиняют?

– Откуда вам известно, что полиция ищет на обломках оперы тела погибших?

– Ну а что же еще? Мне достаточно было сложить два и два, чтобы догадаться…

– Догадаться… ну что же, если вы такая догадливая, может, сообщите нам, кто заложил в Оперу бомбу?

– Думаю, что в ноябрельник мы этого не узнаем.

– А когда же? В средабрь?

– Тем более, нет. Для этого нужно вернуться в октябрельник, октябрядцатое октября.

– Что же… пойдемте в октябрельник.

Октябрельник, откябрядцатое октября.

– Смотрите… смотрите внимательно…

Я смотрю во все глаза, разглядываю сидящих, я выискиваю хоть одного настоящего – не нахожу, да они все тут настоящие, вернее, ни одного настоящего, иначе бы кто-нибудь погиб, когда взорвалась опера. Может быть, вот эта дама под маской совы, или вот эта юная леди, у которой вместо головы арфа, или вот этот господин с перепончатыми крыльями за спиной, или вот эти две девушки, они совершеннолетние вообще, или как, сидят, сверкают какими-то сияющими ореолами, пересмеиваются, перехихикиваются, в оперу они пришли, называется…

– Ну? – следователь нетерпеливо смотрит на меня, – что видите?

Понимаю, что не могу вот так признаться ему, что ничегошеньки-ничего не вижу, сколько не сную между рядами – все одинаково теплые, я чувствую их влажное дыхание, от одного даже несет чем-то луково-селедочным, кто-то покашливает, к кому-то бросается полиция, кто-то уверяет полицию, что он не настоящий, вот, сами посмотрите… Бледная леди нервно застегивает брошку, колет палец, я вижу ослепительно-красную капельку крови, – понимаю, что все выглядят так натурально, что среди них ни за что на свете не найдешь ни одну живую душу…

– Ищите… ищите… – шепот следователя раздается совсем рядом, но я понимаю, что на этот раз он адресован не мне, а бесконечной череде полицейских, которые прочесывают Оперу вдоль и поперек, ищут, где может быть запрятана взрывчатка, в переплетениях колонн, анфилад, балконов, партеров, лестниц, причудливо изогнутых перил… Следователь волнуется, я вижу, как он бледнеет, ну еще бы, вот уж казалось бы, прочесали всю Оперу от высоченного купола и до глубоких подвалов, уводящих в катакомбы под городом – но не нашли ничего…

– Ищите… ищите…

– Сейчас… – шепчет следователь.

Смотрю на него, не понимаю, что сейчас, я уже успела напрочь забыть, что случится сейчас – спохватываюсь слишком поздно, когда часы показывают без одной минуты двенадцать – сжимаюсь в комок, буквально, комкаю свои страницы, хочу спрятаться под кресла, не прячусь только потому, что боюсь, как бы меня не приняли за какой-нибудь мусор и не вымели вон.

Десять секунд…

Девять…

Восемь…

Семь…

Шесть…

Пять…

Четыре…

…ой, вру, все перепутала, семь секунд до…

Шесть…

Пять…

Четыре…

…ой, опять вру, было, было уже, пять секунд назад бы… вернее, должно было быть, и…

…и ничего.

– Но… как же? – вопросительно смотрю на следователя, – уважаемый следователь, как вы объясните, что… ничего не произошло?

– Похоже, преступник понял, что мы его ищем, испугался, и на этот раз решил отказаться от своей затеи?

– Похоже на то… Значит… – смотрю с надеждой, – мы победили?

Срочно в номер!

Благодаря героическим действиям начальника городского следственного отдела Д. Е. Тектива предотвращены действия опасного преступника…

– Э-э-э, нет-нет, не торопитесь, сударыня, не торопитесь… Вы думаете, злодей так легко отказался от своей чудовищной выходки? Полагаю, он просто ждет своего часа, чтобы нанести удар… А вы так и не нашли, кого именно хотели убить!

Уже хочу признать свое поражение, а что мне еще остается – спохватываюсь в последний момент, смотрю на пустую сцену…

– Контральта!

В ответ на мой возглас все оборачиваются, смотрят в пустоту сцены, разумеется, ничего не видят.

– Контральта… её не было здесь, когда взорвалась Опера… Контральта опоздала… попала в пробку… бежала сюда какими-то задними дворами, поднимая подол платья, теряя туфли в осенней листве…

– Контральта… – говорит Тектив куда-то никуда, самому себе, – Контральта… Так вот от кого хотели избавиться… быть не может… немыслимо… и кому могла помешать бедная девушка? Стоп-стоп-стоп… а откуда вы это знаете?

– Но я же…

– Вы подглядывали в мысли певицы, не так ли?

– Клянусь вам… я видела её в окно…

– Ой, не лгите мне, где вы здесь в зале окно нашли, или вы всегда с собой в сумочке на всякий случай окно носите, а вдруг пригодится, да? Знаю я вашу репортерскую натуру, вас сразу штампуют с этим… чтобы мысли читать…

Понимаю, что моя карьера кончилась, так и не начавшись…

– По-хорошему, сударыня, я должен вас арестовать… но думаю, вы нам будете сейчас полезны по эту сторону тюремной решетки… как насчет того, чтобы посмотреть мысли сидящих здесь людей, может, узнаете, кто из них задумал погубить Контральту…

Ёкает сердце – в жизни не думала, что когда-нибудь у меня будет право вот так откровенно смотреть мысли других людей, заглядывать в чужие сознания, например, вон той расфуфыренной дамочки у окна, ага, тайком от мужа взяла деньги, чтобы пойти на премьеру, или вон тот парень… ага, а мы, оказывается, на лекции должны быть, а не оперы смотреть, ну-ну… А вот…

– …нашла.

– Нашли?

– Да… точно… вон та…

– Девушка у колонны?

– Точно… Сопрана… она же всю жизнь мечтала подняться на эту сцену, а Контральта её обошла… ух, как она её терпеть ненавидит, вы даже не представляете себе! Убить готова…

– …вот и убила, похоже… Ну что же, давайте…

– Стойте, стойте… – жадно оглядываю ряды, читаю мысли, что на ужин сварить, черт с ним, закажем что-нибудь, и дело с концом, юбка порвалась, только бы не увидел никто, да откуда такой сквозняк, я здесь умру сейчас, даром, что я уже мертвый, ну что за девушка, что за девушка, полжизни бы за такую отдал, да она на меня и не посмотрит даже, на смех поднимет, ну что за парень, это же тот самый он, не меньше, только он на меня и не посмотрит даже, где я, и где он… Смотрю на них, думаю, надо бы намекнуть стражам порядка, чтобы арестовали обоих по подозрению, пусть посидят в камере, может, познакомятся, наконец… нет, что я за чушь несу, еще не хватало, если их посадят… или…

– …Вон тот парень и вон та девушка, кажется, что-то знают… видели что-то… вы бы допросили их как свидетелей… вместе… вместе они вспомнят…

Перевожу дух, что я наделала… Смотрю дальше, худой мужчина умирает от скуки, пришел сюда ради жены, его жена… тоже умирает от скуки, кто-то вбил ей в голову, что в оперу ходить модно и престижно, вот и ходит, выгуливает свои бриллианты, которых у неё нет, потому что все это только иллюзия.

…а вот…

– Вон тот парень, – показываю в третий ряд, – он ухаживал за Контральтой… долго… настойчиво… а она…

Парня уводят, по моей указке уводят еще двоих-троих, кому Контральта перешла дорогу, – чувствую, что все не то, не то, не то… не отпускает проклятое чувство, что что-то не так.

– Скажите, пожалуйста… – выжидающе смотрю на Контральту, – кого из них вы подозреваете?

– Ой, знаете… да как-то всех… и в то же время никого…

– Как это понимать?

– Ну… все они, конечно… на меня… против меня… но… но нет… нет…

Чувствую, она смущается, смущается даже здесь, в маленькой группке следователей и подозреваемых, что уж говорить о большой сцене.

– И все-таки… кто по-вашему заминировал Оперу?

– Я… – Контральта умоляюще смотрит на меня, – я… не знаю…

– А может быть, все-таки знаете?

– …потому что это сделали вы.

Контральта бледнеет, не может вымолвить ни слова, её тетушка набрасывается на меня разгневанной фурией, да как вы смеете, да только скажите еще что про мою девочку, да я вам все страницы повыдергиваю, будете знать…

Понимаю, что и правда, пора мне завязывать с обликом газеты, надоело чуть что, слышать угрозы про выдергивание страниц.

Жду, когда стражи порядка угомонят рассвирепевшую тетушку, продолжаю:

– Вы говорили, что опоздали, потому что попали в пробку… но скажите на милость, когда вы в последний раз видели пробки в нашем городке?

– Но я действительно…

– …и дорога перед вами была совершенно пуста.

– Но…

– …а позвольте поинтересоваться, для чего вы кружили битый час по городу?

– Я… я заблудилась…

– …в городе, в котором прожили всю жизнь?

– Ну а что такого, моя девочка волновалась, вот и заплутала! – тетушка снова взрывается, необъятная, бордовая… ой, нет, простите, цвета марсала, марсала, марсала, вызубрить и запомнить наизусть, – на вас бы я посмотрела в первый рабочий день, вы бы еще и не так все перепутали!

– Сегодня, представьте, мой первый рабочий день, и я… и я… заблудилась в своем родном городе, и вообще еле добралась сюда, вот так разволновалась, да. И все-таки… уважаемая Контральта… с чего вдруг вы решили заминировать оперу и опоздать, чтобы не погибнуть?

– Да вы подумайте сами, с чего это нужно было моей драгоценной племяннице?

– Очень просто… ваша Контральта надеялась, что вы нарушите все запреты и придете сюда сами, лично, минуя охрану…

– Я? Нарушила запреты? – тетка наскакивает на меня, трясется, необъятная, маренговая, – я? Да как вы смеете!

Тетку оттаскивают, я продолжаю, как ни в чем не бывало:

– Вы, уважаемая Контральта, надеялись, что ваша тетушка придет лично… и вы избавитесь от неё… чтобы стать свободной, и делать то, что хочется вам, а не то, что требует от вас тетушка!

– Вы… вы что, читали мысли моей Контральты? Да вас за одно за это нужно привлечь к суду! – гремит тетка.

– В интересах следствия это допускается, – кивает Тектив, – что скажете вы, Контральта?

Контральта ничего не говорит, заливается слезами, понимает, что деваться ей некуда. Я бормочу что-то, что не нужно её наказывать слишком строго, в конце концов, никто не погиб, а тетушке следовало бы пересмотреть свое отношение к племяннице, в конце концов, она уже взрослая, она сама решает, что её делать, как жить…

– А ловко вы все это провернули, – тетушка многозначительно смотрит на меня.

– В смысле?

– В смысле. Хватит притворяться, уважаемая акула пера… и признайтесь, наконец, что это вы заминировали оперу.

– Я? Но… вы подумайте сами, зачем мне было это делать?

– Очень просто… – тетушка, наконец, овладевает собой, смотрит на меня, холодно, насмешливо, – ваш первый рабочий день, как вы говорите… и что вас ждет? Маленькая, никем не замеченная статья о премьере в опере, и дальше снова изо дня в день, из года в год крохотные заметки о театральных постановках и поэтических вечерах… Но этого вам мало, ваши амбиции гораздо больше, чем этот городок… и что вы делаете? И вы не придумываете ничего лучше чем… заминировать оперу, да еще и втираетесь в доверие к полиции, чтобы сделать сенсацию! И вы наивно полагаете, что вас не разоблачат… да что вы стоите, как на параде, арестуйте её скорее!

Как я проклинаю себя, что в ту роковую минуту потеряла самообладание, это же надо же было додуматься, выпорхнуть в окно, размахивая страницами, а потом и вовсе выключить свою аву, испариться, исчезнуть, будто меня и не было! Нет, чтобы остаться, спокойно объяснить, что нет, не так, ничего подобного – а я не нашла ничего лучше чем запаниковать. Нет, ну вы поймите, это был мой первый рабочий день, я боялась, я правда боялась, вы себя в первый день вспомните… ах, у вас так не было, ну я вас поздравляю, значит, я одна такая…

…возвращаюсь домой, в свой дворец. Да-да, я живу во дворце, который считается вторым по красоте дворцом в мире. Я так самоуверенно говорю – свой дворец, хотя он и близко не мой, и вообще, если кто-то узнает, что я здесь живу, это будет последний день моей жизни… во дворце. Так что это останется нашим с дворцом маленькой тайной.

Я возвращаюсь домой – но не в октябрельник, где меня будут искать, а в сентябрельник, сентябрядцатое сентября, когда никто и слыхом не слыхивал, что с Оперой что-то случится. Здесь я настоящая – не какая-то там ава, которая мотается незнамо где – и от этой настоящести кажусь себе уязвимой до боли, до дрожи, больно прикасаться к миру самой собой…

– …поздравляю вас.

Вздрагиваю от голоса дворца, пытаюсь вспомнить, с чем именно он меня поздравлял в сентябрельник, а, ну да…

– Да я сама не верила, что меня в газету возьмут…

– …напрасно, сударыня, надо верить в себя, обязательно… я вот верю, что когда-нибудь стану первым по красоте… А уж вас-то в газету не взять…

– Да ну, столько отказов… я уже думала, проклятье на мне какое-то, что везде от ворот поворот… И рукопись только так отфутболивали…

– Ну что вы хотели, сударыня, рукопись ваша и правда слабовата…

Чувствую, что краснею, хочу возразить, понимаю, что возразить нечего, что я и правда ничего не знаю о тех временах, когда…

…ну, вот вы пишете, что ваша героиня летит в Париж самолетом: и что вы думаете? Она у вас выходит из дома, садится в самолет… и летит. Вам хоть известно, что большинство людей живут далеко от аэропортов, где летают самолеты, и героине следует сначала сесть в машину или хотя бы заказать такси? Вы в курсе, что чтобы лететь самолетом, надо сначала купить билет? Я уже не говорю о том, что ваша героиня садится в самолет в любое время, когда он её нужен. Ночные рейсы? Нет, не слышали. Вылеты в четыре утра? Что вы, мы такого не знаем. Я даже боюсь при вас произнести сочетание – стыковочные рейсы – боюсь, от таких сложностей у вас случится перегрев мозга. А ночи в аэропорту? А задержки вылета? А «радостные» известия, что напрямую ничего не летит, и вам придется делать крюк в половину земного шара?

– Я… я им еще покажу…

– Покажете, сударыня… обязательно. Только надо историю подучить…

– Да ну на фиг, меня в газету пригласили, что мне эта книга теперь…

– И куда же поведет вас ваше первое задание, если не секрет?

– В Оперу.

– О! неужели вы своими глазами увидите первое по красоте здание?

– Ну, все-таки не своими, только через аву…

– Обязательно передайте ей низкий поклон от меня.

– Непременно.

– Вот, возьмите…

– Что это?

– Поклон… от меня.

– Но… как же я его…

– Вышлете по почте… доставят…

– А да, конечно…

– Скажете, что от меня.

– Обязательно…

…вздрагиваю, спохватываюсь, что, собственно, происходит, какой поклон, что за поклон, ведь в прошлый раз я так и не посмотрела, что за поклон он передавал…

…набираю номер полиции.

– …а ведь вы просто молодец, – Тектив первый раз смотрит на меня с уважением, – догадались… Нет, это ж надо же было додуматься дворцу… заминировать Оперу из зависти, чтобы стать первым по красоте зданием! Чудовищно…

Осторожно спрашиваю:

– Надеюсь, дворец будет наказан не слишком строго? В конце концов, он ничего не сделал, только планировал это чудовищное преступление…

– Думаю да, наказание будет не слишком суровым… Однако… вы не возражаете, если мы обыщем замок?

Даже не говорю, что это не мой замок, и не мне решать, обыскивать его или нет. Стражи порядка направляются в холлы и коридоры моей обители, оглядывают винтовые лестницы, причудливые изгибы балюстрад, настороженно кивают…